Текст книги "Наркомы страха"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Звездный час

Он наступил для Ежова после выстрела в Смольном. Николай Иванович фактически руководил расследованием убийства Кирова, поскольку глава НКВД Ягода не слишком ревностно выполнял указание Сталина искать соучастников преступления среди сторонников Троцкого и Зиновьева. На февральско-мартовском Пленуме 1937 года Ежов рассказывал, как генсек убеждал Ягоду расследовать убийство Кирова в правильном направлении: «Т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев»… В это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит…

Первое время довольно туго налаживались наши взаимоотношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотели нам показывать, как это делается и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набьем»…

Ведомственные соображения говорили: впервые в органы ЧК вдруг ЦК назначает контроль. Люди никак не могли переварить это…»

Установление непосредственного контроля партии над НКВД понадобилось для начала террора. Органы НКВД получали ранее невиданную власть, и Сталин хотел знать наверняка, что отсюда ему никакой угрозы не будет.

Ежов утверждал на Пленуме: «Тов. Сталин правильно тогда учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжать его, и, в частности, для контроля следствия назначили от Центрального Комитета меня. Я имел возможность наблюдать все проведение следствия и должен сказать, что Молчанов все время старался свернуть это дело…» Однако под бдительным присмотром Николая Ивановича люди Ягоды вынуждены были довести дело до конца, доказывая версию о «троцкистско-зиновьевском заговоре».

В награду за усердие Ежов становится в 1935 году секретарем ЦК, курирующим НКВД и административные органы, и председателем Комиссии партийного контроля. Он руководит проведением партийной чистки. Ежов докладывал, что на начало декабря 1935 года в связи с исключением из партии арестовано более 15 тысяч «врагов народа» и раскрыто «свыше ста вражеских организаций и групп». Он предупредил, что «среди исключенных из партии остались враги, все еще не привлеченные к судебной ответственности».

С Ягодой отношения складываются напряженные. Генрих Григорьевич, как профессионал своего дела, был не в восторге от вмешательства дилетанта Николая Ивановича. Тем не менее они вместе готовят первый большой политический процесс в Москве, на котором в августе 1936-го судят Каменева и Зиновьева.

18 августа 1936 года Каганович и Ежов направили отдыхающему в Сочи Сталину предложения по освещению в прессе «контрреволюционно-троцкистской зиновьевской террористической группы»: «В «Правде» и «Известиях» печатаются ежедневно отчеты о процессе размером до половины полосы. Обвинительное заключение и речь прокурора печатаются полностью. Все отчеты рассылаются через ТАСС, имеющий для этого необходимый аппарат. Помимо этого в газетах печатаются статьи и отклики по ходу процесса (резолюции и т. п.). Весь материал проходит в печать с визой т. т. Стецкого (Стецкий Алексей Иванович – заведующий Агитпропом ЦК; в 1938 году расстрелян. – Б. С.), Таля (Таль Б. – заведующий отделом печати и издательств ЦК. – Б. С.), Мехлиса, Вышинского и Агранова. Общее наблюдение возлагается на тов. Ежова.

Из представителей печати на процесс допускаются: а) редакторы крупнейших центральных газет, корреспонденты «Правды» и «Известий»; б) работники ИККИ (Исполкома Коминтерна. – Б. С.) и корреспонденты для обслуживания иностранных коммунистических работников печати; в) корреспонденты иностранной буржуазной печати.

Просятся некоторые посольства. Считаем возможным выдать билеты лишь для послов – персонально».

Вождь предложения одобрил. Это значило, что песенка Ягоды спета. Он еще занимал кабинет в Наркомате внутренних дел, но от контроля за ходом следствия и суда над Зиновьевым, Каменевым и их товарищами был отстранен.

Фактически Ежов уже исполнял функции главы карательного ведомства. Он и Каганович ежедневно информировали Сталина о ходе процесса. Судя по черновикам шифрограмм, готовил тексты Ежов, а редактировал их Каганович.

19 августа Николай Иванович и Лазарь Моисеевич сообщали: на процессе все подсудимые признали себя виновными, что на иностранных корреспондентов произвело «ошеломляющее впечатление». Трое сделали оговорки. И. Н. Смирнов заявил, что «лично в подготовке террористических актов участия не принимал». То же повторил зиновьевец Гольдман и троцкист Тер-Ваганян, бывший редактор журнала «Под знаменем марксизма». Как с удовлетворением отмечали Ежов и Каганович, в ходе допроса бывший командующий рядом военных округов троцкист С. В. Мрачковский «совершенно угробил Смирнова. Смирнов вынужден под давлением показаний и прокурора подтвердить в основном показания Мрачковского. Даже хорошо, что он немного фрондирует. Попал благодаря этому в глупое положение. Все подсудимые набрасываются на Смирнова».

Незапланированные отклонения от первоначального сценария процесса были Сталину только на руку. Наивные попытки Смирнова, Гольдмана и Тер-Ваганяна отрицать непосредственное участие в подготовке убийства Кирова еще больше убеждали публику, что идет самый настоящий суд, где преступники стараются, признавшись в меньших грехах, уйти от главного, самого тяжкого обвинения, которое безусловно грозит смертной казнью. Основная же масса подсудимых с готовностью заклевала «фрондеров», пытаясь «примерным поведением» купить себе жизнь.

В тот же день Сталин получил письмо от Радека, чье имя уже прозвучало на процессе. Карл Бернгардович понимал, что следующей жертвой будет он, и спешил «отмежеваться» и предложить свои услуги по разоблачению вчерашних товарищей. Иосиф Виссарионович с удовлетворением писал Кагановичу и Ежову: «Читал письмо Радека на мое имя в связи с процессом троцкистов. Хотя письмо не очень убедительное, предлагаю все же снять пока вопрос об аресте Радека и дать ему напечатать в «Известиях» статью за своей подписью против Троцкого. Статью придется предварительно просмотреть».

В ночь на 20-е Каганович и Ежов информировали Сталина о том, что происходило на суде в утреннем и вечернем заседаниях. В частности, Дрейцен «особенно нападал на Смирнова за попытку последнего замазать свою роль в организации террора.

Рейнгольд целиком подтвердил… показания и уточнил их… Наиболее характерным в его показаниях является: подробное изложение двух вариантов плана захвата власти (двурушничество, террор, военный заговор); подробное сообщение о связи с правыми и о существовании у правых террористических групп (Слепков, Эйсмонт), о которых знали Рыков, Томский и Бухарин; сообщение о существовании запасного центра в составе Радека, Сокольникова, Серебрякова и Пятакова; сообщение о плане уничтожения следов преступления путем истребления как чекистов, знающих что-либо о преступлении, так и своих террористов; сообщение о воровстве государственных средств на нужды организации…

Бакаев… очень подробно и убедительно рассказал об убийстве Кирова и подготовке убийства Сталина в Москве. Особо настаивал на прямой причастности к этому делу Троцкого, Зиновьева, Каменева, Евдокимова. Немного приуменьшал свою роль. Обижался, что они раньше ему не все говорили.

Пикель (Никель Ричард Витальевич – литературный критик, бывший секретарь Зиновьева. – Б. С.) особое внимание уделял самоубийству Богдана, заявив, что фактически они убили Богдана, что покончил самоубийством по настоянию Бакаева. Накануне самоубийства Богдана Бакаев просидел у него всю ночь и заявил ему, что надо либо утром покончить самоубийством самому, либо они его уничтожат сами. Богдан избрал первое предложение Бакаева…

Каменев при передопросах прокурора о правильности фактов, излагаемых подсудимыми, подавляющее большинство их подтверждает. В сравнении с Зиновьевым держится более вызывающе. Пытается рисоваться.

Некоторые подсудимые, и в особенности Рейнгольд, говорили о связях с правыми, называя фамилии Рыкова, Томского, Бухарина, Угланова. Рейнгольд, в частности, показал, что Рыков, Томский, Бухарин знали о существовании террористической группы правых. Это произвело особое впечатление на инкоров. Все инкоры в своих телеграммах специально на этом останавливались, называя это особенно сенсационным показанием».

Ежов предлагал подробнее сказать о реакции зарубежных журналистов на процесс и сообщить, что инкоры не сомневаются в виновности всех подсудимых и, в частности, Троцкого, Зиновьева, Каменева». Но процесс в первую очередь предназначался для «внутреннего потребления», и уделять иностранцам слишком много внимания, по мнению Лазаря Моисеевича, не стоило.

Хотя в Европе по замыслу Сталина процесс тоже должен был вызвать резонанс, но главным образом в местных компартиях, где следовало окончательно разгромить сторонников Троцкого.

Насчет корреспондентов Николай Иванович, как выяснилось позже, слегка преувеличил. Большинство «буржуазных газет» после процесса выражало сильные сомнения в том, что «террористический» заговор Троцкого, Каменева и Зиновьева существовал в действительности. А на последовавшее вскоре требование Советов к правительству Норвегии лишить Троцкого права убежища Осло ответило решительным отказом.

В защиту подсудимых, хотя и очень осторожно, выступил Второй Интернационал. Его руководители Фридрих Адлер и Де Брукер вместе с лидерами Международной федерации профсоюзов Ситрином и Лилиенвельсом 22 августа прислали телеграмму председателю Совнаркома В. М. Молотову: «Мы сожалеем, что в момент, когда мировой рабочий класс объединен в своих чувствах солидарности с испанскими рабочими в их защите демократической республики, в Москве начался крупный политический процесс. Несмотря на то что обвиняемые в этом процессе – Зиновьев и его товарищи – всегда были заклятыми врагами Социалистического Рабочего Интернационала и Международной Федерации Профсоюзов, мы не можем воздержаться от просьбы, чтобы обвиняемым были обеспечены все судебные гарантии, чтобы им было разрешено иметь защитников, совершенно независимых от правительства, чтобы им не были вынесены смертные приговоры и чтобы, во всяком случае, не применялись какие-либо процедуры, исключающие возможность апелляции».

Европейские социалисты были большими чудаками. Их воображение не могло угнаться за темпами развития «реального социализма» в Советском Союзе. Лидеры Второго Интернационала не знали, что независимых от государства адвокатов здесь не осталось. А чтобы не мешать Вышинскому вести главную роль, подсудимые от адвокатов дружно отказались. Да и приговор был предрешен не то что задолго до начала процесса – еще до ареста.

Хотя послание было адресовано Молотову, Вячеслав Михайлович прочел его уже с резолюцией Иосифа Виссарионовича: «Думаю, что надо опубликовать телеграмму Второго Интернационала, сказав в печати, что СНК не считает нужным отвечать, так как приговор – дело Верховного Суда, и там же высмеять и заклеймить в печати подписавших телеграмму мерзавцев, как защитников банды убийц, агентов Гестапо – Троцкого, Зиновьева, Каменева, заклятых врагов рабочего класса».

Приговор по делу «троцкистско-зиновьевской организации», предусматривающий расстрел всех 16 подсудимых, был отправлен на предварительное одобрение Сталина. 23 августа вечером вождь прислал ответ: «Проект приговора по существу правилен, но нуждается в стилистической отшлифовке… Нужно упомянуть в приговоре в отдельном абзаце, что Троцкий и Седов подлежат привлечению к суду, или находятся под судом, или что-либо другое в этом роде. Это имеет большое значение для Европы, как для буржуа, так и для рабочих. Умолчать о Троцком и Седове в приговоре никак нельзя, ибо такое умолчание будет понято таким образом, что прокурор хочет привлечь этих господ, и суд будто бы не согласен с прокурором… Надо бы вычеркнуть заключительные слова «приговор окончательный и обжалованью не подлежит». Эти слова лишние и производят плохое впечатление. Допускать обжалование не следует, но писать об этом в приговоре не умно… Звание Ульриха и членов (Военной коллегии Верховного Суда. – Б. С.) нужно воспроизвести полностью, а насчет Ульриха надо сказать, что он председательствующий не какого-либо неизвестного учреждения, а Военколлегии Верхсуда».

И вопрос об отклонении просьбы о помиловании (а о снисхождении просили все подсудимые, кроме Гольдмана) также решал Сталин. Поздно вечером 24 августа он одобрил предложение Кагановича, Орджоникидзе, Ворошилова и Ежова «отклонить ходатайство и приговор привести в исполнение сегодня ночью».

Сразу после процесса по делу Каменева и Зиновьева, 30 августа, была принята директива ЦК: «В связи с тем, что за последнее время в ряде партийных организаций имели место факты снятия с работы и исключения из партии без ведома и согласия ЦК ВКП(б) назначенных решением ЦК ответственных работников и в особенности директоров предприятий, ЦК разъясняет, что такие действия местных партийных организаций являются неправильными. ЦК обязывает обкомы, крайкомы и ЦК нацкомпартий прекратить подобную практику и во всех случаях, когда местные партийные организации располагают материалом, ставящим под сомнение возможность оставления в партии назначенного решением ЦК работника, передавать эти материалы на рассмотрение ЦК ВКП(б)».

Так перед началом Большого террора усыплялась бдительность будущих жертв. Покаявшихся троцкистов и бухаринцев убеждали в том, что раз ЦК их простило и доверило новую ответственную работу, то без серьезных оснований и без ведома ЦК их теперь не тронут. Заодно постановление должно было предостеречь органы НКВД и местные партийные организации от излишней самодеятельности: лица, входящие в номенклатуру ЦК, будут репрессироваться лишь с согласия последнего, а фактически только по инициативе Сталина.

Аналогичная директива была повторена 13 февраля 1937 года, перед началом Пленума, давшего зеленый свет террору. Сталин предупредил секретарей обкомов и начальников местных управлений НКВД, что «руководители, директора, технические директора, инженеры, техники и конструкторы могут арестовываться лишь с согласия соответствующего наркома, причем в случае несогласия сторон насчет ареста или неареста того или иного лица стороны могут обращаться в ЦК ВКП(б) за разрешением вопроса». Тем самым соучастниками террора делались практически все высокопоставленные правительственные чиновники, а заодно рекрутировались и новые жертвы. Ведь в случае несогласия сторон ЦК почти всегда поддерживало НКВД и строптивый нарком или его заместитель становился следующим «заговорщиком» и кандидатом на отстрел.

Общественным обвинителем по делу «контрреволюционно-троцкистской зиновьевской террористической группы» должен был выступать Ю. Л. Пятаков, бывший сторонник Троцкого. Однако в конце июля 1936 года была арестована его жена, и будущие фигуранты процесса по делу Каменева и Зиновьева назвали Пятакова руководителем оппозиционного центра на Украине. 11 августа по поручению Сталина с Пятаковым встретился Ежов. В тот момент судьба Пятакова была предрешена, и вождю хотелось проверить будущего «железного наркома»: не дрогнет ли при свидании с другом, не даст ли слабину. Но Николай Иванович испытание выдержал блестяще, сделал все, чтобы успокоить несчастного Юрия Леонидовича. Так могли бы успокаивать баранов, ведомых на бойню. Во всяком случае, после разговора с Ежовым Пятаков не стал ни стреляться, ни бежать. Надеялся: а вдруг все еще обойдется.

В тот же день Николай Иванович докладывал генсеку: «Пятакова вызвал. Сообщил ему мотивы, по которым отменено решение ЦК о назначении его обвинителем на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра. Зачитал показания Рейнгольда и Голубенко. Предложил выехать на работу начальником Чирчикстроя.

Пятаков на это реагировал следующим образом:

1. Он понимает, что доверие ЦК к нему подорвано. Противопоставить показаниям Рейнгольда и Голубенко, кроме голых опровержений на словах, ничего не может. Заявил, что троцкисты из ненависти к нему клевещут, Рейнгольд и Голубенко – врут.

2. Виновным себя считает в том, что не обратил внимания на контрреволюционную работу своей бывшей жены, безразлично относился к встречам с ее знакомыми. Поэтому решение ЦК о снятии с поста замнаркома и назначении начальником Чирчикстроя считает абсолютно правильным. Заявил, что надо было наказать строже (это пожелание Юрия Леонидовича Сталин и Ежов очень скоро исполнили. – Б. С.).

3. Назначение его обвинителем рассматривал как акт огромного доверия ЦК и шел на это от души. Считал, что после процесса, на котором он выступит в качестве обвинителя, доверие ЦК к нему укрепится, несмотря на арест бывшей жены.

4. Просит предоставить ему любую форму (по указанию ЦК) реабилитации. В частности, от себя вносит предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену. Опубликовать это в печати.

Несмотря на то, что я ему указал на абсурдность его предложения, он все же настойчиво просил сообщить об этом в ЦК…»

Работа Ежова по организации открытых политических процессов и проведении кампании террора сильно облегчалась тем, что приходилось иметь дело, в сущности, с морально сломленными людьми, физическая ликвидация которых становилась лишь чисто технической проблемой. Пятаков и Радек, Каменев и Зиновьев, Бухарин и Рыков, равно как сотни и тысячи других оппозиционеров, сломались не на процессах или после ареста в 1936–1938 годах, а еще тогда, когда публично покаялись в конце 20-х – начале 30-х и заявили о верности генеральной линии партии и лично ее вождю товарищу Сталину. С тех пор у них была одна задача: уцелеть, но генсек вовсе не собирался оставлять троцкистов и бухаринцев в живых.

Непроизнесенную обвинительную речь Пятаков обратил в статью, появившуюся в «Правде» в дни процесса. Он пытался изобразить искренний восторг: «Хорошо, что органы НКВД разоблачили эту банду. Хорошо, что ее можно уничтожить – честь и слава работникам НКВД!» Но у самого Юрия Леонидовича в жизни ничего хорошего больше не было. 11 сентября 1936 года его арестовали, в январе 1937-го осудили на процессе «параллельного антисоветского троцкистского центра» и расстреляли.

Хотя надо сказать, что статья Пятакова, равно как и статьи других кающихся по второму разу троцкистов, Сталину понравилась. Она вполне отвечала сценарию дальнейшего хода Великой чистки. Вечером 23 августа Иосиф Виссарионович телеграфировал Кагановичу: «Статьи у Раковского, Радека и Пятакова получились неплохие. Судя по корреспондентским сводкам И НО (иностранного отдела ТАСС. – Б. С.), корреспонденты замалчивают эти статьи, имеющие большое значение. Необходимо перепечатать их в газетах в Норвегии, Швеции, Франции, Америке, хотя бы в коммунистических газетах. Значение их состоит, между прочим, в том, что они лишают возможности наших врагов изобразить судебный процесс как инсценировку и как фракционную расправу ЦК с фракцией Зиновьева – Троцкого». И тут же вождь давал указания, какие сюжеты должны получить развитие на новых процессах: «Из показаний Рейнгольда видно, что Каменев через свою жену Глебову зондировал французского посла Альфана насчет возможного отношения францпра (так в тексте. – Б. С.) к будущему «правительству» троцкистско-зиновьевского блока. Я думаю, что Каменев зондировал также английского, германского и американского послов. Это значит, что Каменев должен был раскрыть этим иностранцам планы заговора и убийств вождей ВКП(б); это значит также, что Каменев уже раскрыл им эти планы, ибо иначе иностранцы не стали бы разговаривать с ним о будущем зиновьевско-троцкистском «правительстве». Это – попытка Каменева и его друзей заключить прямой блок с буржуазными правительствами против сов-пра (так в тексте. – Б. С.). Здесь же кроется секрет известных авансовых некрологов американских корреспондентов (иностранные журналисты не сомневались, что подсудимым будет вынесен смертный приговор, и писали о них так, как принято писать об усопшем, – или хорошо, или ничего. – Б. С.). Очевидно, Глебова хорошо осведомлена во всей этой грязной области. Нужно привезти Глебову в Москву и подвергнуть ее ряду тщательных допросов. Она может открыть много интересного».

На процессе «параллельного троцкистского центра» на первый план как раз и вышли мнимые связи троцкистов с иностранными правительствами и разведками. Прокурор Вышинский говорил о соглашениях, которые Троцкий будто бы заключил с Гитлером и японским императором. А Пятакова, согласно сценарию процесса, заставили признаться в том, что в декабре 1935-го он будто бы слетал на самолете из Берлина в Норвегию для получения инструкций от Троцкого. Но тут люди Ежова допустили прокол. Норвежское правительство, по требованию Троцкого, провело расследование и выяснило, что в том месяце ни один самолет из Берлина в аэропорту Осло не приземлялся, – вышел конфуз. Но Юрия Леонидовича, как и большинство других подсудимых, все равно приговорили к смерти. Из авторов покаянных статей в «Правде» казнили только Пятакова. Может быть, потому, что с ним оказался связан скандальный эпизод с мнимым перелетом. Радека и Раковского отправили в лагерь, где первого убили под видом драки с уголовниками в мае 1939-го, а второго расстреляли в сентябре 1941-го, когда в суровое военное время избавлялись от политически неблагонадежных заключенных.

Сталина не удовлетворило освещение процесса по делу Зиновьева и Каменева в советской прессе. 6 сентября 1936 года он писал Кагановичу и вернувшемуся из отпуска Молотову: «Правда» в своих статьях о процессе зиновьевцев и троцкистов провалилась с треском. Ни одной статьи, марксистски объясняющей процесс падения этих мерзавцев, их социально-политическое лицо, их подлинную платформу, – не дала «Правда». Она все свела к личному моменту, к тому, что есть люди злые, желающие захватить власть, и люди добрые, стоящие у власти, и этой мелкотравчатой мешаниной кормила публику.

Надо было сказать в статьях, что борьба против Сталина, Ворошилова, Молотова, Жданова, Косиора и других есть борьба против Советов, борьба против коллективизации, против индустриализации, борьба, стало быть, за восстановление капитализма в городах и деревнях СССР. Ибо Сталин и другие руководители не есть изолированные лица, – а олицетворение всех побед социализма в СССР, олицетворение коллективизации, индустриализации, подъема культуры в СССР, стало быть, олицетворение усилий рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции за разгром капитализма и торжество социализма…

Надо было сказать, что разговоры об отсутствии платформы у зиновьевцев и троцкистов – есть обман со стороны этих мерзавцев и самообман наших товарищей. Платформа была у этих мерзавцев. Суть их платформы – разгром социализма в СССР и восстановление капитализма. Говорить этим мерзавцам о такой платформе было невозможно. Отсюда их версия об отсутствии платформы, принятая нашими головотяпами на веру.

Надо было, наконец, сказать, что падение этих мерзавцев до положения белогвардейцев и фашистов логически вытекает из их грехопадения, как оппозиционеров в прошлом.

Ленин еще на X съезде партии говорил, что фракция или фракции, если они в своей борьбе против партии будут настаивать на своих ошибках, обязательно должны докатиться при советском строе до белогвардейщи-ны, до защиты капитализма, до борьбы против Советов, обязательно должны слиться с врагами Советской власти. Это положение Ленина получило теперь блестящее подтверждение. Но оно, к сожалению, не использовано «Правдой».

Вот в каком духе и в каком направлении надо было вести агитацию в печати. Все это, к сожалению, упущено».

На самом деле под «головотяпами» подразумевалась не столько редакция «Правды», сколько Ягода, которого Сталин решил в самое ближайшее время заменить на Ежова. Теперь на политических процессах стало непременным правилом обвинять бывших оппозиционеров в связях с фашистами и намерениях реставрировать капитализм в СССР.

Сами же процессы цеплялись друг за друга как звенья одной цепи. На процессе по делу «троцкистско-зиновьевского террористического центра» были названы участники «параллельного троцкистского центра» – Радек, Пятаков, Сокольников, Серебряков и др. А заодно и фамилии правых помянули. В январе 1937-го на процессе по делу «параллельного центра» подсудимые опять назвали Рыкова и Бухарина, заодно и Тухачевского, равно как и планы военного переворота. Вот уже готов материал и для дела о «военно-фашистском заговоре». В свою очередь, Тухачевскому, Уборевичу, Якиру и их товарищам, прежде чем расстрелять в июне 1937-го, следователи диктуют показания на группу Бухарина. В результате появляются материалы для самой яркой постановки – процесса по делу «правотроцкистского блока», настоящего драматического шедевра, написанного Сталиным и исполненного Ежовым, Вышинским и следователями НКВД. Дальше – пустота. Ни одного видного оппозиционного лидера на свободе в СССР не осталось. Открытые процессы не нужны, как не нужен больше и их главный исполнитель – Ежов. Но Николай Иванович, занимая кабинет Ягоды, вовсе не предвидел трагического финала.