Текст книги "Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

3. Японо-китайский конфликт 1937 года. Японо-китайский конфликт явился еще одним непредвиденным событием, выдвинувшим перед нами задачу особой важности. Этот конфликт изменил принципиальную основу японо-китайских отношений и предоставил Японии монопольные права в Китае. Свершилось то, что прежде считалось великими державами невозможным. В результате новой ситуации в японо-китайских отношениях с совершенно новыми проблемами столкнулись не только Великобритания и Америка, но и Москва.

События ограничивались пределами Китая. Но в результате, в период развития конфликта, направление японской экспансионистской политики невозможно было быстро или легко повернуть на север.

Японо-китайский конфликт был очень важен для нас и с экономической точки зрения, потому что именно в это время были осуществлены планы японской военной экономики и поворот к развитию тяжелой промышленности. Наблюдение за переходом Японии к военной экономике было одной из задач, поставленных Москвой, и в результате японо-китайского конфликта мы получили прекрасный шанс для ее выполнения.

Позднее японо-китайский конфликт предоставил нам отличную возможность для детального выяснения способов развязывания войны Японией, структуры и путей укрепления военно-морского флота. Этот конфликт явился испытательным полигоном для развития японского вооружения и реорганизации ее армии, в связи с чем было достаточно легко следить за этими процессами. Помимо вышесказанного из-за этого конфликта коренным образом изменилась и советская политика в отношении Китая. Изменилась также обстановка и в самом Китае, который ранее в течение ряда лет был объектом моей работы. Вот таким образом японо-китайский конфликт и поставил перед нами особые проблемы.

4. Разрыв долгосрочных японских отношений с Великобританией и Америкой. Очевидно, что если бы японо-китайский конфликт вылился в полномасштабную войну, в результате или Великобритания и Америка полностью покорились бы Японии, или разразился бы очень серьезный кризис в отношениях между Японией и этими двумя странами. По прошествии нескольких месяцев после начала японо-китайского конфликта отчетливо прояснились изменения в обстановке. Неясным оставался только один вопрос: уступят ли Великобритания и Соединенные Штаты японской политике или же все-таки возникнет кризис в отношениях между обеими сторонами. В политике Великобритании просматривалась, как хорошо известно, тенденция поддержки Японии и, скорее, одобрения ее китайской политики. Однако после начала войны в Европе усилилась степень зависимости Великобритании от США и ей ничего не оставалось, как пересмотреть свою прояпонскую политику и следовать американскому дипломатическому курсу. Отношения Японии с Великобританией и США окончательно испортились, когда в дополнение к конфликту в Китае и политике германо-японского союза Япония взяла курс на экспансию в южном направлении. Великобритания, которая прежде была союзником Японии, и США, поддерживавшие этот союз, теперь стали противниками Японии.

Поскольку японо-китайский конфликт с самого начала содержал в себе отмеченные выше возможности развития обстановки, все внимательные дипломатические наблюдатели проявляли чрезвычайный интерес к отношениям между Японией, Великобританией и США. Дальнейшее развитие событий подтвердило, что я не зря занялся изучением этой проблемы.

5. Позиция Японии по отношению ко Второй мировой войне и к войне Германии с СССР. Теперь уже можно раскрыть характер и значение задачи, полученной мною в связи с этим. Разумеется, ее важность вполне очевидна, если подумать об усилиях, предпринятых Германией в течение последних двух с половиной лет по вовлечению Японии в войну. Непосредственно перед началом войны Германия стремилась заключить союз с Японией, направленный главным образом против Великобритании. В 1940 году Германия успешно сумела убедить Японию в необходимости подписания договора, направленного против Великобритании и США, В 1941 году она принимала все меры для вовлечения Японии в войну с Советским Союзом. Поэтому естественно, что отношение Японии ко Второй мировой войне очень интересовало Москву Нет также необходимости говорить, что после начала войны с Германией Советский Союз проявлял к позиции Японии чрезвычайный интерес. Ничто другое не имело такой непосредственной связи с выполнением моей важнейшей задачи – проблемы войны или мира между Японией и СССР – как отношение Японии к отмеченным выше двум мировым политическим событиям (Вторая мировая война и война Германии с СССР). Исходя из сказанного, можно понять, почему моя разведгруппа имела особую заинтересованность в этой проблеме и активно стремилась выполнить данную задачу. Во всяком случае, мы выполняли эти обязанности до октября 1941 года.

6. Общая мобилизация лета 1941 года. Задачи по этой проблеме частично затронуты в предыдущем разделе. Но так как в течение нескольких месяцев для моей разведгруппы это была проблема чрезвычайной важности, ее можно рассматривать как самостоятельную задачу. Получение достоверных сведений о масштабах и направленности (север или юг) мобилизации делало ясным, стремится или нет Япония к войне с СССР. Крупные масштабы мобилизации и отправка некоторых резервных частей на север сначала дали нам повод для беспокойства, но постепенно стало понятным, что эти действия не имеют главной целью СССР. Поэтому на вопрос, поставленный в пятом пункте, мы наконец-то смогли дать четкий ответ. Короче, можно было сделать вывод, что этим летом или осенью Япония не планирует нападения на СССР, или, выражаясь иначе, нападения не будет, по крайней мере, до весны будущего года.

После такого заключения перед нами непосредственно встала проблема крупного кризиса в японо-американских отношениях. В декабре этот кризис в конце концов вылился в войну, но мы смогли изучить только начальный его этап и были, к несчастью, лишены возможности завершить свою миссию".

Рихард Зорге в Японии

Зорге, как и в Китае, стремился снабжать Москву не только фактами о тех или иных событиях, происходивших как внутри Японии, так и в ее взаимоотношениях с другими странами, но и предоставлял аналитические отчеты о том, как все эти события могут повлиять на мировую политику и положение СССР. А за выяснение позиции Японии в случае начала советско-германской войны и за оценку вероятности возникновения японско-американской войны Зорге, как кажется, взялся еще до получения конкретных заданий из Москвы.

В своих показаниях Зорге также изложил "директивы Москвы, касающиеся специальных задач:

В течение многих лет пребывания в Японии я, в добавление к задачам, перечисленным в первой части, получи! множество директив из Москвы. Они передавались главным образом по радио, но иногда я получал их и с курьерской почтой. Директивы носили как общий, так и очень специальный характер. Общие директивы содержали инструкции по активизации разведывательной деятельности, требовали подбора более надежных источников информации и время от времени рекомендовали предпринимать различные меры предосторожности. Специальные директивы предписывали уточнить те или иные конкретные вопросы, например: существует ли на самом деле та или иная дивизия, где она дислоцируется, какие новые типы самолетов приняты на вооружение в японской армии, какие новые типы танков производятся. Иногда также присылались директивы по политическим вопросам. Например, однажды был получен запрос о возможности достижения взаимопонимания между Японией и США в вопросах, касающихся СССР. Однако я не получал новых заданий, выходящих за рамки обязанностей, определенных Москвой или выбранных мной самостоятельно. По крайней мере, я не помню сообщений, содержавших такие задания. Москва полностью доверяла политическому чутью и политической сознательности моей разведгруппы".

Как признавал Зорге, "в период с осени 1933-го по весну 1935 года говорить о реальном выполнении задач почти не приходилось. Это время мы провели в подготовительных работах в условиях очень трудной обстановки в Японии. Надо было организовать разведывательную группу и создать основу для разведывательной деятельности. Будучи иностранцами, мы должны были прежде всего хорошо узнать проблемы, ставшие объектом нашей миссии. Добиться точного понимания различных проблем, которыми мы обязаны были заниматься, сразу было почти невозможно. Даже для Мияги, который долго жил за границей, потребовалось определенное время для того, чтобы войти в курс японских проблем. Нам же, иностранцам, для этого был необходим гораздо больший срок. Начало действительной разведывательной деятельности пришлось на то время, когда я вернулся из своей короткой поездки в Москву летом – осенью 1935 года, а примерно с осени 1936 года группа стала сильной организацией и смогла выполнять свои функции. Предыдущий период следует рассматривать как время изучения ситуации в Японии и подготовки к реальной работе. Критиковать начальный период моего пребывания в Японии значит то же самое, что критиковать и результаты моей плодотворной деятельности. Это означает, что до 1936 года не могли бы быть достигнуты результаты такой же ценности".

Действительно, Зорге, да и другие члены группы из числа иностранцев, впервые оказавшиеся в Японии, не знающие японского языка, считающегося одним из самых сложных для изучения среди всех языков мира, и имеющие лишь очень поверхностное представление об японской культуре, истории, экономике и современной политической ситуации в стране, не могли квалифицированно собирать информацию, равно как и вербовать информаторов. Два года ушло на приобретение минимально необходимых знаний. Ведь для того, чтобы добывать информацию, надо понимать те проблемы, к которым она относится. Это понимание пришло только к лету 1935 года, и Зорге поспешил поделиться этим пониманием с Москвой, чтобы уточнить свои задачи.

По словам Зорге, "план состоял в том, чтобы поручить мне детально разобраться с обстановкой в Японии, непосредственно на месте тщательно изучить возможности разведывательных операций, затем при необходимости кратковременно вернуться в Москву и после этого окончательно решить вопрос о моей будущей деятельности. В московском центре считали работу в Японии чрезвычайно сложной, но важной, и поэтому рассматривали такой подготовительный этап как абсолютно необходимый".

Иностранцам работать в Японии было особенно трудно.

В стране в 30-е годы царила атмосфера ксенофобии и шпиономании. За европейцами по пятам ходили агенты тайной полиции. Коллега Зорге, немецкий журналист Фридрих Зибург, вспоминал: "В двух или трех поездках, предпринятых мной вместе с Зорге, нам пришлось иметь дело с прямо-таки несметным числом полицейских в форме и в штатском, ходивших за нами по пятам, проверявших наши документы и заводивших с нами разговоры… Нередко во время утреннего бритья в моем гостиничном номере появлялся довольно нечистоплотный молодой человек со множеством авторучек в нагрудном кармане; беспрерывно кланяясь и с почтительным шипением втягивая воздух, он представлялся полицейским агентом и выражал надежду, что я чувствую себя в Японии в полной безопасности. То же самое происходило со мной и во время экскурсий, в общественных парках и даже в храмах.

Эти молодые люди с их буквально кричащей "неприметностью" большей частью бывали совершенно удовлетворены, как только я вручал им свою визитную карточку с надписью на японском языке. Агент Кемпейтай, как правило, долго изучал визитку, словно какой-то особо важный документ, отвешивал очередной поклон и просил разрешения оставить ее у себя.

Вместе с Зорге я побывал также в городах Киото, Нара и Ямала, где мы осматривали священные храмы. В поездах к нам то и дело обращались какие-то люди, пользуясь несколькими фразами на ломаном английском или немецком языках, и просили у нас визитные карточки. На вокзале в Ямада нас обступила целая группа полицейских в форме; беспрерывно кланяясь и с почтительным шипением втягивая воздух, они записали наши биографические данные… Как-то раз один из полицейских даже попросил разрешения осмотреть наши авторучки. Позже я узнал, что японцы испытывают особый страх перед авторучками, ибо считают, что с их помощью шпионы производят фотосъемку или разного рода измерения. Постоянно велись также разговоры об инфракрасных лучах, с помощью которых якобы шпионы проделывали свои темные дела…"

Первым радистом Зорге в Японии стал Бруно Виндт, работавший под псевдонимом "Бернхардт". Родился он в 1895 году в Германии, в семье фабричного рабочего. Закончив техникум, работал электромехаником, затем, после призыва, служил радистом на военном корабле. В 1918 году Бруно стал членом "Союза Спартака", а затем коммунистом. В 20-е годы он состоял в "Боевом союзе красных фронтовиков" и готовил радистов для компартии. Виндт был завербован Разведупром в 1932 году. А в 1933 году, после окончания разведывательных курсов в СССР, Бруно направили радистом в группу "Рамзай".

В "Тюремных записках" Зорге так охарактеризовал его: "Мой первый радист Бернхардт работал со мной с 1933 по 1935 год. Его положение было таким же, как и Клаузена. Как и Клаузен, он состоял членом Германской коммунистической партии и обучался в московской радиошколе. Как и Клаузена, его направило ко мне Четвертое управление Красной Армии…

Примерно в конце 1933 года Бернхардт с женой прибыли в Японию. Бернхардт должен был работать в качестве моего радиста. Он развернул одну радиостанцию у себя дома в Иокогаме, другую – в доме Вукелича в Токио. Однако с технической точки зрения его работа была крайне неудовлетворительной, поэтому я мог передавать только очень короткие сообщения и делать это очень редко. И не только поэтому. Бернхардт совершенно растерялся от невозможности защитить обе станции от пеленгации. Когда в Японию приехал Клаузен, положение изменилось. Его способности и энтузиазм в отношении работы поистине не знали границ. При Бернхардте я должен был сам шифровать тексты, в связи с чем это отнимало у меня изрядное количество времени. Но после прибытия Клаузена я с разрешения Москвы обучил его шифру и поручил ему шифровальную работу. По прежним установкам обязанность шифровки возлагалась только на руководителя группы, однако Клаузен был настолько надежным человеком, что разрешение из Москвы было получено беспрепятственно.

Для полной гарантии постоянной радиосвязи Клаузен развернул как можно больше радиостанций. Иной раз он мог вести передачи из четырех различных мест. Обычно в основном он обеспечивал связь по крайней мере из трех точек. Это были дома Клаузена и первой жены Вукелича. Когда Штайн находился в Токио, его квартира тоже использовалась для радиосвязи. Насколько я помню, Клаузен однажды пытался развернуть радиостанцию и у меня в доме, но у него ничего не получилось, и мы решили использовать этот вариант в крайнем случае, если у нас больше не будет выбора".

Вскоре после своей легализации в Шанхае радистка шанхайской резидентуры Рене Марсо (впоследствии Элли Бронина, жена резидента) получила приказ съездить в Токио и разобраться, что такое происходит с передатчиком "Рамзая". Рация была неисправна, и радист никак не мог ее починить, хотя в принципе должен был уметь это делать. Рене, закончившая радиошколу, тоже могла не только починить передатчик, но даже изготовить его. Она с немалым риском добралась до Токио, пришла на квартиру, включила рацию и выяснила, что она вполне исправна. Оказалось, что радист просто боялся выходить в эфир. Тогда Зорге попросил заменить Бернхардта на кого-нибудь знакомого по Шанхаю, в первую очередь на Клаузена.

Тем не менее Виндту после Токио еще удалось побывать в Испании, где его следы теряются. Там он работал радио-инструктором Разведупра, причем вопрос о его командировке решался на самом высоком уровне. Об этом свидетельствуют записка Ворошилова Сталину о назначении военным советником в испанскую республиканскую армию В.Е. Горева и "для обеспечения связи" Виндта, и справка С.П. Урицкого о Виндте: "Родился в 1895 г. До революции был матросом германского военного флота. С 1918 г. член германской компартии. Работал радистом на судах германского торгового флота. С 1929 г. на радиоразведывательной работе в РККА. В течение двух лет осуществлял бесперебойную нелегальную связь Токио – Москва. В настоящее время радиоинструктор Разведывательного управления РККА".

Вскоре после прибытия Зорге в Токио, в конце 1933 года, радист Виндт познакомил его с журналистом Бранко Вукеличем, корреспондентом парижского журнала "Ла Вю" и белградской газеты "Политика" и агентом Коминтерна. Уже после прибытия в Японию Вукелич также стал корреспондентом агентства "Гавас".

Хорват Бруно Вукелич родился в Осиеке в 1904 году. Его отец Миливой был хорватом и служил в австро-венгерской армии, а мать Вилма была из семьи, имевшей немецкие или еврейские корни. В Загребе Бранко поступил в высшую школу, но был вынужден переехать в Париж из-за коммунистических убеждений и участие в движении за независимость Хорватии. Там Вукелич закончил Сорбоннский университет по специальности в области права и восстановил контакты с коммунистами. В 1932 году он вступает во французскую компартию, и в марте того же года некая "Ольга" привлекает его к работе на советскую военную разведку. Вообще-то псевдоним – вещь загадочная, но под кличкой "Ольга" во Франции работала скандально известная баронесса Лидия Сталь. Должно быть, за "блестящую" манеру Бранко присвоили псевдоним "Жиголо".

В феврале 1933 года Вукелич прибыл в Токио, а в конце года установил связь с Зорге. Поначалу Рихард не пришел в восторг от нового сотрудника. В письме Центру от 7 января 1934 года он писал: ""Жиголо", к сожалению, очень большая загвоздка. Он очень мягкий, слабосильный, интеллигентный, без какого-либо твердого стержня. Его единственное значение состоит в том, что мы его квартиру, которую мы ему достали, начинаем использовать как мастерскую. Так что он в будущем может быть для нас полезен лишь как хозяин резервной мастерской". Вукелич стал фотографом группы, переснимал документы на микропленку для дальнейшей передачи их в Центр. Сначала он общался непосредственно с Зорге, а потом – вероятно, с началом Второй мировой войны, когда немцу стало неприлично общаться с французом, посредником между ними сделался Мияги.

Брак между Бранко и его первой женой датчанкой Эдит Олсон, преподавательницей гимнастики, заключенный в 1930 году в Париже, был расторгнут из-за ряда скандалов, после чего он женился на своей японской переводчице Йошико Ямасаки. Зорге не одобрял, что этот брак был заключен без его ведома, но в конце концов выделил датской жене сумму денег, достаточную для ее отъезда в Европу. Он дал ей 5000 долларов из средств группы и еще тысячу долларов добавил от себя. И скорее Йошико стала его любовницей. Бурный роман продолжался три месяца. Вукелич ничего не подозревал, тем более что все ночи девушка проводила с ним. Зорге не думал о том риске, который возникнет, если Бранко узнает, что шеф наставляет ему рога. Японские власти установили, что кроме двух жен в разных частях света у него было по крайней мере сорок женщин, с которыми он поддерживал отношения только в одном Токио.

Эдит же покинула Японию очень вовремя – в сентябре 1941 года, как раз перед арестом группы Зорге.

У Бранко Вукелича были две обязанности: он был фотографом группы и, кроме того, собирал информацию. Именно он подготовил множество микрофильмов, тайно вывезенных из Японии. От своих коллег он очень многое узнавал о ситуации в Индокитае, равно как и о реакции Франции на оккупацию Японией ее владений. Иностранные корреспонденты охотно делились с Вукеличем новостями.

Зорге так охарактеризовал источники информации Вукелича в "Тюремных записках": "У Вукелича было две задачи. Одна касалась технической стороны нашей деятельности, другая заключалась в сборе информации.

Самым важным источником его сведений было информационное агентство "Домэй". По работе он бывал там каждый день и поэтому мог легко заполучить разнообразную информацию, как опубликованную, так и неопубликованную. Кроме того, он мог узнавать скрытые политические нюансы непосредственно в агентстве "Домой" и его отделах. Информация, получаемая оттуда, была чисто политической, а некоторая просто отражала политическую атмосферу. Поэтому в принципе важной информации оттуда не поступало, но она была значимой и интересной как дополнение к огромному количеству сведений, полученных моей группой по другим каналам. Это впечатление особенно укрепилось после докладов Вукелича об атмосфере и агентстве в связи со Второй мировой войной и настроениях, связанных с развязыванием войны Германии с СССР. Агентство "Домой" совершенно не было прогерманским, и такая позиция отражала чувства большинства японцев.

Вукелич часто мог получать сведения, которые были широко известны в "Домой", но из-за цензуры обычно не публиковались. Благодаря этому мы могли изучать политическую обстановку в Японии и знать позицию правительства. Он также общался с французами из отделения агентства "ГАВАС" и получал от них различные отрывочные сведения. Благодаря этому он мог узнавать позицию своих друзей-французов после падения Франции по отношению к Германии и политику Японии по отношению к Индокитаю и южным странам. Однако это были скорее материалы, отражающие общую атмосферу событий, чем достоверная информация.

Отделение агентства "ГАВАС" имело контакты с французским посольством, и Вукелич при случае лично бывал там, в связи с чем нас очень интересовали текущие сведения и капитальная информация, которые он там добывал. Вукелич также несколько раз встречался с военным атташе французского посольства, однако информация, полученная по этому каналу, не была особо важной.

В качестве корреспондента информационного агентства "ГАВАС" Вукелич, с разрешения японских военных властей, смог совершить поездку на Халхин-Гол, и нечего говорить, что благодаря этому случаю он собрал информацию для нас.

В последнее время он получал много информации от иностранных, особенно американских, журналистов, среди которой были очень интересные сведения, связанные большей частью с дипломатической политикой. Например, из представленной им информации наиболее важной была речь посла США Грю в 1941 году. В последнее время он, пожалуй, еще более сблизился с американскими журналистами".

Между 14 и 18 декабря 1933 года в англоязычной газете "Джапанез Эдвертайзер" появилось объявление о покупке японских гравюр XIX века "укуие-е". На объявление откликнулся молодой японский художник Мияги Йотоку, недавно прибывший на родину из США. Он был агентом Коминтерна и таким образом вошел в связь с мнимым покупателем – Вукеличем. При встрече в офисе рекламного агентства они в лучших шпионских традициях обменялись половинками одной и той же долларовой купюры. А через несколько часов Мияги уже был представлен Зорге.

Родившийся в 1903 году на Окинаве, Мияги жил в Америке с 1919 года. Он прошел курс обучения в художественных школах Сан-Франциско и Сан-Диего, которые закончил в 1925 году, а в 1927 году женился на Тиё Ямаки. Вместе с друзьями он владел рестораном "Сова" в Лос-Анджелесе. В 1929 (по другим данным – в 1931) году Мияги вступил в Американскую коммунистическую партию. Тогда же он установил связь с советской разведкой, а ранее входил в японские коммунистические кружки.

Картины Мияги пользовались популярностью. Доходы от их продажи шли на расходы группы "Рамзая". Что было еще важнее, Мияги пользовался популярностью у японских военных, охотно заказывавших ему свои портреты. В беседах с заказчиками художник добывал информацию о состоянии армии и флота, в частности о топографических работах на китайско-монгольской границе под Халхин-Голом и о предстоящих в конце 1941 года действиях японского флота в направлении Южных морей.

С 25 июля по 16 августа 1935 года Рихард Зорге находился в Москве. Это поездка, как мы помним, была запланирована заранее. Он поставил вопрос о приезде к нему высококвалифицированного радиста Клаузена, с которым он работал в Шанхае. Руководство ГРУ согласилось удовлетворить его просьбу и вызвало Макса в Москву.

Айно Куусинен, жена Отто Куусинена и советский нелегал в Японии по линии Разведупра в одно время с Зорге, вспоминала позднее о том, что ей рассказывал Нииро Виртанен, такой же, как и она сама, нелегал Разведупра. В 1935 году в Москве Нииро встретился с Рихардом, они вместе поужинали. Айно писала в мемуарах: "Виртанен рассказал о своей случайной встрече в августе в Москве с Зорге. Они вместе провели весёлый вечер в ресторане гостиницы "Большая Московская". Зорге, как обычно, много выпил и в пьяном виде прямо говорил о своём сложном положении. Ему надоело работать на русскую разведку, но нет возможности отказаться и начать жизнь снопа. Он чувствовал, что в СССР он в опасности, но знал, что Германия для него закрыта, там он сразу будет арестован гестапо. Оставалось вернуться в Японию, хотя он и предвидел, что работать ему там оставалось недолго".

Коммунизм сталинского образца Зорге определенно не нравился, но национал-социализм Гитлера казался еще хуже.

Айно Куусинен так описала свою первую встречу с Зорге в Токио в январе 1935 года: "В начале января 1935 года, в точно назначенное время я сидела в фойе "Империала". В дверях появился мужчина и едва заметно мне кивнул. Я сразу узнала доктора Рихарда Зорге, с которым познакомилась ещё десять лет назад, когда он работал в немецком секторе Коминтерна. Тогда, вскоре после своего приезда из Германии, они с женой бывали в гостях у нас с Отто. Вот, значит, кто будет связным между мною и генералом Берзином!

Я ещё немного посидела, потом вышла на улицу, где меня в такси ждал Зорге. Разговор наш был короток. Я сообщила, что собираюсь переехать, он знал, что я – "Ингрид", но понятия не имел о моём задании. Он не имел полномочий ни приказывать мне, ни давать инструкций, но вся связь между мною и четвёртым управлением должна была идти через него. Зорге предложил встретиться через неделю в одном из баров…

Айно Куусинен в 1965 г.

Это была низкопробная немецкая пивнушка, и я попеняла Зорге на то, что он заставил идти в такое отвратительное место женщину, до того жившую в отеле «Империал». Зорге на мои слова не обратил внимания, сказал, что скоро собирается в Москву, туда и обратно поедет через США. Когда вернётся, не знал, потому дал мне денег на целый год".

Тут можно усомниться, что Айно ("Ингрид") не находилась в подчинении у Зорге. Ведь он не только получал от нее информацию, но и давал ей деньги, да еще на целый год. К тому же у нее не было никакой возможности скрыть от резидента суть своего задания. Ведь ее сообщения в Центр все равно должен был шифровать Зорге.

Надо сказать, что Айно, отозванная из Японии в конце 1937 года, была арестована, провела девять лет в тюрьмах и лагерях. Затем – освобождение уже после войны и вскоре – повторный арест и ссылка, окончательное освобождение в 1955 году и возвращение в Финляндию в 1965-м.

Кстати сказать, по части пристрастия к выпивке и женщинам в Коминтерне с Зорге было кому посоревноваться. По свидетельству Айно Куусинен, "ставший в 1935 году генеральным секретарем Исполкома Коминтерна Георгий Димитров работал в различных отделах Коминтерна, но всякий раз его приходилось смещать: его интересовали только выпивка и женщины. Когда возмущение и жалобы достигали предела, его куда-нибудь переводили. В Коминтерне попросту отказывались с ним работать, и его отправили в другое здание, в Крестинтерн, к старику Мещерякову. Однажды в кабинет Отто (я была там) ворвался Мещеряков: "Товарищ Куусинен, нужно поговорить! Заберите Димитрова! Он ничего в нашей работе не понимает, знает только пить и соблазнять наших девушек. Я не начальник отдела, пока он там! Пожалуйста, заберите его от меня!" Отто обещал что-нибудь придумать, а когда Мещеряков ушел, он сказал мне, смеясь: "Никто не хочет связываться с Димитровым. Куда его деть? Лучше, наверное, отправить обратно на Балканы". И отправили". Потом Димитрова, в отличие от Зорге, после оправдания на Лейпцигском процессе (по свидетельству Айно, блестящую речь плохо говорившего по-немецки Димитрова на процессе написал Отто Куусинен), благополучно вытащили в СССР и сделали номинальным главой Коминтерна, а в конце войны – главой коммунистического правительства Болгарии. Правда, водка Димитрова до добра не довела – 2 июля 1949 года он умер в Барвихе от цирроза печени в возрасте 67 лет.

Судьба Айно Куусинен (Туртиайнен) показывает, какой могла бы быть судьба Зорге, если бы он подчинился приказу и покинул Японию в конце 1937 или в 1938 года. Его почти наверняка арестовали бы и либо расстреляли, либо отправили в лагерь. В последнем случае, правда, у него появился бы шанс пережить войну и дожить до освобождения, реабилитации и, может быть, даже до мемуаров. Но в этом случае он никогда не стал бы самым знаменитым разведчиком в мире, а стоял бы в ряду десятков советских резидентов-нелегалов, прошедших ГУЛАГ. Ведь наиболее ценную информацию группа Зорге передала как раз в конце 30-х – начале 40-х годов. И, конечно же, если бы Зорге отозвали не позднее 38-го, японская полиция никак не смогла бы арестовать его в 41-м. И тогда не было бы обширных показаний и записок Зорге, которые, будучи после войны опубликованы американцами, создали "Рамзаю" посмертную всемирную славу.

Во время визита в Москву возникли неожиданные сложности. Клаузенам, и особенно Анне, не хотелось покидать спокойный дом в Красном Куте в Республике немцев Поволжья. Как вспоминал Макс, который работал трактористом, "обжились, обзавелись хозяйством. А тут пришло письмо из Москвы. Срочный вызов. Представьте себе мое положение: хорошая работа, хороший коллектив, и надо все бросить. Не поеду, решил я. Но меня все же заставили. Через неделю пришла телеграмма: "Немедленно вернуться в Москву", напомнили, что я являюсь бойцом РККА".

"С детства, – утверждал Макс Клаузен в своих показаниях, – я не слышал о Японии ничего, кроме дурного… И потому радостно согласился отправиться туда, чтобы работать на Зорге". Чувствуется, что работать под руководством Зорге ему нравилось. В сентябре 1935 года Макс попрощался с Анной, с которой потом встретился в Шанхае, и отбыл, снабженный тремя паспортами на три разных имени. Один паспорт был канадским, другой – итальянским, а третий – германским.

"В штаб-квартире (4-го Управления) имеются тысячи паспортов разных стран, – сообщал Клаузен, описывая свою поездку. – И все подлинные. Лишь имена и фотографии фальшивые. Перед отъездом я получил инструкции относительно использования паспортов и 1800 долларов в валюте США… В Стокгольме я приобрел сертификат моряка и отправился в Нью-Йорк на борту "Бостона". Прибыв на место, я восстановил свой собственный германский паспорт в германском консульстве и зарегистрировался в Линкольн-отеле, как мне и велено было сделать. Туда мне позвонил человек, который представился как "Джонс"".