Текст книги "Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Другим членом шанхайской группы, который позднее был переведен в Токио, был Мицуно Сиге. Молодой человек из хорошей семьи, он увлекся коммунизмом, когда в 20 лет был студентом Восточно-Азиатской школы сценаристов в Шанхае. Однако он развил столь бурную деятельность в плане пропаганды коммунистических идей, что в 1931 году был депортирован из Китая на родину.

В 1937 году Сиге вновь вступил в группу Зорге в Токио. Он собирал информацию для ежегодника, выпускавшегося молодежной ассоциацией "Великая Япония". В результате он подготовил обширные отчеты для Зорге о молодежной партии "Великая Япония" и об Обществе Черного Дракона. Он сумел также собрать сведения о вооружении двух дивизий в период подготовки к военной кампании в Южной Азии.

15 июня 1931 года в Шанхае были арестованы некий Хилари Нуленс и его жена. Настоящее имя Хилари Нуленса было Яков Матвеевич Рудник. В 1917 году он стал прапорщиком русской армии и членом ВКП(б), участвовал в штурме Зимнего, в 1918 году вошел в состав коллегии ВЧК, по линии Коминтерна работал во Франции и Австрии, а в 1929 году, опять же по линии Коминтерна, был послан в Китай. Он поддерживал связь между Исполкомом Коминтерна, Дальневосточным бюро, компартией Китая, компартиями других стран Дальнего Востока. 1 июня 1931 года в Сингапуре был арестован курьер Коминтерна Жозеф Дюкруа. При нем обнаружили листок бумаги с адресом, с помощью которого шанхайская полиция довольно быстро вышла на Нуленса, которого, вместе с женой, тут же арестовали.

Нуленс называл себя бельгийцем, заявляя, что он и его жена должны быть переданы под юрисдикцию Бельгии. Министерство иностранных дел Бельгии отказалось подтвердить их подданство. Тогда он объявил себя швейцарцем по фамилии Бере, но МИД Швейцарии также не признал его своим гражданином. Дело было передано китайскому суду, что было для Нуленса-Рудника самым плохим вариантом.

Уже в августе 1931 года французские профсоюзы начали громкую кампанию в защиту "ни в чем не повинного секретаря профсоюза". Кампания протеста с каждым днем ширилась, распространяясь по всему миру. Осенью 1931 года имена заключенных супругов опять изменились: в письмах протеста стала звучать фамилия Руг. Что любопытно, эти письма опередили в изменении "легенды" самого арестованного, так как Нуленс начал называть себя швейцарским гражданином Полем Рутом только в ноябре, после того, как получил в тюрьме инструкции Коминтерна.

В кампании в защиту супругов Нуленс-Руг-Рудник, развернутой по всему миру, приняли участие Альберт Эйнштейн, Клара Цеткин, Анри Барбюс, Теодор Драйзер и Максим Горький.

В итоге супругов, чью личность китайцы так и не установили, судили в Нанкине летом 1932 года. Группа Зорге осуществляла связь с арестованными и отправляли в Москву подробные донесения о ходе дела. Незадолго до суда Рихард сообщил в Москву, что на судьбу арестованных можно повлиять, но для этого нужно 20 тысяч долларов – на взятки. Тут же из Харбина в Шанхай были отправлены два курьера, каждый из которых имел при себе по 10 тысяч долларов США. Этими людьми были Отто Браун и Герман Зиблер. 19 августа 1932 года Нуленс был приговорен к смерти, но, поскольку в июне в Китае была объявлена амнистия, смертную казнь заменили на пожизненное заключение, как самому Нуленсу, так и его жене. Поскольку амнистию, очевидно, принимали не за ради одних супругов Нуленс, возникает серьезное сомнение, что деньги в действительности не дошли до китайских чиновников. А если и дошли, то на приговор никак не повлияли. Выносился он уже после Мукденского и Шанхайского инцидентов, когда Япония стала главным врагом, а СССР, на который явно работали мнимые Нуленсы, – весьма вероятным союзником Японии в этой борьбе. В 1937 году супругов, даже имя которых так и не смогли установить, выпустили якобы для того, чтобы они могли найти деньги для внесения залога – естественно, они тут же испарились, а в 1939 году благополучно вернулись в СССР, где даже не подверглись репрессиям. Разумеется, нанкинские власти никаких иллюзий насчет того, что мнимые Нуленсы вернутся в тюрьму, не питали. Их освобождение было частью негласной сделки с СССР и китайскими коммунистами. Дело в том, что 7 июля 1937 года Япония начала большую войну против Китая. А китайские генералы еще в конце 1936 года, в ходе т. н. Сианьского инцидента, вынудили Чан Кайши создать единый антияпонский фронт с китайскими коммунистами, который поддержал Советский Союз. После этого неудобно было держать в тюрьме агентов Коминтерна. Вот им и дали возможность благополучно исчезнуть.

Зорге в тюрьме так написал о деле Нуленса: "Я впервые узнал, что Нуленс выполнял секретную миссию в Шанхае, только когда он был арестован. Его арест вызвал большую сенсацию среди иностранцев, проживавших в Шанхае. Арест произвела полиция Шанхайского иностранного сеттльмента по требованию Нанкинского правительства и передала его этому правительству. Нанкинское правительство арестовало руководителей КПК и из их показаний узнало о существовании и деятельности Нуленса, а в довершение всего и о местах, где Нуленс встречался с представителями партии. Нуленс и его семья были арестованы у себя в доме, где были обнаружены и конфискованы в качестве важных улик весьма секретные документы. Нуленс утверждал, что он швейцарец, но швейцарские власти упорно это отрицали. Он был приговорен к длительному сроку тюремного заключения, но вскоре, благодаря вмешательству Советского Союза, был выслан за границу".

В ноябре 1932 года Рихард покинул Китай, причем покинул его внезапно, в течение одного дня. Урсула Кучински рассказывала, что как-то раз в конце 1932 года ей позвонил Джон и сказал, что во второй половине дня она должна прийти к нему домой – ее вызывает Рихард. По правилам, должен был последовать еще один звонок, и только тогда следовало идти. Однако Джон не позвонил, и Урсула решила, что все отменяется. В тот вечер у них с мужем были гости, и в самый разгар вечера неожиданно зазвонил телефон. Она сняла трубку.

– Я ждал тебя два часа, – раздался знакомый голос. – Потом я звонил, но никого не было. Ты выходила?

– Да.

– Хорошо. Я хочу попрощаться с тобой…

Рихард очень хорошо относился к Урсуле, и это прощание по телефону могло означать только одно: он уезжает внезапно.

В 1955 году ГРУ сообщало КГБ: "Нелегальный резидент "Рамзай" возглавлял нелегальную сеть Разведупра в Шанхае в 1929–1932 годах. В связи с угрозой его провала, ввиду грубых организационных ошибок, допущенных "Рамзаем", из Шанхая он был отозван в Центр".

На телеграмме из Шанхая, где ставился вопрос об отзыве Зорге, Берзин оставил резолюцию: "Пусть едет, не дожидаясь замены, иначе сгорит".

Вероятно, Зорге засветился в каком-то скандале или неприятной истории, расследование которой могло навести полицию на мысль, что он является советским резидентом.

Резидентуру принял Римм, а Зорге 12 ноября 1932 года через Владивосток отправился в Москву.

В архивах США было найдено дело в 100 машинописных страниц о работе советского разведчика в Шанхае в начале 30-х годов. Китайские контрразведчики и английская разведка следили за советским резидентом с 1930 по 1933 год. Были выявлены некоторые его контакты с представителями Коминтерна, подозрительные поездки в Мукден, Харбин, Чанчунь, Гирин. Только отсутствие явных улик спасало Зорге от ареста. Знали об угрожающей обстановке и в Москве. 10 октября 1932 года по этому поводу в Центр пришла шифровка из Шанхая. Ответ был категоричным и четким: не дожидаясь замены, "Рамзаю" срочно выехать в Москву. В начале 1933 года Зорге покинул Китай, а заведенное на него досье еще долго пылилось в архивах китайской контрразведки, пока не попало к англичанам, а после войны в ЦРУ. После проведенной Разведупром проверки оказалось, что угроза разоблачения была мнимая, но возвращать Зорге в Шанхай не стали, предпочтя поменять страну на соседнюю.

Работа в Японии

«Сразу по возвращении из Китая, – вспоминал Зорге, – я встретился с генералом Берзиным, шефом 4-го Управления… который встретил меня крайне доброжелательно. Мне было сказано, что в Москве в высшей степени удовлетворены моей работой в Китае, после чего Берзин попросил меня выслушать подробности моей будущей деятельности. Мне не выделили стол в отделе и не назначили на другую работу. Время от времени меня вызывали, чтобы обсудить некоторые вопросы, но по большей части Берзин или его заместитель звонили мне в отель».

Зорге обратился с просьбой дать ему работу чтобы он мог остаться в Москве. Берзин, однако, отклонил его просьбу. По словам Зорге, "мое желание не задерживаться более в Москве не принималось во внимание… Даже когда я полушутя спросил, не найдется ли для меня какая-нибудь работенка в Японии, Берзин ничего не ответил мне. Однако через несколько недель он сам с воодушевлением поднял эту тему".

В "Тюремных записках" Зорге рассказал о своих встречах с Карлом Радеком в 1933 году: "Радек, Алекс (Борович. – Б.С.) и я в течение длительного времени обсуждали общие политические и экономические проблемы Японии и Восточной Азии. Радек проявлял глубокий интерес к моей поездке. Я только что вернулся из Китая, и он рассматривал меня как специалиста по вопросам китайской политики, поэтому наши встречи были полезными и интересными. Ни Радек, ни Алекс не навязывали мне своих указаний, они только излагали свои соображения. Я смог встретиться с двумя сотрудниками Наркоминдела, которые бывали в Токио, и услышал от них много подробностей об этом городе. Однако я не знаю ни их фамилий, ни того, чем они занимаются. Наши разговоры ограничились обменом самой общей информацией. Кроме того, я с разрешения Берзина встречался со своими старыми друзьями – Пятницким, Мауильским и Куусиненом. Они узнали от Берзина об обстоятельствах моей работы в Китае и испытывали чувство большой гордости за своего "питомца". Наши с ними разговоры также касались только общей политической ситуации, и мы общались просто как частные лица, как друзья. Пятницкий, услышав от Берзина о моих планах в Японии, сильно беспокоился, что я, возможно, столкнусь с различными трудностями, но, увидев мой волевой настрой, был очень обрадован".

Карл Радек

В последующем встреча с Радеком вполне могла послужить поводом для того, что обвинить разведчика в связях с антисталинской оппозицией.

В 1933 году было принято решение о направлении Зорге в Японию. Его путь в Токио лежал через Германию, куда в мае 1933 года Зорге отправился из Москвы.

1 октября 1934 года Рихард стал членом токийской организации НСДАП – без проблем и излишних вопросов, несмотря на прошлое членство в ГКП, о котором в Японии никто не знал. В тот момент был массовый приток членов в нацистскую партию, только что пришедшую к власти, и серьезной проверки биографии новых членов не проводилось. Даже рядовым коммунистам не возбранялось менять убеждения, и многие из них, став членами национал-социалистической партии, сохраняли лояльность Гитлеру до самого конца, тем более, что не могли рассчитывать на прощение со стороны тех своих товарищей, кто сохранил верность прежним идеалам и оказался среди победителей. Но Зорге ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы всплыли его прошлые связи с коммунистами, о которых бы могли тогда поставить в известность германское посольство в Токио. И он решил не рисковать.

С помощью Агнес Смедли Зорге получил аккредитацию в Токио в качестве корреспондента крупной немецкой газеты "Франкфуртер цайтунг". Он также получил аккредитацию от "Технише Рундшау" и голландской "Амстердам Хандельсблат".

В Берлине Зорге встретился с резидентом, который ехал в Китай ему на смену. Это был советский разведчик Яков Горев (другая фамилия Бронин, а настоящая, "девичья", – Лихтенштейн). С 1930 года Горев работал в Германии. Он вспоминал: "Когда я подошел ровно в назначенное время, Зорге уже был на месте, он сидел за одним из столиков на открытой просторной террасе кафе… Рихард Зорге был стройным, статным, представительным человеком, выше среднего роста. Где-то я прочитал, что у него было "чуть грустное" выражение лица. Это неверно. Может быть, так получается по фотографиям, но это явно не соответствует действительности. Его светлые глаза, черты лица, жесты, мимика – все выражало волевую решительность, интенсивную работу мысли, убежденность в своих суждениях, проницательный острый ум. Это интересное, значительное лицо очень запоминалось… Рихард был энергичен, но не суетлив, был конкретен и деловит. Не навязывал своего мнения, но убеждал логикой и продуманностью предлагаемых мероприятий. Был живым, интересным собеседником, любил шутку…"

Так состоялась своеобразная передача дел. Но не только.

"Мы договорились о формах конспиративной связи между Токио и Шанхаем, – вспоминал Горев. – С конца 1933 года и вплоть до моего ареста в Шанхае в мае 1935 года мы поддерживали довольно регулярные контакты. В течение этого времени я пять или шесть раз направлял к Рамзаю своих людей за почтой, передавал по своим двум радиостанциям отдельные телеграммы токийской резидентуры, когда у них не ладилась связь… Мы вели с Рамзаем конспиративную переписку (Центр предоставил нам для этого специальный шифр), он имел шанхайский конспиративный адрес на случай срочных сообщений… Впоследствии мне приятно было узнать, что в письме Центру от 1934 года Рамзай подчеркивал "исключительную товарищескую готовность помочь, которую проявляют наши люди в Шанхае"".

Из Берлина Зорге отправился во Францию, в Париже встретился с курьером из Центра и получил от него пароли, явки и места встреч в Токио. Из Шербура на пароходе он поплыл в Нью-Йорк, а оттуда в Вашингтон. У Рихарда имелось рекомендательное письмо бывшего генерал-майора германской армии, а ныне профессора из Мюнхена, Карла Хаусхофера, японскому послу в США Кацуи Дебуси, бывшего заместителя министра иностранных дел, и Зорге получил от него рекомендательное письмо в МИД Японии.

Затем Зорге съездил в Чикаго на Всемирную выставку, где встретился еще с одним курьером из Центра. И только после этого отправился в Канаду, где в Ванкувере в конце августа 1933 года сел на пароход, отплывавший в Иокагаму.

В Соединенных Штатах он встретился с коммунистическими агентами в Калифорнии и, по некоторым данным, женился на американке.

В Японию Рихард Зорге прибыл 6 сентября 1933 года и сразу отбыл в Токио. Там он поселился в роскошном отеле "Санно". Вскоре Зорге снял квартиру в доме под номером 30 в токийском районе Азабуку и стал отправлять информационные заметки и очерки о положении в Японии в газеты Нью-Йорка.

Харих-Шнайдер, профессор консерватории, так описывала этот дом: "В квартире было жарко, как в духовке. Очертания пыльных улиц расплывались в нестерпимом блеске солнечных лучей; на террасе, расположенной на крыше его дома, даже по ночам царила невыносимая духота… Воздух был наполнен ароматом горячего дерева, из соседних домов доносились звуки радио и детский смех…

Дом Зорге затерялся среди жилищ бедных японцев. Построенный в небрежном европейско-японском стиле, он выглядел неряшливо. Две комнаты внизу, вся их убогая обстановка ограничивалась несколькими шаткими столиками, на одном из которых лежал клочок потертого красного бархата… За стенкой находилась кухня. Наверху – его рабочая комната с большим диваном, письменным столом и граммофоном, во всю стену от пола до потолка – книжные полки. За дверью – спальня, которую почти целиком занимала широкая двуспальная кровать. К спальне вел узкий коридорчик. Двери обеих комнат верхнего этажа выходили на террасу".

Сам Рихард писал жене со своим обычным юмором: "Здесь зима выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти что под открытым небом: если я печатаю на своей машинке, то это слышат почти все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять и детишки плакать. Поэтому я купил себе бесшумную машинку…"

Он посетил посольство Германии, вступил в Немецкий клуб и скоро стал известным лицом в германской колонии Токио. Первая статья Зорге появилась в "Берлинер бёрзен курир" 18 октября, вторая – 27 ноября. Это были серьезные политические обзоры.

Вскоре в домике появилась и хозяйка. 4 октября 1935 года Рихард отмечал день рождения в ресторанчике "Золото Рейна", где любили собираться скучающие по родине токийские немцы. В заведении старательно поддерживался немецкий дух, даже японских официанток звали европейскими именами. Впрочем, воспитаны они были в лучших японских традициях, были умны и умели развлекать гостей утонченной беседой. В тот день хозяин подозвал одну из официанток, по имени Агнес, и велел: "Этому господину сегодня исполнилось сорок лет. Постарайся, чтобы ему запомнился этот вечер".

Однако, несмотря на все старания девушки, "господин" чем больше пил, тем больше мрачнел.

– Люди веселятся в день рождения. А вам, наверное, у нас скучно… – сказала она, подливая гостю вина.

– Если тебе доведется отмечать сорокалетие так же далеко от родных мест, поймешь, насколько это весело, – мрачно усмехнулся тот.

Через несколько дней они случайно встретились в магазине грампластинок.

– Ты так старалась развеселить меня, что заслуживаешь награды, – улыбнулся гость. Сегодня он был весел и обаятелен, подарил Агнес несколько пластинок. В следующий раз они увиделись весной 1936 года, когда немец вновь появился в ресторане, затем – в июне… "Агнес", на которую он произвел неизгладимое впечатление, помнила каждый его визит. А вскоре они познакомились ближе. Исии Ханако, как звали официантку, стала третьей женой Рихарда Зорге.

Позднее, на допросе в полиции, она кратко определила стиль его жизни: "По утрам он ходил в германское посольство, часто бывал пьян и иногда писал статьи". Если вечером Рихард был свободен, он непременно проводил время в каком-нибудь из любимых дипломатами, военными и журналистами ресторанов. Сказывалось постоянное напряжение. Свойственный Зорге искрометный юмор все чаще уступал место сарказму, и Рихард все больше пил.

Доктор Лили Абегг, корреспондент "Франкфуртер цайтунг" на Дальнем Востоке, вспоминала: "Собственно говоря, как человек Зорге был очень приятен и даже мил – если хотел этого… Он не терпел глупцов или людей, казавшихся ему неинтересными. В таких случаях он не скрывал своего презрительного отношения, а его сарказм мог переходить все границы".

Американский генерал-майор Чарльз Уиллоуби, глава разведки штаба американских оккупационных войск в Японии и первый биограф Зорге, по отзывам людей, знавших Рихарда, дает такой его портрет: "В физическом отношении Зорге был крупный человек, высокий и коренастый, с каштановыми волосами. Как заметил один из его знакомых японцев, с первого взгляда на его лицо можно было сказать, что он прожил бурную и трудную жизнь. В выражении глаз и линии рта сквозили надменность и жестокость. Он был горд и властен, сильно любил и горячо восхищался теми, чьей дружбы искал, но был безжалостен к остальным и откровенно ненавидим ими. Многие его японские коллеги по печати видели в нем типичного головореза, высокомерного нациста и избегали его. Он был горячий человек, любивший сильно выпить и привыкший часто менять своих любовниц. Известно, что за годы службы в Токио он находился в интимных отношениях примерно с 30 женщинами (японские источники говорят о 40 любовницах Зорге. – Б.С.). И все же, несмотря на увлечение женщинами, запойное пьянство и тяжелый характер, он ни разу не выдал себя…"

В "Тюремных записках" Зорге так описал задачи, поставленные перед ним во время командировки в Японию:

"Задачи, поставленные нам в 1933 году и более конкретизированные в 1935 году.

В целом они сводились к следующему:

1) Пристально следить за политикой Японии по отношению к СССР после Маньчжурского инцидента, тщательно изучать вопрос о том, планирует ли Япония нападение на СССР.

В течение многих лет это были самые важные задачи, поставленные мне и моей группе. Не будет большой ошибкой сказать, что эта задача вообще была целью моего командирования в Японию. В 1935 году, когда Клаузен и я были с прощальным визитом у генерала Урицкого из Четвертого управления РККА, он особенно отмечал важность этой нашей миссии. Считалось, что в случае ее успеха Советский Союз, пожалуй, сможет избежать войны с Японией, а это было объектом повышенного интереса всех московских инстанций. При этом мы должны были помнить о чувстве недоверия в Советском Союзе в отношении Японии. А именно Советский Союз, видя возрастающую роль японских военных кругов и их внешнеполитический курс после Маньчжурского инцидента, начал испытывать серьезные опасения, что Япония планирует напасть на СССР. Это чувство подозрительности было настолько сильным, что сколько бы я ии посылал противоположных версий, московские власти никогда полностью не разделяли их, особенно во время боев на Халхин-Голе и в период крупномасштабной мобилизации японской армии летом 1941 года.

Кроме главной задачи по выяснению намерений Японии относительно нападения на СССР, на нас была возложена также обязанность следить за различными внешнеполитическими акциями, связанными с японской политикой по отношению к СССР. При этом, однако, Москва проявляла гораздо больше интереса к маньчжуро-сибирским и монголо-маньчжурским пограничным проблемам, чем к вопросам, касающимся рыболовства или Сахалина.

2) Осуществлять тщательное наблюдение за реорганизацией и наращиванием японских сухопутных войск и авиационных частей, которые могут быть направлены против Советского Союза.

Эта задача была связана с первой. Поскольку японские военные круги для оправдания своих требований по разбуханию военного бюджета объявили СССР своим главным противником, для ее выполнения необходимо было добывать секретную военную информацию, охватывающую очень широкий круг вопросов. В соответствии с этим моя разведывательная деятельность не ограничивалась только вопросами наращивания японских вооруженных сил в Маньчжоу-Го.

Интерес представляли также различные мероприятия, указывающие на планы войны против СССР, и особенно проблемы реорганизации сухопутных войск. Нечего и говорить, что важной частью нашей работы было пристально следить за механизацией и моторизацией японской армии. Общим сюрпризом стали реализация программы значительного роста японских вооруженных сил и их широкая реорганизация, причем считалось, что целью этих изменений был не только Китай, но и СССР. Военная мощь возросла втрое, количество дивизий почти сравнялось с количеством советских, после событий на Халхин-Голе стала быстро развиваться механизация. Это стремительное развитие вместе с публичными заявлениями многих военных лидеров наводило на мысль, что целью приготовлений является СССР, почему и представляло для меня большой интерес. Конечно, я не мог из Японии непрерывно следить за военными приготовлениями в Маньчжурии, поэтому мои наблюдения носили не более чем случайный характер. Но тем не менее я уделял внимание этой проблеме, поскольку не имел возможности судить, была ли создана в Маньчжурии наша секретная организация и занималась ли она непосредственно данными вопросами. Я обязан был постоянно следить также за японскими войсками в Китае, потому что из его оккупированных районов японская армия имела возможность быстро выдвинуться к советским границам.

3) Скрупулезно изучать японо-германские отношения, которые, как считалось, после прихода Гитлера к власти неизбежно станут более тесными.

Конечно, в середине 1933-го и летом 1935 года было еще слишком рано предсказывать, до какого уровня дойдут в своем развитии постепенно улучшавшиеся японо-германские связи. Однако Москва была уверена, что между этими двумя странами произойдет сближение, к тому же направленное главным образом против СССР. В Советском Союзе настолько сильны были подозрения, что внешняя политика Японии и Германии нацелена против СССР, что для Москвы оказалось полной неожиданностью, когда в 1941 году Япония осуществила "большой поворот" в своей государственной жизни и развернула военные действия против Америки и Англии.

Эта особая задача была определена для меня как одна из основных, так как в московском центре, исходя из характера моей работы в Китае, полагали, что я наверняка смогу установить тесные контакты в высших германских кругах в Японии. Конечно, основным объектом, через который можно было бы детально раскрыть эту проблему, было германское посольство, и предполагалось, что я найду там надежный канал получения информации.

4) Непрерывно добывать сведения о японской политике в отношении Китая. Эту задачу можно рассматривать как продолжение моей разведывательной и аналитической деятельности, которую я проводил в Китае. В то время, когда эта задача ставилась мне, никто даже подумать не мог, насколько масштабной она станет летом 1937 года. В Москве лишь полагали, что если знать японскую политику в отношении Китая, то в определенной степени можно судить о намерениях Японии относительно СССР и, даже более того, делать выводы о будущих отношениях Японии с другими странами.

5) Внимательно следить за политикой Японии по отношению к Великобритании и Америке. В Москве полагали, что идея о совместной войне всех великих держав против СССР была не из тех, от которых так легко можно отказаться.

6) Постоянно следить за ролью военных в определении внешнеполитического курса Японии, уделяя пристальное внимание тем тенденциям в армии, которые влияют на внутреннюю политику, особенно деятельности группы молодых офицеров, и, наконец, внимательно следить за общим курсом внутренней политики во всех политических сферах.

Москва поставила эту задачу в связи с тем, что была достаточно осведомлена о решающей роли, которую играют японские военные во всех областях японской политики, и особенно в иностранных делах. Советские власти хорошо знали, как резко возросло влияние армии после 1931 года. Поэтому они не могли не проявить интереса к тому, будет ли и в дальнейшем расти влияние военных на японских политических лидеров. Этот вопрос действительно имел важное значение для Москвы, так как в течение нескольких десятилетий японские военные лидеры считали царскую Россию, а затем СССР единственным своим реальным противником. В 1933 году никто не думал, что в будущем возрастет политическое влияние японского военно-морского флота и что необходимое для военной экономики сырье (нефть, резина, металлы) будет приобретаться на юге. Поэтому для Москвы было естественным предполагать, что если влияние армии, обладавшей решающей силой, будет продолжать расти, оно будет направлено против Советского Союза. Следовательно, и эта частная задача была очень важной.

7) Непрерывно добывать информацию об японской тяжелой промышленности, уделяя особое внимание проблемам развития военной экономики".

Кроме этого Зорге, как и в Китае, ряд задач взял на себя самостоятельно, так сказать, в инициативном порядке. По его словам, "важнейшие задачи, которые возникали в связи с различными политическими событиями, перечислены ниже (я буду излагать их в хронологическом порядке).

1. Так называемый инцидент 26 февраля, случившийся в 1936 г. (имеется в виду неудачная попытка военною переворота. – Б.С.), и его влияние на внутриполитическую ситуацию. Этот случай подпадает в разряд задач, поставленных Москвой и изложенных в пункте (6) предыдущего раздела. Однако значение "Инцидента 26 февраля" было настолько велико, что изучение как самого события, так и его влияния на внутреннюю политику следует рассматривать как специальную проблему. В течение довольно длительного времени, предшествующего 26 февраля, напряженность во внутренней обстановке все более нарастала, но "взрыв" инцидента и особенно его своеобразное развитие явились крайне неожиданными для других государств и иностранцев. Как бы то ни было, инцидент имел типично японскую специфику, и для выяснения его причин необходимы были особо глубокие исследования. Детальное изучение инцидента и выявленных в ходе его социальной напряженности и внутреннего кризиса дало гораздо больше для понимания японской внутренней структуры, чем материалы или секретные документы по вооруженным силам. Прекрасным материалом стали также результаты масштабных исследований внутренних кризисов, возникавших при кабинетах Хироты, Хаяси и первом кабинете Коноэ.

С инцидента 26 февраля фактически начался японокитайский конфликт, что было полностью скрыто, и этот факт оказался очень полезным для понимания японской внешней политики и внутренней структуры. Поэтому естественно, что наша разведгруппа рассматривала инцидент 26 февраля как особую задачу. И Москва проявила к этому большой интерес не только с чисто военной точки зрения, но и по различным политическим и социальным причинам. Нечего говорить о том, что и в дальнейшем мы уделяли внимание вопросам разрешения и подавления этого внутреннего кризиса.

2. Японо-германский союз. Уже на самом первом совещании по так называемому Антикоминтерновскому пакту (имеется в виду договор между Германией и Японией, подписанный 25 ноябри 1936 года. В ноябре 1937 года к Антикоминтерновскому пакту присоединилась Италия. – Б.С.) стало ясно, что как германские правящие круги, так и влиятельные японские милитаристские лидеры хотят не просто политического сближения двух государств, а, насколько возможно, тесного политического и военного союза. Несомненно, что при атом главным пунктом, связывающим оба эти государства, являлся СССР, или, выражаясь точнее, их противостояние Советскому Союзу. Поэтому задача, поставленная мне Москвой по изучению японо-германских отношений, проявилась в совершенно новом свете. До меня давно доходили слухи о том, что идут секретные переговоры между послом Осимой и министром иностранных дел Риббентропом в Берлине, поэтому задача наблюдения за отношениями обоих государств не могла не стать одной из важнейших в моей работе. Тем более, что эти переговоры, как сейчас хорошо известно, проводились о заключении не только Антикоминтерновского пакта, но и подлинного союза. Переговоры проходили через различные этапы, и одновременно менялась международная обстановка, и в течение всего периода моего пребывания в Японии эти проблемы постоянно требовали максимального внимания с моей стороны. Безусловно, значительный интерес для Москвы представляло, насколько сильны антисоветские позиции Германии и Японии на этих переговорах. После начала войны Германии с СССР летом 1941 года наибольший интерес стал представлять вопрос, будет ли Япония предпринимать практические действия в соответствии с ее исходной позицией в начале переговоров о союзе с Германией. Найти ответ на этот вопрос было одной из важнейших задач, которые возникли во время моего пребывания в Японии, и в решении ее моя разведгруппа достигла выдающегося успеха.