Текст книги "Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки"
Автор книги: Борис Соколов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
"В японско-русских отношениях, – писал Зорге 16 сентября 1939 года во "Франкфуртер цайтунг", – начался, казалось, принципиальный поворот, аналогичный повороту, уже совершенному Германией и Советским Союзом. Казалось, что Японии стало также ясно, что ее главным противником в Восточной Азии является Англия, а не Советский Союз. Однако дело пока ограничилось по меньшей мере локальным перемирием… Тенденция признать главным врагом японской политики в Китае Англию и поставить себе задачу "успокоение" отношений с Советским Союзом проявляется теперь все яснее, в том числе и в армии. Однако этим кругам, начинающим понимать правильность взятого Германией нового внешнеполитического курса, пока еще приходится проявлять известную сдержанность по отношению к противникам их былой и нынешней внешнеполитической переориентации".
13 ноября 1940 года Зорге писал во "Франкфуртер альгемайне цайтунг": "Интерес к русскому "заклятому врагу" утрачен; на русских даже начинают взирать по-новому, как на возможных дружелюбных соседей. Но тем острее становится теперь столкновение с Англией и Соединенными Штатами, ибо они были властителями "великоазиатского пространства" и, пожалуй, продолжают ощущать себя в этой роли и сегодня. Именно эти две державы главным образом на протяжении десятилетий пытались ради сохранения своих тихоокеанских владений подтолкнуть Японию к экспансии на север континента. Сегодня вполне возможно, что Владивосток, который еще недавно называли "кинжалом, направленным на Японию", утратит свое острие. Сингапур же, напротив, уже сегодня являйся символом англо-американской враждебности по отношению к японской политике большого пространства на Тихом океане".
Возможно, "Рамзай" надеялся, что его статьи в одной из крупнейших германских газет окажут определенное влияние на внешнюю политику Рейха. Он не представлял, что печать к тому времени стала только средством пропаганды, и только в этом качестве ее воспринимали Гитлер и его министры.
В письмах и шифротелеграммах Зорге неоднократно просил указать ему твердый срок времени его пребывания в Японии, а именно: сможет ли он уехать сразу же как кончится война, или он должен рассчитывать ещё на несколько месяцев. Такая просьба, например, содержалась в письме от 22 июля 1940 года. После нескольких таких сообщений начальник Разведупра И.И. Проскуров приказал продумать, как можно будет компенсировать отзыв Зорге. Выяснилось, что компенсировать никак нельзя, поскольку "Рамзай" незаменим. Ему отправили телеграмму и письмо с извинениями за задержку с заменой и изложением причин, по которым ему необходимо ещё поработать в Токио. Зорге и его товарищам пообещали выдать единовременную денежную премию.
М.И. Иванов пришел в Разведупр в мае 1940 года, после окончания Военной академии и был направлен в японское отделение, где сумел выучить японский язык. Ближе к концу года ему пришлось однажды замещать начальника отделения.
Михаил Иванович вспоминал: "Рабочий день клонился к вечеру. Я сидел в комнате один и, как обычно, закончив текущие дела, изучал материалы агентурной сети. Тревожно зазвонил телефон. Порученец Проскурова распорядился, чтобы я принес "главному" "Личное дело № 1", как мы называли досье Зорге. Через несколько минут я уже был в приемной комдива. 33-летний Проскуров, как всегда, свежевыбритый и бодрый, обычно встречал гостей, поднимаясь из кресла… Вот и тогда комдив вышел из-за стола и, протянув руку, сказал: "Здравствуйте, Михаил Иванович. Звонил товарищ Поскребышев. "Хозяин" интересуется, "что там выдумал ваш немец в Токио"? К ночи ждет моего доклада". Я знал содержание последней шифровки Зорге, где он сообщал первые сведения о практических шагах по сколачиванию пакта между Римом, Берлином и Токио, и что после окончания войны во Франции предстоит переориентация главных сил Германии на восток, против Советского Союза.
Проскуров взял личное дело Зорге и, закончив чтение, неожиданно спросил: "Скажите, капитан Иванов, а вы лично верите Зорге?"… Я об этом думал уже не раз и поэтому сразу ответил: "Да, верю!" Он тут же задал следующий прямой вопрос: "А почему?".
Мне предстояло не просто дать ответ, а фактически поручиться за человека, лично мне не известного… "Я верю Зорге потому, что он информирует нас заранее о событиях, а все его наиболее значительные информации были впоследствии подтверждены жизнью. А это в деятельности разведчика самое главное". Я тут же назвал его упреждающие сообщения, поступившие за предшествующие заключению "Антикоминтерновского пакта" шесть месяцев, о начале войны Японии в Китае в 1937 году, о событиях в Монголии летом 1939 года.
Проскуров перебил меня и сказал: "Верно, товарищ Иванов! Так в большом деле не обманывают. Будем Рихарда защищать".
В тот раз Проскуров вернулся из Кремля уже под утро следующего дня. Принимая из рук комдива личное дело Зорге, я вопросительно посмотрел на него. Но он только развел руками и разрешил идти отдыхать".
Из воспоминаний Иванова можно заключить, что Проскуров верил сообщениям "Рамзая", а Сталин сомневался, по крайней мере, в некоторых. Но в конце концов Сталин Зорге поверил, только Ивана Иосифовича Проскурова это не спасло. Подвело авиационное прошлое. В июле 1940 года генерал-лейтенант авиации Проскуров был снят с поста начальника Разведупра, 27 июня 1941 года, занимая пост командующего ВВС 7-й армии, был арестован по "делу авиаторов", а 28 октября 1941 года расстрелян. В 1954 году Ивана Иосифовича реабилитировали.
Тем временем непрерывная работа на износ основных сотрудников резидентуры давала о себе знать. "В 1940 году у меня начались тяжелые сердечные приступы, – вспоминал Макс Клаузен. – Лечащий врач-немец прописал мне строгий постельный режим. Я без конца получал уколы. Так продолжалось около трех месяцев. Врач посоветовал мне перестать думать о делах фирмы. Но шифровки-то надо было по-прежнему передавать. Тогда я попросил сделать в мастерской моего предприятия нечто вроде подставки, под предлогом того, что с ее помощью я смогу читать в постели. На этой подставке я затем шифровал радиограммы. Как только я заканчивал эту работу, моя жена быстро собирала передатчик и устанавливала его на двух стульях возле кровати. Лежа в ней, я стучал ключом, стоявшим на одном из двух стульев. В эти дни Рихард приносил мне только самые срочные материалы.
Потом мне пришлось для окончательного выздоровления поехать в Хаоне, в горы. Оттуда я дважды в неделю приезжал в Токио, чтобы выходить на связь".
Для приемника и передатчика он покупал только самые обычные радиодетали, которые приобретали рядовые радиолюбители. Его конструкторский талант позволял собирать весьма сложные передатчики, используя подручные средства. Например, ключ он изготовил из деревянной формочки для масла. Даже попытка спросить в магазине телеграфный ключ немедленно привлекла бы внимание шпиков. А чтобы еде-лать передатчик портативным, Макс работал с переменным током.
После каждого выхода в эфир передатчик разбирался. Поэтому его трудно было бы найти в случае неожиданной полицейской проверки, зато в любой момент можно было безопасно отнести его на новое место. Клаузен хранил в различных местах и в различных квартирах заранее подготовленные шасси, на которых в считанные минуты можно было смонтировать недостающие детали и начать работать. Приемник же был настолько малых размеров, что разбирать его не требовалось.
Длина волны, на которую был настроен передатчик, постоянно менялась в диапазоне 39–41 м, что затрудняло пеленгацию. Клаузен также никогда не выходил два раза подряд из одного и того же района Токио. Если шифровка была длинной (однажды за ночь пришлось передать две тысячи слов, что заняло два с половиной часа), то радист прерывал сеанс и переезжал в другое место. Выходы в эфир проводились в самое разное время суток.
В годы Второй мировой войны группе Зорге пришлось более интенсивно, чем прежде, использовать радио, тем более, что возможности курьерской связи уменьшились.
По оценке генерала Уиллоуби, в 1939 году Макс провел 60 сеансов связи, передав около 23 тысяч слов, в 1940 году – также 60 сеансов и 29 тысяч слов, в 1941 году – 21 сеанс и 13 тысяч слов. Получается, что в 1941 году число сеансов связи сократилась, с учетом, что передачи в последний год шли только до октября, примерно в 2,5 раза, а общее количество слов – примерно в 2 раза, что говорит об увеличении длительности сеансов, а значит – и возрастание риска, что японцы смогут запеленговать передатчик.
Однако сам Клаузен утверждал, что в 1939–1941 годах он передавал ежегодно около 40 тысяч слов. Вероятно, и число сеансов в действительности достигало 80—100. По его словам, особенно много сообщений пришлось на 1941 год, когда было много срочной информации, а курьерская связь почти прекратилась.
По данным же из архивов советской разведки, только с середины 1939 года до дня ареста Клаузен передал в Центр свыше 2000 радиограмм. Это число кажется значительно завышенным. Даже если принять на веру утверждение Клаузена о 40 тыс. слов, передаваемых ежегодно, с середины 1939-го по октябрь 1941 года он должен был передать порядка 100 тыс. слов. В этом случае радиограмма в среднем должна была содержать около 50 слов, что представляется слишком низким показателем. Больше доверия вызывают данные Уиллоуби, согласно которым в среднем в радиограмме было около 450–500 слов. Возможно, в Москве каждый блок информации во время сеанса связи числили за отдельную радиограмму. А всего за токийский период Клаузен передал в Центр, по советским данным, более 800 только срочных донесений: об антикоминтерновском пакте между Японией и Германией, о провокациях квантунской армии против Монголии в 1936 и 1939 годах, о группировках японских войск в войне против Китая в 1937 году, о подготовке Германии к нападению 1 сентября 1939 года на Польшу, о начале наступления германских войск во Франции.
Против формальных правил конспирации, Зорге знали все основные члены группы. Макса Клаузена тоже знали все подчиненные Зорге, и он знал всех. Главных членов группы знал и Мияги. Рихард и Мияги приходили в дом к Вукеличу, тем более, что его первая жена была посвящена в работу мужа и иногда ему помогала. В 1940 году, когда Вукелич женился – на японке, эти визиты прекратились. С рядовыми информаторами, правда, встречались только те, кто держал их на связи. Что же касается основных членов группы, то в реальной обстановке того времени избегнуть контактов между ними не было возможности, тем более, что информацию порой приходилось передавать каждые два-три дня.
Сначала с японцами Рихард встречался в ресторанах. Но примерно с 1940 года это стало затруднительно, поскольку беседующие между собой японцы и иностранцы привлекали слишком большое внимание. Тогда Рихард стал встречаться с японцами у себя дома. Впрочем, и без этого Одзаки и Мияги хорошо знали Зорге.
За иностранцами в Японии слишком плотно следили, чтобы они могли на практике пользоваться тайниками или другими традиционными шпионскими каналами связи. Гарантией от разоблачения было лишь то, что Зорге и другие члены группы из числа публичных людей встречались с огромным количеством народа, и контрразведка не могла проверить и проанализировать все подозрительные контакты.
Вот несколько правил конспирации, которые действовали в группе Зорге:
1. Профессиональная деятельность каждого члена разведгруппы не должна была вызывать никаких подозрений.
2. После каждого выхода в эфир исходный текст для кодирования менялся. Несколько позднее в советских резидентурах вообще ввели одноразовые шифроблокноты, что практически исключало возможность дешифровки без шифроблокнота.
3. Члены группы не должны были поддерживать контакт с коммунистами или с теми, кто симпатизировал коммунистам.
4. После каждого сеанса радиосвязи рация разбиралась, ее детали хранились в различных местах.
5. Встречи с курьерами из Москвы проходили в условиях строгой конспирации.
6. В текстах радиограмм использовались только псевдонимы членов группы, без названия их профессий.
7. Все географические наименования и названия источников информации в радиограммах также шифровались. Владивосток назывался "Висбаденом", а Москва – "Мюнхеном". "Марта" означала "военный атташе Германии в Токио", "Паула" – "вице-адмирал Веннекер", "уайт боттл" – "военно-морской флот Германии", "грюн" – "Япония", "грин бокс" – японская армия, "Мак" – "Мацуока" и т. п.
8. Все записки и документы, относящиеся к разведдеятельности, следовало уничтожать после использования. Впрочем, от этого правила делались отступления. Так, Клаузен, очевидно, по поручению Зорге, сохранял тексты многих шифровок, которые требовались резиденту для анализа ситуации.
Борис Гудзь возмущался по поводу несоблюдения Зорге традиционных правил конспирации: "Он, к примеру, гонял по Токио на мотоцикле. Да там в 30-х годах движение было такое, как у нас сегодня в Москве (тут уж разведчик позволил себе явное поэтическое преувеличение. – Б.С.). Можете себе представить, чтобы серьезнейший резидент с мощнейшей сетью – и на мотоцикле! Происходит авария, Зорге – без сознания, с ним – секретные материалы. Да он тогда чуть не попал в полицию с этими документами! Мы, естественно, мотоцикл строжайше запретили. Или передает в Москву по радио вот такие длиннющие телеграммы. Они скорее характера журналистского, а не разведывательного. Конечно, интереснейшие – в газету, лучше даже по размеру в журнал для публикации. Но мы же имели здесь все японские газеты, здесь у нас японисты сидели, их анализировали и все прекрасно понимали. Опасно было столько передавать: Зорге же знал, что в Токио есть радары, которые стараются уловить все переговоры. К счастью, здесь пронесло…"
Тут надо заметить, что свой анализ Зорге все же базировал не на газетах, а на достаточно эксклюзивной информации. И длинные телеграммы приходилось посылать вынужденно, когда, с одной стороны, почти прекратилась курьерская связь, а с другой стороны, приходилось подробно пересказывать документы.
Зорге согласился в частном порядке исполнять обязанности секретаря посла Отта и снабжать сотрудников посольства всей получаемой информацией. Именно так говорится в подписанном им и Оттом договоре. Кроме этого Зорге соглашается издавать ежедневный бюллетень, предназначенный для двухтысячной немецкой колонии в Токио. Новая обязанность хотя и была обременительна, но гарантировала доступ к самым свежим радиограммам из Берлина.
В январе 1940 года Зорге направил тревожное письмо в Москву: "…Фриц страдает серьезной сердечной болезнью… не приходится более рассчитывать на его выздоровление и, тем более, на возвращение им былой работоспособности. Лечащий врач заявил мне, что даже при полном изменении его образа жизни и работы он сомневается, чтобы Фриц прожил более двух лет… (На самом деле Клаузен благополучно пережил всех членов группы и скончался в 1979 году в Восточном Берлине в возрасте 80 лет, на год пережив свою ровесницу-жену. – Б.С.) Необходимо, чтобы Фриц самое позднее в начале будущего года после передачи своего легального дела и воздушной работы мог бы поехать домой для серьезного лечения и отдыха…
…Я хотел бы, господин директор, чтобы Вы мне ответили на следующие вопросы: могу ли я рассчитывать сразу же по окончании войны вернуться в Центр, где бы я мог наконец остаться…"
Зорге понимал, что тучи над ним постепенно сгущаются, и провал – только вопрос времени. Но ему отвечали: время тяжелое, идет война, заменить вас неким. И Зорге рапортовал: "Как бы сильно мы ни стремились отсюда домой, мы, конечно, выполним Ваше указание и будем продолжать здесь работу…" А Кате писал: "Основное сейчас приехать домой, ибо здесь собачья жизнь в буквальном смысле этого слова. Будь бы это еще другая страна! А эта, побери ее черт…"
Генерал М.И. Иванов вспоминал: "Примерно в середине декабря 1940 года мы получили от Зорге телеграмму с просьбой разрешить ему приехать в Москву "в связи с физической и нервной усталостью", а также для проведения операции и лечения старой травмы в стационарных условиях. Попутно Зорге сообщал, что в отдыхе и лечении нуждаются также Макс Клаузен и Бранко Вукелич. Он считал, что остальная часть резидентуры под руководством нелегала "Коммерсант" с успехом может выполнять работу в течение нескольких месяцев.
Командование разведуправления склонялось к тому, чтобы удовлетворить просьбу Зорге и предоставить ему отпуск на шесть месяцев".
Однако в дело якобы вмешалось непредвиденное обстоятельство. Начальник ИНО НКВД П.М. Фитин сообщил: "По нашим данным, немецкий журналист Зорге Рихард является немецким и японским шпионом. Поэтому после пересечения государственной границы СССР сразу же будет советскими органами арестован…" Согласно официальной версии, Зорге извещать об этом обстоятельстве не стали, просто объяснили, что нужно еще поработать.
Версия, честно говоря, не выглядит убедительной. Неужели руководство Разведупра не могло объяснить людям Берии, что Зорге свой, пролетарский, кристально чистый марксист, и трогать его нельзя. Скорее, на самом верху, на уровне наркома обороны Тимошенко, а возможно, и Сталина, было решено, что "Рамзая" отзывать нельзя, поскольку замены ему в германском посольстве нет. А именно новости насчет Германии имели главное значение в период надвигавшейся советско-германской войны.
Продолжающееся экономическое давление со стороны США, все сильнее сказывающееся на японцах, сделало фактически невозможным для группы использование американских банков для получения денежных переводов в Китае. Зорге телеграфировал своему московскому начальству в России, что встречи между его курьерами и "людьми из Москвы" было бы куда эффективнее проводить непосредственно в Токио, что было более рискованно с точки зрения конспирации.
Вскоре после этого чете Клаузенов пришлось стать поклонниками японской оперы. Макс обнаружит в почтовом ящике два билета в японский императорский театр. Один для него, другой – для Анны. В полутемном театре ему передали небольшой пакет с 5000 долларов, а он отдал 38 микропленок "связному" из Москвы. Через несколько месяцев Клаузен вновь получил два билета на оперу "Все девушки" в Такарацука-театр. И вновь они с Анной отправились на представление. За 30 роликов микропленки Клаузен получил 3000 долларов и 25 тысяч йен. В обоих случаях человеком, совершавшим этот обмен, был советский консул в Токио Вутокевич. Во время третьей встречи в театре на связь вышел второй секретарь посольства Виктор Зайцев. Под псевдонимом "Серж" он около десяти раз встречался с Клаузеном в офисе компании "Клаузен Shokai". В дневнике Клаузена эти встречи были зашифрованы как "S-tr" – "Serge treffen" "встречался с Сержем".
В 1940 году фон Ритген, глава Германского информационного бюро (ДНБ) в Берлине, попросил Шелленберга "проверить в соответствующих органах гестапо дела Зорге с целью определить, нельзя ли найти возможность оградить Зорге, как ценного и нужного информатора, от препятствий, которые ему чинит токийская организация нацистской партии в связи с его политическим прошлым". Рихард тогда был заместителем начальника ДНБ в Токио, и Ритген очень высоко оценивал его информацию. По словам Шелленберга, "возникло подозрение в его нелояльности – первой высказала недоверие к Зорге зарубежная организация НСДАП, указав при этом на его политическое прошлое. Фон Ритген, с которым Зорге вел личную переписку, просил меня заглянуть в секретные дела на Зорге, которые вели 3-е и 4-е ведомства.
Ритген, который, как было видно, не хотел отказываться от сотрудничества Зорге с ДНБ, указал на сотрудничество Зорге с профессором Хаусхофером в Мюнхене, как на факт, вызывающий сомнения в политической благонадежности Зорге (Гесс к тому времени улетел в Англию и был объявлен сумасшедшим, а геополитика и ее адепты оказалась под подозрением. – Б.С.), В геополитическом журнале Хаусхофера была помещена длинная серия статей Зорге о "Восстании молодых офицеров", по мнению Ритгена, лучшее, что когда-либо было написано о подо-плеке тогдашних разногласий между армией и промышленными кругами Японии. Ритген восхищался великолепным лиан нем Зорге страны и людей Восточной Алии, а также его глубоким пониманием политических процессов вообще в странах Востока. Так, например, он всегда точно знал и верно оценивал по словам Ритгена соотношение сил между Китаем, Японией и Россией, с одной стороны, и Америкой и Англией – с другой".
Шелленберг затребовал досье на Зорге и, если верить его мемуарам, обнаружил там довольно странную информацию: "Я просмотрел документы о Зорге. Из них нельзя было убедиться в необходимости что-либо предпринимать против Зорге. Правда, документы о его прошлом заставили меня задуматься – Зорге поддерживал тесные контакты с многими агентами Коминтерна, известными нашей разведке. Кроме того, в двадцатые годы он был в хороших отношениях с националистическими, праворадикальными и национал-социалистскими кругами, в том числе со Стеннесом, одним из бывших фюреров СА, который после исключения из партии убежал в Китай, где стал военным советником Чан Кайши. Мы знали, что Стеннес, находясь в Китае, поддерживал тесные связи с "Черным фронтом" Отто Штрассера; кроме того, Гейдрих подозревал его в заигрывании с русскими.
Когда я беседовал с Ритгеном о возможных посторонних связях Зорге, он высказал следующее мнение: если он даже на самом деле связан с иностранными разведками, мы должны все-таки найти средства и способы, с одной стороны, обезопасить себя, а с другой – извлечь пользу из знаний Зорге. В конце концов я обещал Ритгену в дальнейшем защитить Зорге от нападок партийного руководства, если он согласится наряду со своей журналистской деятельностью выполнять и наши задания. Он должен будет сообщать нашей разведке время от времени информацию о Японии, Китае и Советском Союзе; при этом я предоставил Ритгену самому подумать о том, каким образом наладить передачу информации.
Когда я сообщил об этом Гейдриху, он одобрил мой план, но с условием, что за Зорге немедленно будет установлено наблюдение. Гейдрих был настроен скептически и учитывал возможность того, что Зорге может снабжать нас дезинформацией; ввиду этого он предложил направлять информацию Зорге не по обычным каналам, а подвергать ее особой проверке. Он поручил, кроме того, обсудить все это дело еще раз как следует с Янке (глава частного разведывательного бюро при Гессе, закрытого после его полета в Англию. – Б.С.).
Должен признать, что я по небрежности промедлил с установлением немедленного контроля над Зорге, которого потребовал Гейдрих. Правда, организация такого наблюдения была затруднена тем, что, во-первых, в этом случае нельзя было сделать письменных распоряжений, а во-вторых, наши сотрудники в Японии были для этого еще молоды и неопытны. Когда я говорил об этом с Янке, он странным образом уклонился от решения этого вопроса, делая вид, что он не знает Зорге как следует. Я же знал, что ему обо всем известно от Ритгена, но, тем не менее, не стал давить на него".
Полная, по правде сказать, ерунда получается. С 1924 по 1928 год Рихард вообще находился в СССР, а в Германии если и появлялся, то очень редко, и никоим образом не мог быть связан ни с какими германскими националистами и национал-социалистами, даже если бы пожелал с ними контактировать. И о его контактах со Стеннесом никаких данных нет. Не исключено, что все это придумали либо сам Шелленберг, либо чиновники гестапо (IV отдела), исходя из знакомства Зорге с Хаусхофером и автоматически приписывая ему весь круг связей Хаусхофера. Похоже, о деятельности Зорге после 1924 года никаких достоверных данных в гестапо не было, а его коммунистические связи первой половины 20-х годов толком и не выясняли, поленившись копаться в архивах.
Непонятно так же, какую информацию Зорге мог давать об СССР он ее просто не имел. Возможно, в Берлине хотели, чтобы Зорге проанализировал вероятную политику Советского Союза в отношении Японии и развитие взаимоотношений в треугольнике Берлин – Москва – Токио.
В итоге подозрение свелось к тому, что Зорге стал еще и агентом Шелленберга, а связь с ним поддерживал через полицейского атташе в Токио Йозеф Альберт Мейзингер, который был сослан в Японию за излишнюю жестокость в оккупированной Варшаве, где он возглавлял СД и полицию и расстреливал заложников направо и налево даже тогда, когда в этом, по мнению вышестоящего начальства, не было никакой необходимости. Заодно Мейзингеру поручили и следить за Зорге. Но делал это он из рук вон плохо. Да и организовать плотную слежку за границей, особенно в Японии, чтобы ее не заметила местная полиция, немецким спецслужбам было практически невозможно.
По словам Шелленберга, Мейзингер "вместо того, чтобы посвятить себя выполнению своих действительных обязанностей, предался светским развлечениям и неожиданно взялся играть роль простака. Правда, он регулярно сообщал мне о "Посте" – эту кличку мы выбрали для Зорге – но не было случая, чтобы сведения, которые он направлял мне, не содержали положительного отзыва о Зорге. Мейзингер постоянно подчеркивал хорошую репутацию, которой Зорге пользовался и в немецком посольстве в Токио, и в японских учреждениях. Не могу не упомянуть, что иногда он разговаривал по телефону и с Мюллером, беседовавшим со своим земляком на баварском диалекте, который почти никто не понимал.
Эти сообщения меня сначала успокоили, тем более что полученный мной через Ритгена информационный материал Зорге казался полезным и не возбуждал подозрений в дезинформации.
Первый удар я получил в начале 1941 года. В то время в Берлине находилась делегация сотрудников японской полиции.
Я неоднократно беседовал с ними, и однажды руководитель этой делегации неожиданно спросил меня, не поручено ли Мейзингеру осуществлять тайное наблюдение за немецкими гражданами, проживающими в Японии. Я ответил отрицательно. В ходе беседы японец еще раз вскользь заметил, что, по его мнению, разумнее было бы, если бы Мейзингер для этого сотрудничал с японскими учреждениями, которые в любое время готовы предоставить к его услугам свой богатый опыт. Из этих высказываний мне стало ясно, что Мейзингер выполняет свое задание крайне неумело, возбудив подозрения японцев.
К тому времени Зорге сообщил нам оценку общего положения, согласно которой он считал вступление Японии в Тройственный пакт всего лишь политической манипуляцией, не имеющей для Германии никакого реального военного значения. После начала войны с Россией он также указал на то, что Япония ни при каких обстоятельствах не нарушит пакта о ненападении, заключенного с Россией; война в Китае, по его утверждению, предъявляет колоссальные требования к военному потенциалу Японии – прежде всего военно-морской флот настоятельно требует установления контроля над южной частью Тихого океана. Он заключил это из характера снабжения сухопутных войск нефтью и горючим – по его мнению, этих запасов хватит лишь на полгода. Тот факт, что военно-морской флот располагал значительными ресурсами, свидетельствовало, как он считал, о смене главных направлений военных действий".
Таким образом, о том, что Япония в 1941 году не выступит против СССР, Зорге известил и Сталина, и Гитлера. Как заключил Шелленберг, "Зорге был разведчиком-одиночкой, верившим, пожалуй, в возможность искреннего примирения между Россией и Германией в результате установления нового (коммунистического) общественного строя; большую роль в развитии его мировоззрения сыграло происхождение (его мать была русской, а отец много лет прожил в России). Он не только отвергал национал-социализм и фашизм, но, видимо, в глубине души испытывал к нему величайшую ненависть.
Объяснить, почему русская разведка столь щедро предоставила ему большую личную свободу действий, – вопреки своему обыкновению направлять деятельность своих агентов строгими директивами – мне представляется возможным только тем, что русские правильно поняли характер Зорге. Они знали, что Зорге может приносить пользу, только живя в обстановке "презренной" свободы, к которой он, несмотря на свое отрицательное отношение к буржуазному образу жизни, был приучен с детства, воспитываясь в традициях западного индивидуализма. И то, что он ни в своих показаниях, ни во время длительного заключения в Японии не только не признался, но и словом не обмолвился о своем сотрудничестве с Берлином, можно в равной степени объяснить его сильной индивидуальностью и своенравием – его связывали с бывшим командиром подводной лодки, кавалером ордена Pour le merites фон Ритгеном личные узы, и в рамках политической игры такая дружба оставалась для него неприкосновенной. Такой вывод, я думаю, позволяет сделать информация, которую он поставлял, так как Зорге, при всем своем неприятии национал-социалистского режима, ни разу не сделал попытки дезинформировать нашу разведку".
То, что Зорге во время следствия не признался в работе на германские спецслужбы, вполне объяснимо. Такое признание могло только ухудшить его положение. Улик, доказывающих причастность Зорге к такой работе, в руках японцев не было. О том, что часть материалов Зорге передается немцам, его подчиненные не знали. Кстати, необходимостью передавать материалы в германское посольство можно объяснить то, что Клаузен не уничтожал оригиналы материалов даже после того как передал их по радио в виде шифрограмм.
В течение всего 1940 года Зорге, как через курьеров, так с помощью радио, не переставал снабжать Москву текущей информацией о военном производстве Японии, ее воздушных и моторизованных силах. Он информировал 4-е Управление о решимости японской армии реформироваться по германской модели, делая упор на создание высокомеханизированных танковых соединений.
А вот какого рода информация поступала от "Рамзая" по поводу возможного нападения Германии на СССР.
21 сентября 1940 года Зорге прислал в Москву сообщение, касающееся Тройственного пакта, – возможно, одно из тех, которые Проскуров обсуждал с капитаном Ивановым:
"От посла Отта… Японцы готовы подписать пакт и оказывают давление на посла Отта о скорейшем его подписании… В связи с этим Риббентроп отравился в Италию, чтобы получить согласие Италии… Немцы будут пытаться привлечь к этому пакту Советский Союз. В пакте нет ни одного пункта, направленного против СССР, что и будет опубликовано…"
28 декабря 1940 года Зорге радировал в Центр: "Каждый новый человек, прибывающий из Германии в Японию, рассказывает, что немцы имеют около 80 дивизий на восточной границе, включая Румынию, с целью воздействия на политику. СССР. В случае, если СССР начнет развивать активность против интересов Германии, как это уже имело место в Прибалтике, немцы смогут оккупировать территорию по линии Харьков – Москва – Ленинград. Немцы не хотят этого, но прибегнут к этому средству, если будут принуждены на это поведением СССР. Немцы хорошо знают, что СССР не может рисковать этим, так как лидерам СССР, особенно после финской кампании, хорошо известно, что Красной Армии нужно, по крайней мере, 20 лет для того, чтобы стать современной армией, подобной немецкой… Новый ВАТ в Токио заявил мне, что цифра в 80 дивизий несколько, видимо, преувеличена". Эта информация была доведена до сведения Сталина и Молотова.