Текст книги "Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки"
Автор книги: Борис Соколов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Арест и суд
Японцы перехватили целый ряд сообщений Клаузена и обнаружили, что текст зашифрован пятизначными группами цифр, равно как и то, что передачи идут в направлении Владивостока. Японская контрразведка не сомневалась, что в стране действует советская разведывательная группа, хотя и не могла расшифровать радиограммы.
Макс Клаузен рассказывал Юлиусу Мадеру о том, как шифровал радиограммы: "Я хотел бы подробнее объяснить нашу систему кодирования на примере одного из последних сообщений, переданных мне Рихардом. Текст этой столь важной радиограммы гласил: "Советский Дальний Восток может не опасаться нападения Японии". Его необходимо было так закодировать, чтобы его не мог расшифровать никто из посторонних. Поэтому я воспользовался системой, надежно служившей нам на протяжении нескольких лет. Вначале необходимо было заменить буквы цифрами. Мы пользовались английским алфавитом. Наиболее часто употреблявшиеся буквы заменялись однозначными цифрами, прочим буквам соответствовали двузначные цифры от 80 до 99. Это однократное кодирование не представлялось нам достаточно надежным: служба радиоперехвата противника такой текст все же могла расшифровать.
Для вторичного кодирования мы пользовались "Статистическим ежегодником Германского рейха". Тогда, в 1941 году, я воспользовался выпуском 1935 года. Статистический ежегодник состоял из сотен таблиц, содержавших великое множество цифр. В первой его части были помещены статистические данные о Германии, отпечатанные на белой бумаге. Эту часть я использовал в качестве основы для кодирования. Во второй части справочника, на листах зеленой бумаги, приводились международные статистические обзоры: ею пользовался Центр для шифровки радиограмм, предназначавшихся для нашей разведгруппы. Совершенно "аполитичный" статистический ежегодник мы выбрали не только потому, что с его помощью можно было составить сотни тысяч цифровых комбинаций, но и еще по той причине, что наличие такого издания у журналиста Зорге и у меня, слывшего солидным предпринимателем, не вызывало абсолютно никаких подозрений.
Каждая радиограмма начиналась нашим "обратным адресом": DAL, то есть 83 5 93. Это были начальные буквы русского географического названия Дальний Восток. В конце каждой радиограммы я отстукивал условное имя Рихарда Зорге – RAMSAY, соответственно, в цифрах 4 5 96 0 5 97. Шифровки передавались исключительно группами из пяти чисел.
Теперь мне хотелось бы попытаться как можно понятней разъяснить принцип вторичного кодирования. Числа, представлявшие собой зашифрованный полный текст радиограммы, записывались в виде групп из пяти чисел. При этом под каждой строкой я оставлял столько места, чтобы под ней записать цифры из "Статистического ежегодника", а также результат суммирования обеих строк. Откуда появились цифры второго и третьего ряда? Цифры для второго ряда я брал со 193-й страницы "Статистического ежегодника Германского рейха" за 1935 год. Цифры для второго ряда я брал с этой страницы справочника, причем начиная с седьмой строки пятого столбца. Для еще большей надежности мы никогда не брали первую цифру, а всегда начинали с последней цифры соответствующего столбца. После того, как числа из справочника были записаны под цифрами, получившимися в результате первичного кодирования, последние складывались с первыми, десятки при этом отбрасывались. Я записывал только оставшиеся единицы сумм – так получалась третья строка.
Теперь необходимо было сообщить Центру, с какого места в статистическом ежегоднике надо начинать брать цифры для расшифровки. Необходимость эта возникала оттого, что я всякий раз использовал новую страницу, и отсчет цифр начинал с другой строки или с другого столбца. Это сообщение кодировалось отдельно. Под цифрами четвертой "пятерки" дважды закодированного текста я записывал номер страницы и цифры, обозначавшие строку и столбец. Под ними я, кроме того, записывал еще и третью с конца "пятерку". Все это складывалось…"
За час Макс мог зашифровать до 500 "пятерок".
Японцы обратились к немцам с просьбой пристать им современные пеленгаторы. Отт сообщил об этой просьбе Зорге. Тот ответил, что, похоже, японцы страдают шпиономанией, а сам потребовал от Клаузена чаще менять места передачи.
Как же провалилась группа Зорге? Вопреки распространенному мнению, отраженному и в знаменитом фильме "Кто вы, доктор Зорге?", провал произошел не из-за того, что рация Клаузена была запеленгована. Японским пеленгаторщикам так и не удалось вычислить ни одно из мест, откуда выходил в эфир неуловимый радист.
Уиллоуби озвучил версию "коммунистического следа": благодаря предательству, полиция вышла на художника Мияги Ётоку из группы Зорге, который, живя в Америке, вступил в Коммунистическую партию США и был завербован советской разведкой, а вернувшись домой, стал работать с "Рамзаем". Наибольшие споры вызывало имя вероятного предателя. Им оказался Ито Рицу, один из лидеров Коммунистической партии Японии как в довоенные, так и в послевоенные годы, человек головокружительной и трагической судьбы.
В 1955 году Рицу Ито, находившийся в Китае, был объявлен предателем и исключен из Компартии Японии. Ранее он, подчиняясь директивам из Москвы, пытался перенять китайский опыт, чтобы начать партизанскую войну в Японии. Руководство КПЯ заявило, что, согласно проведенному им расследованию, после ареста 27 июня 1940 года Ито "раскололся" и стал осведомителем полиции, после чего его не только выпустили (будто бы за недостатком улик), но и дали возможность вернуться на работу в исследовательский отдел компании Южно-Маньчжурской железной дороги. В числе прочих Ито выдал свою знакомую коммунистку Китабаяси Томо, члена "внешнего круга" группы Зорге, которая была связана с Мияги. Она была арестована и, в свою очередь, выдала Мияги. От него ниточка протянулась к Одзаки и Зорге. Кстати, Ито и сам был знаком с Одзаки, но исключительно как "младший" со "старшим" – и по возрасту, и по положению. Одзаки в тюрьме также был уверен, что ниточка, приведшая контрразведку к нему, началась с предательства Ито.
Ито вернулся в Японию лишь 3 сентября 1980 года, проведя, как оказалось, 27 лет в заключении в КНР. В 1998 году 84-летний ветеран Компартии Китая Чжао Аньбо, некогда курировавший "японское направление" политики Пекина, заявил японскому информационному агентству Киодо Цусин, что в середине пятидесятых Носака и еще один видный коммунист, Хакамада Сатоми, прямо просили китайцев "ликвидировать" Ито как изменника. Через 12 лет после возвращения Ито 100-летний Носака сам был обвинен в причастности к сталинским репрессиям против японских коммунистов, снят с поста почетного председателя партии, а затем и вовсе исключен из ее рядов. Вплоть до своей смерти в 1989 году Ито пытался оправдаться, заявляя, что он не предатель.
В одном из документов японской тайной полиции, опубликованном после войны, говорилось, что "показания Ито Рицу следует считать началом арестов по этому делу (Зорге. – Б.С.)". Это подтвердили американцам и уцелевшие японские контрразведчики. Однако в итоговом докладе комиссии ГРУ "Опыт организации и деятельности резидентуры "Рамзая"", составленном в 1964 году М.И. Сироткиным, утверждалось следующее:
"Что касается самих показании Ито Рицу, то это является самой слабой частью всей этой версии, плохо продуманной деталью, вскрывающей нехитрую уловку японской контрразведки. Ито Рицу не имел никакого отношения к агентурной сети "Рамзая" (это истинная правда, но никто никогда не утверждал, что Ито входил в группу Зорге. Он просто выдал полиции одного из агентов Мияги, а дальнейшее было уже делом техники полицейского следствия. – Б.С.)… Было бы непростительной наивностью принимать на веру эту японо-американскую версию без учета цели, которая преследовалась ее авторами, без анализа обстоятельств и причин, которые действительно могли создать реальную почву для провала. Необходимо иметь в виду:
– во-первых: что ни одна контрразведка не склонна раскрывать до конца свои подлинные методы и пути борьбы с агентурой противника, а, наоборот, предпочитает создавать ложную картину, скрывающую истинные приемы и методы деятельности;
– во-вторых: что японская полиция является квалифицированным мастером провокаций, особенно искусной в борьбе против коммунистического движения;
– в-третьих: что дело Зорге явилось для полиции чрезвычайно благодатным материалом, который мог послужить основой для развертывания широкой антикоминтерновской кампании и компрометации японской компартии (однако никакой такой кампании японцы даже не пытались развернуть, в том числе и потому, что не хотели портить отношения с Советским Союзом, Наоборот, дело Зорге освещалось в японской прессе крайне скупо. – Б.С.)… Замысел японской полиции в последующие годы был охотно подхвачен американской контрразведкой, широко реализовавшей те задачи, которые имелись в виду авторами версии о "предательстве" Ито Рицу… Если даже условно принять за истину примитивную японо-американскую версию об Ито Рицу, то и в этом случае должны были быть еще какие-то дополнительные условия, позволившие контрразведке разом вскрыть всю организацию и ликвидировать целиком всю сеть".
Чувствуется, что автор доклада и его редакторы стремились обелить одного из руководителей компартии Японии, чтобы у высокопоставленных читателей доклада не остался в памяти образ коммуниста-предателя. Однако конкретных причин провала и имени какого-либо другого предателя, который мог бы отнять эту сомнительную честь у Ито, в докладе называть не стали.
Те японские историки из числа коммунистов, которые отрицают вину Ито, утверждают, что предательство было, но имя предателя пока неизвестно. Советские разведчики предпочитали говорить о неосторожности как причине провала, хотя и признавали, что причин было несколько. Одной из главных причин они считали противоречащее всем правилам конспирации предписание Центра в 1939 году Зорге и Клаузену контактировать с сотрудниками советского посольства, представлявшими спецслужбы, – В.С. Зайцевым (второй секретарь) и С.Л. Будкевичем (сотрудник консульской службы). С января 1939 года и до ареста в октябре 1941 года Зорге четырнадцать раз встречался с Зайцевым. Разумеется, встречи проходили с соблюдением мер конспирации, но, с другой стороны, японской полиции было известно, кто такие на самом деле Зайцев и Будкевич. Однако других способов связи у Центра не осталось, после того, как поездки в Китай для встреч с курьерами стали для членов резидентуры Зорге практически невозможны. Конечно, значительная часть информации передавалась по радио. Но Москве требовались также и фотокопии документов, а их можно было передавать только через курьеров. Подобрать же в Токио других курьеров, кроме советских дипломатов, было невозможно.
В 1999 году на официальном сайте ФСБ А. Витковский обнародовал содержание хранящихся в Архиве ФСБ наградных листов сотрудников политической полиции Японии, причастных к "делу Зорге". Вот они:
"Из наградного листа сотрудника 1-го отделения политической полиции помощника пристава Томофудзи Такетора:
27 июня 1941 года он добился важного признания от Томофудзи Кен, что возвратившаяся из Америки Китабаяси Томо является шпионкой. Следствие по данному делу получило развитие на базе этого признания. Таким образом, нам удалось раскрыть крупную шпионскую организацию, и если бы не было заслуг помощника пристава Томофудзи Такетора, нельзя было бы и думать об арестах по данному делу.
Из наградного листа начальника охранного сектора пристава Танаки Набору:
На основании данных, добытых помощником пристава Томофудзи Такетора, Танаки Набору была поручена разработка подозреваемой в шпионаже Китабаяси Томо. Получив распоряжение на арест, он добился важного признания о том, что шпионской деятельностью занимается художник Мияги, а Китабаяси не вовлечена в разведывательную работу Однако пристав Танаки пришел к выводу, что Китабаяси Томо все же является шпионкой, а Мияги – один из руководителей разведывательной группы.
Из наградного листа сотрудника 1-го отделения политической полиции Сакаи Ясу:
10 октября 1941 г. принимал участие в аресте центральной фигуры данного дела Мияги. 11 октября вместе с приставом Такахаси допрашивал Мияги на втором этаже полицейского отделения. Улучив момент, Мияги из окна выбросился на улицу чтобы покончить с собой. Несмотря на опасность получить тяжелые увечья или разбиться насмерть, Сакаи прыгнул за преступником и схватил его, после чего был доставлен в госпиталь, но, пролежав там 15 дней вместо 20, выписался и сразу вернулся на службу. Самоотверженный поступок полицейского произвел на преступника сильное впечатление, и он отказался от намерения не давать показаний.
Из наградного листа сотрудника 1-го отделения политической полиции пристава Такахаси Иосуке:
В раскрытии данного дела имеет следующие заслуги: провел настойчивый и тщательный допрос Мияги, который всячески пытался скрыть организацию. Вынужденный дать показания, преступник пытался покончить жизнь самоубийством.
Пристав Такахаси арестовал и подверг тщательному допросу известную личность Одзаки. На допросе преступник был близок к обмороку Его привели в чувство, и допрос продолжался уже без применения наказаний. Одзаки признался в шпионской деятельности, которой занимался в течение 10 лет (как можно понять, Одзаки сломался в результате побоев. – Б.С.).
Из наградного листа сотрудника 1-го отделения политической полиции пристава Канасаки Сейдзи:
Благодаря умелым действиям пристава Канасаки был уличен в преступлении член шпионской организации обвиняемый Тагути. Во время допроса преступник откусил себе язык и пытался покончить жизнь самоубийством, но благодаря принятым мерам не сумел осуществить свое намерение".
Здесь в качестве предателя, от которого ниточка потянулась к Китабаяси, а затем к Мияги, назван некто Томофудзи Кен. Казалось бы, защитники Рицу Ито могли бы торжествовать. Но беда в том, что под этим псевдонимом как раз и был известен в полиции Рицу Ито, которого как раз допрашивали, как следует из других документов, 27 июня 1941 года. Очевидно, полицейские надеялись вновь обратиться к его услугам и в наградных документах не стали упоминать его подлинное имя. И вот что говорится в более полном тексте наградного листа о том, в связи с чем привлек внимание полиции Томофудзи Кен: "27 июня 1941 года, благодаря честному отношению к делу, неустанным усилиям и превосходной технике следствия, он (Томофудзи Такетора. – Б.С.) понудил признаться ТОМОФУДЗИ КЕН по натянувшемуся следствием делу о нарушении накопи о поддержании общественного спокойствия и наставил раскрыть неизвестное доселе важное преступление (подготовительный комитет по восстановлению японской компартии). Кроме того, он добился важного признания, положившего начало этому делу: "Возвратившаяся из Америки член американской компартии женщина КИТАБАЯСИ является иностранной шпионкой". Таким образом, благодаря стараниям этого помощника пристава, нам удалось раскрыть крупную шпионскую организацию".
В подготовительный комитет по восстановлению компартии входил как раз Риду Ито. А псевдоним ему придумали по фамилии допрашивающего его полицейского. И основные показания, судя по всему, Риду дал по делу о попытке восстановления компартии. А про шпионку Китабаяси упомянул, так сказать, на закуску. Но именно это показание принесло награду его следователю.
Как пишет российский историк Владимир Томаровский, впервые обнародовавший в полном виде наградные листы по делу Зорге на одном из симпозиумов Томия Ватабэ (японский историк, ранее отстаивавший невиновность Рицу Ито) сверил обратный перевод на японский язык наградных листов с доступными ему полицейскими публикациями (списком чинов полицейского управления, индексным списком арестованных, десятидневками арестованных). "В результате я понял, – написал он в письме, – что Томофудзи Кен был Рицу Ито, Такэтора Томохиро (Томофудзи) – Такэтора Ито из Особой полиции, Нобору Танака – Нобору Такаги.
До сих пор в истории КПЯ и в литературе по делу Зорге мы рассматривали эти аресты только как репрессии в отношении движения за воссоздание КПЯ, а раскрытие дела Зорге выглядело как последующее событие, вызванное показаниями Р. Ито…"
Заметим, что имена были заменены псевдонимами по принципу обмена фамилий и имен. И следователя, и лидера компартии звали одинаково – Ито, а вместо этого для конспирации обоим присвоили для конспирации одну и ту же фамилию Томофудзи.
Зорге был обречен. "Жаль, конечно, – писал в октябре 1964 года полковник запаса Зайцев первому заместителю начальника ГРУ генерал-полковнику Х.Д. Мамсурову, – что люди, стоящие у руководства ГРУ, отнеслись бесчеловечно к такому работнику, как "Рамзай", бросив его, когда он попал в беду… Предвзятое отношение руководства ГРУ по отношению к "Рамзаю", видимо, и привело к тому, что надлежащих мер к его спасению не было принято и такой Человек погиб".
Но положа руку на сердце, была ли у Центра возможность эвакуировать Зорге в сентябре – октябре 1941 года, за считанные дни до ареста, когда его миссия уже была выполнена? Думаю, что любой объективный ответ на этот вопрос был бы отрицательным. Вряд ли бы за Зорге рискнули послать подводную лодку, тем более, что шансов добраться до нее у него практически не было, даже если каким-то чудом и удалось бы согласовать рандеву. А других способов эвакуировать Зорге и его людей у Москвы просто не было. То, что лодка незамеченной пристала бы у японского побережья, почти не было. А в случае ее обнаружения был бы грандиозный скандал и резкое ухудшение советско-японских отношений, которое меньше всего нужно было Сталину в дни, когда германские танки подступали к Москве.
Вот что утверждал Хоцуки Одзаки, брат казненного Ходзуми: "10 октября полицейские агенты подъехали к дому Мияги. Увидев их в окно, тот в испуге, с трудом соображая, что предпринять, забаррикадировался в комнате. Взгляд его упал на самурайский меч, висевший настене… Когда агенты полиции ворвались и комнату, они увидели истекающего кровью Мияги: он сделал себе харакири, но был жив. Старший офицер приказал быстро доставить его в больницу. Но, несмотря на обострение болезни (Мияги с детства был болен туберкулезом. – Б.С.) и страшную рану, организм цеплялся за жизнь. В больнице Мияги поместили в палату на третьем этаже. Когда охранник притупил бдительность и отошел и дальний конец комнаты, он попытался выброситься из окна. Охранник бросился к нему, но было поздно. Оба они вывалились. Однако судьба и здесь не позволила Мияги уйти из жизни. Полицейский разбился насмерть, а Мияги, ударившись о ветвь дерева, лишь сломал ребро. Его привели в чувство, и сразу начались допросы".
На самом деле все было не так романтично. В полицейских документах ни о каком харакири не говорится. Вполне здорового, если не считать туберкулеза, Мияги допрашивали на втором этаже полицейского отделения. Во время допроса, когда двое из трех полицейских вышли из кабинета, художник выбросился из окна. Прыгая со второго этажа, довольно трудно надеяться покончить с собой, разбившись насмерть. Скорее можно подумать, что Мияги попытался сбежать. Находившийся в комнате полицейский прыгнул следом. Оба разбились о каменную ограду. Мияги сломал ногу и повредил позвоночник, а полицейский провел 15 дней в больнице. После того как арестованному была оказана первая помощь, возобновились допросы. И тогда сломленный неудачной попыткой то ли самоубийства, то ли побега, Мияги заговорил. И сдал всю группу Зорге.
15 октября Клаузен, придя к Зорге, застал его чрезвычайно взволнованным. Двумя днями ранее обычно пунктуальный Мияги не пришел на встречу. А 15-го не явился и Одзаки (именно в этот день он был арестован). Рихард передал Максу текст телеграммы с просьбой срочно вернуть группу в Союз или отправить ее в Германию. Но вряд ли он верил в осуществимость этого плана. Если японские члены группы сдали Зорге, Клаузена и Вукелича, их из страны уже не выпустят, А то, что сдадут, сомнений не было. В том, что Одзаки был сдан Мияги, трудно было сомневаться. Но вряд ли бы он ограничился лишь одним из своих товарищей.
17 октября у Зорге встретились Клаузен и Вукелич. Выпив бутылку саке, они так и не придумали, как можно выбраться из захлопывающейся западни. Инструкций на случай провала у них не было. Макс, придя домой, некоторое время размышлял, не стоит ли уничтожить или хотя бы убрать из дома передатчик и сжечь документы, но решил не предпринимать ничего. Похоже, он уже чувствовал себя обреченным и готовился правдивыми и обширными показаниями, подкрепленными вещественными доказательствами, купить себе жизнь. Отпираться было бессмысленно – Мияги и Одзаки знали достаточно, чтобы их уличить.
В принципе и Зорге, и его товарищи знали, что агенты Коминтерна и Разведупра в случае провала должны всячески отрицать свою связь с Москвой. Перед ними был пример четы Нуленс, которая не только благополучно избежала смертной казни, но и в конце концов вернулись в Москву. Но Зорге и другие члены группы молчать не собирались. С одной стороны, они понимали, что в условиях мировой войны и заинтересованности Москвы в нейтралитете Токио никто кампании в их защиту организовывать не будет. С другой стороны, они, по крайней мере Зорге и Одзаки, вряд ли сомневались, что их казнят, но давали показания как бы для истории, чтобы дела группы "Рамзая" сохранились хотя бы в полицейских протоколах. При этом Зорге, в отличие от Одзаки, называл по именам только тех членов группы, которые либо уже были арестованы, либо находились вне зоны досягаемости для японской полиции.
Провал группы Зорге произошел из-за коммунистического прошлого ряда членов его группы. Заметим, что само по себе наличие "коммунистического следа" в деятельности советских резидентур далеко не всегда вело к их раскрытию органами контрразведки. Достаточно вспомнить знаменитую "кембриджскую пятерку". Но тут, вероятно, сказалась принципиальная разница в политической культуре Англии и Японии. В Англии, да и вообще в большинстве европейских стран, коммунист, отрекшийся от своих взглядов или, по крайней мере, прекративший активную коммунистическую деятельность, вполне мог рассчитывать сделать карьеру на государственной службе, не исключая и органов разведки. В истеблишменте там было немало представителей левых политических движений, для которых коммунисты не были совсем чужими. В Японии же разоблачение коммуниста исключало его использование на госслужбе. И тем более не мог рассчитывать на госслужбу коммунист, отрекшийся от своих взглядов. С точки зрения японцев, он терял в этом случае лицо.
У Зорге и его товарищей не было инструкций, как действовать на случай провала. Но даже если бы были, вряд ли бы они помогли в той ситуации, которая создалась. Вряд ли бы Мияги, Одзаки и Клаузен долго запирались бы при допросах, если бы даже Клаузен успел уничтожить улики (вряд ли совсем уж все). Фальшивых паспортов на случай перехода на нелегальное положение у них не было. А если бы и были, то вряд ли бы они им помогли в условиях плотной полицейской слежки, давно уже установленной за европейскими членами группы, как и практически за всеми сколько-нибудь заметными европейцами в Токио.
При обыске у Зорге нашли три фотоаппарата, фотокопировальный аппарат, и, что хуже всего, отпечатанный на машинке текст радиограммы в Центр, копию которого обнаружили у Макса Клаузена. Макса пригласили в полицейский участок под предлогом выплаты компенсации за ущерб, нанесенный какому-то японскому велосипедисту и там арестовали. Анну пока оставили дома, в качестве приманки. На следующий день полиция окружила дома Зорге и Бранко Вукелича. До конца дня 18 октября все члены организации Зорге оказались в тюрьме.
Когда охранники отлучились перекусить, в дверь дома Клаузенов постучали. Вошел незнакомый человек, европеец, отличавшийся от других не совсем обычной одеждой и произношением английских слов. Он хотел снять комнату. Анна тут же поняла, что перед ней русский. Она быстро выпроводила гостя, сказав: "Идите, идите, здесь случилось большое несчастье". Это был Михаил Иванов. В Центр ушло срочное сообщение: "По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы Инсон и Жиголо за шпионаж, в чью пользу, неизвестно. Данные проверяю".
На следующий день после ареста Макса Анна также была арестована и помещена в тюрьму.
Вот какую отвратительную картину обращения японских тюремщиков рисует она в своих воспоминаниях: "Со двора по темной мокрой лестнице спустили меня в подвал. Там было темно, только у самой двери горела маленькая лампочка. Ничего не было видно. Только через несколько минут я увидела, что в яме по обеим сторонам у стенок – черные клетки, а в них плотно друг к другу сидели на полу люди. На каменном полу была вода. Полицейские сорвали с меня одежду, вплоть до белья, сорвали с ног туфли, чулки. Один из полицейских запустил свои лапы в мои волосы и, визжа, растрепал их, остальные хохотали, словно шакалы. Меня затолкали в одиночную камеру и бросили вслед только белье. Я осмотрелась. По стенам текла вода. Соломенная циновка была мокрая. Несло невероятной вонью. В каменном полу в дальнем углу была дырка – параша…
Поздно вечером меня босую по мокрой, грязной лестнице повели в контору. Я чувствовала, что заболела.
В конторе было девять полицейских, один из них врач, который осмотрел меня, сказал: "Ничего не выйдет". Тогда меня снова стащили в яму, только бросили на этот раз какую-то подстилку. Я легла и, задыхаясь, потеряла сознание – это они, видимо, обнаружили. Врач сделал мне шесть уколов, и вновь потащили меня в контору, больную и разбитую".
Американский посол в Японии Джозеф Грю 29 октября 1941 года так прокомментировал в дневнике арест группы Зорге:
"Немцы не испытывают большого энтузиазма относительно нового кабинета (во главе с генералом Тодзио, сменившим 17 октября принца Коноэ на посту премьера. – Б.С.). Не оправдались их надежды на решительно интервенционистское правительство, на которое они рассчитывали после отставки Коноэ. Их чувства особенно охладил арест двух немцев непосредственно вслед за вступлением нового кабинета в должность".
При обыске домов основных членов группы, документы, свидетельствующие о шпионской деятельности, были найдены у всех, начиная с самого Зорге, что впоследствии позволило легко расшифровать все радиограммы. Первая радиограмма была перехвачена в 1937 году. С тех пор донесения перехватывались регулярно. Однако расшифровать ни одну из перехваченных радиограмм японцы так и не смогли. Только после того, как на первом же допросе радист Макс Клаузен выдал всё, что он знал о кодах шифрования, японцы смогли расшифровать и прочитать всю подборку перехваченных донесений за несколько лет. Эти донесения фигурировали в материалах следствия, и по ним обвиняемые давали свои пояснения.
Сначала Зорге решительно отрицал все обвинения, требовал встречи с послом и добился обещания устроить ее 25 октября. Но когда ему были предъявлены вещественные доказательства и обширные показания Макса Клаузена, он сломался. Об этом свидетельствует наблюдавший за делом японский прокурор Ёсикава: "Арестованный 18 октября Зорге решительно отрицал предъявленные ему обвинения. Полиция обязалась устроить 25 октября встречу Зорге с послом Германии и поэтому стремилась добиться от него признания… 24 октября Охаси (помощник полицейского инспектора, допрашивавший Зорге. – Б.С.) доложил начальству, что появилась возможность получения признания, а на следующий день это подтвердилось, и в большой инспекторской комнате собралось 12–13 человек…
Для получения признания насилия к Зорге не применяли. Ему были предъявлены вещественные доказательства и потребовали их объяснения. Таким образом, в конце первой недели он признался…
Примерно в четыре часа дня, в субботу, я, вместе с моим коллегой Тамасавой и полицейским пошли к нему выяснить, позволяет ли его здоровье продолжать допрос. В это время он и признался. Перед признанием он попросил бумагу и карандаш. Затем, взяв бумагу, он написал на немецком языке следующее: "Я с 1925 года коммунист и продолжаю им оставаться и в настоящее время". Эту записку он передал мне. После этого он снял пиджак и, поднявшись, громко сказал: "С того времени, как я стал коммунистом, я никогда не терпел поражений, теперь я впервые проиграл". Сказав это, Зорге заплакал. Затем… дал согласие приступить к допросам в понедельник".
Скорее всего, Зорге при допросах действительно не били. Все-таки он был подданным союзной Германии, запросто вхожим к послу, да и улик против него и так было выше крыши.
В своих показаниях Рихард старался взять большую часть вины на себя, чтобы облегчить участь остальных. И по именам называть старался только тех, кого уже назвали другие участники группы или кто уже был за пределами территорий, занимаемых японскими войсками. И попросил не трогать "девушку из кафе", свою японскую любовницу, которая не имела ни малейшего отношения к его работе. Узнав, что его выдал Одзаки, Зорге произнес: "Японец остается японцем".
Следователи дали Зорге пишущую машинку, на которой он печатал на немецком языке письменные объяснения по разным вопросам. "Когда Зорге кончал главу или раздел своих показаний, – вспоминал после войны один из следователей, – он зачитывал их мне, а после внесения по моему требованию поправок или дополнений передавал написанное в мои руки. Эти показания были написаны Зорге в одном экземпляре". Их приобщили к делу в качестве вещественного доказательства. Относительно их авторства Зорге заявил позднее: "Я написал их согласно требованию прокурора и на тему, им предложенную.
Что касается содержания, то оно зависело от моей воли, и я не встречал здесь ограничений". Кроме них существовали подписанные Зорге протоколы допросов, сделанные по-японски и переведенные на немецкий язык. Так появились "Тюремные записки" разведчика, которые иногда еще называют его "мемуарами", но весьма своеобразными.
Самым стойким оказался Бранко Вукелич. Следователь отметил: "У Вукелича совершенно отсутствует желание раскаяться". Также американский генерал Уиллоуби заметил о Вукеличе: "Он обладал большим мужеством, потому что даже в самых подробных обвинительных материалах, которые сохранились, невозможно найти никаких детальных сведений о его работе. Его ранняя смерть в тюрьме также доказывает, что он оставался тверд…"
Эйген Отт был возмущен до глубины души. Едва узнав об аресте своего друга и помощника, он 23 октября направил в Берлин следующее сообщение: "Здешний многолетний представитель "Франктуртер цайтунг" Рихард Зорге и другой подданный германского рейха, Макс Клаузен, арестованы японской полицией по подозрению в поддержании будто бы враждебных государству связей. Одновременно арестовано некоторое число японцев, один из которых якобы близко стоял к кругу сторонников бывшего премьер-министра князя Коноэ… Можно предположить, что речь идет об акте мести или об интриге, в которую оказался запутан Зорге. Как здесь известно, относящаяся к нам враждебно группа все еще обладает большим влиянием в полиции и в среде чиновничьего аппарата министерства внутренних дел и министерства юстиции, в связи с чем в обстоятельствах дела Зорге нельзя исключать враждебных Германии намерений".