Текст книги "Твой друг (Сборник)"
Автор книги: Борис Рябинин
Соавторы: А. Априщенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
На фронтовой дороге подорвалась автомашина. Место взрыва оцепили, вызвали нас. Мы приехали, немедленно приступили к разминированию. Навстречу друг другу пошли по три собаки: по одной – по полотну дороги, по две – по кюветам.
А машин собралось на дороге – тьма! Люди следят за действиями животных с напряженным, острым любопытством. Собака села – извлекли мину. Общий восторг, гомон. Собакам нужно работать, а они команды не слышат. Приходится утихомиривать «зрителей».
Было найдено четыре мины. Вынули их, потом, обезвреженные, положили у обочины дороги. К нашим вожатым подходили, говорили: «Здорово!» Другие спрашивали: «Долго вы их учили?» Не было такой машины, которая не предложила бы подвезти нас и собак.
В такие минуты так дорого для нас восхищение людей. видящих, какие чудеса творит собаки.
Война – это подвиг народа. Смерть на фронте непрерывно грозит каждому, и когда люди, не щадящие себя ради достижения победы, видят, как собака приходит человеку на помощь, принимая на себя часть той опасности, того риска, которые уже многих и многих свели в могилу или сделали калеками до конца дней, то как же не потеплеть человеческому сердцу, как не преисполниться ему благодарности к этим труженикам войны.
Главная наша работа – на минных полях.
Порядок на минном поле очень строгий. Собака на поводке. Человек идет прямо, а четвероногий минер – зигзагом, производя поиск. Нашла – села. Коротким щупом вожатый нащупывает мину, ставит справа от себя вешку. С левой стороны идет другой вожатый с собакой, тоже ставит вешки. Следующий – на тридцать метров позади, Дистанция соблюдается неукоснительно.
Категорически запрещено на минном поле шуметь, делать произвольные движения в ту или иную сторону, отвлекаться и отвлекать других. Надо помнить, что под ногами – смерть.
Впрочем, забыть об этом невозможно, даже если бы хотел.
Смерть. Она притаилась Мы ищем ее. Ее нарочно запрятали так, чтобы она могла поразить вернее, внезапнее. Мы ищем эту притаившуюся смерть, дабы не дать ей погубить жизнь, ищем, чтобы обезвредить ее, уничтожить.
Минное поле – это не нечто такое, что сразу определишь по его зловещему виду. О нет! У минного поля может быть очень невинный, очень мирный, даже манящий вид Цветут лютик и ромашка, жужжат шмели и осы, бабочки перепархивают с цветка на цветок. А там, под ними, под цветами и бабочками, притаилась гадина, готовая ужалить насмерть. Мы как охотники выслеживаем ее. И нас не обманет ни безмятежное очарование пейзажа, ни жаркое полуденное солнце, заливающее сверху лучами эту картину.
Печет. Чтобы с собаками не случилось солнечного удара, на них «шляпы» из парусины. И все равно им тяжело. Языки высунуты, стекает прозрачная клейкая слюна, учащенно ходят бока.
Людям тоже не легко. Правда, если работа производится не в непосредственной близости от переднего края, в ближнем тылу, они позволяют себе скинуть изрядно надоевшую, хотя и ставшую привычной амуницию, стянуть гимнастерку. Лица и спины черны, выдубели под солнцем. Чтобы вспомнить, какого цвета была кожа раньше, надо разжать кулак, удерживающий поводок или щуп, и посмотреть на ладонь.
В высокой траве издали не всегда разглядишь собаку; только мелькнет время от времени пушистый хвост. Видно лишь, как неторопливо, методично передвигается человек. Но вот остановился (это значит, что еще раньше остановилась и села собака), согнулся, что-то томительно долго и очень осторожно нащупывая перед собой; потом – выпрямился. Есть. Нашли!
Чем дальше на запад откатывается враг под ударами советских войск, тем чаще наша работа переносится на территории населенных пунктов. В бессильной злобе враг старается уничтожить наши города, села. Он жжет и взрывает все, что может. Там, где это ему не удалось сделать, закладывает фугасы огромной разрушительной силы, мины замедленного действия. Мы должны успеть вовремя обезвредить их.
Условия для работы собак в населенном пункте, как правило, сложнее, чем на открытом пространстве. К тому же срок исполнения всегда сжат до предела.
В редкие периоды затишья проводим тренировочные фронтовые занятия. Повторение – мать учения. Это относится и к собакам.
5
Разминируем город X. Он только что освобожден, кругом следы поспешного бегства гитлеровцев, разбитые мостовые, простреленные стены, порванные провода.
Город возвращен своей стране, народу. Но город все еще как бы в состоянии осады. Передвигаться по нему опасно, входить в дома – того опаснее: мины.
К моменту нашего приезда там уже работали бригады минеров. В эту работу немедленно включились и мы со своими собаками. Срок был дан самый жесткий: нормальная городская жизнь должна быть налажена как можно скорее.
Здесь отличилась Нера: нашла фугаску, закопанную на глубину в один метр двадцать сантиметров. Это был первый случай, когда заложенный фугас удалось обнаружить на такой глубине.
6
Опозорился наш «доктор минных наук» – пес Желтый. Долго водил за собой вожатого по подвалу, потом принялся разрывать кучу всякой всячины в углу. Разгребая, перебил массу бутылок, склянок, осколками рассадил себе живот. В конце концов оказалось, что никаких мин в подвале нет – в земле был закопан громадный бидон с керосином. Сбежавший с гитлеровцами хозяин дома, в прошлом торговец, очевидно, припас керосин на «черный день». Находка, в общем-то, не так плоха, население очень нуждается в керосине. Плохо, что долго не заживает брюхо Желтого. Чтобы раны не загрязнялись при ползании по земле, пришлось сшить для него специальную попону из прочной материи, застегивающуюся на спине на шинельные пуговицы. Теперь недели две будет ходить в этом «мундире».
На голове у Желтого «шляпа», сам – в «мундире» с блестящими медными пуговицами…
7
Оказывается, о наших делах прослышали в тылу. Из политотдела сообщили: к нам едет делегация трудящихся Москвы.
Радостное событие. Все взволнованы. Капитан решает задачу: что бы такое необычное устроить для делегатов. Наконец пришли к выводу, что лучше всего устроить показательные учения с собаками. Гостям это должно быть интересно.
Сначала шло все так, как было задумано. Гости приехали, познакомились с личным составом, осмотрели собак, помощников бойцов. Посмеялись над Желтым. Вид у него, действительно, забавный. Хотя один из гостей – знатный животновод из Подмосковья – отнесся к наряду Желтого вполне серьезно. Его особенно заинтересовал «мундир». «Удобная штука для раненых и больных животных». Спросил, кто шил. Пришлось сказать, что – я.
Для учений выделили лучших собак. Положили в разных местах учебные мины. Начали… Но неожиданно невинное упражнение вылилось в происшествие совсем другого рода. Когда была пройдена уже половина поля, один из бойцов обернулся в нашу сторону и дал условный выстрел в воздух. Капитан немедленно скомандовал:
– Отставить учения!
– Что случилось? – встрепенулись гости.
Ну что может случиться в пашем деле? Конечно – мина, настоящая боевая мина, так называемая крылатая, очень опасная. Прикасаться к ней нельзя. Очевидно, ночью сбросила вражеская авиация. Таким способом противник иногда минирует озера, реки, открытые пространства.
Одна ли? Учебное подразделение убрали, поставили боевое. И нашли шестнадцать мин.
Гости, совершенно непредусмотренно, получили полное представление о том, как работают собаки в настоящих полевых условиях. А нам, признаться, было уже не до приезжих.
Близко штаб фронта. Если крылатки появились здесь, они могут оказаться и около штаба.
Искать! Немедленно искать!
Но как искать, когда день уже потух, быстро темнеет. По телефону предупредили штаб, чтобы там приняли все возможные меры предосторожности, ограничили передвижение людей и машин, хотя ночью – самое движение! Делегаты, разумеется, тоже никуда не уехали, заночевали у нас.
С нетерпением ждали утра. Едва начало светать – пошли. Прощупали все пути и дорожки, ведущие к селу, где расположился штаб. Обошли вокруг села несколько раз. Пять крылаток нашли. Где бы вы думали? Не на дороге, нет. В саду, примыкающем к дому, где жил командующий фронтом.
8
Наши войска после упорных боев освободили город П. Город горит. Бойцы и уцелевшее население тушат пожары, стараясь спасти то, что еще можно спасти. Чад, копоть. Рев пламени и грохот рушащихся зданий. Взлетают вихри пылающих головней, рассыпаются фейерверки искр, в удушливом жару мечутся люди. Маленькие дети, уцепившись за юбки матерей, застывшими глазами смотрят на огонь, пожирающий все то, что еще недавно было их домом.
Спасательные работы осложнены тем, что все вокруг заминировано. Повсюду надписи на табличках или просто мелом на стене: «Осторожно. Мины», «Входить нельзя. Мины», «Мины». Это уже предупреждают наши саперы.
В городе действует гвардейский батальон минеров. Нас с собаками посылают с контрольной проверкой.
Здание, где помещался вражеский госпиталь, одно из немногих сохранившихся в городе. Его нужно срочно очистить, чтобы разместить наших раненых.
Работать почти невозможно: уничтожены запасы медикаментов, удушливый запах йодоформа наполняет этажи, им пропитаны все предметы. Тем не менее приказ есть приказ. Надо начинать проверку.
Динка-черная походила-походила и села у кровати. Кровать пустая, только лежит матрац. Зашла с другой стороны. Опять села. Привязали к койке веревку, дернули из окна так, что койка проехала по полу несколько метров. Ничего не произошло.
Вернулись в помещение – собака опять села. Тогда взялись за матрац. Мина оказалась там – узкая, тонкая, вроде небольшой дощечки.
При проверке разминированного завода нашли мину, запрятанную в трансмиссию. Обнаружила ее лайка Рыжик.
Рыжик – единственный представитель другой породы в своре овчарок и еще один продукт мазоринской заботы и любви к животным. Лайка была получена из Свердловска для ездовой службы, но оказалась недостаточно крепка. Александр Павлович взял ее к себе. Поправил усиленной кормежкой, обучил поиску мин, и она стала работать наравне со всеми. С тех пор Рыжик, подобно Альфу, при любой возможности старается быть при капитане.
Так вот этот самый Рыжик, обследуя цех, сел в цехе на пол, задрал нос кверху и не сдвинулся с места, пока вожатый не добрался до трансмиссии.
Рыжик вообще очень хорошо работает верховым чутьем. Недаром лайки – лучшие промысловые собаки, превосходно идущие на белку, на боровую дичь.
Но больше отличился при проверке завода наш хромой ветеран Дозор. Его водили по наружной территории завода. Неожиданно он сел. Начали рыть – никаких признаков мины. Даже пожурили собаку: «Стареешь, Дозор, всюду чуются тебе мины».
Пошли еще раз. Пес, ковыляя на своих изувеченных лапах, довольно быстро вторично обследовал отведенный ему участок и потянул на прежнее место. Опять сел.
Стали копать глубже. Вырыли яму глубиной метра два. Снова впустую. Рассердились на собаку: «Сидит себе, а тут копай!»
Рассердиться-то рассердились, а задачу собака задала. Ефрейтор Алексей Жилкин, молоденький вожатый Дозора, сдвинув пилотку на затылок и морща загорелый лоб, задумался. Потом решил: «Надо пройти еще». И пошли они в третий раз по территории.
Нарочно начали с другого конца, петляя туда и сюда, – и что же? Дозор сел на старом месте третий раз.
Не будет собака садиться зря!
Стали копать, как говорится, до победного. И докопались до мины чудовищной взрывной силы. Лежала она почти на трехметровой глубине.
Постепенно мы привыкаем ко всем этим хитростям врага. «Нас не проведешь!» – сказал один боец. А точнее, не проведешь наших собак. Из-под земли выроют, в воздухе учуют. От них не спрячешь.
Жители возвращаются в уцелевшие дома. Появились инженеры, рабочие в разминированных корпусах завода.
И так приятно, когда вместо надписи: «Входить нельзя, мины» появляется другая: «Мин нет. Тростникова».
Тростникова – это я.
9
В истории нашего подразделения произошел еще один занятный эпизод.
К генералу по какому-то делу вызвали капитана Мазорина. Капитан прибыл по обыкновению в сопровождении Альфа.
Альф только вошел вслед за хозяином в землянку – сразу же потянул носом, обнюхал все углы, стены, встал даже на задние лапы у стены, чтобы достать носом повыше, а затем сел, выставив нос почти вертикально вверх, как ствол зенитного пулемета, и продолжая напряженно втягивать ноздрями воздух.
– Что это с ним? – удивился генерал. – Еду учуял?
На столе генерала как раз стоял горячий ужин.
– Товарищ генерал, прошу вас немедленно покинуть землянку, – вместо ответа отчеканил Мазорин. – В землянке мина.
Конечно, Альф не подвел. Мина была заложена в потолочном перекрытии, где ее хитро замаскировали при отступлении гитлеровцы. В эти же дни произошел эпизод со складом боеприпасов.
Боеприпасы были сложены на большой поляне у леса. Неожиданно подорвалась автомашина, подъезжавшая сюда с грузом. Стали расследовать причины, пустили собак, и те обнаружили несколько мин нажимного действия под самыми снарядами. Мины не взорвались чудом.
10
Зима. Белые хлопья валятся с неба. Собаки, утопая по брюхо, бродят по поляне, зарываются с головой в снег, шумно отдувая его от ноздрей. Чтоб не зачерпывать снег в валенки, вожатые надевают наколенники или опускают поверх голенищ широкие брезентовые штаны, которые делают их похожими на моряков или грузчиков.
И зимой надо искать мины. Война идет круглый год. Наша «охота за смертью» не знает сезонов.
Вот Ара потопталась, махнула хвостом из стороны в сторону и, приминая снег, села.
Нашли радиостанцию и пятнадцать исправных винтовок. Фашисты закопали. Ару привлек запах кислоты аккумулятора радиостанции.
Остановились в сожженной врагом деревне. Над пеплом и запустением сиротливо стоят закопченные русские печи. С одной вспугнули кошку. По привычке она все еще искала тепло на этой печи.
Уцелела лишь одна избушка, стоявшая на отлете.
Христофорчик сразу захлопотал «по хозяйству», послал нарубить дров, чтоб протопить печку и обогреть избенку. Капитан разложил на столе карту. Вдруг заметил: Рыжик ушел в подпечье, ходит там, фыркает, пытается сесть, а пространство тесное, не дает сесть кирпичный свод. Стало ясно, что в печке – мина.
Собаку вытащили, осторожно вынули несколько кирпичей – мина была вмонтирована как раз под топкой. Как только затопили бы печь – взорвалась. Оттого и цела была избенка: оставили нарочно.
Страшно подумать, что было бы. В первую очередь, мог погибнуть капитан. Он простудился, сильно кашлял и мечтал погреться на настоящей русской печи, и чтоб жаром от нее так и пыхало.
В связи с происшедшим Христофорчик пустился в пространные рассуждения о том, что нам теперь, особенно для работы в населенных пунктах, непременно следовало бы иметь собак разного калибра, вплоть до такс и фокстерьеров. Почему мину нашел именно Рыжик? Почему ее не обнаружил Альф? Да потому, что Рыжик меньше габаритами и сумел протиснуться под печку, где, наверное, до него бывали только кошки.
Уже давно осталась за спиной среди снегов та сожженная деревня, а я все еще не могу спокойно вспомнить об этой мине в подпечье. Украдкой от других ласкаю и угощаю Рыжика лакомством. Милый Рыжик, спасибо тебе за капитана!
11
Разминируем территорию, освобожденную в результате Корсунь-Шевченковской операции. Условия – тяжелейшие. Небывало ранняя весна, дожди вперемежку со снегопадом превратили дороги и поля в неоглядные болота жидкой грязи. Собака не может сесть – грязь ей по брюхо. Бойцы в серой непросыхающей коросте с головы до пят. И люди и животные вымотались до последней степени. Но нельзя терять ни одного часа: наше наступление продолжается нарастающим темпом, наперекор страшной распутице.
Расплескивая грязь, по истерзанным, залитым водой большакам и проселкам, а местами напрямик через поля громыхают танки – наши неутомимые знаменитые тридцатьчетверки. Ползут тракторы с тяжелыми пушками на прицепе. Шагают по грязи солдаты, подоткнув полы шинелей, шагают неторопливо, да податливо. Все охвачены единым порывом: вперед, на запад!
Орудийный гул откатывается все дальше и дальше. Еще сегодня он был, кажется, вон там, за бугром, а завтра его уже чуть слышно, и второй эшелон должен спешно подтягиваться, чтобы не оторваться от первого. Машины буксуют, и наши бойцы тащат на себе все имущество. Не успеют перевести дух, Христофорчик уже поднимает на ноги:
– Товарищи, веселее!
И – двинулись дальше.
Линия фронта передвигается так стремительно, что армейские тылы отстают. Но с нашим Христофорчиком не пропадешь. Он ухитряется найти выход из любого положения.
– Я же родня Колумбу! Доплывем. Что нам грязь, – любит он повторять в эти дни.
Но недавно нашему Колумбу пришлось пережить несколько неприятных минут.
Задержался подвоз продуктов для людей и собак. Несмотря на перебой, через день капитан с удивлением обнаружил, что все бойцы накормлены, сыты и собаки.
– Откуда продукты? – спросил капитан у старшего лейтенанта.
– Продукты? – невинно переспросил Христсфорчик. – От благодарного населения, товарищ капитан!
– От какого населения?
– От местного.
И прежде в подразделении иногда появлялось свежее мясо, яйца, когда в соседних частях в это же время их не было и в помине. Однако на сей раз Христофорчик побил все рекорды. Капитан сделал ему строжайшее предупреждение чтобы впредь не было подобного.
– А о собаках надо заботиться? Я спрашиваю, надо? – кипятился, отойдя от капитана, Христофорчик. – У человека есть энзэ, а у собаки что? Что же, прикажете ей голодной сидеть, да? А кто будет мину искать? Я? Да? Да я был бы последним человеком, если бы допустил это!
Не в оправдание Христофорчика, а справедливости ради надо заметить, что для благодарности у населения были веские причины: на минах подрываются не только военные. Это оружие не знает пощады.
12
У нас ЧП. Убило Затейку-московскую. Она нашла около семисот мин, но тут, видно, что-то ее отвлекло, и произошло несчастье.
Интересно подвести некоторые итоги.
Динка-черная нашла шестьсот тридцать пять мин и различных «сюрпризов». Динка-серая – четыреста пятьдесят. Альф – семьсот семьдесят. Дозор – без малого девятьсот. Чингиз – почти тысячу. «Доктор минных наук» Желтый – тысячу триста семьдесят четыре. Всего на счету нашего подразделения десятки тысяч найденных и обезвреженных мин, фугасов и прочей прелести.
После итого как не скажешь про наших помощников: герои!
Но собака работает успешно тогда, когда ею хорошо руководит человек. Не случайно все наши вожатые и инструкторы отмечены правительственными наградами. Вся рота минеров – орденоносцы. Среди них есть немало «тысячников», то есть имеющих на своем лицевом счету по тысяче мин и более.
Затейка – не первая наша потеря. Мы потеряли Динку-штопаную. Тоже подорвалась на мине. Очень глупо погибла Динка-тощая. Нелегкая занесла на минное поле дикую козулю. Динка-тощая не выдержала вида дичи, бросилась за нею, оставив конец оборванного поводка в руках вожатого. Не смогла совладать с ловчим инстинктом, который мы все время стараемся подавить дрессировкой, и была жестоко наказана за это.
Словно что-то оборвется в сердце, когда слышишь взрыв на минном поле. Взрыв – значит кто-то погиб. Кто; человек или животное? А может быть, оба сразу.
Хоть с применением собаки специальность минера стала менее опасной, но мина есть мина, доля риска всегда будет. Вот почему так суров капитан со всякими нарушителями порядка, установленного для минного поля, даже если отступление от этого порядка самое ничтожное.
Кого как, а меня не покидает чувство опасности, постоянно сопутствующее работе минера. Нервы непрерывно напряжены, иной раз везде начинают чудиться мины.
Выдался как-то кратковременный перерыв, можно заняться личными делами: почистить, починить обмундирование, постирать. На войне это – удовольствие. Здесь, как никогда, познаешь сладость мирных дел, которые раньше казались столь непривлекательными. Какие у нас у всех сейчас простые заветные мечты: посидеть вечером с книжкой на диване, сходить в театр, поужинать в семейном кругу… Но все это возможно только после войны…
Занимаюсь стиркой и вдруг слышу: тикают часы. А перед тем была статья во фронтовой газете, где описывалось, как фашисты замаскировали на мельнице мину с часовым механизмом.
Осмотрела весь дом. Часов нигде нет. Уж не галлюцинация ли? Прислушаюсь, затаю дыхание – нет, тикают.
Вышла на улицу. Сходила к бойцам, побывала у собак. Успокоилась вроде. Вернулась в дом – тикают!
Чувствую, что больше ни о чем другом думать не могу.
Принялась обшаривать дом. Наконец догадалась заглянуть под кровать – а там мина с часами. Мина разоружена. Накануне ее закладывали для тренировки, а потом принесли и сунули под широкую деревенскую кровать.
Вздохнула с облегчением. Чуть с ума не свело это тиканье! Бомбежку переношу нормально, артиллерийский обстрел, а вот тут – сдали нервы. И это объяснимо. Мы-то хорошо знаем, что сколько мин – столько и неожиданностей.
Это в начале войны мины были в основном нажимного действия: ступишь на нее – взорвется, не ступишь – будет лежать хоть до скончания века. Потом появились мины со всякими дополнительными хитроумными устройствами: с взрывателем на боку, с несколькими взрывателями, с проволочками, протянутыми в сторону от мины так, что можно пройти в нескольких метрах от нее, а она все равно взорвется. Прыгающие мины. Крылатые. Плавучие, которые течением прибивает к берегу. Иногда мины бывают незаметно соединены между собой: заденешь одну – взорвется и другая.
Могут быть целые комбинации мин. «Пасьянс», – говорят минеры. Все чаще попадаются глубинные мины замедленного действия, с часовым механизмом. Они могут взорваться через час, через сутки, через неделю. Мины с химическим механизмом еще страшнее. В такой мине идет химическая реакция, а когда переест волосок, который приведет в действие взрыватель, – никто не знает.
Поэтому нашим минерам, невзирая на постоянную боевую практику, приходится еще тренироваться, учиться, чтобы уметь разгадать любую вражескую уловку, быть всегда во всеоружии.
Можно восхищаться мужеством и самоотверженностью наших людей, которые достигли в минном деле виртуозного мастерства. Есть у нас боец Лепендин. Он разоружит любую мину, разгадает любой секрет, зачастую по одной детали безошибочно определит все ее устройство.
Руки у минеров удивительно чуткие. А посмотреть на них – заскорузлые, черные, как у землероба. Впрочем, все наши люди, от рядового до командира, и есть землеробы: постоянно роются в земле, ощупывают, оглаживают ее.
Нашпиговали матушку-кормилицу всякой нечистью – теперь очищай!
И собакам тоже приходится постоянно совершенствовать свое искусство. Для тренировки чутья закладывают разоруженную мину на дороге. Неделю по ней ездят, льют на нее дожди. Этого нам и надо. Ждем, чтобы пропал всякий запах. Только после этого пускаем собаку. Найди!
Мины без взрывателя прячем также под лежневку, в болото. Опять – найди!
Собаки научились работать и на тиканье часового механизма. Как услышат знакомый звук – сразу садятся!
13
Наступление! Минула небольшая передышка – и опять: вперед, на запад!
Погода – жара, сушь. Пыль клубится до небес. Масса техники, которая выплеснулась из всех окрестных перелесков, где укрывалась до поры до времени, теперь неудержимой лавиной катится на врага.
Идет сила, сметающая перед собой все преграды, ломающая отчаянное сопротивление врага, сила, выкованная героическим трудом советских людей в тылу, на заводах Урала и Сибири.
Идут и едут люди, шагают коренастые армейские лошадки, загорелые ездовые весело потряхивают вожжами, воздух сотрясается от непрерывного рокота моторов, и где-то среди этого нескончаемого невообразимого потока – наше подразделение, собаки.
Ночью – яркие сполохи по горизонту: бьет артиллерия. Она бьет и близко, и далеко. Иногда среди ночи подъедет батарея, займет огневую позицию и начнет обстрел противника. Проснешься и уже больше не спишь. А собаки – ничего, даже не лают. Привыкли.
Они уже настолько втянулись в такую жизнь, что, кажется, перестали замечать и грохот орудийной пальбы, и тысячи других резких раздражителей. Никакие отвлечения для них не существуют. Они преображаются только, когда раздается команда: «Мины! Ищи!»
Ездим на шести грузовиках. Стоит крикнуть: «По машинам!» – собаки начинают бешено лаять. Альф сломя голову бросается в кабину. Любит ездить в кабине, а не в кузове. Ему тесно, неудобно, нельзя лечь, но он терпит. Только время от времени лизнет капитана, словно спрашивая: «Скоро приедем? Когда кончится это мучение?»
Работы больше, чем когда-либо. За разминированием каждый проходит минимум двадцать пять километров в день.
Альф исхудал. Он никогда не был особенно толстым, а теперь просто приходится удивляться, как еще его ноги носят. Солдаты прозвали его по-украински «шкедлой». Сильно отощали и остальные собаки.
Маршрут следования нашей колонны отмечен на местности колышками с дощечками с дорогой для всех нас надписью: «Мин нет!» За постановкой их усердно наблюдает Христофорчик. Одно время старший лейтенант не был так внимателен к этой заключительной детали нашей работы. Считали: разминировано – и ладно. Но после того, как ему однажды пришлось вернуться из-за этого километров на семьдесят назад, он научился их ставить.
Интересно бы проехать по этим местам лет через десять, двадцать, зная, что здесь на стенах многих домов под слоем известки все еще существуют слова, торопливо начертанные твоей рукой: «Проверено, мин нет!» Сколько надо положить труда, чтобы могла появиться такая надпись даже на одном доме.
В период подготовки наступления пришлось крепко поработать всем подразделениям минеров нашего фронта. Необходимо было разминировать девяносто минных полей. Девяносто! Я не оговорилась.
Работа началась одновременно на многих участках. Из нескольких наших вожатых и лучших собак была создана контрольная группа командующего. Минеры не очень-то любят появление нашей группы. Заметно волнуются. Особенно строгий экзаменатор для них – Альф. Как пойдет, так обязательно что-нибудь обнаружит.
На марше изнываем от зноя. Едва выдается хоть какая-то возможность, мгновенно выскакиваем из машины и бежим к воде, купаться и купать собак.
Речка… Какое блаженство! Можно окунуться в нее, почувствовать прелесть ее прохлады, смыть с себя пыль, которой пропитались одежда, волосы. И собакам тоже большое облегчение: замаялись от жары…
14
Опять ЧП. Околел Харш. Накинулся на еду после длительной тряски в машине, съел сверх всякой меры – и конец. Врач констатировал заворот кишок. Погубила его жадность. Поневоле вспомнился тот толстый гитлеровец, первый хозяин Харша, который воспитал собаку по своему подобию – жирного, жадного, тупого разбойника. И все же жаль Харша: животное есть животное, оно не несет ответственности за дела людей.
15
Мы – в Польше, приближаемся к Висле.
Мелькают небольшие аккуратные городки и поселки с непривычно звучащими названиями. Многие разбиты артиллерийским огнем или бомбежкой с воздуха, опалены пожарами. И здесь лик земли изъязвлен кошмарной печатью войны, и здесь нам приходится искать и обезвреживать смертоносную начинку на дорогах, в населенных пунктах.
Запомнился вечер в одном городке.
Собственно, от городка оставалось лишь бесформенное нагромождение камней, из которых торчали то ножки железной кровати, то обломок стола или стула, говорившие, что еще совсем недавно тут была жизнь. Перед самым нашим приходом, вынужденные отступить, гитлеровцы подвергли ни в чем неповинный город варварской и не вызывавшейся никакими военными соображениями авиационной бомбардировке. Два часа полдюжины «юнкерсов» сбрасывали на беззащитные кварталы жилых домов тяжелые фугасные и зажигательные бомбы. Город был разрушен до основания. Жители – кто успел, убежали в лес, кто не успел – остались под развалинами.
Потухли пожары: лишь кое-где продолжал куриться синий дымок. Население не возвращалось, опасаясь нового налета. Могильная тишина стояла над уничтоженным городом.
Бессмысленность этого уничтожения выходила за рамки всего виденного нами ранее. Снова легло на сердце чувство неизбывной боли за бесчисленные жертвы и страдания, боли, с которой мы пришли сюда через тысячу смертей, пришли на истерзанную землю Польши.
С этим тяжелым чувством Мазорин, Христофорчик и я бродили после заката солнца среди руин, пытаясь отыскать хотя бы крупицу чего-то живого, уцелевшего от общей гибели. Неожиданно наткнулись на женщину, рывшуюся среди камней. В черном, надвинутом на лоб платке, в черной юбке и в какой-то неопределенного темного цвета линялой рваной кофте, с изможденным, хотя еще не старым лицом, на котором застыла нестерпимая мука, она казалась живым олицетворением человеческого горя, персонажем, сошедшим с знаменитых гравюр Гойи, изображавших ужасы войны. Увидев нас, женщина поднялась и пошатываясь направилась к нам.
В первый момент она показалась нам безумной. Размахивая трясущимися руками поочередно перед липом каждого из нас, она заговорила с такой быстротой, что в потоке слов можно было разобрать только одно часто повторяющееся слово: Освенцим, Освенцим. Потом Христофорчик, для которого польский – его второй родной язык, пояснил нам:
– Она говорит, что ее мужа и старшего сына гитлеровцы угнали в Освенцим и там сожгли. А двое младших детей погибли вчера во время бомбежки. Она даже не знает, где они лежат. В панике они растеряли друг друга…
Что могли мы сделать для нее в утешение? Сказать, что фашистам приходит конец, что они проиграли войну? Женщина видела это сама. Увести ее отсюда, чтобы она не оставалась одна среди этих камней, пахнущих гарью? Она не пошла бы за нами.
Словно догадавшись о наших мыслях, женщина внезапно замолчала, перестала водить по лицам лихорадочно горящим взором расширенных сухих глаз, в которых уже не оставалось больше слез, и, опустившись на корточки, принялась снова копаться в камнях, нетерпеливо отбрасывая их от себя и монотонно-надрывно повторяя: «Дитыны… дитыны…»
– Чем бы ей помочь? – произнес Мазорин. – Спросите у нее, нет ли какого-нибудь предмета погибших ребятишек?
Христофорчик перевел вопрос капитана. Женщина выслушала его, молча глядя в землю, затем, точно слова доходили до нее с запозданием, сунула руку за пазуху и вытащила какую-то скомканную тряпку. Это была детская рубашонка.
– Очень хорошо, – сказал Мазорин.
Альф был с нами. Ему дали понюхать рубашку, и он повел нас среди развалин.
Путь был недалек, и скоро Альф принялся разрывать груду щебня, подобно тому, как это делала женщина, но в другом месте. Мы принялись помогать ему. Христофорчик сбегал за солдатами, и через несколько минут на уцелевшей мостовой лежали два детских трупика.
