Текст книги "Рука адмирала"
Автор книги: Борис Солоневич
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Слаще всего спал Шарик. Он ухитрился забраться в пространство между телами своих хозяев, прикрыл пушистым хвостиком свою мордочку, и только остренькое ушко его оставалось настороженным, словно бодрствовало, охраняя сон своих друзей.
Это ушко первое услышало далекие заглушённые крики сквозь шум дождя. Шарик звонко залаял, и беспризорники мигом проснулись: они знали, что их собака зря не лает.
Объяснять доносившиеся крики не было нужды. Митька и Ванька поняли, что отряды милиции или ГПУ окружают их «дом», чтобы, забрав всех, насильно поместить в детские приюты. А этого ребята боялись не меньше голода. Они предпочитали голодать на воле, чем быть на тюремном и тоже голодном положении в детдомах и приютах. Поэтому крик – «Облава»! «Менты»![33]33
Милиция.
[Закрыть] мигом заставил несколько десятков беспризорников выскочить из своих нор в надежде, что им удастся ускользнуть из кольца облавы, пока оно еще не замкнулось.
На дворе по прежнему было холодно и темно. Моросил мелкий дождик, и дул порывистый ветер.
Невдалеке мерцали огоньки вокзала, да со стороны бухты монотонно и глухо всплескивали мелкие волны залива.
Разбросанные на берегу цементные трубы были уже окружены цепью карманных фонариков. Где то в темноте раздавались детские вскрики, и кого то уже вели к темной громаде стоявшего вдали грузовика. «Ликвидация беспризорности» шла советскими методами…
– Держись вместях, Ванька! быстро крикнул Митька, принимавший командование везде, где требовалась быстрота решения и напор. Не отставай. Какую нибудь дырку еще найдем…
Он быстро сунулся по краю берега в ту сторону, где стояли обгорелые стены громадной мельницы Радаконаки, сожженной в гражданскую войну. Но и там уже были огоньки облавы. Тогда наши герои побежали, спотыкаясь в темноте, в сторону порта. Казалось, там еще был выход. Но внезапно перед Митькой сверкнул огонек фонарика, и грубый голос окликнул:
– Стой, шпана! Куда драпаешь?
Сильная рука схватила Митьку за плечо. Фонарик вспыхнул ему в лицо. С боку блеснул еще один фонарь, осветивший и самого «охотника». И при этом свете Митька узнал того чекиста, который недавно на кургане следил за его новыми друзьями.
Голова у него была перевязана.
– Эй, товарищ Карпов! крикнул раненый в темноту. Я тута одного зацапал. Давай его в грузовик – там потом при свете разберемся…
Митька с ненавистью вгляделся в грубое лицо над которым белела полоска бинта.
– В грузовик? насмешливо прошипел он. Жалко, что мы тебе на Малаховом совсем голову не продолбалн, сволочи чекистской. Шарик!.. Эй, Шарик – бери его!..
Яростный лай собаки раздался внизу. Чекист почувствовал, что его брюки выше сапог треснули от рывка зубами. Он брыкнул ногой назад, надеясь ударить собаку, но в этот момент Митька, извернувшись, резко и точно ударил его по челюсти. Рука чекиста выпустила беспризорника, и фонарик упал на землю.
Крики и топот бегущих ног раздались в темноте. Митька, нырнув в сторону, был спасен. Но надолго ли?.. Цепь облавы сдвигалась все ближе. Крики беспризорников раздавались то здесь, то там. Часть сдавалась покорно. Другие дрались, и их вязали веревками. Третьи прижались в трубах, и их оттуда выталкивали длинными шестами. Выхода, как будто, не было.
– Что ж делать? взволнованно спросил Ванька. Неужто попадемся?
– Ни черта, мрачно ответил Митька. Ты плавать умеешь?
– Я то? Да почти что, как топор.
– Ну, ничего. Я зато – как селедка в водке. Идем, Вань. Поплывем в порт. Неужто ж этим гадам так податься?
– А далеко плыть то?
– Да пустяк… Может шагов двести. ✓
Вода была теплой, но шорох дождя по поверхности воды и шум волн испугал Ваньку. Когда вода дошла ему до пояса, он взмолился.
– А ну его к чорту, воду то… Может, Митька, так как нибудь прорвемся? А то страшно. Глянь вода то – как чернило черная…
– Тише ты, дурья твоя башка. А то услышат и из воды выловят… Не дрефь – разве я тебя когда бросал?… Ну, держись вот за меня… Шарик – сюда…
На полпути у берега стояла небольшая старая пловучая пристань. Приятели добрались до нее, вцепились в цепи, державшие понтоны, и стали отдыхать.
На берегу по прежнему был слышен шум драки. Внезапно оттуда донеслось два выстрела.
– Ara, удовлетворенно произнес Митька. Знать, кто то кому то перышко[34]34
Нож.
[Закрыть] под ребра сунул… Так им и надо, лягавым![35]35
Сотрудник ГПУ или милиции.
[Закрыть]
– Правильно! Мы бы тоже, ясно, даром не сдались бы. Только потом избили бы в милиции, да заместо детдома в кичу[36]36
Тюрьму.
[Закрыть] запхали бы… А теперь мы вольными птахами опять будем… Ш.ш.ш. ш! Прячься, Мить!.. Прожектор.
Действительно, на берегу показался свет большого автомобильного фонаря. Луч скользнул по трубам, был перенесен на воду и там открыл несколько голов беспризорников, пытавшихся спрятаться в воде от облавы. Их выудили и оттуда.
– А хорошо, что мы не побоялись поплыть… Ну, айда дальше…
Поддерживая Ваньку, Митька скоро добрался до портового берега и вылез из воды. Ночной холодный ветер охватил их со всех сторон.
– У… Бр.р.р. р! Этак мы скоро к чортовой бабушке, совсем замерзнем! Идем, Митька – там, я знаю, дальше кочегарка есть. Может, пустят погреться.
Подлезая под вагонами, спотыкаясь в темноте об рельсы, наши приятели скоро дошли до большого белого здания у подножия горы – электростанции порта. Ванька уверенно провел своего друга на задний двор между горами каменного угля к ярко освещенной открытой двери. Там в длинной низкой комнате виднелись железные стены паровых котлов, между которыми медленно ходили двое кочегаров. Время от времени, один из них открывал дверцу котла, чтобы подбросить угля, и тогда оттуда вырывался яркий блеск белого пламени.
– Вот где тепло! с завистью сказал Митька.
– Туда то мы и топаем! Бог даст, так нагреемся, что до смерти хватит… Ты подожди тут, а я пойду канючить.
Через несколько секунд перед глазами кочегаров показался худой согнувшийся мальчик с бледным жалким лицом. Его большие голубые глаза смотрели умоляюще.
– Дяденьки, жалобно прозвенел тонкий голос. Пустите обогреться, Христа ради… Пожалуйста… Замерзаю совсем!..
Младший из кочегаров недружелюбно поглядел на него.
– А ты откентелева тут такой взялся? Посторонних сюда пускать не велено.
– Да какой же я – «посторонний»? взмолился Ванька. У меня батька с Морзавода… Только он заболел, и его в больницу свезли… А я не знаю, где и согреться… Вот, по дождю шедши, заплутался. А на дворе дюже холодно… Пустите…
– Много вас тут шатается. Пустишь, а потом отвечай за вас!
Старый бородатый рабочий вмешался.
– Да брось ты, Петруха. Видишь сам – дите малое… А там кто еще с тобой?
– А это брат мой. Вместе тепла ищем. Дома куска хлеба нет… Будьте человеками, товарищи… Век Бога будем молить… страсть холодно…
– Да что ж с вами делать? Уж идите, горемычные. Да ты не бузи, Петруха, остановил старший своего товарища. Я в ответе. Нельзя же жизни губить. И без того столько горя на свете. Ну, идите вот туда, сбоку котла. Только, чтоб ничего не красть!
– Да что вы, товарищок? Разве мы сволочи какие? радостно отозвался Ванька. Ведь вы же рабочие, не фраера! Мы понимаем… Дай вам Бог здоровья…
Беспризорники забрались на какую то пристройку около котла, где было сухо и жарко, и мигом уснули. Старший рабочий поглядел на их оборванные, грязные лохмотья.
– Вот дожились к чортовой матери. Дети наши, как волчата в лесу, бегают… За Расею стыдно…
– Ну, что ж… Планида, значит, такая. На то и революция! наставительно произнес младший.
– Революция? тихо, но мрачно произнес бородач. Нужна была нам эта революция, как собаке пятая нога… Разве мы до этой проклятущей твоей революции видали такие виды?
Он негодующим жестом показал на спящих у котла мальчиков и злобно рванул дверцу топки.
22. В путьМитька спал очень беспокойно. Уже часа через два он проснулся и почесал свою взлохмаченную голову. Шарик умильно вильнул ему хвостиком и опять свернулся узлом.
Но Митька уже не мог уснуть – какая то мысль, видимо, сильно тревожила его. Потом он толкнул в бок Ваньку.
– Чего тебе? недовольно проворчал тот.
– А ну очухайся, браток. Поспал в тепле и будя. Нужно дело думать.
– А какое такое дело? зевнул Ванька. Ишь тут как тепло… Я думаю – что если люди не врут, что в пекле жарко – ей Богу, я согласен там квартиру снять… Хорошо, когда все косточки прогреются…
Лицо Митьки было озабоченным.
– Погодь, Вань… Не трепись. А дело то ведь хреновое выходит! Смываться, брат, нам нужно с Севастополя.
– Смываться? А почему это?
– А очень просто. Я тому чекисту поломатому здорово в зубы въехал – аж до сих пор кулак болит. Если он меня теперь где встретит – враз узнает! Он, сволочь, на меня здорово фонарь навел… А потом я ему сдуру, да по злобе, про Малахов курган ляпнул, что это мы его там каменюками гвоздили… И ежли он меня теперя где поймает – аминь – враз дух вышибет.
– Н-да… Он тебе не простит. Я знаю – как ты кому дашь в зубы – могила!.. И в кого только ты такой здоровый чорт уродился?.. Н-да, видно драпать и в самделе нужно. А только куда?
– А в Москву!..
– В Москву-у-у-у? Чего ты там делать будешь? – Как это чего делать? Находиться!
– Но почему тебя чорт в Москву тащит, а не в другое место?
В памяти Митьки мелькнуло веселое лицо Серёжи, который так ласково потрепал его за волосы и дружески прижал к себе. И опять теплое чувство нежности и привязанности поднялось в нем. Но Митя не сказал своему приятелю ни о своем чувстве, ни о желании встретить веселого футболиста, чтобы передать ему порученную тайну.
– Почему, говоришь, в Москву? Да, просто не видал я еще ее. Позырить хочется.
– Да ведь тута скоро виноград доспеет.
– Эва, виноград? А мы смотаемся туда-сюда мигом. Поезда дармовые… Первым классом махнем!..
– Ну что ж. Если тебе уж так приспичило – топаем. Чорт с тобой, а я – парень компанейский. Да и то верно: тот парень, кого мы каменюками причесали, а потом ты ему в зубы дал – он с тебя и взаправду душу вытряхнет, пока до ГПУ доведет… Айда, Митька, на вокзал. Как раз, кажись, утром скорый на Москву идет…
* * *
Приятели поблагодарили кочегаров и вышли из станции. На дворе было еще совсем темно, и только редкие фонари порта освещали мертвые вагоны и стены пакгаузов. Ванька всматривался в груды бочек и мешков и наконец воскликнул:
– Во… То, что нам надо!
– А что?
– А видишь, там что в мешках? Верно, картошка!
– А на что тебе – все равно отсюда никуда не вынесешь!
– Да нам не картошка нужна, а мешки.
– Мешки? А на что?
– Ах ты, тетеря деревенская… Ты, видать, сюда под вагоном приехал?
– Ara.
– Ну, это другое дело… А нам здесь на вокзале нипочем ни под вагон, ни в вагон не влезть – конечная станция – здорово осматривают. Надо на крыше ехать. А ты знаешь – тут коло Севастополя девять тоннелей проехать надо… А там без мешка не проедешь – дым, да искры с паровоза так бьют, что не приведи Бог. Сколько наших, не знаючи, так вот – турманами[37]37
Особая – порода голубей, кувыркающихся в воздухе.
[Закрыть] в рай полетели…
Приятели украли два мешка, перебросили их через высокую каменную стену и пошли в ворота. Заспанный сторож, не видя у них ничего в руках, выпустил их свободно.
Ванька не ошибся. Действительно, у перрона вокзала стоял скорый поезд на Москву. Беспризорники подкрались к поезду с другой стороны перрона. Митька свистнул и поставил руку. Умный Шарик мгновенно вспрыгнул на руку и забрался за пазуху. Приятели незаметно влезли на крышу, укрылись мешками и опять задремали. Скоро паровоз свистнул, и пассажиры первого беспризорного класса поехали в Белокаменную…
23. КонцертВагон третьего класса был переполнен. Люди, вплотную прижавшись друг к другу, сидели на нижних скамьях. Над ними на спальных полках. и на полках для багажа – везде виднелись человеческие фигуры. В проходах между скамьями сидели на своих чемоданах и узлах менее удачливые пассажиры. Неясный гул разговоров вторил глухому шуму колес. Скорый поезд «Севастополь-Москва» приближался к Мелитополю.
Как то незаметно в гул разговоров вплелся чистый звонкий детский голосок.
На окраине где то города
Я в убогой семье родилась…
На фоне неясного шума этот голосок пронесся, как звук колокольчика среди отдаленного грома. Разговоры прекратились. Голосок, теперь поддержанный другим более низким голосом, продолжал:
Горемыкою, лет шашнадцати,
На кирпичный завод нанялась…
Песенка была всем известной свежей любимой народной песенкой. В ней рассказывалась история одной рабочей девушки, которая на этом заводе встретила своего суженого – Сеньку.
Вот за Сеньку то, за, кирпичики,
Полюбила я милый завод…
Песенка трогательно рассказывала о том, как был разрушен завод во время революции, как потом рабочие, те, кто был привязан к старому пепелищу, взялись за его восстановление, как после долгих скитаний по стране девушка встретила своего Сеньку на том же старом милом кирпичном заводе.
Зашумел завод, загудел гудок,
Как во время бывалое он,
Стал директором, управляющим
На заводе товарищ Семен…
Прошли годы лихолетья. И о наступлении новой счастливой эры пел звонкий голос Ваньки… Эти слова находили отклик в каждом сердце слушателя. В счастье верили все бедняки, наполнявшие этот вагон. Они тоже мечтали о конце испытаний, голода, гнета. Вот почему слова простой знакомой родной песенки, пропетые так музыкально и выразительно, глубоко волновали сердца.
И когда замолкли последние слова, примолкшие люди негромко заапплодировали и стали выглядывать из своих углов, чтобы увидеть поющих. В конце вагона стояли наши приятели – Митька и Ванька – босые, оборванные, без шапок.
Шум разговоров еще не успел восстановиться, как опять раздался ясный голос Ваньки:
– Мить… Слышь ка, Митька?
– Чего тебе?
– А ты не знаешь, чего это в Типлисе дом с мамкой Сталина так здорово стерегут?
– Не, не знаю… А чего?
В тишину притихшего вагона врезался театральный шопот:
– А это, чтобы, избави Бог, она второго Сталина на наше несчастье не родила!..
Кое – кто фыркнул. Кто то наверху рассмеялся. А беспризорники уже пели:
Эх, раньше была водка царская,
Ну, а теперь она – «пролетарская»…
Но тот же запах,
Те же цели И такой же цвет!
Заразнйцы на самом деле
Никакой ведь нет…
На этот раз в вагоне откровенно засмеялись. Несколько бородачей, пожилых крестьян и рабочих переглянулись:
– А и то верно…
– Нет, не говори – в царское время водочка лучше была…
А беспризорники продолжали:
И раньше была – все полиция,
Ну, а теперь она – «губмилиция»…
Но тот же запах, Те же цели…
Среди пассажиров пронеслись смешки более откровенные. Песенка била не в бровь, а в глаз, и ядовито высмеивала советские «достижения». Слушатели знали, что только такие вот ребята – беспризорники и могут петь эти песенки: что с них возьмешь? Голому терять нечего…
– Эй, Митька? опять раздалось в тишине.
– А?
– А ну – разгадай ка загадку?
– Ну?
– Что такое: сверху перушки, а внизу – страшно.
– Как, как говоришь?
– А вот: сверху перушки, а под низом страшно.
– Гм… Митька с недоумением почесал свои рыжие вихры. Слушатели с любопытством и усмешками переглянулись.
– Ну?…
– А чорт его знает… Постой, постой!.. Ага!.. Это, видать, в Москве: воробей, который на крышу ГПУ сел… Верно?
В вагоне засмеялись.
– Здорово Митька! Ты, видать, здорово вумный… Ягода[38]38
Начальник ОГПУ, расстрелянный в 1936 году.
[Закрыть] бы в жисть не догадался… Вот, видать, потому, что он был несообразительный – его и шлепнули. А тебе, Митька, помирать охота?
– Что ты – опупел что ли? За что мне помирать?
– Как так за что? А за Сталина?
– За Сталина… Да ни в жисть!..
– Вот тот то, браток, и есть: За Сталина никто у нас помирать не хотит, а от Сталина – ох, как многие помирают!..
На этот раз никто не засмеялся – шутка была слишком сильной. Но беспризорники не дали времени слушателям для испуга. В молчание вагона ворвались задорные слова:
Чепуха, да чепуха,
Это просто враки:
Молотками на печи
Рыбу косят раки…
Митька широко раскрыл рот и выбивал мотив пальцами по зубам. Это на языке беспризорников называлось: быть «зубариком». На фоне этого «аккомпанимента» Ванька «выкомаривал»:
Жид селедку запрягал
В царские монетки
И по Сесесер скакал
В виде пятилетки…
Пассажиры смеялись. А песенка лилась дальше:
А за ними во всю прыть,
Тихими шагами
Чека старалась переплыть
Лагерь с кулаками…
Чепуха, да чепуха,
Это просто враки!
Сталин едет на свинье,
Ленин – на собаке…
И вдруг:
– Ты чего, сучья твоя душа, нарочито сурова прервал песню Митька, нашу родную советскую власть срамишь? А? В ГПУ, что ли, захотелось?
– А что ж ей в зубы глядеть то? – Огрызнулся Ванька. Я с ей в земельной программе не согласен!
– Как, как ты сказал? удивленно переспросил Митька. Да ты сам понимаешь ли слова энти? Сбрендил что ли? Какая же это зе-мель-на-я про-грам-ма?
– А очень даже просто: советская власть меня хотит в землю зарыть, а я ее. Вот и все… Гляди, вот даже собака, и та понимает: Эй, Шарик, дружок мой ненаглядный!..
Желтый хвостик приобрел вращательное движение, и умная мордочка поглядела на хозяина.
Ванька взял у дверей заранее приготовленную палочку.
– Ну, Шарик, ты у нас собачка ученая – политграмоту здорово знаешь. А ну ка, прыгни за Ленина.
Собачка охотно перепрыгнула через протянутую палочку.
– Молодец. Ты, видать, пролетарского звания – не буржуйка. Ну, а теперь – за Крупскую!
Шарик охотно перепрыгнул через выше поднятое препятствие.
– Молодец! Ну, а теперь прыгни, милок, за Сталина.
Палочка была опущена совсем низко. Но, тем не менее, Шарик не прыгал.
– Что ж ты, Шарик?.. Сукин сын. Сигай за Сталина!
Шарик повернулся спиной к палочке. Митька взял его за шею и хвост и повернул мордой к палочке. Но собака вырвалась из рук мальчика и забралась под скамью.
– Ишь ты? сказал, качая головой, Ванька. Это только, видать, стахановцы за Сталина сигают, а простая собачья душа не выносит…
Снова раздался смех. А мальчики запели:
Калина, малина
Мы поймаем Сталина,
В… ноздрю пороху набьем
И Калинина убьем…
Вагон слушал с удовольствием. Улыбающиеся лица виднелись отовсюду. Видимо, концерт был – хоть куда. Понеслись и подзадоривания.
– А ну ка еще, ребятишечки!..
– Спойте еще что… Печальное! Беспризорники переглянулись.
– Ну, раз просят – давай нашу – «беспозорную»…
И опять тонкий печальный голосок начал:
Во саду, на рябине
Песни пел соловей,
А я, мальчик на чужбине,
Позабыт от людей.
Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет.
Я родился сиротою,
Счастья, доли мне нет.
В песне звучала жалоба этих маленьких человечков, словно они протягивали теперь свою боль и свой упрек взрослым людям, позволившим им дойти до такой жизни…
Ах, умру я, умру,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя…
И на ту на могилку
Никто не придет…
Только раннею весною
Соловей пропоет…
Голосок Ваньки рыдал и звенел. И жалостью дрогнули сердца женщин, потупились бородатые лица мужчин, словно им всем стало стыдно за то, что на свете существуют такие вот грязные оборванные русские дети, без дома, без. крова, без семьи, кочующие по советской земле…
И когда замолкли звуки песни, и тонкая бледная рука Ваньки протянулась за подаянием – редко кто не положил в протянутую ладонь какой либо монеты, со сжавшимся сердцем вглядываясь в худое лицо мальчика-сироты…
Едва мальчики окончили обход пассажиров, как в другом конце вагона показались солдаты. Пожилой рабочий, увидев форму ГПУ, тороплива шепнул беспризорникам:
– Ну, ребятки, теперя смывайтесь быстрее. ГПУ идет… Проверка документов!
Наши приятели и сами знали, что делать. Они быстро нырнули на площадку вагона и по железной лестничке забрались на крышу. На их счастье день был теплый.
Подождав, пока пройдет обход ГПУ, ребята спустились опять вниз – днем на крыше нельзя было ездить: слишком видно.
– На следующей станции слезем, Черви-Козырь. Малость подработали – пошамаем всласть. И знаешь что: тырить ничего не будем – а то еще засыпемся и от поездов отстанем… А мне в Москву поскорее охота… А концерт наш здорово вышел! На ять! Но вот что я тебе скажу, Ванька… Воровать ты не такой уж мастак. Но вот петь – прямо не знаю, откуда у тебя что берется? Так ты сегодня пел, что даже у меня в носе защипало… Аж всю душу перевернул!..
– А что ж ты думаешь? печально отозвался Ванька. В его бледном лице теперь не было обычной озлобленности и вызова, словно откуда то извнутри хлынула и все затопила долго сдерживаемая грусть и боль. А что ж ты думаешь, у меня на душе что: камни, да мат?.. У меня, браток, там тоже слезы, да горе… Вот, видать, они то так жалостно и поют…
24. На крышеСкорый поезд – «Севастополь – Москва» полным ходом несся на север. Была темная безлунная облачная ночь, и в этой темноте казалось, что паровоз с гневным напряжением разрывает своей грудью заросли тьмы, и от трения металла об эту тьму летят искры и раскаливаются окна вагонов. Но за мелькнувшим огненной полосой поездом тьма смыкалась опять непроницаемой стеной, и ночь и широкие русские поля опять казались мертвыми, словно их и не прорезала только что с гневным гулом сверкающая полоса скорого поезда.
На крыше последнего вагона, подальше от искр паровоза, небольшой темной кучкой, держась за вентиляторные трубы, лежали наши друзья. Ночь была холодной. Ветер жестоко рвал их мешечную покрышку, и каждые 10–15 минут наши герои менялись местами, по очереди подставляя свои спины ударам холодного встречного ветра.
Разговаривать было трудно, да ребятам и не хотелось разговаривать. Прижавшись друг к другу, они лежали на качающейся покатой крыше и наслаждались ощущением хорошего, обеда: на вырученные от «концерта» деньги им удалось купить на базаре одной станции кусок сала, и это редкое лакомство вместе со стаканом водки наполняло их желудки блаженным ощущением сытости и теплоты.
Изредка в темноте каким то светящимся призраком мелькали мелкие станции, на которых скорый поезд не останавливался, и опять железное чудовище ныряло в. мрачную тьму и ревело, прорываясь сквозь леса и холмы. Порой над сжавшимися в клубок приятелями пролетала какая нибудь особенно яркая искра из трубы паровоза, и тогда они молча следили за ее огненным полетом во тьме.
– Ну как, Ванька? заботливо спросил Митька. Не замерз?
– Не… хрипло ответил младший беспризорник. Только вот ноги поддувает…
– А ты скрючься побольше. Так вот. Коленки к носу прижмай, а со спины я тебя загорожу.
Митька был сегодня особенно внимателен к своему слабенькому другу. Он старался прикрыть его от холода и подольше побыть спиной к встречному ветру. Ему было почему то особенно жалко своего бледного болезненного товарища. Тоска и грусть, которые сегодня особенно ясно проявились в его недавних песнях, напомнили Митьке позабытые картинки его деревенского дома и пенье матери. А этот худенький мальчик был единственным близким ему человеком в свете. И как более сильный и старший, Митька заботился о своем друге, как о младшем брате.
Почему то Ванька был каким то нервным, неровным и возбужденным, словно какая то жгучая боль всплыла наружу откуда то из самой глубины души. Он как будто стыдился этой боли и старался напускным ухарством скрыть свое волнение от глаз товарища.
– Брось ты, Митяй, нежности выдумывать! нервно огрызнулся он в ответ на заботливые слова товарища. Тута, браток, от ветра свнутра греться нужно. Молочком от бешеной коровки… Гляди вот.
Ванька вытащил недопитую бутылку водки, лег на спину, и что то забулькало в темноте. Митька смотрел на эту сцену неодобрительно.
– Брось… Спьянеешь совсем и сковырнешься к чортовой матери с вагона.
– Вот еще?.. Это я то? с обидой в голосе произнес Ванька. Ах ты, тетеря колхозная. Я как себя помню – завсегда водку пил… Надо же душу чем заливать! Хочешь, я, ни за что не держась, по крыше пройду?
– Да брось трепаться! Эк, тебя разобрало. Лежи!
Но Ванька был близок к истерике.
– Как это: лежи? Ты, что ль, деревня, мне приказывать будешь? Я… Я сам себе хозяин!.. Захочу, хоть до паровоза дойду!
Придерживаясь за трубу вентилятора, Ванька хотел встать, но сильная рука Митьки удержала его на месте.
– Лежи, пьяное рыло! сердито прикрикнул он. А то как дам в рожу, так все зубы растревожу. Нашелся тут тоже прогульщик… Лежи!
– Что ты тут разоряешься, да командуешь? пытался бунтовать пьяный Ванька.
– Лежи, еще раз прикрикнул Митька. Знаешь сам – рука у меня тяжелая. Выдумал тоже фокусы показывать… Лежи, сучий сын!
Он прижал к себе тело приятеля и так крепко обнял его руками, что лежавший за пазухой Шарик даже пискнул.
Ванька уже начинал сдавать.
– «Сковырнусь»? ворчал он… Ну, и сковырнусь… Никому до этого дела нет… Кому я нужон?
И он опять потянулся к бутылке. Митька протянул руку, чтобы отобрать ее, но Ванька не давал. Завязалась короткая борьба. Митька одолел и отобрал бутылку. Но в тот момент, когда он размахивался, чтобы выбросить ее в гудящую кругом тьму, вагон особенно сильно рвануло. Приятели быстро схватились за трубы вентиляторов. Выскочивший из за пазухи Шарик пытался удержаться лапами за лежавший мешок, но потом стал скользить по наклонной плоскости крыши вагона. Друзья, еще разгоряченные происшедшей стычкой, не сразу заметили усилий их маленького друга.
Тот, наконец, жалобно взвизгнул. Ванька первым оглянулся и увидел темный клубочек, тщетно пытав…
