Текст книги "Рука адмирала"
Автор книги: Борис Солоневич
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Разведка Ирмы в Одессе была закончена, хотя и неудачно. Дюк де Ришелье, Адмирал Российского Императорского Флота, не помог русской молодежи открыть тайну погибшего матроса. Но оставались еще другие памятники и их руки. Такие же задачи разведки лежали и перед Николаем и Сережей. Но друзья Ирмы еще не знали, что холодные ястребиные глаза ГПУ уже следят за ними и стерегут каждое их движение. Эта слежка могла погубить и тайну расстрелянного матроса и подвести самих «раскрывателей» этой тайны.
Но как предупредить их об этих опасностях? Написать? Но если за друзьями следят – письма будут перехвачены, и ГПУ будет в курсе дела, что его игра раскрыта. Но, может быть, еще есть время предупредить друзей лично?
Несмотря на все упрашивания и моления Миси, Ирма, полная тревоги за Николая и Сережу, на следующий же день выехала обратно в Москву.
Там на вокзале она первым же делом пошла в будку телефона-автомата.
– Штаб флота слушает, донесся ответ на ее вызов.
– Попросите, пожалуйста, к телефону товарища Сумца, инспектора спорта.
– Его сейчас нет в штабе.
– А где он, не знаете ли?
– В служебной командировке.
– Надолго? И куда?
– Простите, товарищ, этого не можем сказать – дело военное…
С озабоченным и тревожным лицом Ирма повесила трубку. Было очевидно, что Николай уже выехал в Кронштадт проводить свою «Спартакиаду Морей».
Неудача ждала ее и у Сережи. Комендант студенческого общежития, смешливый жуликоватого вида парень, на вопрос о Сереже осклабился.
– Товарищ Шибанов? А он только что уехал Севастополь громить!
– Как так «громить»?
– А в футбол. У него ведь ноги лучше головы фукцируют. Инженер, видать, с него хрееееновый выйдет, но ноги… Ноги золотые… Так что – уехал, ничего не сделать…
Потом, увидев искреннее огорчение на лице Ирмы, он добродушно подмигнул.
– А вы того… ничего, товарищок… Не унывайте! Он скоро приедет – не разлюбит!
Девушка холодно поглядела на коменданта, но курносая рожа того была настолько дружелюбномилой, что у нее не хватило духа оборвать начинающийся комсомольский флирт.
– Спасибо за утешение, слабо усмехнулась она. Когда Шибанов приедет, попросите его сразу же позвонить в госпиталь. Скажите: Ирма была.
– Скажу, обязательно скажу, товарищ… Ирма. Он не дурак, он сразу позвонит. В этом деле он – мастак. Не пропустит! Одно слово – чемпион. В него тут тоже все баб-общежитие встрескамшись. Как вечером выйдет с гитарой – так девчата и льнут и преют… Так что вы из за него не очень то убивайтесь: не стоит он этого…. А, может, пока там что, коллега, если вам одной скучновато – то, может, я сгожусь в заместители? Ну, там в кино пойтить или просто погулять, лунные ванны попринимать? А?
Ирма не ответила и молча вышла из общежития.
– Фу ты, ну ты, ножки гнуты, обиделся комендант. Видать сразу по роже и обхождению, что не нашего пролетарского классу. Белая кость! Нос воротит. Симпатяга – это верно, да только гордая…
«Увы и ах, сказал монах,
Найдя блоху в своих штанах»…
Не везет мне! А Сережка – сукин сын, и в Крыму на казенных харчах поправится и здесь этакая краля ждет… «Пусть, мол, сейчас же позвонит»… Мне, небось, никакая не позвонит…
«У сусiда хата бiла,
У сусiда жiнка мила,
А у мене Нi хатини,
А Нi ЖiНКИ в сиротини»…
Эх, жнзнь наша комсомолистая!..
Вихрастый курносый парень почесал всклокоченную голову, еще раз взглянул на дверь, через которую ушла Ирма, и еще раз глубоко вздохнул.
10. На оборотной стороне жизниНаши маленькие приятели, Митька-Рыжий и Ванька – Черви-Козырь, встретились на углу условленной улицы и с торжеством стали расматривать только что украденный футбольный мяч.
– Конфетка! Совсем, видать, новый!
– Чисто вышло. Как корова языком слизнула! А тебя там, Черви-Козырь, не лупцовали?
– Ну вот еще что? Мой плант здорово удуман был: на ять… Я, как уговорились, сперва на стреме[17]17
На страже.
[Закрыть] был, а потом, когда мяч через забор перепустили, я – на подначку пошел[18]18
Как приманка, обманный трюк.
[Закрыть]. Они, ясно, за мной. «Держи, мол, вора»… Я ходу, но не так, чтобы уж оченно. Бугай какой то догнал меня. Ну, туды-сюды. Приволокли к полю. Хвать, ясно, за мой мешок, ан там травка круглая сверчена для блезиру[19]19
Для видимости.
[Закрыть]. Где же мяч, спрашивают. Ну, тут я им такие слезы развел, что аж дождю впору. «Какой такой мяч?.. Слухом не слыхал, видом не видал… А травка – это я нашей козе бег… Мамка велела»… И у-у-у-у-ууу! А за это время, ты, ясно, когти и подорвал[20]20
Удрал.
[Закрыть]…
– А рубашка то твоя как?
– Кофта то? А я им на память оставил – пущай свой мачт заканчивают. Да там одни швы да вши и остались…
– А и в самом деле – чем они то мачт заканчивать будут?
– А наше которое дело? Пущай помнят: «Не зевай, не клади плохо и не зевай, когда что плохо лежит»…
Митька в восторге посмотрел на мяч еще раз и привычным движением утер нос.
– Здорово! Хорошая у тебя башка, Ванька, жаль только, что дураку досталась. Ладно удумал ты давеча плант этот.
– Еще бы… А ты красивый был бы без моей головы. В зубы дать кому или просто своровать – это ты горазд, а чтобы дело удумать – это тебе не под силу.
На этот раз Митька не был расположен ругаться со своим приятелем. Он любовно гладил желтую кожу мяча, и глаза его блестели.
– Ладно, ладно, Ванька… А знаешь, у меня что то ноги сильно чешутся обнову нашу попробовать? А?
– А куда?
– Да вот на Корабельной под Малаховым площадка маленькая есть. Для нас хватит и там нас никто не застукает. А ежели что – в кусты на Малаховом нырнем.
Худенький младший беспризорник усмехнулся снисходительно, словно он слушал капризы ребенка.
– Эк, тебя разобрало! Только, браток, это ты, может, футболом накормился, а я покрепче чего жрать хочу. Потом опять же на кофту новую надо подработать. Так что ты, Рыжий, не паникуй: успеем еще. До вечера еще далеко. Не знаю, как у тебя, а у меня в животе так от голодухи бурчит, словно там живую кошку на шомполе над костром наворачивают. Пойдем сперва подработаем на шамовку. Как это комиссары треплются: «кто не работает – тот не ест». Идем, проклятьем заклейменный… Эй, Шарик, Кабыздох!.. Фью, фью!..
* * *
Итак, наши приятели направились на работу. В их глазах это действительно была «работа», их основное занятие, хотя для всех других это называлось попросту воровством. Но Ванька и Митька не разбирались в моральных ценностях человеческого мира. Эти дети, выплеснутые волной революции за борт жизни, делили весь мир на две половины: в одной из этих половин – они, брошенные в жизненную грязь дети, а в другой – все остальные. Эти «остальные» в свою очередь делились на две категории: врагов и «фраеров» – источник добычи. Их стремления в жизни были направлены только в две стороны: 1) не попасться врагам – милиции, ОГПУ, всяким комсомольцам из детских приютов, домов и колоний, и 2) украсть что либо у «фраеров».
Жизненная борьба была для них сужена до степени борьбы за сегодняшний кусок хлеба. Других целей существования они не знали. Инстинкт жизни был в них силен, как в молодых волчатах. Умирать покорно, забытые всеми, они не хотели. Но чтобы прожить – нужно было есть. А чтобы достать еду, нужно было красть и изворачиваться… Евангельское «хлеб наш насущный даждь нам днесь» не было для них философией или молитвой. Ежедневный кусок хлеба был для них той тоненькой ниточкой, на которой буквально держалась их маленькая жизнь…
Вот почему через час после разговора, начавшего наш рассказ, мы могли бы видеть наших героев на базаре или, как проще и ярче называли в городе этот базар – на «барахолке».
Площадь «барахолки» была полна. Старики и дети, женщины и подростки, рабочие и крестьяне – все смешались в серую массу, как муравейник шевелившуюся под лучами солнца. Везде были видны напряженные худые лица, озабоченность, бедность, недоедание.
Наши приятели чувствовали себя здесь, как рыба в воде. Они прислушивались. и присматривались ко всему, шныряли между кучками людей, попрошайничали и порой переглядывались, как бы подтверждая, что пока поживы не видно.
Они избегали взглядов старых суровых рабочих, обходили крестьян с длинными кнутами, отворачивались от молодых сильных людей и искали себе более легкой добычи. Наконец, их внимание привлекла старая седая дама с тонким интеллигентным лицом. В руке у нее была какая то корзинка. Приятели переглянулись и поняли друг друга без слов. Незаметно для дамы за ней пошло двое человеческих волчат, уже рассматривавших ее корзинку, как свою собственность. Когда дама подошла к какому то возу, около которого невдалеке гончар расставил ряд своих горшков, Ванька улучил момент и незаметно бросил камнем в эти горшки. Поднялся крик и суматоха. В этот момент он дал даме подножку, а Митька, мгновенно вырвав корзинку, шмыгнул в толпу… Сбитая с ног дама подняла крик, но было уже поздно. Окружившие ее люди ничем не могли ей помочь. Корзинка, где было немного денег и ее последний меховой воротник, который она хотела обменять на хлеб – были украдены. Впереди предстоял голод…
Старая дама подошла, шатаясь, к колесу телеги, оперлась на него и заплакала.
* * *
Ванька и Митька остались недовольными добычей. Денег было немного, а мех нельзя было продать тут же – можно было нарваться на встречу с жертвой.
– Н-да, мрачно произнес Ванька. В сшибчика[21]21
Исторический бульвар в Севастополе на месте знаменитого 4-го бастиона.
[Закрыть] сыграли мы подходяще, а толку мало. Придется дозавтрева без кофты ходить. Тебе что, Митька? Ты парень – с дуба сделан, а мне холодно. А это, добавил он, указывая на рваную рубаху на своем грязном теле – это, браток, не нагреет. Ее выкрасить, да выбросить…
– Постой, Ванька. Пущай и эта рвань тебе службу сослужит. Давай сюда мяч.
Через несколько минут Ванька превратился в горбуна: сплющенный футбольный мяч и мех были ловко привязаны к его спине под грязную рубаху. Беспризорник согнулся в три погибели и превратился в несчастного нищего-калеку. Потом он нашел на пустыре какой то ржавый гвоздь, соскоблил с него ржавчину, развел ее в слюне и сделал себе у рта что то вроде язвы.
– Ну вот, все и готово!.. А теперя, Рыжий, катим на Исторический Сегодня воскресенье: народ там должен быть, куда же ему деться? Ты в мордобой поиграешь, на баса будешь брать, а я на неврах спекульну. Подработаем по малости… Только, Митяй, ты того… не отходи далеко, а то…
– Ладно, Ванька! Не дрефь. Ничего! Выручу, будьте покойнички. Только свисни!.. Не в первый раз…
* * *
Через полчаса по аллеям Исторического бульвара от скамьи к скамье ходил бледный маленький горбун. Если сидело несколько людей – он жалобным голоском рассказывал истории о смерти своей матери, о расстреле отца, о том, что он голоден и умирает. Вид у него был действительно жалкий, и многие давали ему подаяние.
Иначе относился он к одиноким гуляющим, особенно женщинам, К ним он подходил смело и вплотную:
– Дай двугривенный, товарищ, а то в морду плюну! А у меня, видишь сам, дурная болезнь!
Решительное заявление, наглость и «язва» на лице пугали. Многие давали сразу, чтобы отвязаться. Другие пугали милицией.
– Да что ты меня Мильтонами пугаешь? злобно отвечал Ванька. Смотри, а то я тебе еще и ногтями поцарапаю… Мне все равно – от сифилиса гнить. А ты лучше давай деньги, пока не поздно. Сам знаешь, как теперя лечат. Лучше не ломайся, а то все глаза сейчас заплюю заразой…
Как тут не дать?..
Но на испуганный вскрик одной женщины неожиданно из за угла аллеи показался какой то молодой парень и, приняв Ваньку за воришку, схватил его за шиворот. Тот вложил в рот пальцы и пронзительно свиснул.
В это время Митька невдалеке вел еще более простую политику. Завидев какую нибудь парочку, в которой кавалер не представлял из себя особенной боевой силы, он решительно подходил к нему и таинственным деловым шопотом говорил:
– На минуточку, товарищ… На два слова… Очень сурьезно…
Недоумевающий кавалер оставлял свою даму и отходил с Митькой на несколько шагов в сторону. И тогда Митька сразу же предъявлял ему ультиматум:
– Рупь или в морду!
На лице Митьки была написана ярко выраженная готовность немедленно осуществить свою угрозу. Кулаки его были сжаты, и кавалер чувствовал: слово отказа, и искры посыплются из его глаз. А даже если потом он арестует или изобьет этого паренька – какое ему от этого утешение?
Бывало, что рубля не было. Тогда Митька великодушно снижал цену «небитой рожи» до полтинника. Кавалер платил и, облегченно вздыхая, возвращался к своей даме, путанно объясняя ей тайну происшедшего разговора.
В один из таких моментов, когда Митька ощущал в руке добытую тяжким, трудом серебряную монету, откуда то с нижней аллеи раздался отчаянный свист: это Ванька звал на помощь. Ему не повезло с его шантажем: парень уже скрутил ему руки за спину и собирался тащить в милицию.
Прибытие Митьки и Шарика изменило соотношение сил. Яростный Шарик мигом вцепился парню в штаны, а Митька с размаху ударил его в челюсть. Тот ахнул и свалился на песок аллеи.
Приятели не ждали продолжения: они мигом нырнули в кусты, перепрыгнули через старый каменный забор, спустились по круче и направились к своей «гостиннице».
11. Философия волчатУдачно «подработав», Ванька с Митькой купили около вокзала на местном небольшом базарчике хлеба, селедок и луку и направились «домой». Домом или, вернее, временной «квартирой», были для них, как и для нескольких десятков других беспризорников, старые большие канализационные трубы, давно уже валявшиеся на берегу Южной бухты.
Там наши приятели выбрали местечко на берегу на песочке и досыта поели.
– Ну вот, сказал, наконец, Митька, повернувшись голым грязным животом к солнцу и жмуря глаза. И чего это люди бывают недовольные? Я думаю – только с голоду. А вот мы с тобой – умяли по киле хлебушка со всякими там оиерами и – благодать. Словно анделы тебя в рай на перинах волокут…
– А ты почем знаешь, что в раю хорошо? Митька пристроил футбольный мяч себе под голову в виде подушки и охотно откликнулся.
– Почему, говоришь, в раю хорошо? А чорт его знает!.. Я там покеда не был, но говорят же люди – «хорошо, как в раю». Не врут же?
– А, может, и врут, лениво возразил Ванька, подгребая по примеру Митьки себе подушку из песку. Очень много врут люди. А по моему, все проще простого: как в брюхе полно – так тут тебе и рай…
Приятели помолчали. В памяти Митьки неожиданно всплыло печальное лицо седой дамы, у которой они вырвали сумку.
– А знаешь что, Черви – Козырь?
– Чего? лениво отозвался Ванька.
– А чтой-то мне той мадамы жаль!
– Какой мадамы?
– А той, у которой мы сумку с мехом сбондили. Такая она седая, да важная была… И, видать, старая, старая…
– Ну вот еще? Жальливый какой выискался. Кажному, брат, пить-есть надо… Она когда то сь свое отъела: небось, буржуйка была, кофеи жрала. Теперь пусть даст нам пошамать!
– Так то оно так, а все таки…
– Чего «все таки»?
– А, может, она с голоду помрет?
– Эва, брат, куда ты заехал?.. Ну, и пускай. Ей, почитай, до могилы и так с полвершка осталось. А нам с тобой помирать ни расчету, ни никоторой охоты нет. Нас тоже никто не жалеет. На блюдечке пирожков сладких не подносят… А мы что ж? Жалеть кого будем?
В голосе Ваньки слышалась злоба. Митька удивленно повернул к нему свою взлохмаченную рыжую голову.
– Что это ты, словно горчицы наелся?.. Скудова у тебя такая злость?
Бледное лицо Ваньки сжалось в гримасе ненависти.
– Злость? А это, брат, правда, что я злой… И никого я не жалею… Да и за что людей жалеть то? Что они мне сделали хорошего?.. Да для них всех лучше, чтоб я скорее подох… У меня, знаешь, иногда как подойдет к сердцу, так кажется, всем бы людям глотку перегрыз!
Добродушному Митьке был чужд такой взрыв злобы. Но он догадывался, что в прошлом Ванька был сильно избит жизнью, и это наложило свой отпечаток на его чувства.
– Ну, браток, тебе, видать, только в наморднике и ходить… Скудова ты стал таким?
– Скудова?.. Как выгонят с дома – и не такой будешь…
– А тебя выгнали? Расскажи, Вань, как ты сюда попал в трубы эти?..
– Да что тут рассказывать? А только везде сволочи… Уехал вот как то мой папка в командировку. А потом – трах – мамке бумажка из ЗАГС[22]22
Запись Актов Гражданского состояния – отдел Исполкома, регистрирующий браки, разводы, смерти, рождения и пр.
[Закрыть], что он, мол, с мамкой развелся. Вот и все… Мамка хотела сперва с него алименты[23]23
Вычеты из заработной платы разведенного мужа для поддержки детей, оставшихся при матери.
[Закрыть] стребовать, да куда там: папка мой партейный, секретарь яички был. Да и далеко – ищи ветра в поле: он туда, сюда переехал – найди его. Мамка долго безработной была – голодовали мы сильно. А потом, что ж… Пришлось вроде как замуж пойтить за другого партийца. Куда ж деться? А тот меня скоро гнать стал. Вижу я, мамке и без того жить тошно, А тут я еще попрек горла стою. Раз мамка куда то уехала в гости, меня отчим и проводил коленом под зад на улицу… Вот тебе и вся стория. Весело?
Митька поглядел на своего приятеля. Лицо того было бледнее обыкновенного, и губы дрожали.
– Ну, а теперь где твоя мамка?
– Иди ты к чорту… Разве я знаю?
– Н-да, задумчиво произнес Митька… Теперь я понимаю, скудова у тебя столько злости. Тут даже солнце и полное брюхо не действует… Эх, ты, бедалага… А это паршиво – всегда злым быть… А я вот думаю, что как человеку холодно, да голодно – вот он тогда и злой. А глядишь – пожрал, да согрелся – вот у него доброта так и прет со всех дырок. Потому то, верно, богатеи все и должны быть добрые. Чего им не хватает?
– А ты видал когда живого буржуя?
– Да ты вот сам этую даму буржуйкой назвал!
– Ну, это что? Это разве взаправдашняя? А те вот, кого на заборах на картинах выставляют – как их там называют? «Капиталами», что ль? Толстые такие, да жирные. А морды у них прямо кирпича просят – как собаки цепные… Вроде моего отчима…
– Нет, Ванька, ты себе как хошь, а я не верю энтим картинкам.
Митька перевернулся спиной к солнцу, сладко вытянулся и продолжал.
– Насчет твоего отчима не знаю – тоже, видать, злой был: их ведь партенных всегда, как кобелей, гоняют. На такой работе злее чорта станешь… А я вот по себе знаю: как сытый – так добрый. И им, капиталам, буржуям этим – жирным, да с кольцами на пальцах – с чего им сволочами быть? Чего им не хватает? Видать, жрут что надо. Чего ж им, сытым, народную кровь пить?
Ванька недовольно поглядел на своего приятиля.
– Что это ты, Рыжий, сегодня такие малохольные слова стал разводить? Ангелочек какой выискался, подумаешь! А самому, небось, недавно зубы вышибли. Тоже от доброты, может?
– Да нет, ни черта ты, Ванька, не понимаешь! Ну да, халдей[24]24
Воспитатель.
[Закрыть] сволочь, в детдоме зубы вышиб… Это верно. Ну, ж так ведь он потому и сволочь был, что голодный…
– Так по твоему, моему отчиму дать жрать, так он ангелом был бы? Брось дурить, Митька. Как сволочью уродился – так таким и помрет. Живот пустой – или полный – все равно сволочь сволочью и останется… Надоел ты мне со своими дуростями. Заткнись! Как это поется у моряков:
Не ходи по палубе,
Не стучи подборами,
Иди к едреной бабушке
С своими разговорами!..
И давай лучше малость покемаем[25]25
Поспим.
[Закрыть], пока солнышко печет. А после пойдем – игранем. Хочется позырить[26]26
Поглядеть.
[Закрыть] какой с тебя кипер выйдет… Думаю, что как с навоза пуля…
– А вот поглядим… Я в себе такую силу чувствую…
Приятели замолчали, потягиваясь на горячем песке. Шарик давно уже с высунутым от жары языком крутился около своих хозяев, но так как свою пушистую шубу снять не мог, то предпочел забраться в тень от трубы, откуда изредка поглядывал на мальчиков.
– Эх, хорошо все таки на слободе, протянул, зевая, Митька. Сам себе начальник. Что захочу, то и делаю!
– Ну и делай, чорт рыжий, только другим спать не мешай…
– Погодь, Ванька. На том свете скоро выспишься. А ты вот давеча про какой то кофей сказал, буржуи им занимаются. А что это за хреновина такая будет, «кофей» то твой?
Ванька приподнялся на локте.
– Кофей? переспросил он, почесывая свою взлохмаченную голову. Рассказывали ребята раз – в кочегарке мы ночевали, парень один там был шибко грамотный. Так он где то читал – кофей этот, буржуи, то ли пьют, то ли едят. Верно, вкусный…
– Вот бы нам? А?
– А ну тебя к чорту в самом деле, Митька! На битое стекло лег, что ли? Давай всхрапнем, пока кишки делом занимаются. Как это говорится:
Спокойной ночи,
Спать до полночи,
А с полночи плевать на потолок,
Чтобы чорт не уволок…
Но ведь и то верно: на кой чорт мы чорту сдались, такие голодранцы? Так что и насчет чорта беспокоиться нечего… Спим! А потом потопаем на Малахов нашу обнову пробовать…
12. Встреча двух миров
…Я спою, как росла богатырская рать,
Шли бойцы из железа и стали,
И как знали они, что идут умирать,
И как свято они умирали…
Как красавицы. наши сиделками шли
К – безотрадному их изголовью,
Как за каждый клочек нашей русской земли
Нам платили враги своей кровью…
– Как, Тамара? Правильно схватил я мотив «Солдатской песни о Севастополе»?
Веселый студент не мог не петь. Песня вырывалась из его горла, вероятно, так же непроизвольно, как у птицы. И новые мотивы он запоминал почти мгновенно.
– Так правда? Уже выходит?
Девушка одобрительно кивнула темной пушистой головой.
– Правильно, Сергей Иванович. У вас необычайный талант…
Сережа в притворном ужасе замахал руками.
– Ради Бога, Тамара, не оскорбляйте моего нежного слуха кошмарным «Иванович». Зовите меня по просту – Сережа. А ты, Боб, «тыкай» меня без всякого стеснения. Вы ведь оба мои «крестники». Я ведь вас обоих сегодня с ног срезал. Пусть на том свете меня за это черти припекут на сковороде, но пока там что воспользуемся этим грехом для хорошего знакомства!
Девушка засмеялась, но вдруг гримаса боли сжала ее лицо. Сережа сконфузился.
– Эх, дернула же меня нелегкая смазать по голу! Чуть такую хорошую дивчину не загубил!
– Ты, Сережа, вообще «зверь из бездны», с упреком сказал другой спутник. А до этого удара и меня с ног сбил.
– Ну, тебя – это что? Слава Богу, не слабенький!.. А вот Тамару – этот грех мне никогда не простится!
Читатели, вероятно, помнят, что в футбольном матче, рассказ о котором начал нашу книгу, Сережа ударил мячом в толпу и сбил там с ног зрительницу. А долго ли потом молодежи познакомиться? Девушка эта оказалась сестрой севастопольского бека, и вот почему наступавший вечер увидел трех новорожденных друзей, поднимавшихся к Малахову кургану.
Девушка шла с некоторым трудом. «Пушечный» удар москвича заставлял ее до сих пор хромать. А когда гримаска боли пересекала ее спокойное милое лицо – Сережа просто не знал, что и делать – опять ли извиняться, или поддержать ее под руку. Но он, смелый и предприимчивый вообще – здесь как то не решался, как он мысленно выражался, «взять дивчину под жабры»… Что то было сильное и независимое в нежном лице Тамары, что не позволяло ему вольностей. Вот почему веселый футболист был несколько смущен…
Дорога к Малахову Кургану вела мимо морских казарм – больших каменных неуютных зданий. За ними стали все чаще попадаться обелиски, памятные плиты и камни с надписями. Около каждого такого памятника наши друзья останавливались, и Тамара давала точные и ясные объяснения.
А объяснять было что: 80 лет тому назад вся эта земля дрожала и гудела от взрывов гранат. Не раз по этим местам, где шли наши приятели, катились лавины яростных аттак, и, вероятно, здесь не было ни одного квадратного метра каменистой земли, где когда то не корчилось бы человеческое тело… Именно здесь, на Малаховом Кургане, 80 лет тому назад решалась судьбы кровавой борьбы русских против соединенных сил англичан, французов, итальянцев и турок.
Трое молодых людей, переходя от одного памятника к другому, казалось, переживали славную эпопею своих героических дедов. Сережа уже не шутил и не пел. Что то новое, глубокое и важное чудилось ему в объяснениях Тамары, а его пылкая фантазия мгновенно переделывала сухие словесные объяснения в яркие картины.
Брат Тамары, крепкий коренастый загорелый парень с техническим значком на защитной рубашке, заметил жадный интерес москвича.
– Все это, вероятно, для тебя, Сережа, ново?
– Еще бы… Сам ведь, Боб, учил нашу «советскую историю». Так там – все: борьба классов, империалистические стремления, революции, да бунты против царей. А толково – ни о чем… Одна полит-грамота. Так что я когда угодно – хоть во время матча, объясню разницу между десятками всяких «измов», а истории России путево так и не знаю… Зато, брат, разницу между марксизмом, ленинизмом, сталинизмом, троцкизмом, анархизмом, бандитизмом, оппортунизмом, нац-социализмом, фашизмом, витализмом, алкоголизмом, спиритизмом, организмом и прочее – это я вытренировал на ять… В запятой не ошибусь!..
* * *
Солнце светило еще ярко и весело. Чем выше поднимались наши экскурсанты, тем более чудесной разворачивалась панорама города и моря. И серьезное настроение, созданное рассказами Тамары, готово было улетучиться от малейшего повода.
Когда компания собиралась через каменные ворота с чугунными орлами войти на самый курган, гость из Москвы внезапно остановился и прислушался.
– Пусть лопнут мои предпоследние перепонные барабанки, если где то здесь не стукают по футбольному мячу!
Спутники его засмеялись.
– Тебе, Сережа, вечно футбол мерещится. Кто здесь стукать будет? Добродушно пожал плечами Боб. Здесь ведь и площадки то нигде нет. Правда, Тамка?
Девушка покачала головой.
– Тут все камень и скалы. Здесь в футбол играть совершенно невозможно.
– Нет, право… Вот послушайте секундочку…
Молодежь остановилась. И, действительно, футбольное ухо не ошиблось: где то невдалеке слышались удары по мячу.
– Ребятишечки, взмолился Сережа. Завернем туда хоть на минуточку – глаза и душу отвести от гробокопательских рассказов Тамары… Там ведь на Малаховом – опять серьезные разговоры начнутся. Надо же передышку – антракт устроить…
– Э, тебя, Сережа, заело с футболом! Неужели утром не наигрался? Ведь собственноножно нам три гола забил!
– Ну, это что: там «работа» была, долг перед желудком: «не поиграешь – не поешь»… А тут, по хорошему, для сердца…
– Погибший ты человек, Серж! Футболист притворно обиделся и попытался сделать серьезно – оскорбленное лицо. Но через секунду губы его опять расплылись в улыбку,
словно постоянные невидимые резинки тянули их уголки кверху.
– Ну, уж и «погибший»? А знаете вы, черти бесфутбольные, что с Конан-Дойлем было? Тем, кто Шерлока Холмса изобрел?
– Ну, а что?
– Тот то вот «что»? Он хотя и «сэр» был – а целую жизнь в футбол играл. Кончил играть только на 65-ом году жизни. И что бы вы думали?
Юноша замолчал, приготовляя театральный эффект.
– Да говорите же, Сережа!
– А вот что – как кончил играть в футбол, так взял, да через три года и помер.
Все засмеялись.
– Ну, ладно, ладно, махнул рукой Боб. Пойдем поглядим, чорт с тобой. Ты, брат, совсем футболоумный какой то…
Москвич не обижался на дружеские насмешки. Его круглое мокрое от непривычной жары лицо сияло; открытой улыбкой, и белокурый вихор трепался по ветру.
– А я и не стыжусь своей любви. Каждый с ума сходит по своему. Меня Офсайд Иванычем везде зовут! Каждому чем то жить надо, у каждого свои слабости есть. Вот наша профессорша истории (юноша шутливо церемонно поклонился Тамаре) все науки превзошла: ее, значит, история интересует. Другие – кто что: одни шахматы обожают, другие – кино, третьи – танцы А я, бедный мальчик, в мячик влюблен, и пока мои ноги тягают меня по белу свету – никогда ему, возлюбленному моему, не изменю. Может, потом и с меня профессор какой нибудь хренологии будет, а пока ноги зудят… Да и то ведь верно – в нашей проклятущей советской жизни так мало радости. А всяких неприятностей – хоть отбавляй. А тут – вышел на поле и про все забыл. Словно ни Сталина, ни ГПУ на свете нет… Только мяч под ногами, да ворота впереди, куда этот мяч нужно во что бы то ни стало засадить…
– Ладно, довольно агитировать! Футбольный пропагандист тоже нашелся. А вот тебе и мячик… Да что за дьявольщина?
Компания молодежи, повернув за угол какого то небольшого каменного домика, в удивлении остановилась: на небольшой площадке играло двое оборванных ребят. На каждой стороне «стадиона» стояли условные ворота: по два белых камня. Каждая команда состояла из… одного игрока, но «мачт» был в полном разгаре. Оборванные ребятишки обводили друг друга и с азартом били босыми ногами по мячу.
– Вот она – футбольная зараза, воскликнул Сережа. От нее никому нет спаса! От беспризорника до Конан-Дойля – все болеют…
– «Это юноши все обожают,
От мальцов до болванов седых»! —
сымпровизировал и спел он. В это время мальчики одновременно ударили по мячу, и оба покатились на землю. Зрители не выдержали и расхохотались.
Мальчики вскочили, как встрепанные. Один из них мгновенно схватил мяч под мышку и приготовился удирать. Сережа увидел это движение.
– Не дрефь, ребята: мы – свои хлопцы. Обижать вас не будем!
Его веселое смеющееся лицо внушало доверие.
– Хотите, я покажу вам, как бить надо, а то вы, чертенята, толком ведь не умеете.
Юноша направился к беспризорникам. Те попятились от него.
– Брось дрефить, мальцы. Все равно, если б я хотел отобрать от вас мячик – дело было б гиблое – я бегаю, как тигр, лев, прямо – заяц.
Веселый футболист потрепал Митьку по плечу.
– Ну, парнище, ставь свой гол перед тем вот забором. А я тебе покажу, как которые понимающие мяч лягают!
– Покажешь, дядя, в самделе? с живым интересом спросил беспризорник. Вот это так клево[27]27
Прекрасно.
[Закрыть]: я страсть как хочу выучиться, как следовает.
– Aгa, подтвердил другой с насмешкой. Он хотит классным кипером заделаться. Влезло энто ему в печенки – страх!
– Вишь ты? Ну, становись!.. А вы, ребята, обратился он к своим спутникам, посидите, пожалуйста, там в тени. Я тут пока футбольную заразу поглубже в их светло – невинные души запущу… Ну, так вот, мальцы, обратился он к мальчикам. Вы парни босоногие – и это хорошо. По крайности, бить носком не будете. А бить надо вот так – всем подъемом ступни. Так вот: этим боком – «кочерга» зовется. Так – прямой удар, а так вот с вывертом ноги – это у нас в Москве «шведка» прозывается. Ну, становись, ты, чемпион. Бью в правый – тот вот – угол.
Юноша сделал два шага вперед, легко и быстро ударил вытянутой ногой. Мяч точно метнулся в указанный угол «ворот». Но Митька, молниеносно распластавшись, выбил его кулаком. Боб и Тамара, сидевшие в тени деревьев, заапплодировали.
– Ай да Митька! Талантище! Ну, а теперь в тот угол!
Беспризорник опять отбил удар.
– Ишь ты? А ну ка еще!..
Но как москвич не бил, Митька ухитрялся встречать мяч кулаком. Правда «ворота» были небольшие и без перекладины, но все таки опытный футболист изумился.
– Вот так здорово! Да ты, брат, звездой футбольной скоро будешь. Подрости только нужно! И надо не бить, а ловить мячи!
Раскрасневшийся и радостный беспризорник удивился.
– Ловить? А на что он мне сдался?
– А потому, что если ты выбьешь мяч куда нибудь вперед, тут тебе какой нибудь форвард опять мигом по голу стеганет, да еще и в другой угол…
– Может и так, да мне бить много легче. Да и я ведь только начал!
