Текст книги "Рука адмирала"
Автор книги: Борис Солоневич
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Очередная встреча наших друзей была решающей. Николай и Ирма уже знали по намекам, сделанным Сережей по телефону, что тот получил в свои руки тайну матроса, пробывшую почти 20 лет на руке памятника адмиралу Корнилову. Теперь нужно было разобраться в этой тайне и решить, что делать дальше.
Встречу «заговорщиков» удалось устроить на стадионе пищевиков, где Ирма два раза в год производила врачебный осмотр спортсменов.
Пока она работала в своем кабинете, Николай и Сережа выбрали место на зеленой травке стадиона подальше от людей, разлеглись под последним осенним солнышком и молча ждали Ирму. Видно было, что студента била лихорадка нетерпения: он то вставал, то ложился опять, не находя спокойного места и все пытался сбегать, поторопить Ирму. Моряк был сдержанней, и только набежавшие на лоб морщины показывали его нервное напряжение.
Когда девушка освободилась и пришла к друзьям, Сережа подробно и обстоятельно рассказал свои приключения за последние дни.
– Патрон был хорошо закупорен, а сверху обмотан изоляционной лентой, описывал Сережа таинственный предмет, несколько месяцев бывший на сохранении у Шарика на шее. Внутри его была стеклянная пробирка и в ней небольшая записка.
– Ты сохранил ее? не отрывая напряженного взгляда от лица друга, спросил Николай.
– Как бы не так! Дураков в СССР по штату нету. Всех перестреляли… За нами такая слежка, что хранить такие бумажки – чистое самоубийство. Я уничтожил ее тут же и правильно сделал – уже мииут через 5 меня зацапали лапки ОГПУ.
– Но запомнил ее хорошо? Сережа насмешливо фыркнул.
– Что за еврейский вопрос? В память «так себе вбил, как… ну, как „Отче наш“».
– Как «Отче наш»? с сомнением переспросила Ирма. Не думаю я, чтобы ты «Отче наш» без запинки произнес. Ты когда в последний раз в церкви был?
Сережа удивился вопросу.
– В церкви? В последний раз? Да, вероятно, на свое крещение… А следующий раз буду на своей панихиде… Мне, советскому студенту, получающему стипендию – пойти в церковь – это сплошное самоубийство. Если из Института не вышибут, то со стипендии снимут уж во всяком случае… Но ты все таки зря придралась, Ирма. Ей же Богу, я «Отче наш» еще помню… Но не прерывай меня теперь. Дай вспомнить нашу тайну…
Сережа лег на спину, закрыл глаза, нахмурил лоб, видимо, собирая все силы своей памяти, и потом медленно и отчетливо произнес, как бы читая:
«Заклинаю Богом Живым того, кто найдет это письмо, исполнить последнюю волю Императора. Ожидая своей гибели от рук жидовской власти, он доверил мне свое завещание и реликвии Царствующего Дома и поручил передать все своему законному наследнику. Бог помог мне бежать, но не довелось мне застать в живых брата Императора, Великого Князя Михаила Александровича. Он тоже уже был расстрелян. Боясь, что при мне ценности эти могут погибнуть во время гражданской войны, я схоронил их. Пусть тот, кто в случае моей смерти узнает о местонахождении клада, потом отдаст все будущей России и расскажет, как верный русский матрос спас от сатанинских рук завещание и святые вещи замученного Императора.
Клад зарыл я под Москвой на Поклонной горе под дубом, где сидел Наполеон. На южной ветке дуба есть старое воронье гнездо. Для верности я его привязал проволокой. Если оттуда вниз спустить веревку – она укажет место, где все зарыто. Сверху там лежат камни. Под ними – черная шкатулка. Только там не клад, а ловушка. Не раскрывать! В ней для отвода глаз – пустяковые письма и гранаты… А еще на поларшина под этой шкатулкой – настоящий клад. Он в банке и завернут в кормовой флаг яхты „Штандарт“.
Да благословит Господь Бог того русского человека, который честно примет из моих рук тайну эту. Пусть будет проклят тот, кто захочет предать завещание Царя – Мученика. Аминь.
Деревенько. Дядька Наследника Цесаревича.
Севастополь, 2 июня 1919 года».
Долго молчали молодые люди после того, как замолк тихий и торжественный голос Сережи, словно почувствовали, что судьба столкнула их с необычайной задачей, тяжесть которой придавила их плечи. Юноша поглядел на озабоченные лица своих друзей и невесело усмехнулся.
– Что, братва, задумались? В голове аж гудит?.. Так вот и я. Прямо ошеломлен был. Целую ночь не спал после этой записки. А чтобы я, я не спал – для этого много нужно!..
– Да, мы словно в тупике сидим.
– Вот, вот и я так думаю, подхватил Сережа. Ну, узнали мы тайну. Ладно. Не маленькая она. Прямо, можно сказать – государственная… Ну, а дальше что? На что она нам сдалась? Мы свое дело сделали: разгадку отыскали. И даже почти бескровно это вышло – прямо чудеса в решете! Колька только вот лапу себе поломал, да мы парой арестов отделались. Ну, а что дальше?
Опять замолчали друзья, напряженно думая над поставленной перед ними погибшим матросом задачей. Ведь теперь не существовало ни России, ни Императора. Что было делать с попавшей им в руки тайной?
Ирма первая нарушила молчание.
– Пока, по моему, и предпринимать то ничего нельзя. Поскольку я знаю – никого из членов Императорской Семьи в живых не осталось: ведь расстреляли даже малых детей. Теперь царит Сталин и Чека. Передавать тайну практически некому. Надо только сохранить ее до того времени, когда Россия опять восстановится.
– А ты думаешь – это будет?
– Ну, конечно. Что же, история остановится на советской власти? Так всегда и будет: голод, террор, Чека, да Сталин? Ничего! Россия – страна молодая, сильная и живучая. Выкрутится и она. Вот тогда то мы Ей и передадим тайну.
– Будущему Императору? переспросил Сережа. Я хоть в политике не разбираюсь и как будто не монархист, но тоже думаю: если Россия почти тысячу лет с Царями жила – и неплохо жила – то, вероятно, опять туда же придет. Куда же ей деться?.. Это только наши комсомольцы треплются о «свирепости» царей… А как почитаешь
Толстого, да Чехова, да Тургенева – эх, и жили же ребята!.. Чорта наших батьков потянуло революции устраивать!.. Уж верно – с жиру бесились… Заварили кашу, а мы – расхлебывай… Ну, да не в этом дело. Ирма права – когда будет Русский Царь – мы ему и презентуем нашу тайну. А до тех пор некому…
Опять все замолчали, словно маленькие дети, растерявшиеся перед необычайно сложной задачей, поставленной им судьбой.
– А ты что ж молчишь, Николка?
Моряк лежал на траве вниз животом и сосредоточенно жевал какой то стебелек. Лицо его было угрюмым и озабоченным.
– Я то? переспросил он не сразу.
– Ну да, ты то. Согласен с нами? Моряк долго молчал.
– Нет ребята, наконец, ответил он. Дело не так просто…
Друзья знали Николая, его медлительный характер и обстоятельность его решений. Он был, по выражению Сережи, «тяжкодум» и напорист. Вот почему Ирма и Сережа с нетерпением и беспокойством смотрели на нахмуренное лицо моряка.
Николай, казалось, не замечал нетерпения своих друзей. Его зубы сжали стебелек травы, и на щеке изредка вздрагивал мускул.
– Ну, Ника, подтолкнула его, наконец, Ирма. Так что же по твоему?
– «По моему»? переспросил Николай. По моему – увы, ребята – тут дело значительно сложней. И «ничего не делать» нам попросту никак нельзя. Если, конечно, к просьбе погибшего Императора не отнестись по саботажному. – Так что же мы можем сделать? – Ты говоришь, что в СССР теперь нет членов Императорской Династии, кому нужно было бы обо всем этом передать?
– Конечно, нет.
Николай поднял голову и пристально посмотрел на свою невесту.
Ну… а… а за границей?
Ирма и Сережа переглянулись и поняли, что действительно вопрос не так прост, и отмахнуться от него «ничегонеделаньем» было невозможно.
– За границей? переспросил студент. Чорт их знает, может, и есть. Откуда нам это знать?
– То-то: «откуда нам знать»? А я вот, брат, случайно знаю. Мне среди командиров флота много приходится крутиться, а из них многие и за границей побывали недавно. Иногда с ними и выпивать приходилось. Я хоть непьющий, а выпить могу подходяще, и вообще парень компанейский.
Так вот один такой заграничный парень в сильном подпитии рассказал мне, что недавно в Германии свадьба была: германский крон-принц женился на русской Великой Княжне…
– Так ведь же в Германии фашист Гитлер управляет! При чем тут «крон-принц»?
– Это по твоей студенческой полит-грамоте все просто выходит, а в жизни, видно, иначе. В Италии и король есть и рядом с ним диктатор Муссолини существует… А в Германии сыновья Императора Вильгельма на общих основаниях стране служат… И по старому «принцами» зовутся… Там, брат все иначе, чем у нас, в Совдепии! Но не в этом дело. Если принцы и принцессы женятся, об этом в газетах пишут, значит, наши русские Великие Князья и Княжны существуют и теперь… И если уж выполнять волю Императора, как следует – так нужно туда, за границу, обо всем и сообщить.
Друзья опять замолчали. Спортивный азарт, которым раньше была окружена тайна матроса, теперь превращался в иное чувство – суровое чувство русского долга. Спортивное состязание с ГПУ, полное захватывающего интереса и приключений, теперь отходило на задний план. Воля последнего Императора теперь не упиралась в тупик невозможности что либо сделать. Информация моряка ставила перед молодежью новые и еще более опасные задачи. Сережа озабоченно потер лоб.
– М… да… промычал он. У… гм… Мне такие соображения, признаться, в голову не приходили… Ну, и перепутаница. Но все таки…
– Что «все таки»? глухо переспросил Николай.
– Все таки, надо же что то предпринять… Вот, чорт побери, ситуация!.. Терпеть я не могу ломать головы. Я – человек действия. Раз – и ваших нет!.. Так что ж тут делать?
– Тут есть, по моему, только одно решение, после нового молчания сказала Ирма. Передать или переслать все эти вещи и завещание Великой Княжне в Германию, мы, ясно, не можем. Тут такая слежка кругом, что рисковать такими вещами мы не имеем права. Да и как передать? Мы ведь словно на луне живем, отрезанными от всего мира. А вот сообщить Княжне, как просит Деревенько, и одновременно сохранить вещи до лучших русских времен – это мы и можем и обязаны.
– Да – «сообщить». А как? Ирма поглядела на моряка.
– Может быть, с военными кораблями, которые в заграничные порты ходят?
Николай покачал головой.
– За это я не возьмусь. Команды на такие корабли подбираются из партийцев и комсомольцев и с заложниками в СССР. Да и потом, спускают их на берег группами с политруками во главе, чтобы те буржуазной заразой не заразились. Нет, это никак не выйдет. Никто письма не возьмет.
Друзья опять помолчали.
– А может быть, несмело начала девушка. Может быть, как нибудь через иностранное посольство?
Николай одобрительно кивнул головой.
– Это легче. Правильно, Ирмочка. Это – идея…. Но дело то ведь не только в том, что передать, а главное о чем передать? Какое такое завещание? Какие такие реликвии? Надо же узнать, что именно Деревенько спрятал? Есть ли там что нибудь и сейчас? Ведь почти 20 лет прошло.
– Значит, нужно сперва посмотреть тайник?
– Без этого никак не обойтись, мрачно буркнул моряк. А при той слежке, которая крутится окола иас, ты понимаешь, Офсайд Иваныч, какой это риск?
Но Сережа, для которого действовать было куда легче, чем взвешивать и решать, упрямо тряхнул головой.
– Э, ладно! Чего там со своей совестью торговаться? Раз для России нужно – то какой может быть разговор? Севастопольцы в свое время свое дело делали, не вздыхая об опасностях. Риск, говоришь? А что у нас в Сесесере делается без риску? И кто не жульничает, чтобы кусок хлеба достать? Уж такая эпоха, чорт бы ее побрал!
– Но как все таки ВАП чуял, что тут дело серьезнее, чем только простое советское приключение, задумчиво сказала Ирма. Хорошо, что мы его сюда не впутали… И повезло же нам, действительно, на такую страшную тайну! Ты, Сережа, прав – пожалуй, лучше бы потом читать об этой эпохе, чем в ней жить…
– Еще бы! Ей Богу, не будь я сиротой, я тут же пошел бы к папе и маме и вчинил бы им иск за убытки: зачем они меня родили именно теперь, а не 50 лет позже или раньше?.. А подумать, как за границей живет молодежь – небось, у каждого дома всегда хоть кусок хлеба есть. А тут – часто вечером вернешься – и ничего пожрать нет… А там – жрут до сыта и ГПУ над ними не сидит… А мы – как это говорится:
«Попался на качели:
Качайся, чорт с тобой!»
Хотя впрочем, признаться, я люблю такую жизнь с риском и напряжением. Интересно подраться! Как здорово сказал Сельвинский[47]47
Знаменитый советский поэт, в последнее время впавший в немилость.
[Закрыть]:
«Я не знаю, зачем я родился,
Но раз уж родился – я должен вцепиться»!..
– Ох, Сереженька, с досадой прервал его моряк. Мало, видно, тебя в детстве били… Я бы тоже вчинил по этому поводу иск твоим родителям… Никак ты всерьез не можешь!
Румяное смеющееся лицо юноши сделалось виноватым.
– Ну, ну, ты не ругайся, Николка. Характер у меня такой… трепливый. Но ведь ты знаешь сам – когда доходит до настоящего дела – я всегда впереди…
– Вот тут то, брат, собака и зарыта. «Настоящего дела»! А какое оно такое «настоящее дело» в нашем положении?
Сережа беззаботно пожал плечами.
– И вечно ты, Колька, осерьезнишь, усложнишь дело. А оно просто, как самовар или там апельсин – выбирай, что хочешь.
Моряк молча скептически усмехнулся.
– Ну, конечно же, простое. Надо: первое – поглядеть, что там спрятано. Второе – дать знать об этом Великой Княжне или…
Внезапно юноша осекся. В его голове мелькнула смелая мысль.
Или… Я как нибудь сам проберусь в Германию и сообщу ей…
– И как это у тебя, Сережа, все легко выходит!
– Легко и есть, когда с улыбкой взяться за дело. Конечно, если мрачнеть, как Ннколка – никакая судьба не поможет… А так? Чего ж пугаться то? Наплевать! Ничего!
– А ГПУ тебе – шутка, что ли?
Ну и чорт с ним! Подумаешь – страх какой!.. Ты знаешь, Ирмочка, что самое худшее в жизни мужчины?
– А что? усмехнулась девушка. Несчастная любовь?
– Ну вот еще… Нет, самое наихудшее… Студент понизил голос до таинственного шопота. Самое худшее – это когда в обществе где то там пуговица, подлая, отскочит, и «невыразимые» начинают медленно, но неуклонно, сползать вниз!..
Все расхохотались. Сережа, сам сгибаясь от веселого смеха, тряхнул своим белокурым чубом. Теперь, когда опять наступила пора действовать, а не решать, прежнее веселое настроение вернулось к нему.
– Ничего, ребятня! Нам ли унывать? Если уж нужно поближе заглянуть в тайну нашего матросика – ну, и заглянем. Надо рискнуть: все равно ведь ГПУ от нас не отцепится. И как только первый хороший удобный денек – ну, и провернем все. Обходили зубы ГПУ до сих пор – обойдем и дальше.
– А не попадемся? сумрачно и тихо спросила Ирма.
– Ну, а если и попадемся, так что? Прежде всего, как вы, черти влюбленные, почти что муж и жена, а я – яко благ, яко наг, яко нет ни хрена – все это дело я на себя возьму. Ничего! В футболе ведь тоже риска полно. Так там из за мяча, а тут: «тайна погибшего Императора»… Звучит то как красиво!
– Вот чорт неунывающий!
– А чего унывать? Помнишь, как Маяковский сказанул:
«Лет до ста расти
Нам без старости.
Год от году расти
Нашей бодрости»…
Чего же дрефить? Тюрьмы? А разве такая уж большая разница между советской волей и тюрьмой? Конц-лагерь? Так, ей Богу, я не поверю, чтобы и там веселые ребята не выжили. Сибирь? Так разве там не русское солнышко и нет завалящего футбольного мяча? А если шлепнут – ну так что: Помнишь статистику: у нас в СССР в каждую минуту рождается 10, а умирает 4 человека. Ну, так в одну непрекрасную минуту умрет не 4, а 5 человек. Только и разницы… А зато мне когда нибудь поставят памятник:
«Русскому центр-форварду, зацепившемуся за зубы ГПУ»…
Он звонко хлопнул моряка по широкой спине, я все засмеялись.
– Вот забубённая головушка! с завистью сказал Николай. Ему все нипочем… Да я, кстати, все собирался тебя спросить: что ты сделал с патроном то тем?
– В уборную бросил.
– С запиской?
– Нет, брат, шалишь. А вдруг Гепея ее оттуда выудила бы? Чорт ведь ее знает. С нее станется в… дерьме рыться.
– Так ты ее порвал?
– Ну, опять ты свое тугоумие проявляешь. Никакой изобретательности в тебе нет. Я уничтожил ее так, что даже Ирма не отыщет.
– Почему «даже» Ирма?
– Потому что она учится животы взрезывать.
– Так ты ее, значит, съел?
Сережа торжествующе кивнул головой, и друзья расхохотались.
– Ничего, ребятня!
Над страной весенний ветер веет,
Всюду стало радостнее жить!
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить!
– «Смеяться» – это, конечно, верно. А вот насчет «любить» – как? лукаво спросила Ирма, и в ответ на этот вопрос Сережа шутливо толкнул ее на траву.
– И любить тоже… Тамарочка призналась, что и она меня тоже н-е-е-е-множечко любит!.. Понимаешь ты – Та-ма-роч-ка, огненная заноза моего любвеобильного сердца!.. Нежный цветочек моей распускающейся розовой любви. Симпатяга моей одинокой жизни. Черноокая мечта моих голодных ночей… Тамарочка – о та, которую я люблю даже больше футбольного мяча!..
34. Кто-кого?На этот раз народу в лодке было больше: кроме трех наших старых знакомцев, там были и Тамара и Митька и его неразлучный Шарик.
Последнему прогулка, казалось, нравилось больше всего. Он влез на нос, оперся передними лапами о борт лодки и с веселой яростью лаял на все: на мосты, под которыми они проезжали, на встречные лодки, на пропыхтевший рядом маленький пароходик. Порой Шарик оглядывался на своего хозяина, и тогда его желтый бублик бурно крутился в виде приветствия и выражения своего обожания.
Впрочем, весел был не один Шарик. Радостно смеялись и Николай с Ирмой, собиравшиеся скоро зажить настоящей «женатой жизнью». Веселы были Тамара с Сережей, словно нечаянно встречаясь взглядами и смущенно отворачиваясь. Радостен, наконец, был и Митька, впервые после долгих волчьих лет наслаждавшийся атмосферой дружеской сердечности. Его рыжие волосы, как и хвостик его четвероногого приятеля, трепались на свежем речном ветре.
– Вот бы когда, ребята, сосчитать, сколько у нас зубов? весело предложил Сережа.
– Почему это? усмехнулся гребший моряк.
– Да просто потому, что мы пастей своих ни на минуту не закрываем: ржем, так, что все данное от Господа Бога количество зубов видно. Посмотрите, Шарик то, Шарик как старается!.. Откуда, кстати, он, Митька, у тебя взялся?
– Шарик то? Он у меня уже года с три. Я его в Одессе с помойки выудил. Сунулся я как то раз в помойку – думал, что найду пожрать. А голод был подходящий, деваться было некуда. Ну, гляжу, а там что то пищит. Я рукой – щеночек. И как его не съели – ума не приложу.
– А ты сам то почему его потом не съел? спросил Сережа.
– Это я то Шарика то? обиделся Митька. Да он у меня вроде младшего братца… А тогда – что то меня за сердце взяло: был он такой же беспризорный и малый, как и я… Может, если бы так жалостно не пищал – каюк ему был бы: в те поры я все ел. Могу теперь целое сочинение написать, как кошек, собак, крыс, да ворон ловить на закуску. Эх, человек ведь не свинья – он все съест…
Друзья опять рассмеялись. Солнце сияло, все были молоды и о печальных темах никто не хотел ни думать, ни говорить. Смех – дар богов – не переставал звучать на лодке, быстро шедшей под мощными ударами весел Николая. Последний снял свою рубашку, и Сережа заметил, с каким вниманием и интересом смотрит Ирма на массивные мышцы своего «морячка».
– Что, Ирмочка, любуешься своей собственной машиной?
Девушка чуть смутилась.
– Да нет… Просто я думаю, как это верно сказано, что женское тело красиво в покое, а мужское – в движении, в борьбе…
– Ну вот – философию завела! А я думал, что ты просто мечтаешь, как бы такого бугая да на анатомический стол!
– Фи, Сережа! Как тебе не стыдно?
– Чего же? Николка – машина в одну лошадиную силу, что надо… На нем мускулы изучать – лучше натуры не нужно.
– Как будто нельзя изучать – не разрезая? Тамочка – воздействуй хоть ты на этого непутевого студента! Возьми его в оборот, а то он как неприкаянный живет. Он настоящей жизни еще и не видел и, вероятно, даже сыт ни разу не был.
– Нет был, категорически заявил студент.
– Ого, а когда?
– А когда мамочка своим молочком кормила… Все засмеялись.
– Ей Богу!.. Но с тех пор, правда, ни разу. Так – набить живот – это случалось, но чтобы сытым всерьез и надолго быть – что то не упомню. И ничего – все таки живой. Машина у меня живу-у-у-учая…
– Но даже если машина у вас, Сережа, хорошая – то все таки надо ее беречь, заботливо заметила Тамара. Тем более, что вы – спортсмен. Нужно перестать быть богемой и так зря растрачивать свое здоровье.
Но студент тут же шутливо высмеял ее заботливость.
– Тамочка… Ради Бога… Не заставляйте меня краснеть от избытка моей застенчивости… До сих пор обо мне только одна прекрасная дама заботилась, да и то – ГЕПЕЯ… Я привык, что жизнь мне щелчки дает, а не поцелуи.
– А теперь отвыкай, Сережа, лукаво сказала Ирма. Вовсе даже не нужно бурбоном быть. Благодари Бога, что женская душа, да еще такая, как Тамочки, о тебе заботится. Не стоишь ты этого, оболтус!
– Во, во… Я ведь сам говорю, что не стою! Нашлась тоже ценность, подумаешь?
Сережа поднял со дна лодки гитару и взял несколько мягких аккордов.
Умрешь – похоронят, как не жил на свете…
Уж больше не встанешь к веселью друзей.
Налей, налей, товарищ,
Заздравную чашу.
Бог знает, что с нами
Случится впереди…
Эх… По рюмочке, по махонькой,
Тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом…
По рюмочке, по махонькой,
Чем поят лошадей…
Несмотря на все ухарство и беззаботность, в голосе веселого студента проскользнули нотки грусти.
Тамара удивленно взглянула на Сережу и только вздохнула. Ирма бросила значительный взгляд на Николая и мягко усмехнулась.
– Знаешь что, Серж? Ты просто на просто – большой мальчик, неприкаянный и нелепый. Ты в женщинах даже, собственно, не любовь возбуждаешь, а материнское чувство: тебя, как щеночка, облизать хочется. Оберегать от жнзни!
Футболист притворно обиделся.
– Эй, товарищ доктор! Нельзя ли посимпатичнее сравнения выбирать? Легче на поворотах! А то этак и в воду загреметь можно.
– Нет, в самом деле, Сережа! Вот и Тамочка тебя немножко любит только за твою беспечность и беззаботность. Скорее жалеет, чем любит!
Сережа украдкой поглядел на девушку и весело усмехнулся.
– Это верно. Сказал же какой то умный парень: «женщины любят нас за наши недостатки». А у меня их мильон сто тысяч. Ну, а за что мы то женщин любим? Да за их уютность и ласковость. Но ежели женщины вздумали бы на мне насчет дисциплины тренироваться – я бы мигом взвыл бы и сбежал… Помнишь, как кто то сказал: «Что такое жена? Это – гвоздь в стуле. Она никогда не дает тебе спокойно сидеть»… Ха, ха, ха… Словом – долой женщин! Да здравствует футбольный мяч… Ничего!
«Гром победы раздавайся,
Серж Иванович держись»!..
В этот момент Николай извернулся и ударом весла окатил студента холодной водой. Он вскрикнул от неожиданности.
– Это тебе для охлаждения чувств. А то такие влюбленные разговоры завел, что весне впору. А теперь ведь сентябрь… Ну вас! Ты лучше скажи, Митя, как это ты в беспризорники попал. Я уже давно хотел тебя об этом спросить.
– В беспризорники? А очень даже это просто вышло. Я – «парикмахер».
Николай даже грести перестал, так был удивлен таким коротким объяснением.
– Как это «парикмахер»? Волосы резал, что ли? Митька в свою очередь с удивлением посмотрел на него.
– Тю… Какой же ты необразованный! А я думал – ты с понятием… Парикмахеры, это, браток, – никакая не специальность. Это так колхозников на деревне зовут, которые по ночам с ножницами на бывшее свое поле прутся, чтобы там колосков настричь, жрать что сварить. Ну, а их за это в конц-лагерь и пхают. Лет на десять… Так вот я из этих самых парикмахеров. Наше село под Воронежем было. Мы вот ночью раз с батькой и пошли на бывшее на свое на поле. А тут пионеры подследили… Не зря ведь про них поют:
Пионеры – лодыри,
Царя и Бога продали!..
Что ж им продать простого человека? Нас, рабов Божих, конечно, за зад и в конверт. Батьку куда то в лагерь законопатили, а меня подержали и выпустили.
– Чего ж ты не вернулся в деревню?
– А что я тама делать стал бы? Мамка старая уже была… Двое сестер малых… Что с ними за полгода сталось? Вряд ли кто и выжил…
Митя опустил голову. Все замолчали. И странное ощущение охватило всех – словно на небо нашла серая туча, и краски яркого мира вокруг них поблекли.
Но потом радость жизни опять вернулась – молодость брала свое. Опять все шутили и смеялись беззаботно и шумно, словно счастье не хотело уместиться внутри, и все время выплескивалось наружу, как брызги кипящей воды.
Сережа залихватски закрутил свой белокурый чуб, весело забренчал на гитаре и звонко запел:
Пока хмелем кудри вьются,
Будем девушек любить,
Пока денежки ведутся,
Будем весело мы жить…
Не очень музыкальный, но веселый и дружный хор подхватил песню. Никто из молодых людей не обратил внимания, что мимо них уже несколько раз пронеслась какая то моторка с важной дамой, рассматривавшей их в бинокль. Сзади их лодочки тащился, не отставая, грузовой пароходик, а по набережной вдоль реки полз закрытый грузовик. Если бы наши друзья могли заглянуть внутрь машины, они с удивлением увидали бы там скрытно направленный на них объектив большого телескопа и небольшую радио – станцию. Охота на людей шла во всю. Садовский крепко заплетал своими сетями компанию молодежи, звонко хохочущую на реке…
Когда лодка выплыла за город и стала приближаться к берегу, едва слышно затрещала радио – станция в грузовике. Несколько моторных лодок самого разнообразного типа потянулись вверх по реке. Зайдя за излучину, каждая из них быстро выгрузила людей со странным снаряжением – подзорной трубой, револьвером и круглым спинным ранцем. Люди эти немедленно рассыпались в кустах, окружив молодую компанию сетью слежки.
Из одной из лодок вынесли какой то странный аппарат, похожий на ряд параллельно установленных граммофонных труб. Этот аппарат был быстро установлен метрах в 100 от наших друзей и прикрыт рваной «рыбачьей» брезентовой палаткой. Трубы эти, словно чуткие уши, направились в сторону «дичи».
Между тем друзья весело возились на песке под еще горячим осенним солнышком и, казалось, не думали никуда двигаться. Митька мигом развел костер, девушки достали из сумок провизию и, забравшись в прибрежные кусты, компания расположилась настоящим бивуаком, словно намерена бы и пробыть здесь до ночи.
По прежнему весело и беззаботно раздавался смех, но чем ниже садилось солнце, тем чаще проскальзывали нотки нервности у Ирмы, Николая и Сережи. Тамаре изредка казалось, что в оживлении ее друзей было что то лихорадочное. Потом это внезапно прорвалось.
Когда солнце коснулось своим краем дальнего леса, Сережа пристально поглядел вдаль на холмы, окружавшие Москву, и, повернувшись к Николаю, просто сказал:
– Ну, брат, кажется, пора!
Моряк сжал зубы так, что на щеках его вздулись желваки. Лоб его прорезался глубокой складкой.
– Да, пора, ответил он так же коротко, и тяжело вздохнул. Лицо Ирмы тоже изменилось. Из возбужденно-веселого, оно сделалось напряженным и сосредоточенным, словно она должна была приступить к какой то серьезной и опасной операции. Чуткая Тамара заметила эту перемену и эти следы волнения.
– Что это вы, милые, с равновесия сбились? Неужели устали так быстро?
– Нет, не устали, медленно ответил Сережа, пристально глядя ей в лицо. Просто мне нужно будет на некоторое время покинуть вас – тут невдалеке… у меня… дело одно… маленькое есть. Так: пустячок…
– Так почему же это вас волнует?
– Разве видно?.. Нет, это так… А просто от вас уходить не хочется… ни на минуту…
– А может быть, словно выдавил из себя Николай. Может быть… отложим или… пойдем вместе? Боюсь я за тебя.
– Не надо, так же глухо и тихо ответил юноша. Так лучше, как мы раньше решили. Все равно, как ни крути – риска не избежишь. А жить под постоянным оком ГПУ и знать, что впереди все равно неизбежно что то нужно сделать – ну его к чорту! Лучше уж сразу, как головой в холодную воду… Да и дело не в цене, а в выполнении. Все равно когда нибудь рискнуть да придется… Ничего!.. Я знаю, дорогой мой, что у тебя на сердце. Но ведь, если мне не удастся – ты останешься и наш русский долг выполнишь. Не мучь себя теперь. Ничего!..
Моряк словно не заметил с какой дружеской лаской Сережа положил ему руки на плечи. Его мужественное лицо было почти искажено, словно от боли. Было очевидно, что какая то мучительная борьба идет в его душе. Потом он тряхнул головой.
– Вот, чорт… Никогда не думал я, что долг может быть таким тяжелым!
Тихий разговор друзей не был слышен. Потом Сережа заставил себя весело улыбнуться и резко повернулся к Мите.
– Пойдем, Митя, вместе. Ладно?
– А куда?
– А тебе разве не все равно? Митька осклабился.
«Не хотится ль вам пройтиться
Там, где мельница вертится?
Не хотится – как хотится.
Мы одни могем пройтиться»…
Катим, миляга, куда хошь! Я ведь с тобой, дядя Cepera, хоть на тот свет! (Ирма невольно вздрогнула). Все едино – хужее, чем на этом, верно, не будет… Пойдем. Эй, Шарик!
Собаченка, дремавшая под кустом, вспрыгнула и поглядела умными глазками на хозяина.
– Пойдем погулять с Сережей, Шарик? А?
Желтый хвостик радостно завилял.
– Ну, еще медленнее сказал Сережа, и протянул руку Ирме. Та крепко ее пожала, но потом, повинуясь непреодолимому женскому инстинкту прощания с мужчиной, идущим в бой, обняла его и крепко поцеловала в губы. Потом Николай с какой то неуклюжей торжественностью сдавил руку юноши своими мощными лапами и молча прижал друга к своей груди. Тамара с встревоженным удивлением смотрела на эту сцену.
– Чего это вы?
Ирма не сразу нашлась.
– А просто так… Нежность к Сережику нахлынула…
Тамара перевела свои внимательные глаза на Сережу. Он со смущенным лицом протягивал ей руку и улыбался. Что то неестественное показалось девушке в этой привычной улыбке, и она внезапно инстинктом любящей женщины почувствовала опасность. И когда в ответ на вспыхнувшую в ее глазах тревогу, лицо юноши чуть дрогнуло, она безотчетно протянула руки, обняла и крепко поцеловала своего «футболистика».
– Эва вы? Словно на войну идем, пошутил Митька. Нализаться никак не можете. Видать, вкуууусно!
Еще не успел он закончить своей шутки, как руки Ирмы обвились вокруг его шеи, и он вздрогнул от прикосновения нежных женских губ.
– Вот и тебе тоже! воскликнула Ирма, но в ее голосе словно что то надломилось. Моряк с дружеской лаской подхватил Митьку на руки и высоко поднял вверх.
– Вот тебе, насмешник! Думаешь – чемпионом сделался – так на тебя тут и управы нет? Потом он опустил паренька и тоже сердечно его поцеловал.
– Ишь ты? Меня в жисть столько не целовали, как тут за одну минуту! Теперя вы, Тамара, что ль? Чего уж обходить? Тут, я вижу, работа оптовая.
Все засмеялись, и Тамара в свою очередь обняла беспризорника.
– Ну, теперь, кажись, вся программа закончена. Шарик, фью!
