Текст книги "Московские картинки 1920-х - 1930-х г.г. (СИ)"

Автор книги: Борис Маркус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Беспризорные

Мой детский сад находился в самом центре Москвы, на Театральной площади, около Китайгородской стены в замечательном доме, который для одних был 2-м Домом Советов, а для старых москвичей – «Метрополем». Красивый дом. В нем сразу три кинозала кинотеатра, тоже называвшегося таким удивительным словом «Метрополь». Каждый день, кроме, конечно, воскресений, мы с мамой отправлялись по утрам в наш садик, а вечерами возвращались домой.

Неподалеку от трамвайной остановки на площади перед самым «Метрополем» стоят огромные черные котлы. В них варят асфальт – черную страшно дурно пахнущую массу, которую вываливают на дорогу, разравнивают, разглаживают катками на длинных ручках. Центральные площади и улицы Москвы меняют одежду. Вместо обычного булыжника, или серой брусчатки здесь появляются ровные-ровные мостовые. Здорово. Скорей бы от центра и к нам до Садового кольца дошли. Говорят, что через год-два и там будет асфальт. А пока черные котлы стоят только по центральным площадям, по центральным улицам.

Рано утром, еще до начала работы дорожников, из котлов вылезают страшные оборвыши. Мама их называет беспризорными. И другие тоже так зовут этих неопрятно одетых, отчаянно грязных ребятишек. На некоторых рубахи, или то, что раньше было рубахой, явно не с их плеча: страшно велики по размеру, рваные рукава свисают, закрывая почерневшие от грязи кисти рук.

Штаны тоже не лучше – порванные, грязные. В асфальтовые котлы они забираются на ночь, чтобы обогреться на неостывших остатках асфальта. Люди их сторонятся. Мало ли что: все они, верно, воришки и безобразники-хулиганы. Некоторые, правда, подают им что-нибудь из еды или немного денег.

Ребята эти ведут себя на улицах среди толп народа совершенно независимо. Шныряют туда-сюда, весело перекликаясь на каком-то только им самим понятном языке. Мама говорит, что это у них такой жаргон. И предупреждает, чтобы я старался держаться от них подальше. Мало ли что. Они же, наверное, заразные. И ведут себя отвратительно. Курят, такие маленькие, а курят. И ругаются по-нехорошему. И по карманам у зевак шарят. От милиционеров они разбегаются во все стороны. Поймать их невозможно. Они даже как бы издеваются над преследователями, ускользая буквально из-под носа.

– Мама, а откуда они взялись? И почему они живут на улицах, почему в котлах или подвалах ночуют? У них нет мам, нет дома? – спрашиваю я маму, которая опасливо оглядывает стоящих неподалеку беспризорников.

– Они приехали из других мест. У них нет дома, нет мам и пап, – отвечает моя мама, прижимая меня к себе, как будто оберегая от чего-то.

– А почему нет дома, нет мам? – задаю я новый вопрос.

– Голод там, Боря, голод. Родители, наверное умерли. Никого и ничего у них не осталось. Вот и приехали в Москву.

– А где это голод, в каком городе? – не унимаюсь я.

– Ой, не спрашивай, Боря, повсюду он, повсюду. Помирает народ, ребятишки остаются и бегут с тех мест.

– Значит, они были такие же, как все, хорошие были?

– Были, были. А теперь видишь какими стали. Воришками, хулиганами.

– А почему у нас нет голода?

– А мы Москва, Боря, в Москве всегда лучше, чем в других местах.

– Мама, а можно что-нибудь сделать, чтобы не было голода, чтобы не было беспризорников?

– Наверное, можно, только не просто все это, Боря, – тихо отвечает мама и тяжело вздыхает.

Стою в своей шубке, держу мамину руку и смотрю на стайку таких же мальчишек, или чуть постарше меня, и мне не то что страшно, мне любопытно становится. А кто-нибудь думает, как это сделать, чтобы во всем мире не было ни голода, ни беспризорных без мам, без пап.

А дома на мой новый вопрос мама сказала, что даже есть специальная комиссия, которая занимается такими бездомными ребятами. Называется она «Деткомиссия при ВЦИКе». И возглавляет ее сам Феликс Дзержинский, самый главный чекист. Ему сам Ленин поручил заняться такими ребятами. Я облегченно вздыхаю, ну уж если сам Дзержинский, то дело будет сделано. Дзержинский все может.

Китайские прачечные

В нашем доме на Кудринской площади в первом этаже размещалось много разных магазинов и мастерских. За углом со стороны Поварской размещалась прачечная. Казалось бы, что тут особенного. И теперь повсюду прачечные есть. Только теперь где-то работают большие фабрики-прачечные, а по городу разбросаны приемные пункты. А тогда у нас в доме была прачечная, где и принимали белье, чтобы его выстирать, выгладить и выдать на руки. Все в одном месте – и прием, и работа, и выдача. Из окон, выходящих в наш двор, всегда сквозь неплотно закрытые окна шел пар.

Работали в прачечной китайцы. Самые настоящие. Смуглые, скуластые, с раскосыми глазами. Только вот без кос и без круглых конусообразных шапок, как их рисуют на картинках. И очень веселые. Совсем не страшные. С нами, ребятишками, все время говорили, улыбаясь. У меня даже создалось впечатление, что они даже в печальные минуты тоже улыбаются. Просто у них свойство такое. Иногда они нам, ребятишкам, даже леденцы на длинных палочках давали. Красные, очень сладкие. Однако, мама запрещала мне брать их. А жаль. Другие ребята брали, а я завидовал.

Стирали и гладили китайцы превосходно. Мама говорила, что так она не может, как бы ни старалась. Помещение у них было очень чистое. Стены белыми изразцами, как печи голландские, покрыты. И все у них аккуратно было. Думаю, что иначе бы им и не доверяли бы свое белье хозяйки.

В городе я видел много таких китайских прачечных. А потом как-то вдруг они все исчезли. Пришлось возить грязное белье в стирку очень далеко в фабрику-прачечную, где примерно за ту же цену стирали значительно дольше и, к сожалению, хуже. Но ничего поделать было уже нельзя. Приходилось пользоваться фабрикой-прачечной, что поделаешь?

А куда все-таки исчезли наши китайцы?

Общественные уборные

На центральных бульварах, да и на некоторых площадях можно было встретить необычное сооружение. Большой металлический пустотелый цилиндр, поднятый на трубчатые ножки, примерно, на полметра от земли. Выкрашен он был в неприятно желто-зеленый цвет. С одной стороны был разрыв, который был заслонен дугообразной стенкой, тоже установленной на ножки. Внутри этого цилиндра помещались канализационные устройства. Все это произведение называлось «писсуаром», и поэтому вслух произносить мне это слово не нравилось, хотя оно, вроде бы даже французское. Я задумывался, зачем весь цилиндр поднят на ножки. Потом понял; надо было видеть со стороны, есть там люди, или нет. Это на всякий случай, чтоб чего-нибудь не случилось. Хулиганства какого-нибудь. Или еще чего.

Да и вентиляция более или менее обеспечивалась. И грязь легче убирать. Потом эти бульварные писсуары исчезли: на Садовом кольце вместе с бульварами, а в остальных местах заменялись новыми общественными уборными в первых или подвальных этажах домов, а то и просто под землей.

Вряд ли кто-нибудь из людей поколений, следующих за моим, помнят эти бульварные сооружения. Не сказал бы, что они красили город.

Водозаборные колонки

Подумать только, буквально в центре города до середины двадцатых годов, а пожалуй, и позже, сохранялись водозаборные колонки. Водопроводными сетями, входящими в дома и в квартиры, город еще не мог обеспечить население. Не говорю об окраинах. Там были не только колонки, но даже и простые колодцы, А вот центре, около Садового кольца, внутри Камер-Коллежского вала можно было увидеть на каком-нибудь углу у перекрестка необычную очередь. Стоят люди с ведрами, бидонами. У некоторых даже коромысла имеются, чтобы сразу два ведра понести. На углу стоит чугунная колонка. Простым поворотом рукоятки немного вниз можно получить струю воды. У крана имеется крючок, чтобы удержать ведро. Струя мощная, ведро наполняется быстро. Хотя встречались и немощные колонки, из которых струйка еле-еле тянулась.

И вот стоят люди по несколько раз в день, чтобы обеспечить семью водой. Стоят летом, стоят зимой, стоят весной и осенью. Стоят в мороз, стоят в жару. Даже под дождем стоят. Вода семье нужна. От этого не уйдешь.

От нашего дома на Кудринке такие улицы с колонками были совсем недалеко – на Пресне, к Шеленихе. Ближе всего была, пожалуй, улица Заморенова.

Тихая, утопающая в зелени, обстроенная особнячками и небольшими домиками с мезонинами, такая спокойная, мирная. Водопровод прямо тут на углах в колонках. Помню, особенно грустно было наблюдать это зимой, когда все вокруг обледенело, когда вокруг колонки огромные наледи, и идти с ведрами было даже опасно. Неровен час, поскользнется. И в весеннюю или осеннюю распутицу тоже не очень-то приятно ходить по воду. Но приходилось. А как же иначе!

Ассенизаторы

Там же в тихих улочках, прижатых к Камер-Коллежскому валу, в районах старой застройки о канализации даже не мечтали. Жизнь чисто деревенская: удобства во дворе. С выгребными ямами. Все, как полагается. Но и не только там, ближе к бывшим валам. Даже около Бульварного кольца, у Трубной площади, например, в переулках можно было встретить надворные уборные, Но отсюда их вытеснили быстрее.

А раз надворные, раз выгребные ямы, значит, кто-то и как-то должен все это убирать, вывозить. И вот ранним утром можно было встретить в этих переулочках и улочках полудохлую клячу, тянущую огромную бочку Из открытого люка наверху бочки торчит большая палка. На ее конце огромный черпак. Ведет клячу довольно затрапезного вида человек. Это ассенизатор, очень необходимый в этих местах человек. И все бы ничего. Только вот запах от бочки невыносимый. И приходится терпеть. Без ассенизатора в этих местах не обойтись.

Комментарии из конца 90-х годов XX-го века

«Ушедшие в небытие» – звучит несколько страшно. Значит, были, работали, радовались жизни, были полезны людям и вдруг их не стало. Но, если подумать, то ведь не люди конкретные физически исчезли, а лишь их профессии, занятия, их специальность. Так что это – плохо или хорошо? Отвечаю сразу – конечно же, хорошо. Очень хорошо. Исчезли, потому что оказались не просто ненужными, а замененными чем-то иным, более отвечающим и времени и уровню науки и техники. Более прогрессивным. XX век многое внес в развитие науки и техники. Извозчиков сменили автомашины, автобусы и троллейбусы. Усовершенствовались трамваи, появился метрополитен. Извозчики стали просто не нужны, Москва их просто вытеснила. Фонарщики оказались невостребованными, так как городское освещение перешло на централизованное электрическое. Старьевщиков, стекольщиков, точильщиков, чистильщиков сапог и китайские прачечные вытеснила общегородская служба бытового обслуживания и внедрение механизации во все эти процессы. Сменилась система отопления, и трубочисты оказались тоже не нужны. Лотошники и сейчас кое-где есть – мороженщицы в крупных универмагах, а изредка и на улицах, цветочницы в павильонах метро. Газетчики и книготорговцы также перекочевали в вестибюли метро и обзавелись большими лотками или киосками. Вышла на улицы и в подземные переходы мелкая розничная торговля, но это уже совсем иное качество. В основном, это мелкие торговые точки крупных торговых фирм. Новые общественные уборные в подвальных и первых этажах домов, под землей и в крупных торговых заведениях, конечно же, оказались лучше, чем писсуары по бульварам. Что касается шарманщиков, то их вытеснили и кинотеатры и телевидение, широко внедрившееся в жизнь москвичей. Пропала потребность в шарманщиках. Правда, появились музыканты и певцы в подземных переходах, в метро, но это несколько иное, отличное от бродячих музыкантов начала века. Те ходили по дворам, устраивали маленькие незамысловатые концерты и шли дальше.

Итак, в результате все эти перемены оказались лучше. Правда, кто-то посетует, что ремонтное обслуживание в различных РЭО, ДЭЗах и ЖЭКах поставлено очень плохо, что иногда просто недостает мастера, который бы пришел и быстро починил испорченный кран или поврежденную электропроводку. Но это уже издержки совсем иного плана. Я согласен с этим, а все-таки где-то внутри остается какое-то легкое сожаление, что больше никогда не увидишь и не услышишь шарманку, что что-то все же утрачено в нашей жизни с исчезновением прохожих мастеров.

Московские были

Большая кругосветка» («Букашка»)

Сегодня у нас большая «кругосветка»: я вместе с Женькой Васиным, приятелем из нашего класса, катаюсь на «Букашке» по Садовому кольцу. Конечно, прогуливаем школу. Но на что не пойдешь ради такого путешествия. Огромное удовольствие! Еще бы: мы ни от кого не зависим, мы прекрасно устроились, стоя на подножке с левой стороны трамвая, и в ус не дуем. Только бы милиционеру на глаза не попасться. Двери трамвая с этой стороны плотно закрыты. Вход и выход только с правой стороны. Все тут устроено как бы специально для нас.

А подножки достаточно широкие, ручки гладкие, надежные. Стою и любуюсь проносящимися мимо меня кварталами, домами. Многие я уже хорошо знаю. Особенно те, что ближе к Кудринке, где я живу. Только деревья там здорово мешают смотреть на дома другой стороны бульвара. А когда перед Крымским мостом и до самой Кудринки, если ехать против часовой стрелки, бульвары вообще отсутствуют, и Садовое кольцо превращается в широкие улицы с палисадниками или без них, то обзор получается прекрасный. Дома, правда, невысокие не то, что наш дом на Новинском бульваре, пятиэтажная громадина, стоящая в начале бульвара. Таких домов мало. Все больше трех и двухэтажные. Встречаются и интересные. С колоннами и даже со скульптурами. И вывески самые различные. Магазины, лавчонки, кинотеатры, рынки, мастерские, разные учреждения и даже иногда фабрики. Чего только нет в нашей Москве. В последнее время начали появляться и новые дома советского времени. Эти не менее пяти-шести этажей. А по архитектуре они очень отличаются от прежних. Фасады у них, в основном, скромные, без каких либо украшений. Новые времена, новые взгляды на архитектуру, на строительство.

Сразу за нашим Новинским бульваром начинается Смоленская площадь, за ней Сенная площадь. Обе они торговые. Тут расположен Смоленский рынок. Посередке площадей стоят крупные двухэтажные дома. И чисто торговые и смешанные, с магазинами в первых этажах, с жильем или учреждениями во вторых. А есть и дом только торговый. В нем внутреннее помещение двухсветное, большое. Тут торговля идет с длинных прилавков. Тут торгуют всякими продуктами, в основном, мясом, овощами, молочными продуктами. А снаружи, растекаясь по площадям и прилегающим переулкам, бушует и бурлит розничная торговля. Чего тут только нет. Продают с рук, продают с лотков, из киосков, Но, в основном с рук. Частная торговля. Всем, чем угодно торгуют.

Трамвай осторожно продвигается, раздвигая толпу. И, конечно, трезвонит отчаянно. Часто притормаживает, даже останавливается. Очень мешают толпы людей, снующих повсюду по делу и без дела. А трамваю приходится пробираться еле-еле. Вагоновожатый, наверное, нервничает. А нам на нашей площадке вроде спокойно. Стоим себе, за ручки держимся. На углу Арбата высится среди мелких домишек большой серый дом. Первый этаж его занят большим магазином, с огромными витринами, со входами с обеих сторон и с главным входом с угла. Дом этот построен совсем недавно и олицетворяет собой новое строительство, новую Москву, Москву будущего. Магазин тут большой, помещения светлые, просторные.

Одно время тут был «ТОРГСИН», что означает «магазин, торгующий с иностранцами», как можно было бы перевести на понятный язык это странное название. Хотя такое толкование кажется неверным. Ни с каким иностранцами тут не торгуют. Покупатели все русские, москвичи и, возможно, приезжие. В магазине полно всякого товара. Такого, какой, пожалуй, просто и не снился. Все тут было. Разве что птичьего молока не было. Но продажа велась не на наши родные советские рубли, а на золото, серебро и всякие драгоценности. В кассах тщательно оценивали, взвешивали сдаваемые ценности и выдавали взамен так называемые «боны», нечто вроде денежных знаков или их заменителей. Этими бонами можно было расплатиться за покупки. Мама говорила: «Вот таким способом у населения вытягивают сохранившиеся со старых времен ценности». Наверное, она права: просто так сдавать серебро и золото вряд ли заставишь, а за продукты, за невиданные тысячу лет товары, как-то еще можно было собрать с населения все, что угодно. Мама тоже отнесла как-то в «Торгсин» то ли кольцо, то ли какую-то драгоценность. У нее не водилось многого. Что-то на боны купила. Вот пир-то был! Но сделала она это не ради каких-нибудь вкусностей, а из-за чего-то очень нужного, дефицитного, связанного с необходимостью какого-то лечения. Иначе ничего сделать было нельзя. Только в «Торгсине». А уж вкусности приобрела попутно. Жаль, но у нее не было возможности пойти туда во второй или третий раз. Ценностей не было.

Дальше по Смоленскому бульвару среди обычной и ничем не примечательной застройки попадались и довольно интересные красивые особняки. Например, на углу Глазовского за невысокой узорчатой оградой стоит славный особняк. Выкрашен он в зеленый цвет. Колонны портика, карниз, тяги и наличники белые. Обычно я встречал такие дома, выкрашенными в желтый цвет с белыми деталями. А тут вдруг зеленый. Необычно и красиво. Рядом с ним расположена усадьба, в глубине которой стоит очень красивый дом с колоннами и с пристроенной к его заднему фасаду домовой церковью. К сожалению, этот дом можно увидеть только в небольших промежутках между позднейшими постройками, загораживающими главный дом усадьбы.

На углу Смоленского бульвара и Пречистенки стоит большой доходный дом. Тут в одной из квартир верхнего этажа живет семья моего дяди Володи, брата отца. У них большая квартира с хорошей обстановкой. Дядя работает редактором в только что созданной редакции «Большой советской энциклопедии». Кроме того, он хороший музыкант. Когда мы бываем у них в гостях, то дядя Володя садится за рояль и долго самозабвенно играет. Шопена, Чайковского, Бетховена. Я люблю его слушать. Но бываем мы тут нечасто. Не знаю уж почему. Тетя Валя, та самая, которая меня крестила в младенчестве, выглядит очень важной дамой, и мне это не нравится. С дядей чувствую себя просто, а вот с крестной своей, с тетей, как-то не получается. Она смотрит всегда как-то свысока, будто бы снисходит до нас, конечно же, бедных родственников. У дяди Володи два сына Алик и Юрик, близнецы, моложе меня на год. Я их практически различить не могу, как ни стараюсь. Они и одеты всегда совершенно одинаково, как же тут различишь. Слышал, что они этим широко пользуются в школе. Один отвечает на одном уроке за двоих, другой на другом тоже за двоих. Сходило с рук. Учителя их тоже не различали. Везет же людям!

Но продолжим наше путешествие дальше. На углу Зубовской улицы и Зубовского бульвара, как раз наискосок от дядиного дома, построено совсем недавно высокое здание довольно странного вида. Плоское, серое, оно имеет длинные вертикальные щели-окна по всему фасаду. Такие окна очень необычны для домов в Москве. Горизонтальные ленты сплошных окон как-то все-таки ближе к обычным, привычным домам. А тут вертикали. Говорят, что это здание междугородней телефонной станции, и там необходим именно такой вид освещения. Одновременно по Москве в разных местах в это время строились одинаковые здания АТС или автоматических телефонных станций. Например, на Арбате, на Большой Ордынке. Вот и этот дом на Зубовской относится тоже к телефонным станциям, но совсем не похож на те.

По середине Зубовского бульвара справа, если ехать к Москве-реке, стоит очень красивый одноэтажный особнячок с многоколонным портиком. Слышал, что раньше, до революции тут было какое-то дворцовое ведомство. Что сейчас, не знаю. Такие домики, как драгоценные камни на кольцах с гладкой простой оправой, так и сверкают среди обыкновенной и ничем не примечательной соседней застройки. И, думаю, что это даже хорошо, что они только изредка сверкают среди простых домов. Представляю себе, как бы ужасно было, если все без исключения дома были бы шедеврами. Наверное, было бы очень скучно и бедно от такого однообразного соседствующего богатства.

В конце Зубовского бульвара на углу Остоженки стоит интересная группа зданий. Тут рядом стоят три дома, составляющие эту группу. Один дом главный среди них и стоит вдоль улицы. Два по бокам выходят на бульвар своими узкими боковыми фасадами, причем один из них обращен в сторону Остоженки. В главном доме три большие двери-ворота. Над ними большие полукруглые окна с красивыми рамами. По бокам прорезаны длинные окна. По карнизу размещены барельефные украшения на военную тематику – щиты, мечи, копья. Сразу видно, что это не жилые здания. Но о том, что это склады, догадаться трудно. Очень уж красивые здания для такого обыкновенного назначения. И все-таки это склады. С военным названием «Провиантские». Наверное, тут были военные продовольственные склады. А кто-то говорил, что тут вовсе не склады, а гаражи. Не знаю, врать не буду. Возможно, склады были раньше, а теперь могут быть и гаражи. Огромные двери тут все время закрыты, и я просто не мог заглянуть вовнутрь. Хотя очень хотел.

Но самое интересное то, что, казалось бы, стоят обычные склады (чего уж проще выдумаешь?), но сделаны они, как самые высокие произведения архитектуры. Очень красивые и спокойные, очень торжественные.

Если бы все заводские и складские здания делали так же красиво, то город был бы совсем другим. За складами на другой стороне Остоженки стоит большой дом. Не простой. Тут был раньше лицей цесаревича Николая, как мне однажды сказал дядя Володя. Лицей, значит, то же, что и в Детском селе под Ленинградом, где учился сам Пушкин. Только тогда село называлось не Детским, а Царским. В отличие от того, этот лицей не имеет при себе большого парка, есть только большой озелененный двор за большим забором. И все. А жаль.

Квартал лицея, в котором сейчас находится какой-то институт, выходит на Пречистенскую набережную, которую совсем недавно, в 1924 году, назвали Кропоткинской. Я это знаю потому, что смерть П. А. Кропоткина переживалась в нашей семье особенно. Я с большим интересом прочитал книгу «Князь-бунтовщик». О скольких замечательных людях я тогда узнал. О народовольцах, революционерах.

Вслед за этой книгой стал с особым интересом читать разные исторические и наши и иностранные книги. Вроде «Овода», «Пугачевщины», «Степана Разина» и многие другие. Но Кропоткин просто поразил меня: крупный ученый, географ, великий путешественник с головой ушел в революцию. И не просто влился в ряды «бунтовщиков», а со временем возглавил целое направление, зародившееся еще за границей. Он продолжил дело Прудона, Бакунина, Реклю, других. Учение его не было обычным анархизмом, который почему-то по недоразумению связывают только с именем бандита батьки Махно времен гражданской войны, оно было, может быть, немного наивным и идеалистическим, но оно было искренним и привлекало к себе многих. Потому что проповедовало всеобщее равенство без какого либо принуждения в виде государственной машины. Конечно, тут много было нереального, любой слом государства не мог произойти внезапно. Но сама мысль о полной личной и общественной свободе увлекала. Были в этом учении и разные направления – «анархо-синдикализм», «анархо-коммунизм». Наш папа был горячим и искренним поклонником и последователем Кропоткина. После разрыва с эсерами, к которым он примыкал в студенческие годы, в период ссылки он проникся учением Кропоткина и объявил себя его сторонником. Когда Кропоткин умер, папа входил в комиссию по организации его похорон. Понятно, смерть этого выдающегося ученого и революционера потрясла его и не прошла незамеченной в нашей семье. Похоронен Кропоткин был на Новодевичьем кладбище недалеко от могилы моего дедушки, куда мы все ходили. И всегда на обратном пути останавливались у темно-серой надгробной плиты могилы Кропоткина.

Ленин ценил Кропоткина. И, наверное, поэтому его именем были названы и улица, и переулок, и набережная, носящие до этого название Пречистенских.

Часть лицейского квартала огорожена высоким забором. Тут будут строить наземный вестибюль станции метрополитена «Парк культуры», а сейчас там высится башня шахты. Сам тоннель, как я слышал, будут строить открытым способом прямо на улице Остоженка. Ее уже перегородили забором, готовятся, видно, к началу работ.

Кропоткинская набережная имеет невысокие земляные берега. Уже сейчас начинаются подготовительные работы по сооружению новых набережных. К введению в строй строящегося канала Волга-Москва набережные должны одеться в гранит. Но это произойдет только к 1937 году, когда в Москву-реку польются волжские воды. К этому времени должен быть сооружен новый Крымский мост чуть в стороне от существующего, по которому сейчас медленно проходит наша «Букашка».

Старый мост необычен. Он весь, как одна ферма сложного, словно кружевного, переплетения металлических стержней. Он как прозрачный решетчатый тоннель. Въезд и выезд у него были оформлены тоже особенно, как триумфальные ворота. Одним словом, интересный мост. Наверное, в свое время, когда он только появился, он был чудом инженерной мысли, как башня Шухова. А сейчас он уже стал тесным для все увеличивающихся потоков транспорта. Стал не удовлетворять их.

На Садовом кольце это особенно чувствуется. В узком горлышке Крымского моста движение очень затруднено. Одновременно через мост может пройти только в одну или в другую сторону трамвай по единственной колее, и по бокам еще по ряду машин или телег. И это все. Худо.

За Крымским мостом до 1928 года была размещена Первая Всероссийская сельскохозяйственная и кустарно-промышленная выставка. Ее создали на огромном пустыре и свалках, превратив в очень благоустроенный и ухоженный кусок города. Вот, где всем интересно побывать! После ее закрытия и создания на ее месте первого в Москве Парка культуры и отдыха, многое из построек Выставки сохранилось и вошло в застройку парка.

По Крымскому валу мы поднимаемся к Калужской площади. Она совсем небольшая. С одной стороны закругленная, с другой на нее выходит угол, образованный вливающимися в площадь улицами Большой Якиманкой и Житной. В этом углу, чуть в глубине квартала стоит возвышающаяся над всеми окружающими невысокими домами большая церковь Казанской Божьей матери с огромным яйцеобразным куполом. Только теперь это вовсе никакая не церковь, а кинотеатр «Авангард».

Под куполом храма укреплена огромная вывеска кинотеатра, видная издалека и привлекающая внимание. Но зрительный зал в приспособленном под него помещением храма все-таки не очень удобный, неуютный. И вообще при посещении этого кинотеатра не создается впечатления, что ты идешь смотреть фильмы. Все-таки остается ощущение церковного здания со всеми его особенностями.

Тут между Калужской и Серпуховской площадями трамваи ходят почти параллельно – и по Житной, но это те, что заворачивают на Калужскую улицу. И по Коровьему валу, по которому наш трамвай выскакивает на Серпуховскую площадь. Квартальчик между ними узкий.

К Серпуховской площади из центра через Замоскворечье сходятся сразу три улицы – Большая Полянка, Большая Ордынка и Пятницкая, а на юг отходят две – Большая Серпуховская и бывшая Малая Серпуховская, а теперь Люсиновская. На площади недавно построен большой современный универмаг, сверкающий сплошным остеклением. С этой очень сложной для движения транспорта площади наш трамвай выскакивает на улицу с очень смешным названием – Зацепский вал. Южнее рядом с ним проходит улица с еще более чудным названием – Зацепа. Звучит это так, будто бы тут в давние времена кого-то за что-то зацепляли. На самом же деле тут на границе города были какие-то цепи ограждения, чтобы не пропускать в город без проверки или уплаты пошлины. Недаром рядом находится улица с названием Мытная. Мыто – это дань, плата за провоз в город товара. Но все равно название Зацепа смешное, хоть и историческое.

Около Павелецкого вокзала очень тесно. Сам вокзал спрятался где-то за Зацепским рынком, а люди толкутся не только на рынке, но и на самой улице. А все это место тоже зовется в народе «Зацепа». Между Обводным каналом и Москвой-рекой на южной стороне стоит большая фабрика-прачечная. Сюда я вожу белье для стирки. Место очень знакомое.

Через реку перекинут очень длинный мост. Краснохолмский. Длиннее, чем Крымский. А за ним подъем на Таганскую гору. Очень запутан переезд через Таганские площади. Сначала, после узкой Народной улицы, мы выскакиваем на Нижнюю Таганскую площадь, а потом вынуждены объезжать широкое старинное двухэтажное торговое здание со множеством магазинов и лавочек, чтобы попасть на Верхнюю Таганскую площадь. Напротив торговых рядов яркие афиши кричат, что здесь кинотеатр «Таганский». И огромное количество вывесок, больших и малых. Все дома от этого просто пестрые какие-то, и я не сказал бы, что красивые. Больше всего бросаются глаза облезлые стены домов, мутные, дано не мытые окна. Какая-то запущенность, несмотря на оживленность движения и толпы народа.

На углу Верхней Радищевской улицы и Земляного вала стоит небольшое здание драматического театра. А напротив него высится большая красная с белыми наличниками пятикупольная церковь. Церковь-то красивая, а названа очень странно – Николы на Болвановке. Это оттого, что раньше Верхняя Радищевская называлась Болвановкой. Почему, не знаю. Наверное, обидно жить на улице с таким названием. По довольно крутой улице, которая называется Земляной вал, спускаемся к Яузе. Река эта узкая и мелкая. Даже какие-то сваи или столбы торчат то тут, то там. Вода грязная, мутная, берега земляные с невысокими деревянными перилами. И это в центре города. Грустно смотреть.

А за Яузой справа сразу же начинается большой парк. С целым дворцом, павильонами, беседками. Почему-то место это называется «Высокие горы». А гор-то и нет. Просто довольно крутой берег, на который наш трамвай еле-еле взбирается, подъезжая к Курскому вокзалу.

Этот вокзал тоже скрывается за кварталом с невысокими домами-лавчонками. Очень это неудобно для отъезжающих из Москвы пассажиров. Далеко идти до вокзала. А ведь тут сразу два направления – на Нижний Новгород, а через него на Урал и дальше, и на Курск к югу – на Кавказ, в Крым. Проходы к вокзалу забиты всякими торговцами и просто снующими туда и сюда людьми. Полно извозчиков, подвод, тележек, тачек. Идет торговля всем, чем угодно, прямо с рук. Есть, правда, несколько киосков, но этого явно недостаточно. А людям надо побыстрее.

Сам вокзал невысокий, тесноватый. Наверное, когда строился, движения поездов было меньше, пассажиров тоже меньше, вот он и был такой небольшой. Если бы не теснотища в нем и вокруг него, то был бы вполне приличным.