Текст книги "Московские картинки 1920-х - 1930-х г.г. (СИ)"

Автор книги: Борис Маркус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Баррикадная улица

Баррикадная улица была короткой. Она соединяла Кудринскую площадь с улицами Красная Пресня и Большой Грузинской, спускаясь к ним по довольно покатому спуску. Левая сторона улицы заканчивалась церковью Покрова в Кудрине и скрывающимися за ней небольшими домами, подводящими к углу Большой Конюшковской улицы и Красной Пресни. По правой стороне за оградой Вдовьего дома располагался участок, занятый 11-ым отделением милиции и пожарной частью. Тут все было как полагается. И пожарная каланча, и выросшая позднее тренировочная башня, и огромные ворота в нижнем этаже казармы – гараже пожарных машин. За этим участком шли довольно скромные невысокие дома, а в конце улицы на углу Большой Грузинской стоял высокий доходный дом. Его строил тот самый архитектор, который построил первый в Москве небоскреб – десятиэтажное здание на Гнездниковском переулке. Фамилия архитектора была очень занятная и поэтому очень запоминающаяся – Нирнзее.

Напротив этого дома, по другую сторону Большой Грузинской раскинулась территория старого Зоопарка. Ворота были на самом углу. В начале тридцатых годов ограда была обновлена. Около ворот появились скульптурные украшения – высеченные в камне силуэты различных зверей. Говорили, что это было сделано по рисункам самого Ватагина, известного художника-анималиста, чьими иллюстрациями в «Маугли» Редьярда Киплинга я всегда любовался. Даже старался подражать.

Надо сказать, что старый зоопарк мне не очень нравился, хотя ходил туда я очень часто. Мама как-то приобрела для меня абонемент на целое лето, и я почти ежедневно ходил рисовать разных животных. Особенно запомнились жирафы, олени, антилопы, лоси, зебры, зубры. Их рисовать было легче, так как они стояли неподвижно. Только изредка переминались с ноги на ногу или поворачивали голову. А вот тигров или пантер было просто трудно рисовать. Они непрерывно ходили вдоль решеток своих клеток взад и вперед. И очень быстро. Сосредоточиться было почти невозможно. Так же невозможно было рисовать мелких птиц. Они постоянно летали, оглашая воздух пронзительными криками или щебетанием. Бегемот вообще все время лежал, погруженный в воду небольшого бассейна, а слон все время раскачивался вправо и влево, размахивая хоботом. Непрерывно, как маятник. Его все-таки я умудрялся схватывать. Мартышек и обезьян тоже.

Но не нравился мне этот зоопарк из-за того, что с самого начала, от входа, он встречал посетителя рядом небольших по размеру темных и мрачных клеток, в которых звери выглядели, как пленники. По сути это так и было. Но такие маленькие клетки! Как не очень большие ящики с решетчатой передней стенкой. Так неприятно заглядывать во внутрь, пытаясь увидеть хоть что-нибудь. Ничего, кроме какой-то кучки шерсти. Даже морды не высовывали пленники. Только по надписям на клетке можно было узнать, кто же там находится. Так встречал зоопарк своих посетителей. А ведь зоопарк, как и театр, начинается от вешалки. Как встречаешь, так к тебе и относятся. Возникало какое-то сосущее чувство неприязни, недовольства. А тут еще и запах отвратительный.

Когда создали новую часть зоопарка, то стало как-то лучше. Хоть и не на воле, но все-таки в просторных вольерах. И света больше и воздуха. И удивительными кажутся искусственные горы, на которых размещены участки для разных зверей. В самой горе пещеры, где звери ночуют, отдыхают. Перед пещерами просторные площадки со спуском ко рву, в котором всегда есть вода. Ров сравнительно глубокий. Он является естественной границей, отделяющей зверей от зрителей. Около невысоких парапетов всегда масса народа. Всем интересно посмотреть на свободно гуляющих по участкам свирепых зверей. Тут и тигры, и львы, и леопарды, и белые медведи. А олени бродят по просторным лужайкам. Эти просто на свободе. Зубры, яки и антилопы отгорожены высокими сетками от зрителей. Но площадки и у них большие, просторные.

На другой стороне улицы Красная Пресня, к которой подходила наша Баррикадная, размещались Краснопресненские бани. Это дом был посещаем нами постоянно. И зимой и летом около его дверей выстраивались длинные очереди с березовыми вениками, с тазиками, с узелками. Одна очередь мужская, другая женская. Так как входы расположены рядом, то очереди двигаются одна навстречу другой. Медленно, но все-таки двигаются.

За банями, вдоль Большой Конюшковской улицы располагался большой пруд, который зимой превращался в каток «1-е Мая». Дальше за ним был другой каток. И тоже на пруду речки Пресненки. Это каток союза печатников «Искра». Мы бегали на оба эти катка и на Патриаршие пруды, что около Малой Бронной улицы. Но на эти чаще. Все-таки ближе к дому. Стоит только спуститься по Кудринскому переулку к ним.

На Баррикадной улице перед банями среди невысоких домиков размещался кинотеатр «Баррикады». Пока не было Первого кинотеатра, мы бегали в этот. Хотя, помню, что в зависимости от картин, нами осваивались и «Художественный» у Арбатских ворот, и «Унион» у Никитских, и «Колосс» в здании Консерватории, и «Арс», «Карнавал» и «Прага» на Арбате, и «Ша Нуар», «Великий немой» на Страстной площади, «Зеркальный» и «Горн» у Триумфальных ворот и даже «Чары» у Тишинского рынка. Абсолютно все кинотеатры округи были в поле нашего зрения. Где идет что-нибудь поинтереснее, туда мы и бегали. Проникали, как могли. Где на сэкономленный пятачок или пятиалтынник, а где и «на протырочку».

Главным зданием на Баррикадной улице, кроме Вдовьего дома, надо, конечно, считать церковь Покрова в Кудрине с великолепной колокольней. После их уничтожения место долгое время пустовало.

Дома Баррикадной улицы не были особо привлекательными. Обычные, даже какие-то невзрачные, немного облезлые, неотремонтированные. Среди двух-трехэтажных стоял на этой стороне одинокий мрачный с виду семиэтажный доходный дом. Он почему-то пользовался дурной славой в округе. То ли там одно время была какая-то коммуна из бывших правонарушителей, то ли еще что. А до самого угла Кудринской площади шли только двухэтажные. Тут были ремонтные мастерские и парикмахерская, в которую я постоянно ходил стричься. А в угловом доме была аптека. Вот куда мы часто бегали. Не только за лекарствами, а из-за того, что только здесь, в единственном месте на площади, был телефон-автомат. Он висел на стене около тамбура внутри помещения. Телефонные аппараты были совсем не такие, как теперешние, еще не было в ходу автоматических линий, не было аппаратов с дисками или кнопками, на станциях работали девушки-телефонистки, которых все почему-то называли «барышнями», хотя это слово совсем не было у нас в ходу. Так, эта барышня вручную соединяла с нужным абонентом только тогда, когда после ее требования «Опустите монету!» в специальную щелочку ящичка опускалась эта самая монета, достоинством в 2 копейки. Позднее цена повысилась и опускать надо было уже гривенник – 10 копеек. А потом перешли на пятиалтынник, то есть на 15 копеек. Только после этого барышня отвечала «Соединяю», и разговор начинался.

Но это еще не самое интересное. Мне очень смешно было смотреть на пухлую справочную телефонную книгу, висящую на толстой цепи около аппарата. На цепи, значит, чтобы не украли. Но, видимо, все-таки крали, так как на самой книжке на полях почти всех страниц большими буквами было отштемпелевано «УКРАДЕНО В АВТОМАТЕ». Это было прелестно! Мне очень нравилось. У вора дома все увидят эти надписи. Ну, и что? Укорять его будут, чтобы ему стыдно было? Какие глупости!

Итак, мы обошли улицы и переулки непосредственно примыкающие к Кудринской площади. Теперь нам нужно ближе познакомиться с самым выдающимся домом на этой площади – домом, в котором я жил.

Дом, в котором я жил

В первых этажах нашего дома, выходящих на площадь, и частично на боковых сторонах размещались магазины и мастерские. На углу большая «Булочная-кондитерская», рядом магазин, торгующий всякой парфюмерией. Он очень странно назывался «ТЭЖЭ». Что это значит, никто из окружающих меня не знал. Кто-то говорил, что значит «Жиртрест». Возможно. Но тогда было бы «ЖЭТЭ», или ЖИРТР», или вообще как-то иначе. Позднее тут разместили магазин «ТРИКОТАЖ. ГАЛАНТЕРЕЯ». За «ТЭЖЭ» идет магазин «МОЛОКО». Потом «ПАРИКМАХЕРСКАЯ». Ну, это понятно. Дальше мастерская, которая часто меняла свое направление: то часы, то какие-то приборы. Раньше тут размещалась какая-то лечебница, но она давно отсюда ушла. Только по некоторым оставшимся на стене буквам можно было угадать, что она тут была. Дальше на самом углу «РЫБА». А уже за углом «КИТАЙСКАЯ ПРАЧЕЧНАЯ». С другой стороны дома, уже с нашей, где подъезд в нашу квартиру, рядом с ним за большими витринными окнами размещалась часовая мастерская, но потом она исчезла, и ее заняли под квартиру.

Я уже говорил, что наш дом стоял в самом торце Новинского бульвара. Представлял он собой как бы большой прямоугольник в плане. Разделялся этот прямоугольник на две неравные части и сверху выглядел, наверное, как восьмерка со спрямленными углами. Получалось, что в доме было два двора, причем большой двор имел выход на улицу, а малый квадратный, прилегающий к площади, был соединен с большим двором такой же аркой. Кроме того, из него был узкий коридор, соединяющий двор с площадью, и им могли пользоваться жильцы. Въехать же во двор можно было только с проезда Новинского бульвара. Сначала в большой, а уж через него в малый.

Так как наш дом был типичным доходным, каких много появилось перед самой революцией, то хотелось бы рассказать о нем поподробнее. Характер квартир отражал и социальное расслоение общества.

Малый двор окружали квартиры побогаче. Они были ближе к площади, и это, наверное, повлияло на их характер. Так же более богатыми были квартиры с противоположного торца дома, выходящего на бульвар. В их подъездах имелись лифты. Лестницы были светлые, удобные. Квартиры были многокомнатные – пяти-шестикомнатные. В каждой квартире были большие кухни, с прилегающими к ним комнатами для прислуги и выходами на черную лестницу, ведущую во двор. Эти лестницы были крутыми и имели металлические простые перила. Как и парадные лестницы, черные имели окна. Из передней комнаты квартир можно было попасть в кабинет. Тут же при передней имелась уборная для гостей. А для семьи были прилегающие к спальным комнатам ванные комнаты и отдельные уборные.

В квартирах бульварного торца все это тоже имелось. Но кроме того, во дворе все «черные» выходы из каждой квартиры выше первого этажа объединялись общей открытой галереей, из которой по черным лестницам можно было выйти во двор. В таких квартирах жили некоторые наши соученики. Ирины одноклассники Севка Волков и Яша Токарев. В другом подъезде из нашего класса Лиля Муралевич и ученик на класс ниже Борис Гольдман. Так все они все-таки хоть и жили в таких больших квартирах, но не в изолированных, как это было задумано проектом, а в коммунальных, как это стало распространяться повсюду. Бывая у них, я старался представить себе, как могла проживать в таких богатых квартирах богатая семья. Очень редко, в порядке исключения, у каких либо особо отличившихся людей, вроде крупных ученых, можно было встретить проживание в такой квартире одной семьей.

Основная же часть нашего дома имела квартиры, выходящие на боковые проезды, соединяющие площадь с бульваром. Были они попроще, а значит, и подешевле. Дом-то был доходным. Владельцу приходилось учитывать, какие квартиры лучше, чтобы брать за них побольше, а какие с определенными меньшими удобствами и имеющими такие прелести, как узкие шумные проезды, трамваи под окнами. Понимая это, владелец и заказывал сделать такие квартиры попроще. Скажу сразу: наши квартиры не имели лифтов на лестничных клетках, были с меньшим количеством комнат. В основном, это были трехкомнатные квартиры. Причем, две из них смежные, но имеющие и свои отдельные двери в коридор. Ванная комната была совмещенной, не было дополнительной уборной. Не было кладовки. Однако, комната для прислуги при кухне была. После революции о таких отдельных комнатах для прислуги речи, конечно, не могло быть. Эти комнаты при кухне стали обычными среди других в общей коммунальной квартире. Просто заселялись одним, или от силы двумя жильцами.

Интересно убирался снег с крыш дома. На трамвайные линии сбрасывать его нельзя было. Но скат крыши был и в сторону проезда. И если и сбрасывали когда-нибудь, то за очень короткое время. Ведь иначе надолго остановилось бы движение. Поэтому все сбрасывали во дворы. Даже с какой-то части и этого ската, обращенного к улице. Оставшуюся часть снега и сосулек за очень короткое время, огородив тротуары, сбрасывали в проезд. Даже на трамвайные линии. Тут же находились дежурные подводы с высокими бортами. Их быстро загружали снегом и куда-то увозили. Все-таки, на какое-то время движение, конечно, замирало. Поэтому там очищали все сравнительно быстро. А вот дворы во время очистки крыш на какое-то время вообще выходили из строя. Здесь не очень спешили. Когда заканчивали сбрасывать, в глубоком, завалившем весь двор, снегу протаптывались узкие дорожки, расчищавшиеся лопатами. А потом по середине двора устанавливали снеготопку. Не знаю уж, как ее правильнее назвать. Это был большой пирамидообразный деревянный ящик, перевернутый вверх широкой своей частью. В центре ящика было установлено специальное устройство с топкой, которое растапливало наваливаемый сверху снег. Вода самотеком уходила со двора на улицу к решеткам ливневой канализации. Ходить и по снегу и по воде было неуютно, поэтому через двор в это время старались не ходить. Иногда выкладывали мостки из ящиков и досок, как во время наводнения.

Дворы наши были унылые, абсолютно лишенные какого бы то ни было намека на благоустройство. Даже скамеечек не было. Я часто видел во многих домах вокруг небольшие садики, цветники, игровые площадки для детей, скамеечки для старушек. Но это, в основном, было в старых небольших дворах при невысоких домах. Наш же двор был аскетичным, голым, полностью асфальтированным. Около арки ворот помещался большой ящик для мусора. И все. Конечно, убирать такой двор было значительно проще, чем имеющие какую-нибудь планировку, зелень, площадки и тому подобное.

Во двор время от времени заходили такие нужные люди, как старьевщики, стекольщики и точильщики ножей. Приходили и шарманщики, собиравшие вокруг себя толпы любопытных и любителей несложных песен, раздающихся из механического ящика.

Таким был наш дом. Его снесли в 1937 году, когда реконструировали все Садовое кольцо, когда снесли бульвары. Я как-то сказал: наш дом тоже был жертвой репрессий 37-го года. Вроде бы шутка, а если вдуматься, то что-то в этом есть.

Вспоминается он все-таки по-хорошему. Хоть и были какие-то неудобства, но осталось что-то хорошее. Даже коммунальное заселение не кажется таким уж ужасным, как его часто рисуют. Или нам более или менее повезло, но с соседями мы жили мирно. Мы, а нас было пятеро – родители, да мы трое детей. Иногда у нас жил кто-то из близких или дальних родственников. Занимали мы две комнаты по 25 метров каждая. Третью комнату по другую сторону коридора занимала семья рабочего Ивана Левшова. Жена его Анюта не работала, она была инвалидом. В конце двадцатых годов родился у них Вовка. Так и жили они вместе в одной не очень большой комнате. Конечно, для них мы с нашими двумя комнатами казались просто буржуями. Но отношения все-таки были сравнительно спокойными. Не помню скандалов. Шероховатости, наверное, бывали. Как без них обойтись. Но в памяти ничего плохого не сохранилось. С этими соседями нам просто повезло. Могло быть хуже.

В комнате при кухне, которой полагалось быть комнатой для прислуги, проживала долгое время одна весьма решительная женщина. По фамилии Кутина. Вот имени ее не помню. Кутина и Кутина. Еще помню, что почему-то называли ее делегаткой. Почему, не знаю. Может быть, в самом деле она какое-то время и была делегаткой какого-либо Совета. В то время было даже модно выбирать в Совет таких деятельниц «от станка». Женщина она была не из приятных. Или молчала, или ворчала. На нас косилась, как на «классово чуждых элементов», но ничего против не предпринимала. Курила, что в те времена мне казалось просто кощунственным для женщины. Носила она кожаную куртку, голову повязывала красным платком. Может, потому что была активисткой, а косынка как-то все-таки отличала ее от остальных. Было у нее одно замечательное качество: она очень редко бывала дома. Практически мы ее почти не видели. Не помню даже, был ли у нее свой примус на кухне. Возможно, что был. Как же без него? Но ведь у нее не было собственного стола на кухне. Когда она освободила комнату, ее заняли на время двое журналистов из «Правды». Молодые муж и жена. Ерухимовичи. А вот имен не помню. Очень симпатичные люди. Веселые, общительные. И что мне очень нравилось, так это то, что они обращались со мной, как со взрослым. Хотя было-то мне всего на всего лет двенадцать. Любил я к ним заходить. Всегда встречали доброжелательно, заводили интересные разговоры. Я очень привязался к ним. Но потом они куда-то исчезли. Больше я никогда их не видел. А жалко.

Комментарии из конца 90-х годов XX века

Конечно же, я и теперь часто бываю в районе Кудринки, в ее округе. И хотя я давно уже не живу там, я часто бываю в Доме архитектора, хожу к Памятному знаку около 110-й школы, бываю и на старом и на новом Арбате, просто брожу по улицам и переулкам. Впечатления самые разнообразные. И хорошие и плохие. Каждая встреча с этими кусочками застройки исторической Москвы, помогает мне ощущать себя москвичом, человеком, сроднившимся со своим городом.

Хожу и думаю, а что же все-таки произошло с этим районом за время, прошедшее с первого моего знакомства с ним в детские годы. Вроде бы, улицы остались, в основном, те же и на тех же местах. За исключением, правда, перемещения Баррикадной, да пробивки Нового Арбата и переулка, соединяющего Малый Ржевский с Ножевым переулком. Площади, правда, здорово изменились – Арбатская, Восстания, Смоленская. Исчезли бульвары. Появилась могучая автомобильная магистраль на месте снесенных бульваров. Снесено много домов и почти все церкви. Построено какое-то количество новых домов – и на Садовом кольце, и на улицах, и в переулках. Благоустроились сами улицы, получившие новое мощение. Изменился транспорт и качественно и количественно. Многое изменилось. Да и не могло не измениться. Почти целый век прошел. И в эти десятилетия вошли и восстановительный и реконструктивный период первых лет советской власти, годы пятилеток, вторая мировая война, восстановление после нее, грандиозное строительство последних лет. Жизнь не стояла на месте, неизбежно что-то отмирало, что-то нарождалось вновь. Остановить жизнь невозможно. Однако бережно отнестись к тому, что принесла народу культура в своем развитии было просто необходимо. Но тут-то как раз и получались осечки.

Район Кудринки, конечно же, изменился. Многое утрачено, много возникло нового. Так что же, к лучшему это привело, или к худшему? Вопрос не простой, и ответить однозначно нельзя. Конечно же, прогресс науки и техники, которым ознаменован весь XX век, отразился на жизни города, его населения, его хозяйства, транспорта, обслуживания, культуры. И, конечно же, трудно переоценить то, что дали все эти изменения и отдельному человеку, и его семье, и целым коллективам людей. Но не об этом сейчас я хотел бы говорить. Я, прекрасно понимая важность комплексного подхода к оценкам происходивших процессов в Москве, хотел бы все-таки вычленить из всего многообразия вопросов и проблем сейчас только одну: что же все-таки произошло за последние семьдесят лет с застройкой, с архитектурой, с градостроительными мероприятиями на примере хотя бы нашего такого небольшого в масштабах Москвы района, как Кудринка с ее окружением.

Свои заметки я начал с того, что как бы прошелся по улицам и переулкам Кудринской округи моего детства. Не мог не замечать при этом, что на моих глазах что-то изменялось, что-то исчезало, сносилось, что-то создавалось, строилось. Ведь я все время жил тут, а позднее часто бывал. Поэтому процесс изменений происходил на моих глазах.

И я задаю себе вопрос, а кто-нибудь интересуется результатами того огромного труда, который был потрачен на разрушения, на сносы, на строительство, на благоустройство? Кто-нибудь думает о той ответственности, которую должны нести все эти разрушители и созидатели? И вообще, кто-нибудь как-нибудь у нас отвечает за эксперименты с городом, с жителями его? К сожалению пока ответа не получил.

Но давайте по порядку:

Новинский бульвар Садового кольца. Это была рекреация, место прогулок жителей прилегающих кварталов. Бульвар был притягательным для многих – и для детей и для взрослых. Практически в Кудринской округе кроме Новинского со Смоленским, да Никитского с Тверским бульваром никакой общественной зелени не было. Еще, правда, Патриаршие пруды, Спасопесковская площадка, да сад «Аквариум». Но это все маленькие островочки. А огромный Зоопарк, учреждение полузакрытого типа, был платным и не предназначался для прогулок. Значит, остаются бульвары. Новинский был снесен вместе со Смоленским и Зубовским, вместе с озеленением всего Садового кольца по плану реконструкции Москвы ради создания мощной автомагистрали. Что это – хорошо или плохо?

С точки зрения обеспеченности жителей прогулочными рекреационными территориями – плохо. Их просто уничтожили, не компенсируя абсолютно ничем.

С точки зрения экологической – плохо, так как даже какое-то небольшое количество зеленых насаждений играло какую-то роль в очищении воздуха. Уничтожение же бульвара лишило прилегающие кварталы и этой ничтожной возможности.

Уничтожив бульвары, проложили автомагистраль и запустили огромный поток автомобилей со всеми вытекающими из этого последствиями: выхлопами отработанных газов, превышающими всякие мыслимые и немыслимые нормы, шумом, тоже чрезвычайно превышающим нормы. Вечными пробками из-за нерешенности общемосковской транспортной проблемы и вынужденным пропуском транзитного автотранспорта через Садовое кольцо. И это плохо. Очень плохо.

Мне могут сразу же сказать, что снос бульваров и превращение Садового кольца в автомагистраль, это часть огромной транспортной проблемы, без чего город бы просто задохнулся, и что Садовая автомагистраль – это благо, это хорошо с точки зрения организации транспортного общегородского движения. Итак, какое-то «хорошо» есть, но что оно значит по сравнению с тем, что плохого оно дало для данного конкретного места. Что же здесь превышает – хорошее или плохое? Я убежден, что плохое, ибо на первом месте стоит благо человека.

Застройка Новинского бульвара. Если исторически сложившаяся, малоэтажная в основном, застройка бульвара при его существовании и при обзоре каждой стороны улицы практически только от крайних аллей бульвара вполне соответствовала по своим этажности, масштабу, объемам и ширине проездов и характеру кварталов, прилегающих к бульвару, то появившиеся новые дома еще до сноса бульвара стали вызывать некоторое беспокойство своей несоразмерностью среде. Но это как-то еще было более или менее терпимо, так как не получило еще большого распространения и в застройке бульвара продолжали господствовать исторически сложившиеся здания и сооружения. Новые дома вызывали некоторую тревогу, но старая застройка была как раз к месту и преобладала, создавала успокоение.

Как только снесли бульвар, образовались большие пространства, возникли дальние точки обзора, и сразу же обнаружилось полное несоответствие старой застройки этим огромным пространствам. И сразу же у кого-то появилось желание «исправить» положение, построить новые дома, полностью уже «соответствующие» и по масштабу и по объемам новой пространственной ситуации, не заботясь о сохранении исторической застройки. Кого, мол, она должна волновать? И один за другим стали появляться новые многоэтажные большой протяженности дома, рядом с которыми сохранившиеся еще старые дома стали казаться досадным недоразумением, от которого надо, как можно скорее, избавиться. И пошел процесс избавления, так как необходимость нового строительства требовала этого. Так на Смоленском бульваре появились такие дома, как жилой дом академика И. В. Жолтовского, встреченный восторженно и властями и общественностью, так как представлял собой образец прекрасного композиционного решения фасадов здания, увенчанного небольшой, но очень нужной в этом месте, башенкой. Любуясь домом, изучая его, мало обращали внимания на то, что оставалось рядом. Предполагалось, что все это соседнее рано или поздно уйдет и сменится застройкой, увязанной с домом Жолтовского. Но этого не произошло, и дом Жолтовского остался одиноким прекрасным сооружением, не получившим достойного соседства. Исторически сложившаяся застройка по Закону об охране исторического наследия стала охраняться, ее снос был запрещен, и построенные до этого отдельные многоэтажные дома, типа жилого дома ГлавАПУ, американского посольства, сдвоенных призм около него да пары еще таких же случайных «штучных» домов так и остались стоять среди остающейся теперь надолго исторически сложившейся малоэтажной застройки. Необходимого эффекта получения уличной застройки, соответствующей ширине автомагистрали, называемой сначала улицей Чайковского, а теперь вновь Новинским бульваром, не получилось. И это с точки зрения градостроительной плохо. Но с позиций сохранения исторического наследия иначе поступить с дошедшей до наших дней застройкой просто было нельзя. То, что она подлежит сохранению по Закону – это хорошо. В результате получилось практически вроде бы неразрешимое противоречие, которое предстоит еще решать градостроителям. Нынешним или будущим не знаю. Сейчас новые многоэтажные дома оказались как бы случайными и даже в отдельных случаях диссонирующими, но никто сносить их не будет и нужен талант градостроителей, чтобы примирить эти, казалось бы непримиримые явления. А пока получилось плохо. И не видеть этого невозможно.

Улицы и переулки Кудрина. Здесь реконструкция коснулась почти всех улиц. Шла она штучно, расставляя высотки-многоэтажки случайно. Так появились на Поварской здания Училища имени Гнесиных, здание Верховного суда СССР, на Большом Ржевском переулке высотное здание «Дворца правосудия» для того же Верховного суда, а на Большой Никитской три многоэтажных жилых дома, на площади Никитских ворот жилой дом Селиванова и Кисловой с магазином «Ткани» на первом этаже и пристроенная к нему вторая очередь с рестораном внизу, протянувшаяся вдоль Тверского бульвара вплоть до Малой Бронной улицы. Тут же выросло обрубленное в период строительства здание «ТАСС». На Никитском бульваре, где жилой дом Иохелеса как-то все-таки увязывался по масштабу с соседями, рядом с формацевтическим техникумом вырос огромный восьмиэтажный очень невыразительный жилой дом с магазином.

На Малой Никитской еще до войны выросли жилой дом с аптекой и книжным магазином и «Дом звукозаписей». Многоэтажки возникли и на Вспольном переулке, на Спиридоньевке, на Гранатном переулке, в переулках, прилегающих к Малой Бронной. Они тоже не улучшили обстановки, а оказались чуждыми сложившемуся характеру застройки одиночками. И это, конечно же, плохо.

Что можно сказать об этих домах? Конечно, каждый из них решал определенную и очень нужную задачу – или обеспечивал москвичей благоустроенным жильем или давал Москве необходимые ей общественные и административные здания. Никто отрицать необходимость появления в Москве этих зданий не может и не должен. Но вопрос состоит не в этом, не в определении нужности или ненужности этих зданий. Вопрос состоит в том, как вписались эти дома в сохраняемую историческую застройку центральной части города. И ответ однозначен: плохо вписались. Училище имени Гнесиных и Верховный суд СССР со вторым его многоэтажным корпусом на Большом Ржевском просто испортили облик Поварской улицы и переулка, они чужды им. Первое здание – и излишней высотой, не увязанной никак с окружающей средой, противоречащей ей, и полным отсутствием какой либо пластики, столь характерной для этой улицы. Голая призма дома, на стенах которой равнодушно нарезаны большие прямоугольные оконные проемы, для данной улицы просто чужда. И значит, это плохо. Второе здание – грузной массой здания Верховного суда с колоссальным классическим ордером, хорошо, возможно, решенном для самого этого здания, рассматриваемого отстраненно от соседней застройки, оказалась как раз для этой соседней застройки просто несомасштабной. А о втиснутом во двор Верховного суда «Дворце правосудия» и говорить не приходится. Ему самому тесно, он стеснил квартал, он непозволительно нарушил установленный для этой зоны градостроительный режим регулирования застройки и всем этим не улучшил ситуацию, не оставил хотя бы ее, какой она была до него, а прямо ухудшил. И это тоже плохо.

Дом ТАСС, запроектированный, как высотное здание, перекликающееся с высотками на площади Восстания и на Смоленской площади, был в процессе строительства волевым порядком вдвое урезан и оказался по высоте на одном уровне с соседними зданиями по Тверскому бульвару. Казалось бы, все в порядке, однако, почему же он так не увязался с соседями? Не по высоте, нет, по масштабу, по размерности. Его сдвоенные по этажам окна сразу же изменили масштаб, сделали дом чужим на площади, сформированной такими зданиями, как храм «Большое Вознесенье», кинотеатр «Унион» и другие.

Что касается «Дома звукозаписей» и жилого дома на Малой Никитской, то они, конечно же, очень нарушили, вернее, разрушили исторически сложившийся облик этой спокойной и обладающей гармоничной застройкой улицы. Мне скажут, что церковь Георгия на Всполье со своей колокольней была очень высоким зданием, была не ниже «Дома звукозаписей», а, возможно, и выше. Что ж, она была доминантой и смотрелась издалека. Так она была задумана. И это было верно, и это было хорошо, так как сама церковь была и по своей абсолютной величине и по масштабу, членениям, ритму полностью созвучна застройке улицы, была слита с ней. А ее колокольня с тонким изящным шпилем-иглой, естественно и необходимо вырастающая в этой композиции, делала церковь доминантой, не противоречащей улице и окружающей застройке, а организующей ее. Тут разновеликость по высотам лежит в самой композиции уличной застройки. И это было хорошо. Но церковь с колокольней уничтожили, массивный «Дом звукозаписей» не стал и не мог бы стать доминантой, облик улицы нарушился, что есть плохо. Жилой же дом все-таки оказался в какой-то мере более или менее сомасштабным уличной застройке и смотрится не таким уж чуждым ей, если не считать чрезмерную протяженность и массивность его, что «вырывает» его все-таки из общего строя улицы. Поэтому это тоже, хоть и в меньшей степени, но плохо.