Текст книги "Подростки"

Автор книги: Борис Ицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

В это время раздался дробный стук в окно. Мальчики оглянулись. Сомнений быть не могло. Это стучали им. Досаду, раздражение и Колькино упрямство как рукой сняло. Ребят снова охватило знакомое чувство радости и оживления… И только вихрем ворвавшись через черный ход в кухню, они опомнились и остановились в нерешительности. Вот это здорово! Влетели, как домой!

Дуся даже руками всплеснула.

– Батюшки-светы, неужели с поселка прибежали!

Но отвечать было некогда. В кухню вбежала Вера, смеющаяся, радостная.

– Молодцы, молодцы! – кричала она, смеясь и тормоша ребят, тянула их в комнаты, не давая даже стряхнуть снег с шапок и валенок.

– Да постой ты, егоза! – стараясь казаться сердитой, проворчала Дуся, подавая ребятам березовый голик. – Пусть хоть ноги-то обметут, наследят ведь, мамочка придет, недовольна будет.

«Нины Александровны, значит, нет дома, – подумал Валя, – ну, что ж, нашим легче».

В гостиной мальчиков встретили смеющиеся Фатьма и Люба.

– Мы знали, мы знали, что вы придете, – не скрывая своей радости, проговорили они, здороваясь с мальчиками.

– Все время в окно смотрели, – созналась Вера, – не знаю только, как проглядели, когда вы на каток шли.

– Мы на стекло дышали, дышали, – засмеялась Люба, – вот и прозевали вас.

– А лед на стеклах толстый, пока протирали, все пальцы обморозили, – поддержала подругу Фатьма.

– Вера чуть нос не приморозила к стеклу, – засмеялась Люба, за ней и все остальные.

– Все равно не увидели бы. Мы шибко бежали, старались ближе к забору, где ветру меньше.

– А не занесло вас снегом?

– Как добрались?

– Не замерзли? – наперебой спрашивали девочки.

Вера спохватилась.

– Ну, конечно же, замерзли. Идите сюда, к печке поближе.

– Чего тут мерзнуть… – Валя смутился от внимания девочек.

– Тут близко, рукой подать! – поддержал его Механик.

– А не страшно было идти в такой буран? – спросила Люба.

– Какой может быть страх?

– Нам повезло, мы с полдороги на дилижансе ехали, – сказал Коля.

– Прицепившись на полозьях, – уточнил Митя, и все снова засмеялись.

– Пойдемте в мою комнату, – предложила маленькая хозяйка.

Вера стала показывать свою библиотеку. Тут были вишневые тисненые книги «Золотой библиотеки», объемистые тома Некрасова, Пушкина, Кольцова, Надсона, книги Клавдии Лукашевич с яркими обложками, изящно изданные повести Лидии Чарской, скромные, но бросавшиеся в глаза своими названиями, приложения к журналам – книги Майн-Рида, Фенимора Купера и других детских любимцев.

Все заинтересовались картинками и с восторгом рассматривали неуклюжие пароходы из «Квартеронки» и «Тома Сойера», смелых ковбоев и грозных индейцев, изображением которых были полны захватывающие романы Фенимора Купера и Густава Эмара.

– А я, – мечтательно проговорил Валя, – стихи люблю, в школе учил. Хорошо, читаешь – будто поешь:

 
Что, дремучий лес,
Призадумался?
Грустью темною
Затуманился?
 

– И я люблю. Только не такие. Вот слушайте, – Вера встала, откинула назад голову и, протянув руку вперед и вверх, продекламировала:

 
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови,
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви.
 

– Это из Некрасова. Хорошо, правда?

– А мне больше нравится Пушкин, – сказала Фатьма.

 
Товарищ, верь, взойдет она,
Заря пленительного счастья…
 

– Вот классная дама услышит! – перебила подругу Люба и улыбнулась.

Вера повернулась к мальчикам: – А вы знаете какие-нибудь стихи? Очень-очень интересные, такие, чтобы… чтобы… – она замялась, не зная, как выразить свою мысль. – Ну, какие классные дамы не любят.

– Революционные? – спросил Валя.

Девочки переглянулись.

– Ну да, такие. – Вера сказала это, понизив голос почти до шепота.

– Это что, стихи! – сказал Митя. – Вот мы знаем историю, так историю. Был такой атаман… – и он стал рассказывать историю атамана Золотого. Когда он начал, Николай и Валя переглянулись, однако останавливать не стали.

Девочкам очень понравилась эта история. А Митя, не закончив рассказа, неожиданно проговорил:

– Но атаман Золотой давно умер, а есть такие люди, которые, как атаман Зо…

– Митька, сдурел! – крикнул Валентин, вскакивая с места.

– Ну, ну, – огрызнулся разошедшийся Механик. – Вера знает, а им нельзя? Почему? Как ты думаешь, Никола, можно им? Ведь мы их уже хорошо знаем, да?

Коля промолчал, и это молчание Митя понял, как поддержку.

– Но ведь Вера слово дала! – не сдавался Валентин.

– Ну и что? И они дадут. Девочки, – обратился он к Фатьме и Любе, то, что мы вам расскажем… – он посмотрел на приятелей. – Расскажем ведь?

– Ну ясно. – Коля кивнул головой. – Только, чтоб они не проболтались.

– Расскажите, мальчики, расскажите! Они не проболтаются! – поручилась Вера за подруг.

– Смотрите, никому ни слова, ни отцу, ни матери, ни сестре, ни брату, ни подруге закадычной без общего согласия ничего не говорить про это.

– Что мы, болтушки, что ли? – в один голос воскликнули Люба и Фатьма.

– И все-таки, – сказал Николай решительно, – пусть они клятву дадут нашу, атаманскую.

– А мы не знаем, какая она, – проговорила Фатьма.

– А вот какая. – И Николай произнес клятву. Произнес он ее глуховатым голосом, и последние слова прозвучали как-то особенно жутко. Фатьма даже побледнела слегка.

– А знаете, – задумчиво проговорил Валентин, – клятва эта теперь не годится.

– Почему? – недоуменно спросил Дмитрий.

– Атаманцы – вроде игры. А мы помощники организации. Нам надо другую клятву…

– Пожалуй, так, – согласился Дмитрий. – Да и потом девочки не смогут быть атаманцами, как-никак, ватажка – дело не женское.

Валентин задумался.

– А если начать так: «Клянемся преданностью революционерам-большевикам…» – он замолчал, подыскивая слова.

– Что никогда не выдадим нашей тайны, – вставил Николай, посмотрев на приятелей.

– Будем верны своему долгу, – добавил Дмитрий.

– Будем готовы на все, чтобы выполнить задание партии, – завершил клятву Валентин.

Все согласились.

Торжественная клятва была произнесена гимназистками, и вот мальчики, перебивая друг друга, рассказали, как они помогают взрослым, которые тоже против богатых, против царя и полиции.

Девочки были потрясены рассказом ребят, засыпали их вопросами и решили, что тоже будут помогать революционерам, если им разрешат.

Когда эта тема иссякла, Вера напомнила Вале его обещание проучить начальницу гимназии. Подруги подробно рассказали обо всем, что произошло между Фатьмой и Софочкой Горюновой, о подделке отметки, и все вшестером стали разрабатывать план мести, один другого замысловатее и фантастичнее.

Наконец, все согласились на одном: мальчики напишут короткие листовки, нарисуют карикатуры (Валя рассказал случай в депо), а девочки все это принесут в гимназию и разложат по партам. Взрослым решили не говорить. Опять Данила ворчать будет.

Глава IX
ПЕРЕПОЛОХ В ГИМНАЗИИ

К выполнению задуманного шестеро друзей готовились почти месяц. Решили, что девочки проберутся в гимназию в последний день зимних каникул, шестого января.

Мальчики писали листовки, делали рисунки.

Собственно, рисовал один Николай. Митя подписывал под рисунками текст. Часть карикатур придумали сами ребята, а часть – девочки.

Они были разнообразны, эти ядовитые рисунки. Тут было и изображение крысы, лизавшей тарелку с надписью: «Софочка Горюнова» (придумала Люба). Была тут и кошка с человеческим лицом, с надписью «начальница», гнавшаяся за маленькой мышкой с двумя косичками (придумал Митя).

Валя внимательно посмотрел на этот последний рисунок.

– Дописать малость надо, – сказал он.

– Чего дописать-то? – спросил Коля, не поднимая головы от очередного рисунка.

– Стихи. Вот слушайте:

 
Кошка хочет мышь
                         поймать,
Да никак не может.
Тут не трудно угадать —
На кого похоже.
 

– Здорово! – восхитился Митя.

– Это ты правильно написал, – похвалил приятеля Коля.

Написали и несколько листовок. В них ребята призывали гимназисток бороться против самодурства учителей, высмеивали таких, как Крыса, Каланча, говорили, что нужно слушаться только хороших учителей, вроде естественницы Марии Петровны и историка Алексея Михайловича.

Все листовки кончались призывом:

«Девочки, объединяйтесь! Защищайте свои права!»

Листовки и карикатуры передавали девочкам на катке. Подруги тоже не теряли времени даром. Им нужно было сделать слепок ключа. Все ключи были у швейцара – старого солдата Агапыча, такого сурового на вид, что девочки не знали, как к нему подступиться. Однако способ был найден.

Однажды подруги принесли в школу осьмушку табаку, купленную в лавочке по дороге. Вбежав в школу, они не стали даже снимать пальто, а Вера подошла к Агапычу. Тот, как всегда, стоял у дверей, посматривая на большие часы, – не пора ли звонить.

– Послушайте, – вполголоса обратилась к нему Вера. – Можно вас на минуточку, на одну только минуточку?

Агапыч посмотрел на лукавое, улыбающееся лицо девочки, крякнул, расправил пышные усы с подусниками и пробасил:

– Говорите, барышня, слушаю.

– Нет, нам по секрету, – и она отошла к подругам.

Старик не то поворчал, не то покряхтел и нехотя отошел от дверей.

– Мы сейчас по улице шли и вот нашли это, – проговорила Вера, вынимая осьмушку.

– А нам не надо, понимаете, совсем не надо, – помогла подруге Фатьма.

– Вот вы и возьмите, пожалуйста, – попросила Люба.

– Да зря вы, барышни, ей-богу, зря, – нерешительно протянул он, растроганный не столько подарком, сколько заботой этих симпатичных девочек.

– Берите, берите, пожалуйста! – и Вера положила табак в его большую загрубевшую руку.

– Вы знаете, Агапыч, – сказала Люба, – а завтра я вам еще трубку принесу, ей-богу. У меня есть совсем новая трубка. Правда, правда! У папы их много, а из этой он не курил и не будет курить. Она у меня в детской и лежит, я поменьше была, все в пушку играла. – Девочки засмеялись.

Осьмушка табаку и обещанная трубка сделали свое дело: растроганный старик, провожая девочек после уроков домой, открыл дверь и посмотрел на них такими добрыми глазами, что подругам на секунду стало даже совестно: ведь он не догадывается, чем вызвано это неожиданное к нему внимание. Но они отогнали раздумье. Так требовало дело.

Наутро Агапыч получил хорошую трубку с костяным мундштуком. Его расположение было завоевано окончательно. Теперь предстояло главное. Перед концом большой перемены, минуты за две до звонка, Вера, вскочив на подоконник, стала в форточку вытряхивать салфетку, в которой она принесла завтрак. И вдруг салфетка вырвалась из рук растерявшейся девочки и упала на снег, шагах в десяти от окна. Вера и Люба кинулись на первый этаж. Они подбежали к швейцару.

– Агапыч, голубчик, откройте нам запасной выход, – наперебой стали они просить старика. – Салфетка упала за окно, я в форточку крошки высыпала, – проговорила Вера и посмотрела на часы, – время самое подходящее, сейчас пора звонок давать.

– Сейчас, сейчас, барышня, – засуетился старик, желая услужить этим славным девочкам. Он взглянул на часы, схватил колокольчик. – Погодите, ужо, вот позвоню, барышни, и через пять минут пойдем.

– Ой, поднимет кто-нибудь! – с притворным испугом воскликнула Вера. – И нам тоже на урок.

– А мы сами, – предложила Люба, будто осененная счастливой мыслью. – Вы дайте ключик, и мы мигом сбегаем.

– Снег там, холодно. Я сам схожу.

– Да ничего, мы быстро.

– Звоните, звоните! – воскликнула Люба. – Пора ведь!

Старик растерянно взглянул на часы, быстро подал девочкам большой ключ и затряс переливчато зазвеневшим колокольчиком. – Да закрыть не забудьте! – только и успел он крикнуть умчавшимся девочкам.

Через минуту, когда старик только что кончил звонить и пошел им навстречу, девочки вбежали, размахивая салфеткой. Они вернули старику ключ. Он больше им был не нужен. Сделано два четких восковых слепка.

В воскресенье на катке девочки получили очередную партию самодельных листовок, а мальчики – слепки ключа. Через неделю им вручили сделанный Валей ключ. Оставалось проверить – подходит ли он. Труды не пропали даром. Ключ подходил.

Вечером 6 января Вера и Люба прибежали в Пушкинский сквер, недалеко от гимназии. Фатьма уже дожидалась их. У всех в муфтах были листовки. Когда еще больше стемнело, они направились на Большую улицу к гимназии…

Вот и знакомый забор. Теперь надо, не спеша, осмотреться. Прошлись по улице. Никого. Прошлись еще раз. Оглянулись. Маленькая калитка открыта. И вот они во дворе.

Девочки замерли. Им показалось, что у противоположного забора кто-то стоит. Они вглядываются. Тень определенно шевелится. Пропали! Бежать! Выручила хладнокровная Люба.

– Это тень от дерева, – прошептала она. – Приглядитесь. – Успокоившись, девочки пошли, слегка согнувшись, вдоль забора. Вот и нужная дверь. Теперь самое рискованное: пробежать как можно быстрее освещенное уличным фонарем место. Девочки приготовились.

– Бежим! – и Люба бросилась вперед, а за ней, пригнувшись, так же быстро одна за другой проскочили светлое пятно Фатьма и Вера… Ключ легко повернулся в скважине, и они вошли в здание.

Перед ними лежал длинный высокий коридор, величественный и жуткий в этот час вечерней тишины.

Люба кивнула головой: это означало «идем». Они тронулись крадучись вдоль стены, стараясь ступать на носки и сдерживая дыхание.

Вот и лестница. Все так же осторожно, друг за другом стали они подниматься по мягкой дорожке.

Люба шла первой. Она поднялась на площадку и вдруг резко остановилась, оторопев. У противоположной стены в темноте стояла и смотрела на нее девочка, лица которой рассмотреть было нельзя. У Любы похолодели руки и ноги. Выглянув из-за спины подруги перепугались и Вера с Фатьмой. Напротив них стояли три девочки.

«Бежать, бежать!» – мелькнула мысль. Вера отпрянула. И, о ужас! То же сделала и девочка напротив.

– Ззз-ер-ккаллло, – прошептала Вера, заикаясь от непрошедшего волнения. – Понимаете, девочки, зеркало, – еще раз прошептала она и шагнула вперед. И тогда девочки окончательно увидели, что это действительно их отражение в большом, стоявшем на площадке лестницы, зеркале, про которое они совсем забыли.

Это происшествие немного развеселило их, уменьшило чувство страха.

Вот и классы. Половинки дверей, как обычно, открыты. Тихо вошли девочки в классные комнаты, бесшумно разложили в парты листовки. Осторожно, знакомой дорогой двинулись назад.

И только благополучно выйдя из калитки, они вдруг почувствовали, как устали, какой опасности подвергали себя.

– Уф, хорошо! – проговорила Вера, шагая по улице и глубоко вдыхая морозный воздух.

– Гора с плеч! – сказала Фатьма.

– Скорее, скорее домой! Хватиться нас могут, – заторопила подруг Люба.

* * *

7 января девочки шли в гимназию со смешанным чувством любопытства и страха. Прибежали они все трое вместе, пораньше.

Агапыч удивился.

– Что так спозаранку, барышни?

– Соскучились, – ответили девочки на ходу, приветливо улыбнувшись старику.

Они хотели видеть все, что произойдет в гимназии. Все, от начала до конца, и шли по коридорам не спеша, то и дело останавливаясь у больших окон.

Ждать пришлось недолго. Вот из дверей четвертого класса выскочила гимназистка. Она размахивала бумажкой.

– Девочки, девочки, – крикнула она стоявшей в коридоре группе своих подруг, – смотрите, в парте… картинка про начальницу.

– Где, где? – группа бросилась в класс, и через минуту из открытых дверей послышались удивленные голоса:

– А у меня-то, у меня-то… смотрите!

В классе хлопали крышки парт.

Подобная сцена повторилась и в другом конце коридора.

Шум, крик, стук крышек нарастали. Из учительской выглянула помощница классной наставницы. Ее еще розовое с морозу лицо было недовольно.

– Что за шум? – крикнула она.

– Девочки, девочки, смотрите, смотрите, – раздался крик и в классе, где учились Фатьма, Вера и Люба. Это Зина Коробова нашла у себя в парте листовку.

– Мария Николаевна, Мария Николаевна! – закричала она минуту спустя и со всех ног бросилась в учительскую.

– Ябеда побежала, – шепнула Вера, и почему-то ей сейчас стало по-настоящему страшно. – А что, как узнают? – шепнула она Любе.

А в коридоре творилось что-то невообразимое Мария Николаевна, Крыса, Каланча, Агапыч бегали от класса к классу, выхватывали у девочек из рук листовки. Гимназистки кричали, смеялись, кто-то перепуганно плакал, а в конце коридора несколько голосов распевали:

 
Кошка хочет мышь
                         поймать,
Да никак не может.
Тут не трудно угадать —
На кого похоже.
 

По коридору из своей квартиры, которая находилась на третьем этаже, забыв обычную чопорность, бежала начальница гимназии. Ее лицо было красно от гнева, волосы растрепались. В руке она комкала несколько листовок, очевидно, принесенных ей кем-нибудь из классных дам.

Затрещал звонок, поданный раньше времени. С шумом и смехом девочки повалили в классы. За ними торопливо пошагали классные дамы.

– Девочки, девочки, – слышалось из классов. – Не берите в руки эту гадость! Мы соберем, соберем. – И классные дамы бегали вдоль рядов, вынимая из парт двумя пальчиками, с брезгливыми минами, злополучные листовки.

Вечером девочки с ребятами встретились в Пушкинском сквере. Они подробно рассказали обо всем.

Ребята задумались. Не очень ли они увлеклись?

– Наверно, в полицию заявят, – высказала догадку Фатьма.

– А если сторож догадается, зачем мы ключ брали? – спросила с испугом Вера.

– Да, уж если полиция возьмется, она дознается, – безнадежно махнув рукой, решил Митя.

Ребята замолчали и весь вечер об этом не сказали больше ни слова, но на душе у всех было тяжело. И только по дороге домой Митя произнес:

– А помнишь, Валька, мы хотели с тобой в полицию попасть? Вот, пожалуй, и угодим.

Дня два крепились ребятишки, ежеминутно ожидая, что за ними придет полиция, и, наконец, не выдержали, рассказали обо всем Даниле. Парень только головой сокрушенно покачал.

– Эх, вы, горе-мстители! Говорил я вам, чтобы без моего ведома ничего не делали. Ну трудно ли было посоветоваться? Теперь, если оплошность какую допустили, неприятности будут.

– Какую оплошность? – спросил Митя.

– Может, где на тетрадном листе, на обороте какая фамилия была написана или еще что. Жандармы, конечно, крепко возьмутся за это дело. Да и на девочек подозрение может пасть. Исключат с волчьими билетами. Начальница, ясно, это дело так не оставит.

– Ну, да не вешайте носов! – решил все же успокоить ребят Данила, видя, что те не на шутку перетрусили. – Может, ничего и не будет. Вообще-то нынче жандармам не до вас: работенка поважнее есть. А вам наука. Запомните раз и навсегда: если хотите быть настоящими помощниками, исполняйте только то, что поручит вам организация, и еще раз повторяю, никогда, ничего не делайте самовольно.

– Да ты нам с осени ничего не поручал.

– Потерпите, ребятки, немного, – парень улыбнулся, – работа будет – держись только!

Данила не ошибся, когда говорил, что начальница гимназии так этого дела не оставит. Крыса в разговоре с начальницей высказала подозрение, не замешана ли в этом деле Вера Кочина? Свое подозрение она подкрепила еще и тем, что отец Кочиной умер в ссылке, – возможно, и мать была из неблагонадежных. О происшествии был извещен жандармский ротмистр Барткович. Он дал распоряжение установить наблюдение за гимназией, не встречаются ли гимназистки с кем из подозрительных. Ознакомление с листовками позволило жандармам прийти к выводу, что листовки написаны школьным почерком и что в этой истории была больше всех заинтересована гимназистка Кочина или ее подруги. Впрочем, могло быть и не так, кто-то просто решил использовать этот случай, чтобы раздуть скандал политического характера, и привлек к писанию листовок двух учеников, поскольку все листовки были написаны двумя почерками, определенно принадлежащими мальчикам.

Одиннадцатого января вечером должен был собраться педагогический совет, на котором надо было решить, какие принять меры.

Начальница гимназии не без основания считала ученицу Кочину если не прямой, то косвенной виновницей, а этого было достаточно, чтобы над головой Веры собралась гроза. Девочку ожидало самое страшное: исключение из гимназии без права поступления в другое учебное заведение, то, что Данила назвал «волчьим билетом».

Но гроза не разразилась. Педагогический совет не собрался, и ротмистр Барткович забыл про слежку за гимназией: он вынужден был послать своих агентов на другую работу.

Над страной пронесся первый шквал надвигающейся революции.

Глава X
НАРОД НЕГОДУЕТ

К вечеру в понедельник десятого января по городу поползли тревожные и пока еще неясные слухи. На городском телеграфе были получены первые сведения о событиях в столице. В депо узнали обо всем от телеграфистов, железнодорожников.

Из ребят раньше всех новость услышал Валентин. Во вторник, когда начался обеденный перерыв, Степана куда-то вызвали. Мальчик не обратил на это внимания, но, когда к концу перерыва Антипов вернулся, Валя не узнал своего друга. Обычно такой сдержанный и спокойный, Степан был крайне взволнован. Оглянувшись, он вскочил на скат паровозных колес.

– Товарищи! – крикнул он что было силы. Все оглянулись. – Товарищи, – повторил он, сорвал с головы картуз и, зажав его в кулаке, рубанул рукой воздух. – Слушайте, слушайте!

Необычное, запретное слово «товарищи» заставило всех встрепенуться. Обедавшие рабочие соскочили со своих мест и окружили Степана плотным кольцом.

В это время над цехом, заглушая шум, проплыл гудок. Перерыв кончился, но никто не начал работать, никто из окружавших слесаря не ушел. Наоборот, от черных махин паровозов бежали машинисты, кочегары, клепальщики.

– В воскресенье, – крикнул Степан, как только стих гудок, – в Питере произошла кровавая бойня. Полиция и войска расстреляли безоружных, беззащитных рабочих.

В цехе наступила гнетущая тишина. Так бывает в лесу перед грозой.

– Рабочие пошли к царю просить милости и заступы, – продолжал Степан. – Они пошли за попом Гапоном с женами и детьми, а их, – голос Степана дрогнул, – а их пулями встретили, по приказу царя в толпу стрелять стали, убивая стариков, детей, женщин.

Толпа дрогнула. По цеху прокатился грозный рокот людского негодования.

– Гады! Сволочи! Что делают! – вспыхивали то там, то здесь гневные выкрики.

– Да, товарищи, – продолжал Степан, перекрикивая шум, – «царь-батюшка» велел стрелять в беззащитных людей. Самодержавие с помощью попов устроило кровавую бойню, чтобы запугать народ, силу свою жестокую показать. Теперь все видят, что с самодержавием нужно бороться не крестом да молитвой, а с оружием в руках. Мы никогда не забудем этого страшного дня, этого кровавого воскресенья!

– Не забудем, не простим! Хватит терпеть, – снова вспыхнули крики возмущения. Ропот разрастался. По адресу самодержавия неслись проклятия, угрозы и громче всего призыв:

– Бороться! Бастовать! Бросай работу!

В цех вскочил было привлеченный шумом Врублевский, но, увидев, что происходит, тут же убежал.

Долго еще шумели рабочие. Но постепенно рокот человеческих голосов затих, и железнодорожники разошлись по своим местам, хмурые и подавленные.

– Пойдем, – сказал Вале Степан. – Нужно столлевцев предупредить, Данилу вызвать.

Валентину не пришлось повторять дважды. Он сорвался с места и пулей вылетел из депо. За ним крупно зашагал Степан.

– Иди к заводу, я сейчас! – на бегу крикнул мальчик.

Он свернул к железнодорожному училищу, вихрем влетел в двери и мимо ошеломленного сторожа пронесся прямо к классу. Шел урок, но мальчик не стал долго раздумывать.

Он распахнул дверь класса: – Господин учитель! Отпустите Осипова и Губанова, у них дома беда, – не моргнув глазом соврал он.

Николай и Дмитрий выбежали, не услышав даже, что сказал учитель.

– Что случилось, в чем дело?

– Скорей, скорей, – все расскажу.

И на бегу, по дороге к заводу, поделился он с приятелями страшной новостью.

У ворот завода сидел сторож.

– Дедушка! Мне брата вызвать надо – Данилку Губанова, он в кузнечном.

– Чего, чего! – не понял сторож.

– Мамка у нас помирает, – крикнул Митя первое, что пришло ему в голову. Сторож пропустил его. Мальчик быстро отыскал низкое кирпичное здание кузницы. Грохот молотков и кувалд оглушил его, а огонь и дым горнов мешали видеть окружающее. Однако, осмотревшись, он увидел брата.

Данила стоял у небольшой наковальни, держа длинными клещами нагретую докрасна полосу железа. Небольшим кузнечным молотком на длинной ручке он слегка ударял по раскаленной заготовке, и тотчас на это место обрушивал кувалду молотобоец. Пламя горна обдавало кузнеца красноватым светом, и от этого парень казался выше, крупнее, могучее. Позванивал молоток кузнеца, ухала кувалда подручного, искры сыпались, как звезды, разлетаясь веером, и удивительно было, как не обжигали они работающих.

Митя пробрался между наковален, остерегаясь летящих искр, и подбежал к брату.

– Бросай! – крикнул он, дернув брата за рукав старой, заплатанной, прилипшей к телу рубахи.

– А… ай! – услышал он только окончание своего крика. Все остальное утонуло в грохоте кузницы.

Данила недоуменно посмотрел на братишку, пожал плечами и, крикнув что-то молотобойцу, пошагал за мальчиком.

– Да оденься! – сказал Митя, когда они вышли из цеха. – Тебя Степан за воротами ждет.

Данила вернулся, чтобы взять полушубок и шапку.

– Только скорее! – вдогонку брату крикнул мальчик.

За воротами поджидал их подошедший Степан. Быстро и взволнованно рассказал он товарищу о событиях в столице.

– Сволочи! – прошептал Данила. – Мерзавцы!

– Народ волнуется. У нас прямо так и кричали – бастовать. Ты действуй! Расскажи людям правду. Наших собери, сочувствующих: готовиться надо. Может, бастовать придется. А я в город на чаеразвеску, на мельницу, на винокуренный. Держись, брат! Прощай! – И, крепко пожав Даниле руку, Степан быстро зашагал прочь.

Ребята побежали домой. И Николай, и Дмитрий, конечно, не пошли в школу, и Валентин про депо не вспомнил.

Подробности Кровавого воскресенья Валя узнал через два дня.

Под вечер в депо на горячий ремонт вошел паровоз, только что прибывший из Перми. Не успел паровоз остановиться, как из него выскочил чумазый, весь в саже, кочегар. Быстро и размашисто шагая, поминутно оглядываясь, ища кого-то, он направился к верстакам.

– Алексей! – окликнул его Степан.

– Степан! – обрадовался тот. – Айда сюда! – и он что-то шепнул подошедшему к нему слесарю. Валя видел, как Степан подошел еще к нескольким рабочим, и все они, побросав работу, направились поодиночке к прибывшему паровозу. Мальчик шмыгнул за ними. Рабочие знали его, поэтому никто не сказал ни слова, когда Валя вместе со Степаном забрался в тендер. От дыма, копоти и пара в этой части депо было темно, как ночью. Один из рабочих зажег факел. Неверный, красный свет заплясал по черным стенкам тендера, по суровым и строгим лицам рабочих.

– Слушайте, братцы, прокламацию, – сказал кочегар.

Прокламация рассказывала страшную правду о питерском расстреле рабочих. Валя слушал, эти простые и вместе с тем грозные слова, затаив дыхание.

– Всем рассказать надо! – произнес седобородый слесарь Михей, когда кочегар кончил чтение. – Обязательно рассказать!

– Размножить и распространить, – предложил человек, держащий факел.

– Размножить, черта в ступе! – с досадой произнес молодой смазчик. – На днях наши на казаков нарвались. Гектограф пришлось в колодец бросить. Другой скоро ли сваришь?

– Ну, значит, от руки переписать надо, – решил молчавший до сих пор Степан. – У тебя одна? – спросил он кочегара.

– Две.

– Вот и ладно, – произнес Михей: – одну Степа возьмет, одну я. Напишем за ночь, а завтра на рассвете у меня в Порту встретимся.

В ту ночь ребята не спали. Они вместе с Данилой, Степаном, Еленой до четырех часов утра переписывали листовки.

Перед рассветом Данила и Степан унесли написанное в Порт-Артур к старому слесарю, которого в организации звали «Отцом».

Вздремнув часа три, ребята наскоро перекусили и побежали на станцию. Там было необычно оживленно. Рабочие толпились у пакгаузов и складов, на стенах которых были расклеены рукописные прокламации. Белели они и на доске для объявлений. По перрону бегал растерянный станционный жандарм.

– Расходись! – кричал он еще издали, подбегая то к одной, то к другой кучке народа. Бежал он, смешно семеня ногами, поддерживал левой рукой путавшуюся в ногах шашку, а правой для чего-то разглаживая пушистые сивые усы.

При его приближении толпа расходилась, но сейчас же собиралась у другой прокламации. Пока вспотевший от беготни и волнения блюститель порядка сдирал одну листовку, десятки людей успевали прочесть другую.

Из депо вышли два паровоза. Один из них направился под поезд, другой на маневры: на тендере обеих машин белели листовки. Совершенно потеряв голову и не соображая, что он делает, жандарм погнался за паровозом. Громкий и дружный смех толпы заставил его остановиться. И тут, должно быть, сообразив, что не то делает, он солидно кашлянул в кулак и побежал звонить по телефону.

Через полчаса на станцию прибыл отряд жандармов под командой поручика. Плотный, невысокого роста, с небольшими, лихо закрученными усиками, в новенькой щегольской шинели, поручик явно храбрился, но по всему было видно, чувствовал себя не в своей тарелке. Он нервно теребил темляк шашки, без нужды то и дело поправлял кобуру и шагал преувеличенно твердо и четко, как на параде.

Едва только небольшой отряд показался у здания вокзала, весь народ точно ветром сдуло. Рабочие ушли в депо. Шмыгнули туда и ребятишки.

Отряд направился в мастерские текущего ремонта. Тут и обычно-то стоял мрак от дыма, копоти и пара, а сейчас рабочие постарались особенно. На всех паровозах, стоящих на горячем ремонте, кочегары отчаянно зашуровали топки. Машинисты принялись травить пары, а стук начался такой, что даже привычного человека оглушал.

Это было так неожиданно, что жандармы, войдя в депо, сразу растерялись. Поручик выхватил из кармана платок и прикрыл им рот и нос. Вдруг грохот точно по команде стих.

– Господа! – опомнившись, крикнул поручик во всю силу легких. – Прошу соблюдать порядок и работать, – офицер продолжал кричать, поражаясь удивительной тишине и все еще не различая ничего в полумраке. – Вам понятно, господа?

И вдруг чей-то молодой, насмешливый голос прокричал:

– Вам понятно, товарищи? Тогда не верьте этой жандармской шкуре.

– Что!? – грозно крикнул поручик.

– А то! – ответил из темноты другой голос. – Поворачивай оглобли, царский опричник!

Это было сигналом. Молчавшее депо ожило. Отовсюду послышались крики, угрозы.

– Молчать! – захлебываясь от злости, закричал поручик, но голос его потонул в новом взрыве криков.

– Молчали, будет! Сам молчи! – неслись отовсюду из полутьмы возмущенные голоса. – Убирайся, кровопийца! Долой самодержавие! Да здравствует революция!

Рассвирепевший офицер выхватил револьвер. Прогремели один за другим два выстрела, и где-то вверху тоненько звякнуло разбитое стекло.