Текст книги "Подростки"

Автор книги: Борис Ицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Революционер, говоришь? Это здорово. – Митя подумал немного. – А насчет девчонки еще посмотреть надо.

– Все равно, болтать незачем было…

– Я и не болтал, а что же делать было? Книги же! Да вы сами увидите: она молодец девчонка.

– Увидите, увидите! А где увидим? Может, сюда прибежит? – съязвил Митя.

– Или в гости позовет? – усмехнулся Николай.

Валя задумался:

– Я вот увижу ее, договорюсь.

– Посмотрим. А теперь айда! Спать надо.

Приятели отправились по домам. У Вали гора с плеч свалилась. Рассказал, и сразу на сердце легче, а то ведь, как никак, клятву-то он нарушил – проболтался.

Глава VI
ПОДДЕЛКА В ДНЕВНИКЕ

На другой день после разговора с Валей Вера пошла в гимназию в приподнятом настроении. Она казалась себе не просто маленькой гимназисткой, а почти взрослой девушкой, которой доверена страшная и волнующая тайна.

Уроки были неинтересными. После скучного закона божьего и тревожного диктанта в класс явилась самая нелюбимая учительница, математичка «Крыса». Вера сегодня совсем не могла слушать ее скрипучий голос и вникнуть в смысл того, что она говорила.

Девочка стала внимательно рассматривать подруг, прикидывая в уме, которой из них можно будет доверить свою новую тайну. Ей очень хотелось немедленно, на первой перемене, поделиться с кем-нибудь, но она сдержалась, понимая, что дело это серьезно, да и клятву помнила.

Девочка обвела взглядом соседние ряды. Вот на первой парте, как и она сама, только в крайнем ряду слева – Зина Коробова. Она всегда такое лицо делает, точно для нее нет на свете ничего приятнее математики. И так – на всех уроках. Ведь не слушает и никогда ничего не знает, а хитрущая: можно подумать, что самая прилежная из всего класса. «Крыса» любит Зинку. Веру взяло зло на Коробову. Дернуть за косу? Далеко сидит. А был бы скандал! Зинка обязательно пожаловалась бы. Вера решила не смотреть на Коробову. Отвернулась и подумала: вот кому нельзя доверить революционной тайны, обязательно выдаст.

Рядом с Зиной – Люся Домбровская. Эта, действительно, учится! Пятерочница, и никогда не подлизывается, не фискалит. Но ей не до тайны. Она много занимается.

Вера посмотрела на первую парту справа. Вот Ленка – хохотушка, Нюся-сорванец. Не поворачивая головы, лишь скосив глаза, можно увидеть и вторые парты. Впереди подружки: Валя и Тося, даже на уроках сидят, чуть не обнявшись. Под партой за руки держатся, – подумаешь дружба!

За ними – кумир всех учителей – Сонечка. Ее никто Соней и не зовет, обязательно – Сонечка или Софочка. Ну, еще бы, Горюнова! Отец – владелец магазинов, попечитель гимназии. Вот и носятся с ней.

«Ишь ты, расселась, – с неприязнью подумала Вера. – Платье – не платье, фартук – не фартук. Губки надула – недовольна чем-то. А Мария Петровна Соньку не любит, – вспомнила Вера преподавательницу ботаники. – Нет, не то, чтобы очень не любит, а так, как всех. Зря пятерку не поставит. Не то, что Крыса.

Вера так задумалась, что не заметила, как в классе наступила неожиданная тишина. Учительница замолчала и глядела на Веру.

Соседка по парте – черноглазая смуглянка Фатьма – незаметно подтолкнула девочку. Вера опомнилась, посмотрела на учительницу и встретилась с ее злыми глазами. – Кочина, повторите!

Вера встала. О чем сейчас говорили? Что делать? Стыдно ведь так столбом стоять. Вера вдруг закашлялась. Фатьма сообразила, в чем дело. Приподняв крышку парты, девочка раскрыла учебник и показала пальцем. Двух слов, которые Вера прочла в раскрытой книге было достаточно, чтобы хотя и с запинкой, но ответить.

– Садитесь и слушайте, – протянула учительница. – И не отвлекайтесь. Посмотрите хотя бы на Коробову – слушает, а вы…

«Выслужилась», – со злостью подумала про Коробову Вера.

– Задумалась я, – уловив момент, шепнула она Фатьме.

– Бывает, – также шепотом ответила та.

«Славная она, – подумала Вера про свою соседку, – вот, наверное, кому можно все рассказать…» – ей нравилась эта черноглазая, серьезная девочка. Правда, тесной дружбы между ними почему-то не было.

Вера еще раз внимательно посмотрела на девочку. «Аккуратная!» И действительно: поношенная форма, как всегда, вычищена и разглажена. На правом локте, чуть заметная заплатка. Рукава форменного платья, из которого девочка выросла, аккуратно надставлены. Вера вспомнила, что Фатьма, как хорошая ученица, по бедности освобождена от платы за учение.

Девочка забыла, что хотела слушать объяснение учительницы, и опять задумалась: «Надо еще ближе познакомиться с Фатьмой, в гости ее пригласить».

– Галеева, к доске! – Крыса кончила объяснять и теперь начала спрашивать.

Вера вздрогнула. «Ой, сейчас меня», – и с ужасом вспомнила, что не выучила урок. В субботу отложила на воскресенье, а там пришел Валя, до уроков ли было?

Девочка незаметно, под партой схватилась правой рукой за левый каблук, а глазами стала лихорадочно искать сучок на парте. Если на него сейчас положить палец – не вызовут. В это верили все гимназистки.

Фатьма без запинки рассказала урок и быстро решила пример.

– Садитесь!

– Четверка, четверка, – зашептала Вера, не меняя позы, когда подруга села за парту. Вера была специалисткой по отгадыванию отметок. Сидя на первой парте у самой кафедры, девочка научилась почти безошибочно по движению руки определять, какую отметку ставят в журнале. Подруги знали это, и перед каждым уроком Вера получала то от одной, то от другой задание подсмотреть, сколько поставят. Только у географа Пушкарева даже Вера не могла определить, какую отметку он ставит, – крючки, точки, крестики – и ничего не разберешь. Кажется, пятерка, а в дневнике потом оказывается двойка. В гимназии так и звали двойки: пушкаревские пятерки.

Между тем учительница продолжала вызывать к доске, и Вера с упорством отчаяния не меняла позы. Она хваталась за каблук каждый раз, когда подруги шли на место.

– Горюнова! – чуть улыбнувшись, вызвала учительница.

Сонечка не торопясь встала, капризно передернула плечами и направилась к доске.

Учительница задала вопрос.

Девочка молчала.

– Вы забыли? Ну, хорошо, может быть вы знаете это?..

Но и новый вопрос не помог. Девочка продолжала молчать. Не спасли положение и наводящие вопросы учительницы.

– Подскажи, – одними губами неслышно сказала Сонечка Фатьме, когда учительница уткнулась в журнал.

Фатьма молчала.

– Подскажи! – зло блеснула глазами Сонечка. – Ну!

Фатьма упрямо сжала губы.

– Садитесь, мадемуазель Горюнова. Очень плохо вы сегодня приготовили урок, – протянула учительница с кислой улыбкой. – Почему же это вы, а?

Сонечка еще больше надула губки. Ничего не ответив, она с независимым видом отправилась на свое место. Вера ясно разглядела, как учительница, помедлив немного, поставила двойку. Улучив момент, когда и учительница, и сидевшая у стены классная дама – «Каланча», как прозвали ее девочки, – не могли видеть, Вера из-под парты показала Соне два пальца.

Учительница искала по журналу, кого бы вызвать.

– Чур, не меня, чур, не меня! – прошептала Вера.

– Кочина! – Вера охнула. Каблук не помог.

Но вдруг все вздрогнули. По классу пронесся крик… еще и еще. Послышались всхлипывания. Все оглянулись на Соню. Она рыдала, уронив голову на крышку парты. Всхлипывания раздавались все чаще и чаще, и девочка забилась в истерике. Все перепугались. К Соне бросились учительница и классная дама. Гимназистки соскочили со своих мест. Растерявшаяся Крыса махала над плачущей девочкой журналом, точно веером. Классная дама суетилась около парты.

– Что вы, Соня, Сонечка? – растерянно спрашивала учительница.

– Валерия Алексеевна, – подбежала к ней Коробова. – Не ставьте ей двойку… она в следующий раз лучше ответит… у нее голова болела.

– Хорошо, хорошо – и учительница, быстро подойдя к кафедре, зачеркнула двойку. Сонечкина истерика мгновенно прекратилась.

И тут прозвучал звонок. На перемене Вера гуляла по коридору одна, задумавшись. Притворная истерика Горюновой, растерянность учительницы произвели на девочку тяжелое впечатление. Она негодовала на несправедливость. Разве на прошлой неделе маленькой болезненной Саше эта же самая «Крыса» не поставила двойку? Разве девочка не плакала целый день неутешными слезами, боясь огорчить больную мать? Кто обратил внимание на ее слезы? Крыса и ухом не повела, да и подруги не заметили. А тут подумаешь: переполошились.

В конце перемены, когда девочки стали возвращаться в класс и усаживались на места, Соня подошла к Вериной парте. Это было удивительно. Важничавшая девочка никогда не только не дружила с Верой и, тем более с Фатьмой, но и не разговаривала даже. Она их просто не замечала.

Следом за Соней потянулись ее подруги.

– Эй, ты! – Соня посмотрела на Фатьму сверху вниз, – почему не подсказала мне?

– Так, – ответила Фатьма, не поднимая головы от книги, которую она перед этим раскрыла.

– Не такай, когда к тебе обращаются! – крикнула Соня. – Другим подсказываешь, а мне не хочешь? – Она вырвала у девочки из рук книгу и швырнула ее на пол.

Фатьма вскочила.

– Я не обязана подсказывать тебе! – Фатьма старалась говорить спокойно. – И ты не бросай книгу. Дай ее сюда!

– Что!? – Соня даже побледнела от возмущения. – Уж не заставишь ли ты меня подать книгу в твои прелестные ручки? – она захохотала притворно, но очень искусно.

– Ты бросила книгу, ты и должна ее поднять, – еле сдерживая гнев, сказала Фатьма.

– Да как ты смеешь, татарка паршивая! – закричала Софочка. – Вы только подумайте, – повернулась она к своей свите: – каково нахальство у этой девчонки! Я ей должна поднять книгу! Я! Хотя, может быть, ей нельзя нагибаться – платье по швам расползется.

Девочки, окружавшие Горюнову, захихикали.

Веру до глубины души возмутило это издевательство, но она сдерживала себя. С Фатьмой теперь творилось что-то ужасное: губы ее стали бледными, глаза горели, руки дрожали.

Соня заметила это.

– Удивляюсь, – проговорила она, обведя глазами гимназисток. – Зачем таких принимают, одеться не во что, а лезут в гимназию. Разве это платье? У нас такой тряпкой полы бы мыть не стали. Нищая, за наш счет учится.

– Молчи, пожалуйста, молчи! – только и могла прошептать Фатьма.

Кто-то из девочек снова засмеялся. Фатьма не выдержала и, упав головой на парту, зарыдала.

– Замолчите немедленно! – Вера вскочила. – Как вам не стыдно! Подай ей книгу, Горюнова! Сейчас же, иначе… – вид у девочки был такой грозный, что Соня попятилась, а Зина Коробова быстро подняла книгу.

– Если еще раз обидишь Фатьму, смотри…

– Ты угрожаешь мне? – закричала Соня. – Я начальнице пожалуюсь!

– Ну и жалуйся, известная ябеда. Ябеда-беда!

– Не смей! – затопала ногами Соня.

– Гордячка!

– Не смей! – срываясь на визг закричала Горюнова.

– Да будет вам, – вмешалась Люба Петренко, одна из самых спокойных, уравновешенных девочек в классе. – Чего распетушились? Сейчас учительница придет. – Она взяла Веру за локоть.

– Сядь, остынь, Кочина. А ты, Горюнова, не задевай. Поняла?

Веру всю трясло от негодования.

«Проучить ее надо, вот что», – думала она. – Я Валю попрошу.

* * *

Каждую субботу девочкам выдавали на руки дневники, а в понедельник они сдавались классной даме с подписью родителей.

В этот понедельник на большой перемене Вера, как и все девочки, сдала свой дневник. Она получила на прошлой неделе тройку по математике. Маму это, правда, огорчило, но девочка обещала исправить отметку и теперь старательно учила уроки, внимательно слушала объяснения.

На четвертом уроке классная дама почему-то не присутствовала. Появилась она в конце урока. Девочки, приветствуя ее, как полагалось, встали.

– Садитесь! Извините, Анна Александровна, я вынуждена вас перебить, – обратилась она к учительнице русского языка. – Кочина, пожалуйте к начальнице.

Вера посмотрела на классную даму в недоумении. Что такое? Зачем? К начальнице обычно вызывали за провинность или по важному срочному делу. Девочки тоже удивились. Только Соня и Зина переглянулись незаметно и многозначительно.

Хотя Вера не знала за собой никакой вины, сердце у нее сжалось, когда она подошла к высоким дверям кабинета начальницы гимназии.

Кабинет был просторный и совсем не заставленный мебелью. Пушистый ковер, большой письменный стол в дальнем от двери углу, несколько стульев вдоль стен, три больших картины и огромный до потолка портрет царя – вот и вся обстановка. Эта строгость почти ничем не заполненной комнаты вызывала у гимназисток особый, чуть ли не суеверный страх.

В учительскую, где было столько народа, девочки не боялись заходить. Но сюда… даже мимо дверей кабинета старались быстрее пройти.

Вера оробела, едва зайдя в кабинет. Она почувствовала, как от волнения начала мелко-мелко дрожать жилка под левой коленкой, и остановить эту дрожь девочка не могла, как ни старалась. Опустив голову, Вера медленно пошла по пушистому ковру. Комната казалась бесконечной. Там, далеко в самом углу, за большим письменным столом сидела женщина с бесстрастными холодными серыми глазами.

Девочка сделала реверанс. Он вышел неуклюжим, и Вере показалось, что начальница поморщилась.

– Ученица третьего нормального класса Кочина Вера, – сказала классная дама.

– Я слышала о вас неплохие отзывы, – сказала начальница глуховатым голосом, которого боялась вся гимназия.

Вера подняла глаза. Лицо начальницы было суровым и слегка брезгливым. Казалось, что серые глаза ее пронзают насквозь. Девочка почувствовала, что сейчас бьется не только жилка под коленкой, но начинает дрожать нижняя челюсть и стучат зубы.

Начальница выдержала паузу. Она знала, как это действует.

– Однако вы занялись такими вещами, которые никак не вяжутся с понятием о честности и благородстве, чему учат вас наставники и родители.

Она опять сделала паузу. Вера замерла, не понимая, в чем ее обвиняют. И что она тянет? Говорила бы скорей! А противная коленка дрожит и дрожит. И как тут холодно! Зубы выбивают дробь. Господи, скорее бы отпустили в класс!

– Госпожа начальница, – прерывающимся голосом проговорила Вера.

– Вы хотите просить извинения? Это хорошо, но сознание вины не может избавить от заслуженного наказания.

«Вины? Наказания? О чем она говорит?» – Вера вдруг почувствовала, как у нее перестали стучать зубы, прекратилась дрожь под коленкой и появилось чувство досады и раздражения. Что она тянет, эта скрипучая старуха? Говорила бы! Вера знает – она ни в чем не виновата. А если это насчет Соньки, то пусть и ту приведут сюда.

– Но я же ничего не знаю! О какой вине вы говорите, госпожа начальница? – уже смелее, полным голосом спросила Вера.

– Как?! – возмутилась начальница. – Вы отрицаете свою вину?

– Какую вину?

– Какую? Это ваш дневник?

– Да. Это мой дневник.

– Так! Вы начинаете признаваться! Отлично. А это что? – она раскрыла дневник и показала его девочке.

Вера не сразу поняла, в чем дело, и недоуменно посмотрела на начальницу.

– Что вы уставились на меня? – окончательно потеряв душевное равновесие, почти выкрикнула начальница гимназии. – Что это, я вас еще раз спрашиваю? – И она указала пальцем на отметку по арифметике.

Вера почувствовала, что у нее холодеют руки и подгибаются ноги.

– Это… это, – она не могла вымолвить ни слова.

– Что «это… это»? Боитесь признаться. То, что вы совершили – подделка, обман родителей и наставников! Переправить тройку на пятерку. Да вы понимаете, что это такое?

– Но это не я, я не переправляла!

– Не вы!? Как вы смеете лгать! – начальница ударила дневником по столу и поднялась, грузно опершись руками о стол.

Вера лихорадочно соображала. Может быть, это не ее дневник? Но мамина подпись. Так ведь мама видела тройку. Откуда взялась эта грубо подрисованная пятерка!

– Я не лгу, поймите вы наконец! – Вера даже забыла от обидной напраслины, где находится, и повысила голос.

– Молчать! – взвизгнула начальница. – Как ты смеешь дерзить, скверная девчонка!

– Вы не имеете права оскорблять меня напрасно, – Вера уже не могла сдержаться. Она подалась вперед, к самому столу. Так они стояли друг против друга – старая надменная аристократка с лицом красным от злости и маленькая девочка, одна из сотен гимназисток, чья судьба была в руках этой старухи.

– Что? Я не имею права?! Вон отсюда! – взвизгнула начальница. – Исключу! Чтобы сегодня же твоего духу не было в гимназии. Уведите ее с глаз моих! – крикнула она растерявшейся классной даме и почти упала в покойное мягкое кресло.

Вера поняла. Объяснить она ничего не сумеет. Слушать ее не будут. Не хватало еще, чтобы за руку увели отсюда. Она резко повернулась и, подняв голову, быстро пошла к двери впереди классной дамы.

Урок кончился. Весть о вызове Кочиной к начальнице облетела весь этаж, и у дверей кабинета, откуда, хотя и приглушенно, был слышен крик начальницы, собралась толпа гимназисток.

Выйдя из кабинета, Вера почти бегом бросилась вперед. Подруги молча расступились. Вбежав в класс, Вера резким движением откинула крышку своей парты и стала лихорадочно собирать книги. Руки дрожали, ремни путались, она никак не могла их застегнуть.

– Вера… Кочина… Верочка… Кочка, – наперебой кричали окружившие ее подруги. – Куда ты, что случилось?

Вера молчала. Она боялась разжать крепко стиснутые зубы. Чувствовала – ей не удержать рыданий.

– Дай застегну, – протискавшись сквозь толпу, сказала Фатьма. Она ни о чем не стала расспрашивать подругу, быстро собрала книги, застегнула ремни и подала сумку девочке. Вера не решилась даже сказать спасибо. Скорее отсюда, от этих любопытных глаз, от назойливых расспросов! И она выбежала из класса.

Идти по коридору было еще неприятнее: гимназистки в недоумении останавливались и с бесцеремонностью простодушной юности рассматривали ее. Почему она уходит домой после первого урока? Заболела? Но она почти бежит…

Вера, действительно, спешила, шла быстро, не глядя ни на кого, низко опустив голову, шла и слышала, как за ней двигалась толпа одноклассниц. И это было самое страшное. Она не хотела никаких расспросов. Скорее, скорее в раздевалку, там хоть народу поменьше.

– Что это вы, барышня? – спросила полная, розовощекая дежурная по гардеробу.

– Так, – прошептала девочка, все еще боясь разрыдаться. Она, торопясь, с трудом попадая в рукава, надела пальто, машинально, по привычке, застегнула его на все пуговицы и даже поправила перед зеркалом форменную шапочку – «пирожок».

На улице даже случайные прохожие смущали ее. Девочке казалось, что они пристально смотрят на нее и удивляются, почему гимназистка в такое неурочное время спешит домой?

Вера ни на чем не могла сосредоточиться. В голове ее, как назойливая муха, билось одно слово: дрянная, дрянная, дрянная. К кому это относилось, Вера не давала себе отчета: то ли к ней, то ли к начальнице, то ли еще к кому… Но слово вертелось в мозгу, давило на него, казалось, даже мешало идти. Девочка не имела силы отогнать его, подумать о том, что случилось. Теперь рыдания уже не подступали к горлу. Она чувствовала пустоту в груди и огромную усталость. Ей даже трудно было шагать. Она пошла медленнее.

«Дрян-ная… дрян-ная…», – в такт шагам билось в голове привязавшееся слово. Вера снова пошла быстрее. Главное – скорее домой, там мучившее ее слово отступит. Нужно только быстро, чтобы Дуся не заметила, пройти в свою комнату и лечь на диван. Тогда можно сосредоточиться и все обдумать, пока мама не придет. Домой, домой, чтобы не расплакаться на улице. Ей вдруг стало себя так жалко, что рыдания снова подступили к горлу.

Глава VII
МАСТЕР ВЗБЕШЕН

Почти у самого дома Вера остановилась от неожиданности. Что это? Кто идет навстречу? Да это же Валя, ей богу, Валя! Девочка вдруг обрадовалась, сама не зная чему.

Мальчик был изумлен не менее ее. Он никак не ожидал такой встречи.

– Вера! – он подбежал и схватил ее за руку. – Я… с работы, чумазый… Мастер послал домой к себе…

– Валя! – девочка даже не слышала его слов. – Валя! – больше она не могла ничего вымолвить. Схватив мальчика за руку, она вместе с ним через черный ход вихрем влетела в кухню, промчалась мимо Дуси и вбежала в свою комнату. И тут больше не могла себя сдержать, швырнула книги, шапочку и, упав на диван, дала волю душившим рыданиям.

Мальчик был в недоумении. Что с ней? Почему она так горько плачет? Вера лежала лицом вниз. Ее пушистая коса свешивалась почти до полу и вздрагивала, как вздрагивали и маленькие плечи.

– Вера, ну, Вера же! – Он подошел к девочке и присел рядом с нею на диван. – Не надо плакать, не надо. – Валя чувствовал, что еще немного – и он сам заплачет. Что же делать, как ее утешить?

Валя стал осторожно гладить девочку по рукаву.

– Не плачь, не плачь, расскажи, о чем ты? Революционеры не плачут – двинул он в ход свой последний козырь.

– Да… да, – подняла заплаканное лицо девочка, – меня исключили… исключили меня… – и она снова упала головой на подушку и зарыдала еще сильнее.

– Исключили? – удивленно протянул мальчик. – Как так? Почему исключили?

Он помолчал.

– Ну, и пусть исключили… а ты не плачь! Это ничего. Это… – он остановился, не зная что сказать. – Не исключат, не смеют! – Мальчик обрадовался найденному слову. – Ну да, не смеют, потому мы им…

Валя замолчал. Он понял, что говорит не то.

– Мы им отомстим, да? – Вера подняла голову. В глазах ее появилась какая-то надежда.

– Ага, отомстим! Вот увидишь! Пусть только попробуют. – Валентин теперь и сам верил в то, что говорил. – Да ты слушай, слушай, что я скажу. Перестань плакать.

Он обнял подругу за плечи и насильно усадил рядом с собой. Девочка продолжала плакать, уткнув лицо в ватную куртку мальчика, пахнущую мазутом и гарью паровозного депо.

– Ты слушай, глупенькая. Мы Даниле скажем, мы всей организации скажем. Ты не бойся ее, начальницу-то! Она покается, что исключила тебя. Мы ей. У, гадина… самодержавная.

Вера стала понемногу успокаиваться.

– А как маме скажу? – вдруг вспомнила она.

– А ты никак не говори. Я скажу, – окончательно почувствовав себя настоящим защитником, заявил Валентин. – Ты мне расскажи все по самой правде, а я уж придумаю, что и как. Да ладно тебе плакать-то!

Мальчик так вошел в роль утешителя, что стал ладошкой левой руки вытирать девочке слезы, опять обильно покатившиеся по щекам, правой осторожно и ласково поглаживая ее по волосам.

– И пальто снять надо. Зачем в пальто сидеть?

Он помог расстегнуть пуговицы и снять пальто.

– Вот молодец! А ну покажись мне, плачешь или нет.

Немного успокоившаяся девочка подняла заплаканное лицо, и вдруг Валя громко и неудержимо захохотал.

– Что ты? – удивилась Вера.

– Ты поглядись, поглядись в зеркало, – сквозь смех сказал Валентин.

Он схватил подругу за руку и потащил в гостиную к большому трюмо. Из зеркала на девочку глянуло уморительное полосатое лицо, такое, что и она рассмеялась, несмотря на большое, правда, уже выплаканное горе. Валя переусердствовал… Он забыл, что у него и руки и тужурка были в мазуте и копоти.

– Вот и не плачешь, хорошо, хорошо! – воскликнул он. – Ух ты, морда полосатая, – и неожиданно для себя и Веры схватил ее за плечи и расцеловал в обе щеки.

– Что ты делаешь?.. С ума сошел! Я же чумазая.

– Ну и я тоже, – засмеялся Валя.

– Умыться надо. Пойдем!

Ребята побежали.

– Тужурку сними, – сказала Вера, – опять измажемся.

Умывание окончательно успокоило девочку, и дети, взявшись за руки, снова уселись на диване в Вериной комнате.

– А теперь расскажи, что у тебя там… в гимназии.

Лицо девочки снова помрачнело.

– Я… у меня в дневнике тройка на пятерку переправлена.

– А зачем переправляла?

– Да это не я переправляла.

– А кто?

– Не знаю кто. Разве, – она задумалась, – разве Сонька. Ну, конечно, Сонька, больше некому. И как я раньше не догадалась! Надо было начальнице так и сказать. Конечно, мы же с ней поссорились. Это обязательно Сонька, сама или Зинка.

– Какая Сонька? Какая Зинка? Ты расскажи толком, а то у вас, у девчонок, ничего не поймешь.

– У вас, у девчонок! – передразнила Вера. – А у вас, у мальчишек? Какая Сонька? Одна у нас – Горюнова. Знаешь?

– Это у которого рысаки? Знаю, как же.

– Ну да, его дочка. У нас учится. Такая гордячка и злюка. Она подругу мою обидела. Фатьму Галееву.

– Это у отца которой магазины?

– Да никакие не магазины! У нее и отца-то нет, а мать поденно шить ходит.

– Ну, это уж ты завралась! Швейкины дочки в гимназии не учатся.

– Вот какой глупый! Раз говорю – учится, значит – учится!

– А почему у нас со всего поселка один Степка, сын лавочника, в реальном?

– Почему, да почему? Пристал! Потому что потому, кончается на «у» и не говорится никому. Понял? И не перебивай, пожалуйста, тебе ничего рассказывать нельзя. Ты слушай и все!

– А ты говори толком.

– А ты молчи! – девочка зажала мальчику рот и вдруг увидела, что Валя краснеет. Она опустила руку и сделала серьезное лицо.

– Ну, вот я с Сонькой поругалась, чуть не поколотила ее. А девчонки, не все, конечно, крутятся и крутятся около нее, угождают, а она ломается. Мне Люба говорила, что Сонька хвасталась: проучу, говорит, Верку Кочину. Вот, наверно, она и переправила отметку. Теперь меня исключат, – девочка снова стала грустной.

– За это не исключат, – неуверенно попробовал утешить ее Валя, и, видя, что девочка не верит ему, хочет возразить, быстро проговорил. – Конечно же не исключат! Ты начальнице расскажи все, как есть, Соньке и попадет.

– Как же! Соньке никогда не попадает. Ее все учительницы любят и начальница любит.

– Ну и пусть не попадет, мы сами ее проучим.

– А как проучите?

– Как-нибудь придумаем, дай срок. Ты только ее покажи мне.

В коридоре раздался звонок. Вера вздрогнула.

– Мама пришла, – воскликнула она и выбежала из комнаты. – Мама, мама, – не дав Нине Александровне снять пальто, проговорила взволнованно Вера, – меня из гимназии исключили. – И она прижалась к матери.

– Что ты, о чем? – не поняла Нина Александровна.

– Из гимназии меня исключили, понимаешь? Ну, выгнали.

Нина Александровна так и застыла, держа в руке каракулевую круглую шапочку.

– Да нет, Нина Александровна, не то она говорит, – Валя вышел из дверей гостиной. – Не то! Здравствуйте! – опомнившись, проговорил он.

– А, Валя, здравствуй, здравствуй! Да расскажите же мне толком, что случилось.

– У нее кто-то отметку переправил… – начал было Валя.

– Начальница тебе прийти велела, – перебила Вера. Дети стали рассказывать, мешая друг другу, и только минут через пять Нина Александровна поняла, наконец, в чем дело и стала собираться в гимназию.

Вера должна была идти с ней, да и Валя вспомнил, что ему пора.

Пока Нина Александровна одевалась, дети условились, что они будут встречаться на катке, по воскресеньям, под вечер.

– Приходите с коньками все трое. Я хочу с мальчиками познакомиться, – сказала Вера.

Шагая по улице, Валя задумался: «На каток пойти не шутка, а где коньки взять? Не идти же с деревянными колодками, в которых врезаны стальные полосы. Нельзя ли у кого из деповских достать?»

Мысли перекинулись на депо, и мальчик только сейчас вспомнил, что должен был пойти к мастеру на квартиру. «Ох, и влетит завтра», – у него сердце сжалось от одной мысли о предстоящем нагоняе.

Валя не ошибся. На другой день в обеденный перерыв, когда он сидел рядом со Степаном на верстаке и с аппетитом уплетал хлеб с хрустящей луковицей, подошел мастер.

– Ты где был вчера, пся крев?

Валька вздрогнул. Он знал: если мастер произносил свое любимое ругательство, значит, он в крайнем раздражении. В такие минуты перед ним трепетали даже взрослые рабочие, а у мальчика и душа в пятки ушла. Он не знал, что ответить, и только смотрел на мастера во все глаза и часто, часто моргал.

– Встать, когда с тобой разговаривают! – крикнул мастер и так рванул Валю за руку, что тот слетел с верстака, больно ударившись плечом о большие тиски. Степан тоже соскочил.

– Где ты был, негодяй, тебя спрашиваю! – еще раз крикнул мастер.

– Я… я, – начал было Валя.

Растерянный вид мальчика окончательно взбесил Врублевского.

Бац! Мастер ударил мальчика по щеке. Валя дернул головой, почувствовав обжигающую боль. Бац – голова метнулась в другую сторону. Мастер хотел схватить Вальку за ухо, но тот пригнулся, прыгнув в сторону, и бросился бежать.

– Стой, стой, тебе говорят, дрянной мальчишка, быдло, скот! Стой! – кричал мастер.

Валентин и не думал останавливаться. Он считал себя уже в полной безопасности, как вдруг почувствовал, что кто-то схватил его и крепко держит за плечи. Он оглянулся и увидел над собой искаженное злобой, ехидное лицо Антона, своего «учителя».

– Убегаешь? Нехорошо так, нехорошо. Нельзя убегать, когда мастер зовет. – При этих словах Антон так сжал руку мальчика повыше локтя, что тот даже присел от боли.

Мастер, увидев, что ученик пойман, шагнул к нему. Толстое усатое лицо налилось кровью, глаза были свирепыми.

– Где был, спрашиваю, пся крев? – и он занес над головой мальчика кулак. Валя зажмурил глаза и присел.

– Не смей! – крикнул Степан, одним прыжком очутившись около озверевшего мастера. – Стой, гад! Оставь мальчишку!

– Чего, чего! – Мастер повернулся к нему. – Указывать, мне? – Он замахнулся на парня.

– Ну, ты, шкура! – Степан ловким и сильным движением отвел занесенную руку. Мастер отпрянул.

– Ты… ты… – уже не кричал, а хрипел мастер, лицо которого стало сизым. Он готов был броситься на Степана. Но неожиданно кулаки его разжались, и только толстые пальцы дрожали. Он увидел перед собой толпу рабочих, лица которых были сейчас неузнаваемо суровыми и полны такой решимости, что гнев мастера как рукой сняло.

– Вы что? Вы что? – залепетал Врублевский, пятясь от страшной, молчаливой толпы. Потом он повернулся и, мелко семеня ногами, быстро пошел, почти побежал, к выходу…

Обычно, едва стихал вечерний гудок, в депо не оставалось никого, а сегодня задержалось человек пятнадцать. Они сгрудились около Степана. Остался и Валя. Его не прогнали. К нему привыкли, знали как хорошего, не болтливого парнишку.

– Осадить надо! – раздумывая над чем-то, сказал пожилой слесарь с густыми, чуть тронутыми сединой усами.

– Не осадить, а проучить, – вставил курчавый, белозубый, весь черный от сажи, кочегар.

Рабочие заговорили разом:

– Точно крепостные!

– До рукоприкладства дошел!

– Зверюгой стал!

– Проучить беспременно!

– Рассчитаться!

– На тачке вывезти!

Степан молчал и слушал.

– А вот это правильно, – подхватил он, – на тачку да и вывезти!

– Что вы, что вы, братцы, как можно на тачку? – выставил свою козлиную бородку из-за плеча кочегара Антон. Он, оказывается, тоже не ушел.

– Ты чего тут, гнида? – обернулся к нему кочегар. – Брысь отсюда, зашибу! – и он поднял свой огромный, с детскую голову, кулак.

– Петро, оставь! – крикнул Степан. – Руки марать не стоит! А ты, – он пристально посмотрел на Антона, – марш отсюда, да смотри, попридержи язычок.

Антона как ветром сдуло, – точно растаял в полумраке депо.