Текст книги "Подростки"

Автор книги: Борис Ицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Люба чувствовала, что вот-вот упадет. Корзина, казалось, притягивала ее к земле. Ноги подкашивались, во рту пересохло, под ложечкой так кололо, что девочка не могла дышать. Вот она завернула за угол. Преследователь был близко, она отчетливо слышала не только топот, но и его свистящее дыхание.

Неожиданно Люба бросилась наискосок, через улицу и подбежала к стоящему на перекрестке городовому.

Кешка остановился буквально в нескольких шагах.

– Он… он… – проговорила девочка, задыхаясь, – он… дерется!

Тогда преследователь круто повернул и столкнулся с Николаем. Тот успел крепко ткнуть врага в подбородок и подлетел к Любе.

– Ты драться? – пробасил городовой и схватил Николая за шиворот.

– Я? – изумился мальчик. – Да я…

– Нет, он мой… мы шли с ним. За ним тоже бежали…

– А, – протянул городовой. – Их уж и след простыл, идите себе спокойно.

– Они за углом… – не могла успокоиться Люба.

– Я провожу вас, – сказал городовой. Николай взял корзинку и двинулся поспешно вперед. За ним пошла Люба, а следом степенно зашагал бравый городовой.

Люба совсем избавилась от испуга, а Николай только сейчас по-настоящему стал бояться. Шутка ли, а ну, как городовому придет на ум узнать, что в корзине? Ведь видно, что она тяжелая. Тут и попасться можно. Хотя бы отстал городовой. Николай прибавил шагу. Люба поняла его.

– Спасибо, господин городовой, – сказала она. – Мы теперь сами дойдем.

– Ну, шагайте!

На всякий случай Николай и Люба сделали большой круг, пробродили около часу и только тогда прошли на квартиру к веселому студенту.

Вскоре задание было выполнено. Ребятам, правда, хотелось носить и заряженные бомбы, но Степан не разрешил. И начиненные оболочки возвращались по другой цепочке.

* * *

В депо шла обычная, на первый взгляд, работа. Но Валентин уже давно примечал, что назревают какие-то события. Вот и сегодня: он видел, как утром пришел из медницкого цеха рабочий, пошептался со Степаном, с Папуловым и еще несколькими слесарями. Лицо этого человека было мальчику знакомо. Он долго думал, где видел его и, наконец, вспомнил: в лесу, на маевке.

Потом два раза уходил Степан. Многие рабочие были заметно возбуждены. Это чувствовалось по отрывистым многозначительным фразам. Казалось, люди чего-то ждут. До обеда, однако, ничего не случилось, и Валя увлекся работой. Свое дело он любил и очень хотел скорее стать таким мастером, как Степан.

Обеденный перерыв только что кончился, и мальчик взялся было за молоток, как вдруг в депо влетел такой же, как он, двенадцатилетний ученик из товарновагонного цеха и, задыхаясь от бега, закричал громко и взволнованно:

– Идут наши! Сюда идут! Работу бросили!

Степан вскочил на паровозный скат.

– Товарищи, – крикнул он, – бастуем, кончай работу!

– Шабаш! Бастуем! Конец! – пронеслось по депо. Шум работы мгновенно стих. Степан, а за ним еще с десяток человек кинулись к паровозам. Валя вместе со всеми подбежал к пузатому локомотиву, только перед обедом зашедшему в депо. Седобородый, сухощавый старик-машинист сосредоточенно проверял регулятор и немало удивился, увидев около паровоза слесарей.

– Тимофеич, – крикнул Степан, – кончай работу, брат! Воронка твоего надо малость того, чтобы не ездил больше.

– Чего, чего? – не понял старик.

– Забастовка, Тимофеич! Приводи паровоз в негодность. Смотри, – он показал на стоящие рядом локомотивы. Машинисты спускали пары, сливали воду. Паровозы, точно понимая, что с ними делают, тяжело и продолжительно вздыхали.

Степан взялся за рычаги управления.

– Брось! – крикнул Тимофеич. – Уйди, говорю, не смеешь!

Антипов недоуменно остановился. Он не ожидал этого.

– Ишь, какой прыткий! – продолжал кричать Тимофеич. – Остановить?! Нет, брат, я на своем паровозе знаешь, сколько лет работаю? С Николаевской на нем сюда приехал, и никто его у меня не останавливал. Понимаешь ты это?

Степан даже плюнул с досады. Уже все локомотивы были потушены. Люди выходили из депо…

– Да ты послушай! – крикнул он.

– И слушать не хочу! Не хозяин ты моему паровозу. Сам справлюсь. А ты беги, вишь, народ тронулся, – и старик подошел к рычагам управления.

– Ну, милый, – обратился он к паровозу, точно к разумному существу, – отдыхать пока надо. Попорчу я тебя, брат, малость, чтоб не ездил ты. Ничего не попишешь. Нельзя, брат! Народ весь поднялся. Против мира не пойдешь. Так-то! Побудь, братец, инвалидом, а там посмотрим.

Степан и Валя бросились догонять ушедших. Толпа подходила к мастерским среднего ремонта. Впереди рабочих бежали ученики, Валентин догнал их и вместе с такими же, как он, орущими, свистящими парнишками, влетел в мастерские.

– Забастовка, забастовка! – кричали ребятишки. Рабочие бросали инструмент, спешили навстречу толпе. Впрочем, не все. Некоторые, особенно пожилые, продолжали работать. Тогда другие подбегали к ним, насильно отбирали инструмент, выкидывали из тисков заготовки и, подхватив под руки упиравшихся, вместе с ними вливались в толпу и двигались дальше.

Вот и центр всех мастерских – токарный цех. Валентин первый вбежал туда.

– Дяденька! – крикнул он пожилому рабочему, хватаясь за рукоятку и моментально переводя ремень на шкив холостого хода. – Дяденька, товарищ, шабаш, мы бастуем!

Ошарашенный рабочий хотел было выругаться, но в эту минуту в цех вошли рабочие.

– Забастовка! Забастовка! – Слово это, казалось, имело крылья. Оно летело над толпой, обгоняло ее. Оно проникало в сердце каждого. Почти разом замолчали станки и только тихонько, по-пчелиному, жужжала под потолком трансмиссия.

Цех за цехом останавливал работу. Оставалось одно машинное отделение.

Рядом с Валей бежал теперь худой, высокий, лет четырнадцати, вихрастый и корявый парнишка – ученик токаря.

– Телефон! – крикнул он. – Бери ножницы! – Валентин понял сразу: в конторе мастера Врублевского был телефон.

Ребята быстро отыскали ручные ножницы для резки железа и кинулись со всех ног к конторке. Валентин взобрался на спину нового товарища и мигом перерезал провода. Однако ребята опоздали. Только перед этим перепуганный Врублевский позвонил в жандармское отделение. Об этом сказал Степану рабочий, случайно оказавшийся в конторке. Следовало ожидать прибытия жандармов и, возможно, казаков.

– Товарищи, скорее к машинному!

В дверях машинного отделения толпу встретил широкоплечий чернобородый машинист.

– Стой! – крикнул он. – Не позволю останавливать машины.. Я не желаю бунтовать! И все машинное будет работать!

Толпа остановилась. Это было первое сопротивление. Степан понял, если машинисты не бросят работы, то и среди бастующих найдутся маловеры и трусы. Кой-кто сразу побежит к станкам. Уступать нельзя. Не долго думая, он, оттолкнув чернобородого, бросился к двигателю. Машинист кинулся было следом за Антипиным, но десятки рук крепко схватили его.

– Останавливай! – крикнул Степан молодому помощнику машиниста. – Чего стал, разиня? Против рабочего класса?!

– Мы-то? – Парень испуганно глянул на Степана. – Мы-то завсегда за, – и он быстро остановил машину.

Депо замерло окончательно. Забастовка началась.

– Валентин! – крикнул Степан, выйдя из машинного отделения и увидев Кошельникова. – Собери ребят да живо к вокзалу. Смотрите там в оба. Если полиция или жандармы, предупредите. Организуй!

– Ребята, за мной! – крикнул тот и для верности свистнул, что было силы. Сразу около него сгрудилось человек пятнадцать учеников.

– Побежим к вокзалу. Ты, – он сказал своему новому приятелю, высокому парню, – останься здесь. Десять человек я расставлю так, чтобы друг друга видели. Мы вперед побежим, смотреть будем. Если нагрянут, махнем да свистнем, а вы сигнал по цепочке передадите. Айда!

И веселая гурьба помчалась вприпрыжку, растягиваясь постепенно в цепочку. Связь получилась быстрой и надежной.

В мастерских начался митинг. На паровозные скаты, привезенные для обточки бандажей, положили доски. На эту самодельную трибуну поднялся пожилой рабочий – один из руководителей забастовки.

– Товарищи, – крикнул он. – Не сдаваться! Пока не уступят, работать не начнем.

– Правильно! Держись! Не отступай! Верно! – пронеслось над толпой.

– Дружно будем держаться – никто не страшен, – продолжал рабочий. – Только, товарищи, без дела казакам на нагайки не нарываться.

В это время толпа зашевелилась и раздалась, пропуская к трибуне маленького, полного, круглолицего начальника станции. За ним шагал Врублевский и кое-кто из администрации депо.

– Господа! – взобравшись на трибуну, начал начальник высоким, почти писклявым от напряжения голосом.

– Долой, долой! – пронеслось в толпе.

– Товарищи! – неожиданно выкрикнул перепуганный начальник станции.

– Брысь! Проваливай! Какие мы тебе товарищи?!

Какой-то молодой веселый рабочий вскочил на трибуну и подбежал к незадачливому оратору.

– Киренский волк тебе товарищ, ваше благородие! – Он дернул козырек форменной фуражки и нахлобучил ее начальнику станции почти на нос.

Толпа загоготала, заулюлюкала, засвистела.

Засвистели и замахали в это время и ребятишки, стоявшие в цепочке, а к трибуне подбежал рыжеволосый и восторженно крикнул:

– Казаки! Казаки едут!

– Товарищи, – загремел над притихшей толпой голос Степана. – Расходитесь по домам спокойно! Мы вполне успеем уйти. Не бежать.

Толпа не спеша повернулась и пошла, тут же начав распадаться на группы, группочки, пары – как обычно уходили с работы. Когда казаки прибыли к месту митинга, им ничего другого не оставалось, как повернуть восвояси. Вдали чернели фигуры удаляющихся рабочих.

Валя догнал Степана.

– Началось! Началось! – с сияющим лицом повторил мальчик. – Смотри-ка, смотри, – со смехом сказал он, показывая на базарную площадь.

Точно перепуганные куры, метались торговки и торговцы, они закрывали свои ларьки и лавчонки, складывали с лотков в тележки товар и торопливо уезжали.

«Забастовка, забастовка!» Это слово теперь носилось повсюду, радуя одних и пугая других. Им, казалось, был заполнен воздух. А кое-где звучало, как колокол, тяжелое и суровое слово «бунт». Его с ужасом произносили бородатые торговцы, истово крестясь при этом на маковки далекой церквушки.

Не заходя домой, Валентин побежал к приятелям.

– Забастовали мы, забастовали! – крикнул он с порога, бомбой влетая в избу Губановых.

Вот когда Валя оказался героем дня. Едва они с Механиком подошли к дому Осиповых, навстречу им выбежал Николай. Слушая сбивчивый рассказ Валентина, он чаще обычного проводил левой рукой по ежику рыжеватых волос. А вскоре приятелей окружила толпа ребятишек, среди которых не было только Степки Аршинника. Отец строго-настрого запретил ему знаться со смутьянами. И снова пришлось юному забастовщику рассказывать о событиях в депо и, конечно, о своей роли во всем. Ведь он собственноручно обрезал телефон в конторке мастера, сам остановил станок в токарном цехе и, наконец, не кому-нибудь, а ему было поручено охранять митинг. Это он догадался расставить ребят цепочкой.

Рассказ Валентина взбудоражил не только трех приятелей, но и всех Никольских ребятишек. И они гурьбой, во главе с неразлучной троицей, побежали к железнодорожным мастерским.

Вокзал и мастерские были оцеплены войсками. На станции стояла непривычная тишина, точно все здесь вымерло. Вдали на путях чернело несколько потушенных паровозов.

До позднего вечера крутились ребятишки около мастерских, не подходя, однако, близко к солдатам, и разбегались каждый раз, когда в их сторону направлялся казачий разъезд. Этих чубатых оренбуржцев ребята боялись, как огня.

А вечером приятели сбегали в город – поделиться новостями с девочками.

…На второй день в обед все шестеро были уже на площади недалеко от вокзала. Народу собралось множество. Толпа гудела взволнованно и возбужденно. Она напоминала реку в весенний паводок. Казалось, еще немного – и хлынет эта река, сметая все на своем пути. Как зайцы во время половодья жмутся на каком-нибудь островке, так жались небольшой кучкой представители управления дороги и несколько жандармских офицеров со щеголеватым полковником во главе.

А в стороне, сдерживая гривастых коней, стояла полусотня казаков. И это еще больше раздражало воинственно настроенную толпу. То тут, то там вспыхивало готовое прорваться наружу возмущение.

– У, черти, пугают!

– Не из пужливых!

Но вот шум стих. Из толпы вышли двое – Степан и Папулов. Они направились к группе офицеров и остановились шагах в пяти от полковника.

– Мы делегаты рабочих железнодорожных мастерских, – четко и раздельно проговорил Степан.

Полковник шагнул вперед.

– Излагайте ваши требования, господа, – чувствовалось, что полковник разозлен, но сдерживается.

Делегаты стали зачитывать требования. Точно камни в спокойную гладь пруда падали веские и суровые слова рабочих требований:

– Восьмичасовой рабочий день!

– Уплата мобилизационных денег!

– Вежливое отношение к рабочим!

– Увеличение жалования на двадцать пять процентов всем, без исключения, железнодорожникам!

– Признание выборных постоянных делегатов от рабочих!

И как по глади воды, кругами расходился по толпе гул одобрения после каждой прочитанной Степаном фразы.

Вера, Люба и Фатьма стояли в первых рядах. Черные глаза Фатьмы блестели, ее смуглое лицо было бледно. У Веры, наоборот, горели щеки, ветер растрепал ее белокурые волосы, она нервно теребила подол черного форменного передника. Люба казалась, как и всегда, спокойной. И только руки выдавали ее. Она, сама того не замечая, нервно накручивала на указательный палец распустившийся конец длинной каштановой косы, переброшенной на грудь.

Делегаты кончили чтение рабочих требований.

В толпе оживленно заговорили:

– Вот это по-нашему, по-рабочему.

– Восемь часов – и шабаш.

– Главное, чтоб мобилизационные деньги отдали, – горячился смазчик, – а то работай от темна до темна, а денег – шиш.

– Прибавки обязательно добиваться надо.

Над площадью стоял гул, напоминавший рокот далекого прибоя.

Офицеры начали перешептываться, посматривая на казаков. Молодой бравый казачий есаул глядел на полковника, готовый по первому знаку двинуть полусотню на толпу.

Делегаты заметили это.

– Мы вас предупреждаем, господин полковник, – сказал Степан спокойно, но так громко, что его услышал народ и казаки, – кровью вы нас не запугаете, и напрасно господин есаул коня горячит, этак и из седла вылететь можно.

В толпе вспыхнул смех. Полковник, очевидно, понял, что угрозами ничего не добьешься Он решил действовать уговорами. Отчеканивая слова, чтобы не выдать волнения, он стал говорить о том, что забастовка задерживает движение воинских эшелонов на Дальний Восток.

– Смотрите, господа, – с пафосом воскликнул он, делая широкий жест рукой, – сколько скопилось в вашем городе солдат. Их ждет фронт, их ждет победа! Эти доблестные защитники отечества рвутся на передовые позиции, где истекают кровью их братья, ваши братья! Рвутся и не могут уехать.

– А ты не рвешься? – прозвучал молодой озорной голос.

– Ваше высокоблагородие, – крикнул кто-то, – поезжай на фронт, мы тебе целый поезд подадим. – По толпе снова прокатился смех.

Полковник побагровел.

– Вас мутят студенты! – крикнул он, не будучи в силах сдержаться. – Они подстрекают, чтобы вы помогали нашим врагам японцам, они…

– Долой, долой! – загудела толпа. – Хватит петь! Мы знаем, кто наши враги! Нам японцы ни к чему. Вы сами япошкам не уступите, эвон казачье, как воронье слетелось. Дело говори, господин полковник! – гремела толпа, подавшись вперед и плотнее сжимая кольцо вокруг кучки администрации и офицеров. Есаул опять тронул горячую лошадь и даже положил руку на эфес шашки.

– Долой палачей, жандармов и казаков! – пронеслось над толпой. – Да здравствует революция!

Дмитрий, Николай и Валентин, не сговариваясь, засунули по два пальца в рот и пронзительно засвистели. Этот свист мгновенно поддержала молодежь и он, пронзительный, сопровождаемый улюлюканием и криками, оглушил полковника и его свиту.

Полковник поднял руку. Свист и шум постепенно стихли.

– Рабочие! – крикнул полковник. – Вы во власти черной агитации. Однако для блага нашего отечества мы постараемся прийти к соглашению, чтобы железная дорога могла снова работать бесперебойно. А вас попрошу сейчас разойтись. Ответ мы передадим делегатам.

– У нас еще одно требование, – сказал молчавший до сих пор Папулов, – пусть казаки уедут, тогда мы сможем разойтись спокойно. Мы не хотим, чтобы наши спины отведали нагаек.

Полковник подумал немного, затем, повернувшись, что-то сказал поручику. Тот козырнул, щелкнул каблуком и, пробравшись сквозь толпу, побежал, поддерживая шашку, к полусотне. Через несколько минут полусотня уже пылила вдали, а толпа стала расходиться.

Глава XIII
ПОБЕГ ИЗ ТЮРЬМЫ

Поздно ночью вернулась в этот день Елена домой. Ее приход разбудил Валентина. Теперь сестра ничего не скрывала от домашних. На этот раз она рассказала о большом собрании железнодорожников. Решено было не уступать, держаться до полной победы.

– Условия предъявили твердые, – взволнованно говорила девушка. – Чтобы жалование прибавили, нанимали или увольняли только с согласия делегатов, выбранных рабочими.

Аким недоверчиво улыбнулся.

– Эх, вы, головы горячие! – сказал он. – Да какой же хозяин согласится на такое? Ни в жизнь не станет он рабочих спрашивать, как ему дело свое вести! Выдумаете, тоже!

– Обязан спросить.

– Ну, а ежели не спросит?

– Не посмеет, силу забастовки теперь все знают. Народ сплоченный стал. Вон и крестьяне на помещиков ополчились. Революция назревает, отец.

Они помолчали.

– Елена, – спросил Аким, – а как ты думаешь, если сказать вашему делегату, что я тридцать лет работал, да и ноги теперь лучше становятся, – возьмут меня хоть бы ночным сторожем или нет?

– Я думаю, возьмут.

– Обязательно возьмут! – сказал Валентин. – Делегатом у нас будет, наверно, Степан. Я его попрошу, он мне друг первый, неужели для такого, как ты, не сделают, тридцать лет – не баран чихал. Ты спи спокойно, как бастовать кончим, ты работать пойдешь.

Это было сказано таким тоном, что Аким невольно поверил.

– Ладно, сынок, – проговорил он взволнованно, – ты скажи ему, Степану-то, что я по-настоящему теперь ногами владею. Если путевым сторожем нельзя, пускай хоть в ночные определит.

Он помолчал и затем, очевидно, вспомнив что-то, произнес тихо, точно говоря сам с собой:

– Только они, аспиды, не согласятся на этих делегатов.

Ему никто не ответил. Изба погрузилась в сон.

Назавтра радостная весть облетела поселок. Из дому в дом, как в гости на светлый праздник Пасхи, ходили рабочие веселые, принаряженные. И говорили об одном: забастовка окончена, администрация согласилась на все требования.

На следующий день депо заработало по-прежнему. Только в мастерских теперь разгуливали жандармы, часто наведывались казачьи разъезды, но зато дня через два стали выплачивать мобилизационные деньги, которых рабочие не могли получить около года. Делегаты цехов теперь заседали с администрацией, решая вопросы найма, увольнения, назначения жалования. От депо, действительно, был избран Степан Антипов. Валя рассказал ему про отца.

– Ишь ты, ходатай! – улыбнулся Степан. – Об отце беспокоишься. А мы, брат, и без тебя о таких, как Аким Кошельников помним. Мы добиваемся, чтобы все, кого по болезни уволили, были приняты обратно на работу полегче.

Дня через три, Аким, очень довольный, вышел снова на работу ночным сторожем при пакгаузах.

Валентин, как и все рабочие, получил прибавку жалования, кроме того, по настоянию делегатов, подросткам был устроен экзамен, и Валентин Кошельников стал уже не учеником, а настоящим слесарем.

Валентин и оба его приятеля повзрослели. Мальчики теперь не только слушали беседы старших, почти открыто собиравшихся у Кошельниковых, но и прочли немало интересных книг. Особенно полюбил чтение Валентин.

…События нарастали. Часто теперь Степан рассказывал ребятам о том, что происходит в стране: о забастовке далеких лодзинских рабочих, восстании на военном корабле, борьбе рабочих Петербурга, – словом, такие вещи, что у ребят захватывало дух, и они мечтали об участии в настоящем сражении.

Степан только улыбался, глядя на ребятишек.

– Придет время, все будет, ребята!

– Ну, орлы, – однажды сказал им Степан. – Снова рыбачить пойдем, только без девочек и вечером попозже. Завтра часов в восемь вечера – ко мне. Ты, Валя, попроси Елену клейстеру заварить. Она знает. А ты, Механик, баночку поудобнее для клейстера этого приспособь, чтоб побольше вошло и незаметно было. Соображаете?

Ребята, конечно, поняли, что за работа предстоит им, но и виду не подали.

Вышли под вечер от Степана. Николай нес корзинку с тестом для приманки, с хлебом, да вареной картошки – перекусить у реки, Валентин – удилище, а Митя – банку с червями. Это было его изобретение: крышка, где лежали черви, вынималась, а там, во второй банке побольше, был клейстер.

Рыболовы направились в город. Они хотели попытать счастье на Миассе, у моста. Там чебак неплохо клевал. Они спешили – к полночи надо было возвращаться. После двенадцати по улицам разрешалось ходить только в одиночку, или вдвоем. Любой городовой имел право обыскать и даже задержать человека, если он ему покажется подозрительным.

На Миассе они порыбачили, пока не стемнело, и тогда тронулись в обратный путь. Каждый из приятелей нес по небольшой связке рыбы.

Впереди шагал Механик, – это была разведка. Николай и Валентин шли рядом, один с корзинкой, в которой аккуратной стопочкой лежали листовки, а другой – с баночкой. Крышка с червями была снята и на всякий случай лежала в корзинке. Степан шагал сзади, охранял, чтобы кто с тыла не зашел, не сцапал ребятишек. Так двигались, останавливаясь через каждые 40—50 шагов и расклеивая листовки на заборах, афишных тумбах, витринах магазинов и дверях лавочек.

Свой участок, базарную площадь и Уфимскую улицу до тюрьмы, Степан прекрасно изучил. В течение недели, вечерами принарядившись, разгуливал он по Уфимской. Каждый выступ знал у домов, все дворы осмотрел, даже узнал, где собаки есть, а где их нет. На случай, если придется уходить от погони, были известны ему и проходные дворы. Да и в крайнем случае к Кочиным забежать можно. Условлено было, если Митя, шагавший впереди, кашлял, значит, клеить нельзя, навстречу идет кто-то, а если он слегка насвистывал, тогда все в порядке, можно останавливаться и наклеивать листовку. Степан тоже подавал ребятам условные знаки.

Были придуманы сигналы: «шагать быстрее», «приостановиться», «перейти на другую сторону», «бежать», «прятаться». Но применять их не пришлось. Встречавшиеся казачьи разъезды не обращали внимания на припоздавших рыбаков-мальчишек и на чуть подвыпившего слободского парня, что шагает, слегка покачиваясь, и мурлычет под нос какую-то песенку.

Расклеивались листовки с таким расчетом, чтобы до утра они оставались в тени и не могли быть замеченными патрулями, ездившими по дороге.

Шагали быстро. Когда были около тюрьмы, в корзине не осталось ни одной листовки.

…Вера проснулась рано и вышла на улицу.

Девочку поразило необычайное оживление. По Уфимской то там, то тут стоял кучками народ. Читали листовки. Растерянные городовые суетились, разгоняя собравшихся и сдирая крепко приставшую бумагу.

Казаки верхами то и дело наезжали на тротуар. При их приближении народ быстро расходился, но сейчас же скапливался у другой прокламации. Вера заметила также, как в большой толпе, собравшейся напротив, на площади, кто-то, стоя на опрокинутом ящике, ораторствовал, размахивая руками. К толпе галопом помчались трое казаков, но люди мгновенно рассеялись, казаки только и застали, что пустой ящик.

* * *

Лето пролетело незаметно. Скучать, конечно, было некогда. Механик и Николай теперь нередко целыми днями бегали с поручениями организации, а Валя стал в депо настоящим, активным помощником взрослых. Через него Степан передавал по всем цехам прокламации, тоненькие книжки, а иногда и один-два револьвера. Валентин со всем отлично справлялся. Не раз он ухитрялся незаметно выезжать из депо в тендере паровоза, спрятав под рубашкой пачку прокламаций.

Ребята теперь прекрасно понимали, что они не в игрушки играют и при малейшей неосторожности могут погубить десятки людей. С девочками они не виделись давно. Вера и Люба уехали в деревню, Фатьма все время была занята. Ее мать поступила в магазин, и на плечи девочки легло все хозяйство – огород, коза, полдесятка кур и наблюдение за четырехлетним братишкой.

Мальчики тосковали. Они привязались к своим подругам. Не хватало частых походов в город к Кочиным. Время от времени они получали от Веры и Любы письма, писали им сами, придумав несложный шифр. Просто в письме читалась каждая седьмая буква. Это составляло нужную фразу.

Однажды девочки получили письмо, в котором говорилось:

«Привет, девочки! А почему не сообщите, как у Любы дела?

Коля на базар снес еще рыжего чубатого голубя, да сизого. Он за рекой Тишкину Юрке их продал.

Ульяна Акимовна и мы все, все шлем вам поклоны и вас поскорей ждать будем. У нас-то нового нет, живем не очень, а о вас сейчас все-то думали».

Такое, не очень складное письмо поселковых мальчишек не вызвало бы подозрение и у самого наблюдательного сыщика. Однако в письме сообщалась важная тайна.

Девочки, конечно, отсчитали седьмые буквы, не принимая в расчет знаков препинания, и прочли:

«Данила бежал из тюрьмы, шпикам не найти».

А было это так. Трое приятелей ночевали у Губановых на сеновале. Они только что уснули. Вдруг Коля, лежавший с краю, почувствовал чье-то легкое прикосновение. Мальчик моментально проснулся.

– Кто тут? – полушепотом спросил он.

– Тише, это я, – услышал он знакомый голос, однако чей, спросонок разобрать не мог.

Услышав голоса, проснулся Дмитрий и сразу узнал брата.

– Данила! – воскликнул он, бросившись на шею брату.

– Тише ты! – шепнул парень.

Восклицание Механика разбудило Валентина. Трос приятелей не знали, как выразить свою радость. Они начали было засыпать Данилу вопросами, да тот остановил их:

– Не до рассказов сейчас. Меня ищут. Правда, сейчас, наверное, ищут в Олонецкой губернии, но могут быстро разобраться, что к чему, и тогда нагрянут. А как Степан?

– Пока все в порядке, – ответил Валя.

– К нему бы сейчас сходить узнать, где сохранились чистые квартиры.

– К нему рискованно, казаки шныряют.

– Я, пожалуй, в каменоломни уйду, а вы тут переговорите со Степаном. Договоримся, где и когда с вами встретимся.

– Придумал! – Механик стукнул себя по лбу. – Зачем в каменоломни? К Федосеичу, вот куда!

– Дело! – согласился Валентин. И приятели, торопясь, рассказали, кто такой Федосеич, какая у него избушка, какой лес кругом.

– Там тебя с семью собаками не сыщут!

– Федосеич так лес знает, что сто человек спрячет.

– Это, пожалуй, подойдет, – согласился Данила. – Ну, время терять нечего. Дорога каждая минута, ведите к Федосеичу, там обо всем поговорим.

Митя сбегал в избу. Мать, услышав о Даниле, даже не поверила. А когда убедилась, что мальчик не шутит, стремительно бросилась на сеновал, и, обняв старшего сына, заплакала от волнения и радости.

Пока Данила успокаивал мать, Митя собрал в дорогу хлеба, луку, картошки, соли, чаю.

Вышли с большими предосторожностями. Валентин и Николай шагали впереди и внимательно смотрели, нет ли кого подозрительного. Да и войдя в лес, не отказались от предосторожности и даже ступать старались как можно тише.

Уже брезжил рассвет, когда они подошли к реке. Это были сравнительно безопасные места. Сюда редко кто заглядывал, да еще рано утром.

– Теперь можно и отдохнуть, – сказал Данила, опускаясь на траву. Плюхнулись на землю ребятишки и примолкли, выжидательно смотря на Данилу. Тот оценил сдержанность подростков.

– Так вот, молодцы, – после небольшой паузы проговорил парень. – Прежде всего большое вам спасибо за передачи. В тюрьме это большая радость. Когда знаешь, что о тебе кто-то заботится, вроде и срок коротать легче. Еще поддерживают вести с воли, а они, как видите, неплохие.

– А вы разве знали там, в тюрьме, что делается в городе?

– Кое-что.

– Откуда?

– Новеньких приводили.

– Вот поди рассказов-то было!

Данила улыбнулся.

– Ну, не совсем так. Ведь сидят там по камерам, человек шесть-семь в каждой. А в гости к соседям не сходишь.

– А ты говоришь: от новеньких узнавали, – сказал Митя.

– Перестукивались. Через стенки из камеры в камеру по особой азбуке тюремной стучали. Хоть и запрещают, а мы ухитрялись. Или на прогулке несколько слов кто скажет.

– Или записку передаст, да? – спросил Валя.

– Карандаш с бумагой в тюрьме редкость, но умудрялись, проносили. Впрочем, мы больше через библию новости передавали.

– Как через библию? Через какую? – заинтересовались приятели.

– Через обыкновенную, божественную. Библию охотно дают читать. Надеются, наверное, что мы в бога уверуем да бунтовать перестанем. Вот возьмешь ее и на какой-нибудь страничке легонечко карандашиком и подчеркнешь нужные буквы. Писать, конечно, следует коротко, самое главное. А число, обозначающее страницу, передашь стуком через стенку или на прогулке. Прочитают новости, хлебным мякишем сотрут карандашные пометки, и снова библия, как библия. Понятно, в чем наша секретная переписка?

– Понятно, – за всех сказал Валентин. – У нас тоже своя такая есть.

– Ну, отдохнули, – поднялся Данила. – Пошли!

Федосеича в избушке не застали. Его лодка виднелась на середине реки. Он проверял перемет.

Пока ожидали возвращения старика, Данила рассказал ребятам самое интересное – историю побега из тюрьмы…

…К побегу готовились Данила и еще двое политических заключенных. Уголовники решили им помочь. В свою очередь, политические должны были взять с собой одного из главарей уголовников, осужденного на вечную каторгу. Его собирались вскоре отправить в Нерчинск.

План был сложный, и осуществление его заняло много времени. Душой побега был старик-банщик, осужденный за бродяжничество, отсидевший в разное время леи пятнадцать.

…Однажды перед поверкой к часовому, что стоял у тюремных ворот снаружи, подбежал какой-то человек.

– Чего смотришь! – крикнул он. – Эвон за углом двое через забор сбежали.

Часовой вызвал караульного начальника. Еще несколько прохожих крикнуло:

– Арестанты убежали!

Поднялась паника. Поднятые по тревоге солдаты конвойной команды кинулись в погоню. В камерах началась поверка. Действительно, двоих уголовников не досчитались. Их нигде не оказалось. Ничего не дала и погоня. На самом же деле старый бродяга спрятал двоих под полом в бане, которая стояла в глубине двора около забора. Панику у ворот подняли дружки уголовников, которым была передана записка. «Убежавшие» же начали подкоп из бани через переулок в соседний двор. Работали посменно. Один копал, другой землю оттаскивал из подкопа. Приспособление для этого устроили – небольшой ящик на веревке. Тот, который рыл, насыпал ящик земли, дергал за веревку, другой подтаскивал, вываливал землю под полом бани, а ящик обратно отправлял по тому же сигналу.