Текст книги "Подростки"

Автор книги: Борис Ицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Нет, братцы, с тачкой теперь не выйдет, – сказал, подумав, Степан. – Может, этот Иуда и не донесет – струсит, но ежели вывезем мастера да дознание начнется – завалит всех.

– А я бы и его, подхалима, заодно, – взмахнул кулаком кочегар.

– Ну, это ты, того, лишку хватил: всех учить, времени не хватит.

– Так рассуждать, только баловать. Его не проучить, на шею сядет, – не сдавался парень.

– Ничего, мастера проучим, будьте спокойны. Что-нибудь сообразим, – сказал Степан. – Но с тачкой сейчас не время. Пошли, ребята, неровен час: этот лизоблюд разъезд приведет.

* * *

Давно пропел утренний гудок, а в депо стояла непривычная тишина. Только отдельные рабочие возились у паровоза или стояли у тисков, лениво и нестройно позванивая молотками о зубила. Большинство столпилось у стены. Там же был и Валя.

Он протискался вперед и остановился, раскрыв от изумления и восторга рот. На стене висела неизвестно кем нарисованная карикатура, красочная, яркая, большая, во весь лист серой оберточной бумаги. На ней был изображен Врублевский. Его толстая фигура чем-то напоминала зверя, лицо – оскаленную морду бульдога. Длинными когтистыми руками он держал за шиворот мальчика. Сзади стоял рабочий с грязным мешком, который он готов был набросить на голову мастера, а рядом – тачка-углевозка. Под рисунком четкими крупными буквами было написано: «Помни!»

Постояв немного в толпе у карикатуры, Валя побежал к дверям – смотреть, не покажется ли мастер.

– Идет! – крикнул он минуты через две, еще издали увидев ненавистную фигуру Врублевского.

Рабочие быстро разошлись, и депо заработало обычным темпом. Казалось, ничего и не случилось. Только лица у всех в этот день были несколько оживленнее, чем всегда.

Врублевский, не торопясь, подошел к пузатому паровозу, посмотрел на работавших возле него, затем направился в свой обычный обход. Он вышагивал вдоль верстаков, высматривая, нельзя ли у кого-нибудь забраковать работу и записать штраф. Делал иногда отрывистые замечания. Валя незаметно наблюдал за ним, сгорая от нетерпения.

Вот мастер дошел до самой стены, остановился около пожилого седоусого слесаря Папулова, что-то сказал ему, поднял глаза и остолбенел.

Мальчик видел, как мастер даже попятился. Наверное, целую минуту он обалдело глядел на стену, не понимая, что это значит. Столбняк прошел так же неожиданно, как и начался. Врублевский закричал, заругался, пробрался по узкому проходу к стене и стал срывать карикатуру. Однако бумага не отдиралась. Он царапал ее, продолжая ругаться. Он уже устал, сломал себе ноготь, а карикатура была только поцарапана в двух-трех местах.

– Снять! – фальцетом завизжал Врублевский, видя тщетность своих попыток, – сию минуту снять!

На мастера было страшно смотреть. На лбу и шее вздулись синие веревки вен. Обычно мутные глаза теперь горели и, казалось, готовы были выскочить из орбит. Усы прыгали на сизом лице от нервного подергивания щеки. Руки тряслись, как у больного лихорадкой. Он брызгал слюной и кричал все тем же фальцетом, пронзительно и бессмысленно: – снять! снять! снять!

Все работали молча, никто даже головы не повернул. Тогда мастер подскочил к старику Папулову, который был ближе всех.

– Сними, слышишь! – крикнул он.

Папулов молча отложил молоток и, повернувшись к Врублевскому, посмотрел на него пристальным, тяжелым взглядом.

– Кому говорят! – Врублевский замахнулся было, но еще раз взглянув в лицо Папулова, сразу обмяк и, грузно повернувшись, зашагал к выходу.

Минуты через три в цех прибежала уборщица вагонов Марья, растерянная и взволнованная. Из-под синей косынки выбились каштановые волосы. Видно было, что, напуганная мастером, она бежала сюда без оглядки, однако все-таки остановилась, чтобы рассмотреть карикатуру. Застыв с тряпкой в одной руке и ведром в другой, она смотрела на рисунок.

– Любуйся, любуйся, – бросил кто-то от тисков.

– Не влюбись, Марья, – пошутил другой.

– Мастер, мастер! – крикнул в шутку Степан.

Марья испуганно подскочила к стене и с ожесточением стала оттирать присохшую бумагу. По цеху пронесся хохот. И в смехе этом нашло выход напряжение последних дней.

Мастер три дня не появлялся в депо.

* * *

Нине Александровне удалось доказать начальнице гимназии, что Вера не виновата. Начальница после некоторого колебания согласилась не поднимать вопроса об исключении девочки, если та попросит извинения.

Когда мама сказала об этом, Вера хотела возразить ей. Она же не грубила, а просто пыталась доказать, что не виновата и ее возмутило несправедливое обвинение… Но, взглянув на мать, смолчала – лицо Нины Александровны было таким печальным…

С тяжелым сердцем входила она в кабинет начальницы.

– Простите меня, госпожа начальница, – наклонив голову, тихо проговорила она, – я была груба с вами. Этого больше никогда не будет.

– Можете идти. Постараюсь вам поверить.

Веру еще в коридоре окружили девочки. Начались расспросы. Но Вера молчала. Ее все еще душила обида, которая снова вспыхнула, как только она вошла в кабинет. Знала, начни рассказывать – расплачется. Успокоилась только в классе, увидев вокруг знакомые, сочувственные лица подруг. И тогда она смогла рассказать, что произошло.

Девочки зашумели… Кто же мог это сделать?

– Я знаю, девочки, – произнесла самая маленькая в классе Аня Голубкова, – я видела, как Зина Коробова вынула дневник из парты Кочиной и переправила отметку, когда в классе почти никого не было.

– Врешь, врешь, я не переправляла. Я ей отдала, это она переправила, – крикнула Зина, указав на Софочку Горюнову.

Люба Петренко вскочила на парту.

– Объявить Соньке бойкот… Не разговаривать с ней…

Класс одобрительно зашумел. Горюнова, хлопнув дверью, выскочила в коридор.

Девочки держались своего решения. Теперь все сторонились Сони и Зины и больше группировались около Любы и Веры, ставших коноводами класса. Вера, Фатьма и Люба стали дружить крепко, преданно, как это могут девочки одиннадцати-двенадцати лет. Они вместе учили уроки, подолгу сидели у Кочиных, разговаривая, читая…

Однажды Вера сказала подругам:

– Скоро, девочки, каток на Миассе расчистят, кататься пойдем, – она помолчала. – У меня знакомый мальчик есть, Валя, в Никольском поселке живет… Он на каток придет со своими товарищами.

Подруги заинтересовались. Вере пришлось рассказать о поездке в лес, о том, как Валя два раза был у них, однако она ни словом не обмолвилась о тайне, которую доверил Валя, хотя и очень хотелось ей рассказать об этом подругам.

Глава VIII
ИХ СТАЛО ШЕСТЕРО

Наконец наступил долгожданный день открытия катка. Собственно, никакого открытия не было. В одну из суббот, когда лед на Миассе достаточно окреп, к реке подъехало двое дровней, запряженных сытыми, стоялыми лошадьми. Рослые, усатые пожарные расчистили на гладком льду большое поле. Затем они вкопали в снег кругом этого поля десятка три небольших обрубков, облили водой и заморозили, чтобы крепче стояли, прибили к ним широкие гладко обструганные доски, и скамейки для отдыха были готовы. Позади скамеек шел высокий снежный вал, огораживавший каток, вход на который был свободным для всех желающих. Это традиционное и единственное развлечение для жителей уездного Челябинска ежегодно устраивала городская управа.

Мальчики готовились к открытию катка. Самым сложным было – найти коньки. Они были только у Николая. Свои старые «Галифакс» он обменял на новенькие блестящие «Снегурочки» с кокетливо загнутым носком. Правда, зареченский Ванька содрал за них втридорога, потребовав в придачу голубку-турмана, но Николай согласился.

Механик для себя и для Вали на один день достал коньки у приятелей в школе. В качестве арендной платы пришлось отдать новый карандаш, пару перьев и резинку, – но что было делать? Коньки были неважные, старенькие, заржавленные, тупые. Валя в субботу задержался в депо и часа полтора очищал их наждаком да точил напильником.

В воскресенье приятели прибежали на каток раньше девочек, они хотели попробовать, как будут кататься на настоящих стальных коньках.

Первые шаги на льду были не из удачных для Вали и Мити. Николай катался уверенно, во-первых, у него уже были коньки, хотя и бегал он на них по накатанному снегу, а, во-вторых, он целую неделю тренировался на своих «Галифаксах», прежде чем сменять их. А вот Валя как вышел на лед, так и растянулся. Механик упал несколько раз. Но вскоре дело пошло на лад. Пригодился опыт катания по снегу на деревянных колодках со стальной полосой. Они мало чем отличались от обычных коньков, и ребятам надо было только освоиться с гладкой поверхностью льда.

На катке народу было немного. Бегали какие-то ребятишки, неумело переставляя непослушные ноги. Робко катались две девочки-подростки, да с солидным видом скользили по льду три реалиста в длинных темно-зеленых шинелях с блестящими желтыми пуговицами.

– Не пришли? – спросил Николай, оглядев каток.

– Нет еще.

– Поди не придут? – усомнился Митя.

– Придут, не бойся.

– А, может, одна придет?

– Зачем одна, сказала втроем, значит, втроем и придут.

Наконец Валя увидел Веру и ее подруг. Девочки спускались с крутого берега, держа в руках блестящие «Снегурочки». Вера и Люба имели свои, новые, а для Фатьмы достали у подруг.

Валя не сразу узнал Веру. Она была в коротенькой синей шубке, отороченной беличьим мехом, и в круглой каракулевой шапочке. Люба и Фатьма были в осенних пальто и в форменных гимназических «пирожках».

Валя с ухарским видом раскатился навстречу подругам, но, не добежав шага три, споткнулся и упал прямо на снежный вал, окружавший каток.

– Ха-ха-ха, – раскатился по катку смех девочек.

– С фокусом я, – не растерялся Валя, – чтобы посмешить вас. – И он стал вытряхивать снег, набившийся в рукава и даже за воротник.

– Знакомьтесь: мои подруги, – проговорила Вера.

– Валька… Валентин Кошельников.

– Люба Петренко.

– Фатьма Галеева.

По гимназической привычке они, прежде чем протянуть руку, сделали книксен.

Вся группа направилась к первой скамейке. Осторожно вышагивая на коньках по льду, Валя внимательно и незаметно рассматривал Вериных подруг. Обе – и черноглазая смуглянка Фатьма и высокая, розовощекая с темными косами Люба – показались ему симпатичными.

– Я сейчас познакомлю вас с ребятами, – и, заложив два пальца в рот, он так свистнул, что девочки даже уши зажали.

Николай и Митя только и ждали этого сигнала. Однако они направились к девочкам не спеша, чтобы не показать нетерпения и сохранить свое мальчишеское достоинство. Старались катиться как можно красивее. Однако чувствовали они себя неловко – им никогда не приходилось знакомиться с девочками, да еще гимназистками.

Валя подкатил им навстречу. Он чувствовал себя героем дня и, видя, что ребята смущаются, решил подбодрить их.

– Да ну, чего вы! Айда смелее! – И, схватив друзей за руки, он почти подтащил их к девочкам.

– Колька, то есть я хотел сказать Николай Осипов, – представил он своего друга, который застенчиво и неуклюже пожал руки девочек, уже надевших коньки.

– А это Дмитрий Губанов, по-нашему Митька-Механик.

– Почему Механик? – спросила Вера, пожимая руку мальчика.

– А потому, что он все может.

– А что вы можете? – спросила Фатьма, подняв на мальчика черные, чуть раскосые глаза.

– Я могу… – начал было Митя, но смутился и замолчал.

– Он может сделать все, что хотите, – поспешил выручить приятеля Валя. – Лучше всех мастерит самопалы, самострелы, змейки и даже колодки.

– Ой, как сразу много всего, – засмеялась Вера, – мы все равно не поймем, что значит эти ваши само…

– Самопалы, – подсказала Фатьма.

– А вы что умеете делать? – Люба лукаво посмотрела на Николая. – Вы тоже механик?

– Нет, я не механик.

– Значит, вы ничего делать не умеете?

– Я умею голубей гонять, – неожиданно угрюмо произнес мальчик.

– Что? – не поняла Люба.

– Собак гонять? – переспросила Вера, точно не расслышав.

Девочки засмеялись.

Николай почувствовал, как в нем закипает злоба. Смех гимназисток обидел его. «Вечно этот Валька глупость какую-нибудь придумает. Тащились за пять верст, чтобы смех девчачий слушать». Он решил повернуться и уйти.

Валя понял, что происходит с приятелем.

– А вы не смейтесь, – сказал он девочкам. – Голубей держать – это уметь надо. Попробуйте поухаживать за ними, гонять их каждый день. Вы бы посмотрели только его голубятню! У него штук десять настоящих чистокровных турманов, а один даже есть почтовый!

– А что значит почтовый? – спросила Люба.

– Который почту носить может. Николай, расскажи им, как голуби почту носят.

– Очень просто, – все еще угрюмо проговорил Николай. – Летом покажу.

– А вы, Коля, не обижайтесь, расскажите! – просто и вместе с тем ласково попросила Люба, понявшая, что мальчик обиделся.

– Почтаря можно научить летать, скажем, от меня к вам, а от вас ко мне. Он уж больше никуда не сядет, с дороги не свернет, его и приманить нельзя. Он – голубь умный. Ну, вот привяжешь ему записочку, он и доставит без ошибки.

– А далеко он лететь может? – спросила заинтересованная Фатьма.

– Далеко, верст за сто, а то и больше.

Разговор сделался общим. Николай забыл свою обиду и, рассказывая о любимом занятии, увлекся. Он даже руками показывал, как у него кувыркаются турманы.

Продолжая весело разговаривать, дети взялись за руки и выехали на середину катка. Девочки тоже за год отвыкли от коньков, и мальчикам пришлось их поддерживать. Это окончательно сдружило детей, и вскоре они разговаривали уже как старые знакомые.

Валя улучил момент и отъехал с Верой в сторону. Ему хотелось узнать – не проговорилась ли девочка.

– Ты подругам не разболтала? – как можно суровее спросил он.

– Ой, что ты? Зачем же я буду…

– Ну ладно, а то мне и так попало. Ребята ругались, зачем я рассказал тебе про все.

– Очень ругались?

– Хоть не очень, а поворчали.

– А теперь можно рассказать?

– Надо посмотреть, с ребятами посоветоваться. А девочки народ надежный, не разболтают?

– Ни за что! За них я, как за себя, ручаюсь. Они мои самые верные подруги.

– Тогда другое дело. Словом, видно будет, не сейчас же говорить, – и они подкатили к остальным.

Когда, немного покатавшись, они решили отдохнуть, Вера предложила игру – отгадывать названия. Разбились по парам. Николай стал с Фатьмой, Вера с Митей, а Люба с Валей. Последняя пара отгадывала. Остальные, чтобы их не подслушали, отъехали подальше и выбрали себе названия. Первыми покатили к отгадывающим Митя и Вера.

– Угадайте, – сказала Вера, – я на «к», а он на «р».

Люба и Валя посоветовались.

– Класс и ручка – сказали они.

– Не угадали, не угадали!

Подъехала вторая пара.

– Она на «ф», а я на «н».

– Фартук и ножик, – немного подумав, сказал Валя.

– Нет, нет, нет, – засмеялись Фатьма и Николай, – не угадали. Это значит: Фатьма и Николай.

Все засмеялись.

– Это неправильно, – запротестовала Люба. – Имена нельзя загадывать.

– Нет, можно, можно!

– Ну, ладно, хватит вам спорить! – сказал Механик. – Теперь снова мы. Угадывайте, мы сейчас наоборот, я на «к», а она на «р».

– Кафедра, – сказала Люба.

– Опять не угадала.

– Я еще не отгадывал, – заявил Валя, заметив, как Вера провела пальцем по ладошке.

– Резинка, – заявил он, заранее уверенный в успехе.

– Угадал, разлучил! – Вале показалось, что девочка рада этому.

Вера и Валя поехали сговариваться.

– Угадайте, – через минуту заявили они, подъезжая: «а» и «з».

– Арбуз и заря.

– Не отгадали, не отгадали. Атаман и Золотой!

Механик изумленно посмотрел на приятеля.

– Дурак… – негромко выругался стоявший рядом Николай и толкнул Валю кулаком в бок.

– Глупости какие-то выдумали, – сказала Фатьма. – Это кто же угадает? Так можно придумать и золотой, и медный, и железный. Прилагательные нельзя.

Уже серые ноябрьские сумерки окутали каток, когда друзья решили разойтись по домам. Только сняв коньки и поднявшись на крутой берег, они почувствовали, как устали.

До дома Кочиных шагали молча. Молча и распрощались. Девочки поднялись уже на крыльцо, когда Вера крикнула:

__ Приходите в следующее воскресенье на каток, обязательно! – и, махнув на прощание рукой, скрылась.

– Пойдем, да? – после небольшого молчания спросил Валентин.

– Можно.

– Сходим.

– Ну, как вам? – спросил снова Валя после паузы.

– Ничего! – неопределенно протянул Николай.

– Еще разок-два сходим, посмотрим, – решил Механик.

Ребята замолчали. Разговор не вязался, усталость брала свое. Вдруг Митя остановился.

– Вон глядите, впереди! – ребята взглянули, но ничего особенного не заметили. По пустынной в этот час Уфимской впереди них шагали два маленьких реалиста.

– Не видите? – спросил Митя. – Наши коньки понесли.

Николай понимающе свистнул и подмигнул Механику.

– Правильно, надо свои коньки взять, не на чужих же кататься. Пошли.

Валентину разъяснять не пришлось. Мальчики прибавили ходу. Когда они подошли близко к реалистам, один из них оглянулся. Это не входило в расчеты ребят, реалисты могли пуститься наутек. Не дав им опомниться, Николай и Механик одним прыжком очутились около и ловким движением нахлобучили им папахи по самые уши. Валя быстро вырвал коньки из рук опешивших мальчиков. Дмитрий с Николаем дали им подножку, и те уткнулись головами в сугроб. Приятели помчались, что было духу, и когда реалисты поднялись, они никого не увидели. Заревев от испуга и огорчения, они, и не подумав о преследовании, торопливо пошагали домой.

Свернув за первый угол и пробежав квартала два, никольцы остановились за высоким парадным крыльцом, чтобы перевести дух.

– Ловко! – сказал Механик.

– Чисто сработали, они и охнуть не успели! – согласился Николай.

– Вроде, как Атаман Золотой, – поддержал ребят Валя.

Они пошагали, теперь уже не спеша. Знали, никто за ними не погонится.

– Значит, в то воскресенье пойдем, – полувопросительно произнес Митя, искоса взглянув на приятелей.

– А то как же? Обязательно! – ответил Валя. – Они ждать нас будут. Помочь девочкам надо.

– Что так? – спросил Николай.

– Да в гимназии у них ерунда идет.

– Какая? – заинтересовались приятели.

– Девчонка там одна, Сонька, поругалась с Верой, потому что та за Фатьму заступилась, которую Сонька всяко оскорбила. Ну, а Сонька в отместку у Веры в дневнике отметку подделала. Что было! Чуть из гимназии не исключили.

– Соньку?

– Тю, чудной ты, Никола, Веру. Сонька – дочка Горюнова, ее разве тронут.

– А ты откуда знаешь?

– Вера рассказывала.

Митя засмеялся.

– Ты чего? – удивились приятели.

– Ловко, а мне Фатьма про то же говорила.

– А как поможем? – спросил Николай.

– Об этом подумать надо.

Они замолчали. Почему-то сегодня разговор не клеился и не только из-за усталости.

– А все-таки неладно вышло, – проговорил задумчиво Механик, – с коньками-то.

– Золотой же отбирал, – неуверенно проговорил Валя.

– Так Золотой же у богатых, – сказал Николай, – и не для себя, а для людей.

– Мы просто как разбойники, – сказал Митя. – Данила за такое не похвалит.

– Вернуть, что ли? – Валя посмотрел на коньки.

– Вернешь теперь. Ищи ветра в поле.

– Вот что, ребята, – решительно сказал Николай. – Больше так ни-ни! Идет? Чтоб никогда!

– Ну ясно, – в один голос ответили приятели.

До самого дома шли молча.

* * *

В депо жизнь текла ровно. Ничего за последнее время не произошло. После истории с карикатурой мастер, казалось, совершенно не обращал внимания на Валентина, и тому жилось довольно сносно, никто даже не ругал. Только работать приходилось больше, чем прежде. На Востоке гремела война. Рабочие депо были объявлены мобилизованными. Работали поэтому от темна до темна. Должны были платить так называемые мобилизационные деньги, но дальше обещаний дело не пошло.

Валя еще больше сдружился со Степаном и фактически учился у него, а не у Антона.

Дома у Кошельниковых дела шли все хуже и хуже. Хотя Акиму стало немного лучше, но в путевые сторожа он не годился: еле передвигался, а на другую работу попасть было нелегко. По городу бродили сотни здоровых мужчин, искавших хотя бы поденную работу.

Даже те, кто работал и не по одному году, могли с минуты на минуту оказаться за бортом, остаться без куска хлеба.

На заводе Столля, где работал Данила, некоторые цехи были три и даже четыре дня в неделю закрыты, а рабочим платили поденно. Данила, правда, как квалифицированный кузнец получал помесячно, но Степан не раз говорил Валентину, что и такие, как Данила, могут оказаться за воротами завода.

– Найдут кого получше или не потрафит в чем-нибудь мастеру Данила, а то и просто не понравится он управляющему, когда тот по заводу пойдет, и вышвырнут, как ненужную тряпку, а на его место десяток найдется.

После таких разговоров, дома, когда Валя смотрел на больного отца, на уставшую, изможденную мать, ему становилось тоскливо. В этот момент мальчику хотелось уйти из этой низенькой избушки с маленькими, насквозь промерзшими окошками. Но и на улице чувство тоски не проходило. Низкие домики, заваленные снегом, походили на сугробы. Полуразрушенные заборы, голые редкие деревья в жалких палисадниках – все нагоняло на мальчика тоску. Он боялся, что его, как ученика, могут выкинуть в любую минуту, а ведь даже небольшой его заработок был ощутимым подспорьем к тому, что приносила домой Елена. Было отчего затосковать. И только когда он с приятелями бежал на каток, все казалось ему другим. Не такими убогими становились избушки поселка, а одноэтажные городские домики казались даже уютными и красивыми.

Всю неделю он жил ожиданием воскресенья, ожиданием встречи на катке. Ничто не могло помешать приятелям отправиться в эту далекую, но приятную прогулку. Их не смущало, что до катка было пять верст.

А когда снег на дороге слежался, стал твердым и накатанным, ребятишки еще дома одевали коньки, и тогда они были у Миасса через 30—40 минут. Правда, коньки от снега немного тупились, но после каждой поездки Валентин охотно точил все три пары. Девочки тоже аккуратно приходили на каток. И как-то само собой получилось, что только первые два воскресенья они катались гурьбой, придумывая общие игры и развлечения. Потом они, не сговариваясь, разбились на пары – так и катались: Валя с Верой, Коля с Любой, Митя с Фатьмой.

Никто из них не видел в этом ничего предосудительного. Они все были подлинными друзьями, все одинаково уважали каждую из трех девочек, но если приходилось кататься или играть парами, у каждой из девочек был свой, постоянный партнер. Мальчики, конечно, понимали, что если о их дружбе узнают поселковые ребята – начнут дразнить. Приятели никогда не говорили об этом между собой, но каждый был уверен, что скажи ему, кто угодно, что-нибудь обидное о подругах – он бросится в драку один на десяток сорванцов.

Однажды Николай доказал это на деле. В одно из воскресений Люба, катаясь, споткнулась и упала. Пробегавший мимо нее паренек лет четырнадцати, рослый и широкоплечий, захохотал и крикнул:

– Эй ты, корова, научись сперва кататься!

Не успел он рассмеяться своей грубой шутке, как Николай налетел на него и с разбегу ударил по зубам. Мальчик в этот момент был так страшен в своей ярости, что парень поспешил убраться подобру-поздорову.

На катке дети забывали обо всем: о времени, холоде, усталости. Они то катались молча, взявшись за руки, то вдруг ни с того, ни с сего начинали хохотать, кружиться по льду, иногда устраивая хороводы, то так же неожиданно становились задумчивыми. Тогда, обычно звонкие, голоса звучали глуше, задушевнее, и шестеро друзей подолгу сидели на широких скамейках катка, негромко разговаривая. Сидели до тех пор, пока не замерзали ноги, и пальцы не начинали ныть от холода. И тогда снова мчались пары по ледяному полю.

* * *

Однажды в воскресенье Валя, проснувшись, увидел, что на дворе метель. Низко нависло серое зимнее небо. Ветер выл, поднимая и крутя снежную пыль. Снег сыпал сверху, взметался, летел отовсюду. В этом вихре плясавших снежинок, слепивших глаза, нельзя было даже разобрать дороги. Ветер трепал что есть силы шубенку Валентина, который, несмотря на метель, пошел к Губановым. Он не представлял себе, как целый воскресный день сидеть дома.

Механик тоже бродил по избе расстроенный. Приятели ничего не сказали друг другу, но по тому, как не клеился разговор, как оба смотрели на замороженные окна и не знали, чем заняться, было видно, что их гнетет одна и та же тоска, одна и та же досада на потерянный день.

Вскоре пришел и Николай. И он не мог высидеть дома. Мальчик был весь в снегу. Снежинки таяли на его лбу, на носу, на рыжеватых бровях.

– Метет? – спросил Валя, точно метель могла так скоро стихнуть.

– Метет, проклятая! – раздосадованно ответил Николай, стряхивая снег с шапки. Потом он взял березовый голик и стал с остервенением сбивать снег с валенок.

Взглянув на валенки приятелей, Валя вспомнил, что по привычке надел сегодня сапоги, в которых были пластинки для коньков.

– Зря ведь это я, – показал он на свои сапоги. – Не придется сегодня.

– Да уж, – согласился Николай, – не покататься, – и он, не снимая полушубка, присел на лавку.

– Не то, что не покататься, а и не добраться до Миасса, – проговорил Валя, не скрывая своей досады.

– Почему не добраться? Добраться-то можно. – Николай повернул лицо к окну. – Только незачем. Никто сегодня не придет на каток.

– А кто его знает? – неопределенно протянул молчавший до сих пор Митя. – Им там рядом. Может, попробовать сходить?

– Думаешь, придут? – встрепенулся Валя.

– Вряд ли, – Николай помолчал. – А сходить здесь – плевое дело, недалеко. Только не покатаешься – замело.

– Айда, слетаем! Хоть так, без коньков, – решительно предложил Механик, точно речь шла о том, чтобы перейти через дорогу. Он быстро надел валенки.

Митина решимость не удивила приятелей. Каждый из них рвался в город, и они были уверены, что добежать до катка по знакомой дороге даже в такую погоду – дело пустяковое.

По пути забежали к Кошельниковым, Валентин надел валенки. Наташа спросила брата, куда он собрался в такую метель.

– Мы к Степке! – соврал тот.

Ребята тронулись. По улице, хотя и с трудом, но можно было идти, но когда вышли на большую, открытую со всех сторон базарную площадь, сразу почувствовали, что значит метель. Ветер со свистом налетел, едва не сбивая с ног. Дышать было трудно. Кое-как перебравшись через площадь, запыхавшиеся ребятишки остановились в затишье, у забора.

– Повернем, что ли? – крикнул Николай.

– Кажись, стихает?. – отозвался Митя.

– А я вовсе и не замерз, – похвастал Валентин.

– Ну, факт, и я тоже, – сказал Коля растирая озябшие руки.

– Скоро по тракту пойдем, там лес, тише, – успокоил себя и приятелей Дмитрий.

Они постояли еще немного и, собравшись с силами, ринулись вперед. Разговаривать было невозможно – захватывало дыхание, да и слова улетали, терялись в вое ветра.

Мальчики шагали упрямо, хотя чувствовали, что идут напрасно, что безрассудно тащиться в такую погоду в город – никто из девочек не придет к Миассу. Продвигались медленно. Приходилось отвоевывать у ветра каждый аршин дороги, идти согнувшись, иначе ветер сшибал с ног. Но ребят толкало вперед упрямство. Никто не хотел первым признаться, что дальше идти не может. Вместе с тем, есть какое-то особенное удовольствие бороться с разгулявшейся стихией. Испытываешь радость победы, преодолевая ветер, который хлестал в лицо пригоршнями сухого, обжигающего снега, забирался за полушубок, пронизывал насквозь. Чтобы отогреть мерзнувшие носы, ребята прикрывали их рукавицами, но сейчас же замерзали руки. Ноги то скользили по чисто выметенной обледенелой дороге, то вязли, чуть не по колено, в рыхлых сугробах.

Иногда, чтобы отогреть лицо, ребята поворачивались спиной к ветру и медленно пятились, рискуя ежеминутно споткнуться и шлепнуться затылком в сугроб или, что еще хуже, упасть на твердый дорожный лед, но с чисто ребячьим упрямством продолжали двигаться вперед.

Они совсем выбились из сил, пока добрались до городского шоссе, проложенного в березовом лесу. Здесь было тише. Правда, и здесь ветер, прорываясь между деревьями, с воем проскакивал через дорогу, пронизывая ребят до костей. Но дорога была почти не переметена. Мальчики пошагали быстрее. Можно было немного перевести дух. Они взглянули друг на друга. Из опушенных инеем воротников выглядывали красные лица с обледенелыми бровями и ресницами.

– Живы? – крикнул Николай.

– Помаленьку!

– Ползем, ползем дальше! – подбодрил Валентин.

Они повернулись спиной к ветру, чтобы плотнее запахнуть полушубки, и совсем было собрались трогаться дальше, когда Николай воскликнул.

– Смотрите, едет!

Ребята увидели, что их догоняет дилижанс, ни в какую погоду не прекращавший своих рейсов.

Знакомый Вале домик с плоской крышей, двумя окошечками с обеих сторон и с одной дверью теперь стоял на больших розвальнях, запряженный уже не парой, как летом, а тройкой. Маленькие косматые лошади, все в инее, белые, точно мукой осыпанные, понуро трусили. На козлах сидел кучер, закутанный в огромный тулуп.

– Повезло! – крикнул Коля. – Цепляйся, братцы!

– Карету подали, – пошутил Митя.

И когда дилижанс поравнялся с приятелями, они ловко примостились на широких, выступавших из-под домика полозьях и небольшой площадке, предназначенной для багажа.

Ребята чувствовали себя превосходно, высокий кузов защищал их от ветра. Медленно убегала назад поскрипывавшая дорога, и, не торопясь, словно не желая унижать своего достоинства, пятились голорукие березы.

Соскочили с дилижанса у тюрьмы. Добежать до Миасса по защищенной от ветра заборами Уфимской улице было уже не так трудно. Не прошло и пятнадцати минут, как приятели очутились у моста. На катке, конечно, никого не было. Да и катка не было. На том месте, где еще вчера блестело ледяное зеркало, ветер подымал тучи снега. Около деревянных свай моста намело огромные сугробы. Пронизывающий ветер заставил мальчиков повернуть назад.

И сразу пропала вся энергия. Было досадно возвращаться. Дорога до дома казалась такой длинной, что ребята не знали, как они преодолеют ее. Не утешало и то, что ветер теперь будет попутным. Приятели почувствовали, как сильно они промерзли и устали, пожалуй, домой и к вечеру не доберутся.

И ребята злились на ветер, на погоду, даже на девочек.

«Мерзлячки, – с раздражением думали они. – Мы тащились вон откуда, а они и носа боятся высунуть».

И, точно отвечая на эти мысли, Митя сказал:

– А может, и они приходили, да на таком ветру долго не прождешь.

И ребятам стало немного совестно, что они рассердились на подруг.

Мальчики поплелись восвояси.

Вот и дом Кочиных. Валентин замедлил шаги и неожиданно присел на ступеньку крыльца, полузанесенного снегом.

Приятели изумленно остановились.

– Ну вот еще выдумал? – догадавшись, в чем дело, проговорил Николай. – Все равно не увидят. Окна-то позаморозило.

Механик молча уселся рядом с Валей. Николай упрямо тряхнул головой, нахлобучил шапку и зашагал. Ребята поднялись за ним.