Текст книги "Подростки"

Автор книги: Борис Ицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Три недели работали арестанты. Уже тюремный забор прошли, переулок почти миновали. Осталось прокопать еще несколько саженей. Но вышел просчет, близко к поверхности земли повели подкоп. Ехала по переулку груженая подвода, колесо у нее и провалилось Все открылось Копальщикам срок прибавили, старика-банщика розгами выпороть хотели, да политические запротестовали, пригрозили объявить голодовку. Администрация тюрьмы испугалась огласки. Порядки в тюрьме стали строже, даже передачи запретили.

Однако мысль о побеге не покидала Данилу. Тюрьма была пересыльной. Сюда то и дело прибывали этапы, и здесь формировались партии арестантов для отправки в Сибирь. Один такой этап задержался почти на месяц. С этапниками удалось договориться. Данила, его двое товарищей и уголовник, приговоренный к вечной каторге, переменялись одеждой, фамилиями с четырьмя этапниками Те подробно рассказали Даниле и его сообщникам, откуда кто родом, все о своих родных, где и за что судились. Словом, все было предусмотрено. И вот пересыльную партию отправили. Ночью в арестантском вагоне беглецы перепилили решетки и, когда на повороте поезд немного сбавил ход, выпрыгнули из окна. Выпрыгнули благополучно, если не считать, что Данила ушиб плечо.

Было это под Курганом, и Данила на товарном поезде вернулся в Челябинск…

Федосеич, приплыв к избушке, искренне обрадовался гостям. Узнав, что парню нужно скрыться от полиции, старик посмотрел из-под лохматых бровей, пожевал губами немного и сказал:

– А, ну и добро, оставайся на здоровье! Лес – он и дом, и стол, и мать родная.

Больше о Даниле, о его дальнейшей судьбе не было сказано ни слова, но ребята были спокойны. Они знали – у Федосеича парень в полной безопасности. Даже окажись в лесу полицейские ищейки, беглец будет надежно спрятан.

Приятели поели с Федосеичем ухи, выкупались, на косе, что напротив была, побаловались немного с лотком, несколько крупинок золота Федосеичу намыли, да и домой побежали.

Теперь у них еще одно интересное дело прибавилось. По субботам они ходили к Федосеичу, обычно с ночевой. Даниле кое-какую провизию приносили, да вести от Степана. Из разговоров со Степаном и Данилой ребята поняли, что не за горами серьезные события.

Сходки в лесу были теперь нередкими. На многих из них бывали и ребята. Они то сидели точно рыболовы – стерегли, чтобы сходку врасплох не застали, то залезали на высокие сосны, или, спрятавшись в густой траве, наблюдали за дорогой. Они стали надежными пикетчиками. Не было случая, чтобы хоть раз пропустили постороннего.

Крупные революционные события происходили одно за другим.

В конце июня вспыхнула забастовка телеграфистов-железнодорожников. По всей магистрали затормозилось движение. Жандармерия и «хозяева» города встревожились. На востоке еще не отгрохотала война, а такой крупный узел парализован. А тут еще началась стачка рабочих чаеразвесочных фабрик Кузнецова и Высоцкого.

Вернулись из деревни Вера и Люба. Теперь четверо ребятишек (Фатьма и Валя могли быть с ними только по воскресеньям) хлопотали целые дни. Столлевские рабочие и железнодорожники организовали помощь бастующим, и ребята ходили по квартирам, разнося деньги и продукты.

Вокруг Нины Александровны Кочиной теперь группировалась часть городской интеллигенции: учителя, служащие контор, банков телеграфисты. Они устраивали лотереи, платные любительские спектакли и концерты. Собранные деньги Нина Александровна через Елену передавала комитету большевиков для поддержки бастующих.

Лето пролетело. Осенью из трех мальчиков в школу пошел только Николай. Аким Кошельников, правда, работал, но Валентин не настаивал на учении. Снова садиться в третий класс не хотелось: он вырос, да и другая мечта появилась – стать паровозным машинистом. Теперь он работал слесарем на текущем ремонте и между делом к паровозу присматривался.

Степан обещал через годик устроить учеником к знакомому машинисту.

Нашел себе заработок и Дмитрий. Ловкий, расторопный, смекалистый, он то товар из лавки по квартирам покупателей разносил, то поденно ходил по дворам хозяев побогаче: где дров наколоть, где поплотничать немного, палисадник поправить, ставню починить. Мог и за маляра средней руки сойти, словом, был, как говорится, мастером на все руки и время зря не терял. Заработок небольшой, но матери – подспорье.

Однако не было вечера, чтобы трое приятелей не повидались со Степаном, не послушали его рассказов, от которых ума-разума набирались.

– Да, орлы, – часто говаривал Степан, – вовремя вы родились! С наше проживете, такие ли времена наступят. Жизнь будет – малина!

И ребята понимали, о чем говорил Антипов. Все чаще и чаще слышали они слово «революция», которое теперь, особенно в семье Кошельниковых, произносили почти без опаски.

События нарастали.

Глава XIV
ШКВАЛ КРЕПНЕТ

Полиция и жандармы притихли, в депо они теперь почти не показывались. Зато Валя часто видел, как где-нибудь за паровозом, почти открыто, собирались группы рабочих: Степан или Папулов читали им большевистские прокламации или газету, а то беседовали, отвечая на многочисленные вопросы.

Однажды, после обеда, в цех пришла группа телеграфистов.

Шагавший впереди молодой, высокий, сутулый, чахоточного вида человек, все время озирался по сторонам, ища кого-то. К нему подошли, бросив работу, Степан, Папулов и еще несколько деповских. И сейчас же, следом за ними, побросали работу остальные. Люди сразу почувствовали, что телеграфисты пришли неспроста.

Валентин, конечно, тоже подбежал к собравшимся.

Высокий телеграфист говорил. Валентин многого не слышал, но понял главное – все железные дороги России забастовали.

Через час протяжный гудок поплыл над станцией, над поселком. Изо всех цехов выходили рабочие.

Над толпой, как и тогда, в первый раз, витало знакомое слово: «забастовка» и рядом с ней зазвучало все громче и другое: «революция!».

Митинг состоялся на площади перед вокзалом. Сюда пришли и столлевские рабочие, и многие жители поселка. Валентин встретился с приятелями, которые не замедлили прибежать на митинг.

Над толпой поднялся оратор. Ребята узнали Андрея. Они много раз видели его у Степана, а не так давно провожали к Федосеичу, на свидание с Данилой.

Андрей коротко рассказал о первой всероссийской железнодорожной забастовке.

– Это – начало решительного боя с самодержавием, – говорил он. – Мы теперь требуем не только экономических уступок. Наша борьба политическая. Наша забастовка – удар по царизму. Это – пролог революции…

Ему не дали продолжить. Могучее «ура» пронеслось над толпой. Люди размахивали руками, вскидывали вверх картузы. Шум и крики не стихали минут пять. Народ ликовал. Слова Андрея заставляли сотни сердец забиться учащенней.

Когда митинг закончился и толпа двинулась, в голове колонны взвилось алое знамя. Несколько сильных голосов начали:

 
Отречемся от старого мира,
Отряхнув его прах с наших ног… —
 

и тотчас песню подхватили сотни голосов, и полилась она громко и свободно, увлекая вперед, зовя к борьбе.

Теперь ребятишки, обогнав толпу, шли в первых рядах недалеко от знаменосца и пели вместе со всеми. Они видели вокруг себя лица, полные решимости и воодушевления. Шаг рабочих был широким, твердым.

И вдруг первые ряды остановились. Прямо на толпу шел отряд жандармов. Ближе, ближе, ближе.

– Шашки наголо! – раздалась команда. Блеснули лезвия жандармских клинков.

– Вперед, товарищи! – крикнул Степан, шагавший во главе колонны. Точно птица взмахнула алым крылом – качнулось знамя и поплыло прямо на обнаженные шашки жандармов. Из толпы, обгоняя знаменосца, окружая, заслоняя его, вышла группа рабочих.

– Боевики, боевики, – зашептал Митя, и ребята узнали многих из тех, кого видели однажды в лесу на тайном сходе боевой дружины.

– Бежим вперед! – крикнул Николай.

– Эх, «смит» бы сейчас! – вздохнул Валентин.

Жандармы были шагах в десяти от боевиков. Казалось, еще минута и блестящие клинки плашмя обрушатся на плечи и спины рабочих Но в этот момент на жандармов посыпался град камней, гаек, кусков железа.

Жандармы опешили. Рабочие видели, как усатый вахмистр выхватил было револьвер, но к нему сразу подскочило несколько человек, вооруженных ломиками. Степан ударил вахмистра по руке и вышиб у того револьвер. Толпа вихрем налетела на отряд и не успели солдаты опомниться, как у большинства из них были выбиты шашки. Еще минута, и жандармы дрогнули, повернулись и побежали.

Пока толпа отгоняла жандармов, несколько машинистов и их помощников отцепили все паровозы, стоявшие под поездами или порожняком на путях, спустили пары, слили воду и присоединились к колонне, которая теперь двигалась к заводу Столля.

Старик, дремавший у проходной будки завода, увидев толпу, даже перекрестился. Группа железнодорожников и тех из рабочих завода, которые были на митинге, прошла в цехи, где еще остались люди. Через несколько минут и над заводом завыл протяжный гудок.

– Вы слышите? – спросил Митя, по привычке покусывая губу. – Что он гудит?

– А что?

– С вам-и-и-и-и!

– Нет, врешь, – возразил Валя: – И-иду-у-у-ут!

Ребята засмеялись. Из ворот текла толпа и, возбужденно гудя, вливалась в колонну. Люди поздравляли друг друга, жали руки, кто-то обнимался. Рядом со знаменем железнодорожников уже рдело алое полотнище столлевцев.

Манифестация направилась в город. Вот и механические мастерские. Они работают. Ворота закрыты, а около них бегает разъяренный хозяин, здоровенный большебородый детина.

– Не пущу, не пущу! – вопит он, размахивая длинной полосой углового железа. Толпа замедлила движение. Все с любопытством глядели на этого озверевшего человека, который решил в одиночку бороться с огромной колонной по-боевому настроенных людей.

– Эй, дядя, сбесишься! – крикнули из рядов. В толпе засмеялись. Посыпались шутки, кто-то пронзительно свистнул. Из первых рядов неожиданно метнулась невысокая фигурка. Растерявшийся хозяин взмахнул железиной, но, схваченный за ноги, упал, выронив свое примитивное оружие. Толпа со смехом направилась в ворота. Через несколько минут и рабочие мастерских присоединились к бастующим.

Колонна двинулась дальше. Вот и винный склад. Тут больше работали женщины. Было ясно, что они сами к забастовщикам не смогут выйти. Ворота были заперты изнутри, а перед входом разгуливали городовые.

– Фараоны, берегитесь! – раздалось в толпе, и она загудела, как огромный, растревоженный улей.

– А ну, товарищи, – крикнул Степан. – дружно! Высадим ворота!

И толпа ринулась к воротам. Откуда-то появилось бревно. Городовые отскочили в сторону.

Кто-то затянул «Дубинушку». Кто-то кричал в такт.

– А ну, разом, еще разом, дружно взяли! Еще взяли:

 
Зеленая сама пойдет,
Подернем, подернем, да ухнем!
 

И ухнули. Ворота слетели с петель, а побледневший пристав, стоя в стороне, только нервно теребил кончики усов да комкал снятую с правой руки перчатку.

Манифестация, растущая как снежный ком, двигалась все дальше и дальше. Вот и водокачка. Ее охраняют военные патрули. Но теперь уж и они бессильны остановить движение такой массы народа.

Сейчас во главе колонны ребята увидели знакомое лицо Семена Захаровича. Это был руководитель, которого в городе знали, которому рабочие крепко верили и готовы были идти за ним.

Вокруг него сгруппировались боевики. Дружина шагала впереди демонстрантов стройными рядами. Шли в ногу, точно солдаты. Это было так внушительно, что не только наряды, но даже солдатские патрули отступали.

Забастовщики беспрепятственно остановили городскую электростанцию, чаеразвеску, почту, телеграф. Рабочие повсеместно быстро присоединялись к забастовщикам. Только часть служащих телеграфа отказалась оставить работу. Но с ними разговор был короткий. Дружинники подхватывали упрямцев под руки, выводили их на улицу, а двух, особенно упиравшихся чиновников, продолжавших сидеть за своими столами, так прямо на стульях вынесли из здания и под общий хохот толпы посадили посреди улицы.

– Пиши, пиши, старайся! – кричали в толпе.

– Штаны пожалей, господин чиновник!

– Попробуй, ребята, не приклеились ли к стулу-то?

– Отойдут к вечеру!

Со смехом, шутками, прибаутками двинулась колонна дальше.

Жизнь в городе замерла…

Испуганные обыватели робко выглядывали из окон, калиток, из-за решетчатых оград палисадников. Магазины закрылись. С базара торопливо разбегались торговцы.

А манифестация плыла и плыла, мерно качая красными знаменами, извиваясь широкими рядами, заполняя всю главную улицу.

У моста ребята увидели Любу и Веру. Они подбежали к девочкам.

– Пошли с нами! – крикнул Валентин.

– А как обратно? – спросила Вера.

– Ну, как? Проводим!

Пятеро ребятишек шагали, взявшись за руки, и с наслаждением, во весь голос, вместе с другими пели волнующую, бодрящую Марсельезу.

 
…Нам не надо златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог!
 

На следующий день чуть свет приятели были на ногах: на ярмарочной Александровской площади должен был состояться митинг. Об этом ребятам сказал Данила. На днях он вернулся из лесу.

– К Федосеичу больше не пойдешь? – спросил Митя брата.

– Пока нет. Тут я нужнее. Сейчас каждый человек на счету. Нас, большевиков, пока еще не так много. А вы, – он засмеялся, – очень тихо растете.

– Вырастем! – засмеялся и братишка.

Прежде, чем выйти на площадь, ребята сбегали за девочками. На площади им нашлось дело. Степан дал каждому по большой пачке листовок. И, почти не скрываясь, ребята шныряли в толпе, раздавая листовки. Валя даже нарочно пробежал мимо городового, стоявшего в стороне. Вообще после неудачной для жандармов стычки с железнодорожниками полиция попритихла. Она вместе с жандармерией выжидала. Возможно, должно было подкрепление подойти.

Ребята, бегая с листовками, присматривались к толпе. В большинстве здесь были рабочие из Никольского поселка и Колупаевки. Были незнакомые, должно быть, с чаеразвески и мельницы. То там, то здесь встречались форменные мундиры чиновников. Отдельной кучкой в стороне стояли лабазники в поддевках. Кое-где вертелись подростки-реалисты. Раза два повстречали никольцы и своих бывших врагов, колупаевских ребятишек. Но теперь ни тем, ни другим было не до драк.

В одной кучке людей невысокий господин в пиджаке и мягкой шляпе, в пенсне, с бородкой клинышком, что-то доказывал нескольким рабочим. Валя остановился послушать.

– Это безумие, понимаете, безрассудство, подрывать мощь родины, это измена. Правительство пойдет на уступки, наконец, царь, несомненно, дарует конституцию, будет создан парламент, – господин в шляпе горячился, размахивая руками.

Стоявший рядом пожилой рабочий пристально смотрел, слегка прищурив глаза, на человека в шляпе и, уловив момент, спросил:

– А он, парламент-то этот, что? – рабочему человеку жизнь хорошую устроит, а? Или моим ребятишкам хлеба даст?

– Нельзя же так! – господин почти взвизгнул. – Нельзя все сводить к брюху.

– А когда брюхо сводит, это можно? – по-прежнему спокойно спросил рабочий.

Вокруг захохотали. Молодой – картуз на затылке – парень закатывался пуще всех.

– Вот отбрил, это да! – восторгался он сквозь смех. – Чисто парикмахтер!

– Неуместный смех, господа, глупый. Через конституцию, через парламент мы придем к удовлетворению своих экономических нужд, – не сдавался господин в шляпе.

Валентину показался противным этот человек, и мальчик неожиданно для самого себя крикнул:

– У, меньшевик, предатель проклятый, шкура!

Господин опешил, а Валя, сам испугавшись своих слов, юркнул в толпу. Убегая, он услышал дружный хохот. Громче всех смеялся парень в картузе. Он повторял, очевидно, казавшуюся ему остроумной фразу:

– Вот это да, парикмахтер, язви-те!

Валя пробирался в толпе, раздавая последние листовки, спеша туда, вперед, где возвышалась знакомая фигура Андрея.

Мальчик остановился в первых рядах. Митинг начался. Говорил Андрей.

Кто-то тронул Валентина за руку. Он оглянулся. Это была Вера. Лицо ее слегка побледнело.

– За углом казаки, – прошептала она. – На конях, с нагайками приготовились…

– Сволочи! – прошептал мальчик. Ему стало немного жутко. Он поискал глазами Степана. Парень оказался близко. Валентин протолкался к нему.

– Степа! Казаки там, за углом, Вера сказала.

– Понятно! Мы ждали, – Степан подошел к одному из дружинников, шепнул что-то, тот молча кивнул головой. Валя видел, как Антипов подошел еще к нескольким. И все они молча кивали головами и пробивались сквозь толпу в задние ряды.

Вдруг мальчик почувствовал, как толпа неожиданно шарахнулась вперед, выбросив его почти к са́мому оратору. Он даже не понял сразу, что произошло, но сейчас же услышал голос Андрея.

– Товарищи, спокойно! Казаки только угрожают. Они не посмеют тронуть нас. Там есть, кому встретить их. Организованно пойдем сейчас на станцию.

Это подействовало на толпу. Люди успокоились. Снова поплыли вперед знамена.

Валентин не сдержал любопытства. Он вскочил на стол, где только что стоял Андрей, и поглядел поверх моря людских голов.

В хвосте колонны, около последних рядов, гарцевали казаки. Горячие кони плясали на месте. Казаки, в фуражках набекрень, трясли курчавыми чубами и размахивали нагайками, не решаясь, однако, напасть. А колонна, становясь все более стройной, не спеша уходила. В последних рядах шагали боевики. Держа руки в карманах и время от времени оглядываясь, они, однако, не теряли равнения, шли плечо к плечу, как бы плотной стеной охраняя идущих впереди.

От головы колонны, где пламенем трепетали знамена, снова и снова докатывалась песня.

Валя, соскочив со стола, бегом догнал приятелей.

Пришли на станцию. Казаки не отставали: за железнодорожной канавой они спешились и почти вплотную подошли к остановившейся колонне, но никто, казалось, и внимания на это не обращал. Митинг, прерванный на Ярмарочной площади, возобновился Народ удобно расположился на насыпи.

Да и сами оренбуржцы уже без злобы, скорее с любопытством, ловили слабо долетавшие до них слова ораторов и изредка, пользуясь тем, что есаул подал команду «вольно», перекидывались словами.

– Чешет, как по писаному, – сказал молодой рябой станичник.

– Привык брехать, – проворчал стоявший рядом дородный, краснолицый, с большими усами казак. – Вот ужо попадет мне, начешу я ему.

– Закурить бы, – мечтательно протянул его сосед, молоденький, с ухарским чубом…

…В это время неожиданно вдали показался паровозный дымок, а через несколько минут стало слышно, как гудят рельсы. Толпа оглянулась. Замолчал оратор. К станции приближался пузатый, длиннотрубный паровозик, надсадно пыхтевший на небольшом подъеме. Откуда в момент всеобщей забастовки мог взяться поезд? Что он вез? Быть может, из Кургана ехали забастовавшие железнодорожники, чтобы помочь, если надо, челябинцам?

Недоумение возросло, когда вдруг из остановившегося поезда стали выскакивать солдаты и тут же на полотне выстраиваться. Были они с винтовками, скатками на плечах. Стояли молча, замерев с ружьями у ноги. Штыки, матово поблескивая на солнце, торчали, словно редкая изгородь. Наступила напряженная тишина.

Через несколько минут к группе офицеров, стоящих впереди строя, подошел невысокого роста, плотный, седоусый полковник. Он выслушал рапорт командира вновь прибывающего подразделения и, козырнув, направился к толпе.

– Господа! – хриповатым басом проговорил полковник. – Предлагаю вам разойтись, иначе вынужден буду применить силу.

Толпа молчала и не двигалась.

– Я жду, господа! – повысив голос, повторил он.

Валя почему-то думал, что толпа, как всегда, ответит криком и свистом. Он даже подмигнул Николаю и Дмитрию и приготовился выкинуть что-нибудь этакое позамысловатее, свистнуть разбойным посвистом, закричать, заулюлюкать. Но толпа по-прежнему молчала, и это молчание было страшнее всяких криков. В нем чувствовался накал, дошедший до предела, упорство, решимость не уступать.

Это, должно быть, почувствовал и полковник. Он постоял несколько секунд, затем круто повернулся и сделал шаг по направлению к офицерам. Навстречу ему торопливо шагнул поручик. Не доходя до солдат, полковник как-то излишне торопливо махнул перчаткой. Послышалась команда. Нудно затрещал барабан, шеренга солдат дрогнула, ощетинилась склоненными штыками и, грузно шагая, медленно двинулась на толпу.

Толпа стояла не двигаясь. Солдаты шли. Народ замер. И вдруг чей-то женский голос истерически закричал:

– Запорют! А-а-а-а!

И толпа хлынула вниз с насыпи стремительным, неудержимым потоком. Началась паника. Люди кричали, бежали что есть силы, падая и опрокидывая друг друга. Кто-то сбил с ног Механика, но мальчик проворно вскочил и побежал с насыпи, перепрыгивая через упавших.

Однако паника прошла так же неожиданно, как и началась. Сбежав, люди остановились. А с насыпи спокойно спускались дружинники, как всегда, ровным строем. Они готовы были принять на себя удары солдатских штыков, готовы повернуться в любой момент и вступить в неравный бой. Но солдаты больше не наступали. Увидев, что народ побежал, полковник снова махнул перчаткой, раздалась команда, к солдаты остановились, приставив винтовки к ноге.

На этот раз демонстрация была разогнана. Но не надолго. Как огонь в сухом сене, исчезая в одном месте, вспыхивает в другом – так и толпа, рассеянная у железнодорожных путей, через некоторое время собралась уже у здания железнодорожного собрания. Нужно было во что бы то ни стало выработать требования и предъявить их администрации. Андрей, Степан, Данила и еще несколько человек посовещались.

Ребята увидели, как десятка два дружинников направились в сторону станции, а Андрей крикнул:

– Товарищи, прерванный митинг будет продолжаться.

Все на площадь.

И толпа двинулась на соседнюю площадь.

Ребята оглянулись. Казаков не видно. Их, должно быть, сдерживают дружинники.

Но вдруг впереди раздался крик. Навстречу демонстрантам из переулка на рысях вылетел новый отряд казаков. Народ заметался. Сзади, прорвав цепь дружинников, вылетела, еще полусотня. Толпа шарахнулась и сжалась в плотный клубок. Ребят придавили. Где-то высоким, надрывным голосом вскрикнула женщина. Валентин увидел, как невдалеке от него, прямо в толпу врезался верховой. Он взмахнул нагайкой, и в воздухе пронесся крик боли. Еще мгновение, и крики послышались со всех сторон. Люди бросились в разные стороны, пытаясь проскочить мимо казаков.

«Как хорошо, что девочки ушли», – подумал Валя к вдруг почувствовал, что на него сзади надвигается что-то, огромное. Он быстро оглянулся и отскочил. Со свистом пропела в воздухе плеть и глухо ударилась о чьи-то плечи. Валентин растерялся. Бежать? Куда? Всюду метался народ, испуганный, растерянный, отыскивая малейшую возможность вырваться из переулка.

– Сюда, сюда, черт! – услышал Валентин и увидел, как Механик бежит мимо него к забору. Валя рванулся вслед за ним и сейчас же увидел Николая. Вот и забор, еще минута – и они все трое по ту сторону забора, во дворе незнакомого дома.

– Ну и влипли! – произнес Митя, едва его ноги коснулись земли. Он был бледен и слегка покусывал губу.

– Чуть не стоптал, гад! – сказал, переводя дыхание, Валя.

– А мне съездил разок по плечу. И фуражку я потерял. – Николай по привычке крепко потер свои рыжие волосы ладонью.

– А что там? – Дмитрий с ловкостью кошки прыгнул на забор. Остальные немедленно последовали за ним.

Картина на площади несколько изменилась. Правда, казаки все еще гонялись за людьми. Многие демонстранты успели заскочить во дворы или, пробежав меж лошадьми, скрыться. Посреди площади чернело несколько человеческих тел, лежали сбитые с ног казачьими лошадьми. Но то, что ребята увидели в дальнем конце площади, заставило их позабыть обо всем остальном. Там стояли, окруженные казаками, Андрей, Степан, Данила и еще несколько человек. У казаков шашки были обнажены. Молодой есаул держал наготове блестящий «смит».

– Арестовали! Уведут! – воскликнул Валентин.

– Пропал Данила теперь! – со слезами в голосе проговорил Дмитрий, увидев среди арестованных брата.

– Смотрите, смотрите! – закричал Николай.

Ребята посмотрели по направлению его руки. Из переулка прямо на казаков двигалась большая группа рабочих. Это были дружинники и те, кто успел опомниться от первого испуга. Казаки заметили рабочих. Прекратив преследование одиночек, они повернули коней и галопом помчались навстречу наступавшим. Но дружинники не дрогнули. На казаков посыпался град камней. Ребята видели, как скакавшие впереди кони взвивались на дыбы. Грохнуло несколько револьверных выстрелов. Это вызвало замешательство среди казаков, не привыкших к такого рода отпору. Боевики воспользовались заминкой. Площадь огласилась громким «ура». Камни полетели с новой силой. Перепуганные кони шарахались. Ребята видели, как казак взмахнул шашкой. В ту же минуту кто-то из рабочих стремительно прыгнул вперед, обхватил казака у пояса. Не ожидавший такого нападения всадник мешком свалился на землю, а лошадь громко заржала и понеслась по площади. Еще слетело с лошадей несколько человек. Дружинники пробились уже к середине площади. Вот они пересекли ее и неожиданно атаковали конвой. Столкновение продолжалось не больше минуты. Дружинники отступили и, рассыпавшись, бросились кто куда. Драться больше не было смысла, главное сделано. Арестованные, воспользовавшись замешательством, кинулись в разные стороны и мгновенно исчезли во дворах и переулках. Казаки растерялись. За кем гнаться: за дружинниками или арестованными? Пока они раздумывали, и те, и другие скрылись. Всадники бросились в ближайшие дворы. Тут уж и ребята не стали дожидаться. Они перебежали через двор, перемахнули еще один забор, потом еще и выскочили на соседнюю тихую улицу. Теперь они были в полной безопасности.

Вечером Митя долго не мог заснуть. Он думал о Даниле. Если брата арестуют, пропал он тогда. За побег из тюрьмы не помилуют.

Данила не приходил. Уже на дворе петухи пропели, а брата все не было. Мать тоже не спала. Мальчик слышал, как она вздыхала, ворочаясь на постели. На сердце у Мити становилось все тревожнее и тревожнее и, наконец, он не выдержал, уткнулся в подушку, чтобы мать не услышала, и заплакал. Слезы успокоили, и он уснул. А утром, проснувшись, увидел рядом с собой на подушке курчавую голову брата, сладко спавшего после треволнений вчерашнего дня. Мальчик встал тихонько и, сам не зная почему, осторожно, впервые в жизни поцеловал брата в высокий покатый лоб.

Прошло несколько дней. Данила целыми сутками не бывал дома, ходил всегда с оружием. И странное дело: за последнее время Механик и его приятели столько видели оружия, что оно их перестало волновать, как прежде. И если они все-таки хотели иметь оружие, то не для бахвальства, а на случай столкновения с казаками или полицией. Но оружия ребятам, конечно, не давали.

Однажды Данила пришел домой немного раньше обычного. Он был возбужден. Митя это почувствовал сразу. Мальчик знал – раз брат волнуется, значит, случилось что-нибудь важное. Но он не спрашивал – понимал, если тайна – нельзя выпытывать, а надо будет – тот сам скажет.

И вот однажды, когда матери не было дома, Данила сказал:

– Ну, товарищ Дмитрий, беги к своим, скажи, что завтра большая демонстрация. Начинаются дела. Царь с перепугу раздобрился, манифест объявил. – Он нервно потер руки и продолжал: – Обещает свободу слова, печати, собраний. Государственную думу выбирать будут. Это конституцией теперь называется. Послушал бы ты, как сегодня на собрании меньшевики да кадеты верещали. Можно подумать, что революция победила. Подачкой довольны. Готовы за куцую цареву конституцию интересы рабочего класса продать.

Данила широко шагал по маленькой комнатке.

– Значит, теперь свобода собраний, казаки не имеют права митинги разгонять, да? – спросил младший Губанов.

– Вот, полюбуйтесь, – парень остановился и, точно разговаривая с кем-то третьим, показал рукой на братишку, – этот тоже уши развесил. Да разве можно волку верить, что он овец стеречь будет? Но мы не овцы, понял, не овцы!

– Значит, драться будете?

– А как ты думаешь? Завтра увидишь.

Митя быстро схватил картуз и бросился из комнаты.

– К дружкам, что ли? – вдогонку спросил Данила.

– Ага, к ребятам!