Текст книги "Короткое время бородатых"

Автор книги: Борис Екимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

10

Вечером Андрей разыскал Кольку и сказал:

– Завтра в десять ноль-ноль соберешь своих индейцев и приведешь к нам в столовую. Ясно? Только своих. Посторонние знать не должны. Понял?

– Понял, – ответил Колька, хотя он, конечно, ничего не понял. – А ты значки нам нарисовал?

– Какие там значки! Здесь такое дело заваривается, – насколько мог сурово произнес Андрей.

– Какое? – перепугался Колька. – Проболтался кто, да?

– Завтра в десять ноль-ноль. И только свои, надежные люди. В ком уверен. Пока. – Андрей сразу ушел.

Утром, около десяти, Колькины индейцы собрались в столовой. Поварих отправили в лагерь, чтобы не мешали. Едва ребята расселись, как подошли Григорий и Зоя. Григорий был в старенькой отглаженной гимнастерке, затянутой в поясе солдатским ремнем. Сапоги его блестели ослепительно. Вид был чрезвычайно строгий.

По дощатому настилу столовой Григорий прошел печатая шаг. Остановившись перед столом, где сидели ребята, он щелкнул каблуками, произнес отчетливо:

– Здравствуйте, товарищи!

Выслушав нестройный ответ, еще более посерьезнел, сказал, поглядев на часы:

– Десять ноль-ноль. Прошу внимания. Я пригласил вас для очень важного дела. Студенческий строительный отряд "Ермак" в связи с большой и трудной программой работ испытывает недостаток в людях. Вызвать новых бойцов из Волгограда не представляется возможным. Поэтому штаб обращается к вам с предложением вступить в наш отряд в качестве отдельного, – отчеканил Григорий, – вспомогательного отряда "Пионерский разведчик".

– А чего мы... – открыл было рот парнишка из второго ряда.

Но Григорий его тотчас осадил.

– Разве я давал кому-то слово? Пр-рошу соблюдать дисциплину!

Мальчишка пригнулся, забыв даже рот закрыть.

– Итак, я изложил вам предложение штаба. Но прежде чем вы дадите ответ, я должен предупредить, что, вступая в отряд, вы должны безукоризненно выполнять его устав. Во-первых, труд, добросовестный, ударный. Вам будет поручено обрешечивание домов под штукатурку, заготовка мха для шпаклевки и другие работы. Зарплата, – подчеркнул Григорий, – зарплата зависит от вас. Она будет начисляться всем вместе, а потом делиться поровну, как в коммуне. Так как вы являетесь необученными бойцами, то наряду с работой на производстве пройдете обучение по следующим дисциплинам:

Военно-туристическое ориентирование и выживание в сложных природных условиях. Сюда входит умение пользоваться компасом, ходить по азимуту, картографическое искусство, умение развести костер, быстро и правильно установить палатку в сложных метеорологических условиях. Занятия будет вести спортсмен первого разряда по ориентированию и туризму Зоя Даренко, – объявил он почти по-левитановски.

Военная подготовка. Изучение индивидуальных строевых приемов и приемов воинского строя. Изучение мелкокалиберного оружия... – сделал Григорий паузу, – и стрельба по мишеням. Преподаватель – младший лейтенант запаса Григорий Красов.

Спортивное плавание и спасение утопающих. Изучение стилей плавания. Брасс, кроль, – с расстановкой произносил Григорий, – баттерфляй. Преподаватель – спортсмен первого разряда, неоднократный чемпион общества "Буревестник" Александр Сахаров.

Изучение приемов самбо и вольной борьбы, необходимых для обезоруживания и задержания нарушителя. Преподаватель – кандидат в мастера спорта СССР, призер чемпионата Российской Федерации Виктор Каляев.

Для проверки степени подготовки бойцов будет проведено двухдневное военно-спортивное учение в районе Второго ручья.

Программа напряженная и не каждому по плечу. Даю вам десять минут на раздумье. После чего вы скажете мне свое решение. Вопросы есть?

– Никаких нет! – испуганно выкрикнул тот же парнишка со второго ряда.

Григорий и Зоя ушли на кухню.

– Гриша, – сказала Зоя весело. – Ты их до смерти перепугал.

– Ничего, – ответил Григорий. – Пусть чувствуют.

– Слушай, а что это за военно-туристическое ориентирование, не скажешь?

– Ты, Заяц, не придирайся. Сейчас такие слова нужны, чтобы насквозь прошибали. Вот именно такие: военно-туристические, выживание в трудных условиях... – грозно произнес Григорий.

Через десять минут в столовой Колька, неестественно вытянувшись и тараща глаза, сообщил:

– Мы согласны. Все как один.

– Ясно. От имени штаба командиром вспомогательного отряда назначаю пионера Николая Дорофеева. Специальным комиссаром отряда штаб назначил члена ВЛКСМ Зою Даренко. Командиру и комиссару завтра в девять ноль-ноль представить в штаб, первое, список бойцов отряда, второе, – недельный распорядок работ и занятий. Командиру и комиссару приступить к исполнению обязанностей.

Григорий повернулся и пошел к штабу. Он слышал, что за спиной его тишина. И лишь когда Зоя что-то сказала, ребята загалдели все разом.

Возле штаба сидел Андрей.

– Ну как? – спросил он Григория.

– Нормально.

– Хватит Зойка с ними лиха.

– Ничего. Главное – начало. Особенно первую неделю чтобы порядок был. Пусть втянутся. Я сам буду Зое помогать.

– Форму бы им, – сказал Андрей. – Может быть, на нашу похожую.

– Да мы уже думали. Лихарь обещает рубашки купить голубые. Пилотки сошьют девчата. Эмблемы сделаем.

– Ладно, пошел я спать, – сказал Андрей, но тут подошел Славик. Настроен он был весьма и весьма воинственно.

– Ты комиссар или нет?! – заорал он. – Или ты Гриша Казак.

– И тот и другой, – ответил Григорий. – Чего ты психуешь?

– Сакс где? Где сакс?

– Украли, что ли? – перепугался Григорий.

– Тьфу, – сплюнул Славик. – Игорек где, который на саксе играет? Опять в первой смене. Как мы без сакса можем репетировать? И Зоеньке этой преподобной тоже скажи. Все закомиссарились, и плюнуть некуда. Петь-то кто будет? Без девок оркестр не смотрится. Зрителю юбку подавай!

Андрей подзуживал:

– Дави, Славик, дави...

– Ты тоже еще тот сачок, – повернулся к нему Славик. Я тебе уже говорил, оформлять надо сцену, зал. Без оформления концерт не смотрится! Зрителя убивать надо оформлением!

Андрей бочком-бочком за угол вагончика зашел и направился в поселок, к школе. Там сегодня работала Наташа. Они помирились. Но холодок отчуждения оставался. Может быть, из-за редких встреч.

Наташа малярничала. Красила окна в одном из классов. Андрей, не окликая ее, прокрался от двери на цыпочках и закрыл ей глаза руками, чувствуя, как трепещет под ладонями их живое тепло.

– Через окно-то видела, вроде Андрей шел, – насмешливо сказала Наташа, вывертываясь из рук Андрея. – Ты чего не спишь? После ночи?

– Ага. Сейчас пойду.

– И долго будешь в ночную работать?

– Сегодня последний день.

– Кто вас гонит? Еще придавит кого-нибудь ночью.

– Бог не выдаст...

– Из-за вашей спешки и нам покоя никакого. Начальство придет и давай мораль читать: "На студентов посмотрите. С них пример берите. Они строители без году неделя, а вас за пояс затыкают".

– Ну и берите пример.

Наташа покачала головой и, шлепнув Андрея по затылку, улыбнулась.

– Петух! Для вас это вроде игры на два месяца. А для нас – жизнь. Так долго не проработаешь. Ты вот приехал сюда беленький, ухоженный, – провела она рукой по его волосам, лицу, – а теперь мать родная не узнает. Бриться и то некогда.

– Дело не в некогда, – запротестовал Андрей и осторожно погладил редким пушком заросший подбородок. – Сибирский сувенир. Бесплатно, а дома ни за какие деньги не достать.

– Вот и отпускали бы свой сувенир дома.

– Тоже мне сказала... – рассмеялся Андрей. Да меня же с бородой в институт не пустят.

– А здесь нет института.

– Это точно... – согласился Андрей.

– А вот тот парень, небольшой такой, аккуратный, с нами в кино тогда был, это твой друг?

– Григорий, что ли? – спросил Андрей.

– Ну, самый такой хороший из вас, подтянутый, прическа у него, как у артиста.

– Раз ты про прическу, это, конечно, Григорий. На этом он помешан.

– Все бы вы так помешались. То-то было бы хорошо.

– Наталья?! – взмолился Андрей. – Какая тебя муха укусила. Все-то тебе не нравится! Может, хватит? А?

– Обиделся?

– Ага, сейчас на дуэль вызову.

– А ты умеешь стрелять? Давай на охоту пойдем? А? Ружья достанем, обрадовалась Наташа, – и собаку возьмем. Вот здорово! – И она захлопала в ладоши, подняла воображаемое ружье: – Трах-тарабах-тах-тах! Готово! Ну как? Пойдем?

– А когда?

– В выходной.

– Когда-то он у нас будет...

– Что ли, по разным календарям живем?

– Ага! – мотнул головой Андрей. – У нас выходные только по особому решению штаба.

– Пропадите вы пропадом, – рассердилась Наташа.

Все у вас не как у людей! – Но, заметив огорченное лицо Андрея, смягчилась: – Ладно. Все равно пойдем. Ведь когда-нибудь и у вас будет передышка.

– Будет, – вздохнул Андрей, – когда-нибудь будет, – и зевнул сладко и длинно...

– Иди спи, – сказала Наташа. – Придешь завтра вечером?

– Приду.

11

На следующий день поздно ночью Андрей сидел на кушетке в маленькой комнатке медицинского пункта, остро пахнущей лекарствами, а врачиха Рита ловко прощупывала его тело холодными пальцами и спрашивала:

– Здесь больно? А так? А теперь? Да не ври только, говори правду.

Она уже поколдовала над его разбитой губой и на глаз, совсем заплывший, повязку какую-то прилепила, а теперь принялась ребра щупать, заметив на боку, чуть ниже подмышки опухоль.

– Так больно? А вот здесь?

Андрей толком ответить не мог: голова была налита вязкой, непроходящей болью, а стоило закрыть глаза, как появлялись фиолетовые круги на черном, будто в черную воду бросили камень и фиолетовые круги шли один за другим.

Здесь же сидела Наташа. Ее лицо сливалось с белой стеной, и оттого глаза и волосы казались угольно-черными.

За дверью, в коридоре и возле вагончика не смолкал топот сапог, разговаривали, ругались; кто-то шлепал по лужам возле окна и карабкался по стене, силясь заглянуть в комнату.

Наконец врачиха потрепала Андрею волосы, сказала:

– Иди ложись. Завтра придешь. Не вздумай на работу ходить.

И, приоткрыв дверь, позвала:

– Славик, помоги Андрею.

Но Андрей поднялся сам, и Наташу, которая хотела ему помочь, остановил.

– Спокойно. Все в порядке.

Вошедший в комнату Славик закричал нарочито радостно:

– Ну, я же говорил, что панику подняли! Били-били, колотили, убили, разбили! Крик, шум. Не дано женщинам знать нашего мужского, исключительно мужественного организма. Пошли, Андрюха.

В коридоре его окружили парни. Они подходили к Андрею, спрашивали: "Ну, как? А кто? Вот скоты! Неужели не заметил?" – и переводили глаза на Наташу, рассматривая ее беззастенчиво.

Наташа, шепнув Андрею: "Я зайду завтра", быстро вышла из комнаты. Славик бросился за ней.

Андрей же улегся в постель.

Дверь открывалась беспрестанно, но никто не тревожил его разговором. Только Григорий, присев на кровать, спросил:

– Ты точно никого не узнал?

– Да, – проговорил Андрей, открывая глаза. – Было темно, а я только что вышел из комнаты. И ошалел от первого удара.

– А голоса?

– Они молчали.

– Извини, пойду. Боюсь, как бы парни не наделали глупостей.

Славик и Володя пришли вместе.

– Наташу мы проводили. Все в порядке.

– Давай, Андрюха, выкладывай.

– Да чего выкладывать, – приподнялся Андрей и сморщился, сдерживая стон, и снова лег, задумался, стараясь припомнить то важное, о чем нужно было рассказать:

– От Наташи я ушел в двенадцать. Пришли девушки, которые с ней живут, и я пошел. Спустился с крыльца. Плащ накинул. Дождь идет. Грязь. Темень. Повернул за угол. Несколько шагов сделал, слышу сзади кто-то бежит, догоняет, а я не оборачиваюсь. Не подумал ничего дурного.

– Эх, Андрей, Андрей, – перебил его Славик. – Услышал и не убежал. Запросто ведь мог сорваться. Бегаешь, как лось. Кто же кроме этих скотов мог гнаться-то?

Разве мог Андрей сейчас объяснить свое тогдашнее состояние? Как бы ни старался он, все равно не поймут ни Володя, ни Славик. Об этом вечере нельзя рассказать. За окном шел дождь, жестяной колпак лампы сдерживал свет, и в комнате стояла полутьма. Разговор был какой-то скачущий с одного на другое, сумбурный. Андрей о себе рассказывал, об отце, матери, институте. И Наташа рассказывала. Но для Андрея разговор был прекрасен тем, что, может быть, впервые говорил он так, как умел говорить только с самим собой. Не нужно было пропускать каждое слово, выходящее наружу, через густое сито осторожных, всегда стерегущих мыслей, тех невидимых бдительных цензоров, знающих, которое слово к месту и в пользу, а которое может повредить, приоткрыть чужому взгляду то, что ему вовсе не положено знать.

И когда шагнул он с крыльца, и когда пошел от дома прочь, не прерывался этот разговор. Потому и не оглянулся, услышав торопливые шаги за спиной: это, конечно же, Наташа, ведь он позвал ее мысленно, и она не могла не услышать.

Андрей невольно задержал шаг, ожидая, как упадут ему на плечи, а потом закроют глаза ласковые Наташины руки.

Ударили в голову. А потом в плечо. Еще и еще раз. Он повернулся, не понимая, в чем дело. Если бы могли они увидеть его глаза, в которых совершенно не было страха, а одно лишь удивление еще не пришедшего в себя, счастливого человека!

Но было темно. И потому ничто не могло сдержать тяжелых злых кулаков.

Андрей закричал и, как показалось ему, сразу же рядом появилась Наташа.

– А все-таки нужно было их найти и отделать так, чтоб не сдохли, но пару дней ходить не могли. А то начинается эта политика: нельзя, не имеем права, существуют органы... – Славик зло сощурился, повернулся к Володе. Ну что? Неправда? Да? Они нас, значит, могут? А вы так спокойно рассуждаете: "Нельзя опускаться до них". Вот они и чувствуют, – Славик мотнул кудлатой головой в сторону темного окна, – понимают, что такие вот чистенькие не опустятся до грязи, и спокойны.

– Ты даже не знаешь, кто это был, – беззлобно отмахнулся Володя, – а уже бить, душить. Надо же разобраться.

– Всем отрядом нагрянули бы в поселок. Сразу бы нашли.

– Тебя послушаешь, так получается, что я Андрею враг, и Григорий враг, один ты – друг, – хмуро сказал Володя.

– Слишком у вас все правильно, все рассчитано, продумано.

– Слишком правильно не бывает. Или правильно, или неправильно. А тебе бы хотелось, чтобы весь отряд, орда в сто человек, взорвались, побежали... А потом? Что бы дальше получилось? Да и вообще, баш на баш меня не устраивает. Я не хочу, чтобы такие люди отделывались одними синяками. Они обязательно должны быть в тюрьме, и они там будут. Только так. Как ты считаешь, Андрей?

Но Андрей разговора не слушал.

* * *

Утром Наташа забежала лишь на минуту: спешила на работу.

Андрей ждал Григория, который обещал прийти скоро, но все почему-то не шел. Болела голова, настроение было дрянное.

– Здесь, что ли? – послышался за дверью басок Лихаря, а через мгновение и сам он вошел в комнату, положил на кровать голубую битком набитую сумку с надписью "Аэрофлот" и, указав на нее пальцем, коротко разъяснил:

– Харч. Высококалорийный.

Андрей хотел было произнести обычные в таких случаях слова: "Ну, зачем... Стоило ли беспокоиться". Но Лихарь понял все и рта не дал раскрыть.

– Перестань, – недовольно сморщился он и, присев на стул возле Андрея, закурил: – Вот помню, тридцать лет назад, молодой, здоровый, – он распрямился, горделиво демонстрируя свою тощую стать, – попал я в больницу. Так, веришь ли, все запасы у соседей по палате подчистил за два дня. О-о-о!

И уже совсем другим голосом, далеким от бодрости спросил:

– Что? Попало? – и, пригнувшись, заглянул в глаза Андрею. – Вот так. Ладно, найдем их. Не миллионный город. Вот какие кадры у нас есть. В три шеи бы гнал, если б нашлась замена. Ну да ладно про них, ну их к черту...

– Проекты не пришли, Антон Антоныч?

– Во! Это разговор... Нету, нету пока... И сейчас тебе неймется, проекты подавай.

– А как же, строить надо.

– Строить, – Лихарь улыбнулся, провел по лицу ладонью, разглаживая морщины, которые тотчас же вернулись на свое место. – Строить, строить... Андрей, дорогой! Я вас понимаю. Болтать зря не хотел, не хотел обижать... А ведь понимаю. Заработать всем хочется. И приодеться, и поехать к морю, и девушку в ресторан повести. Но и вы нас поймите. Откровенно ведь говоря, на одном "даешь" держитесь. Сейчас у вас два дома да склад. Вроде спокойно идет, и то капиталку переделывали. А если еще объекта три. Не начнете горячку пороть? Быстрей, быстрей? Там фундамент мельче положенного, там не прошпаклюете как следует. Разве за всем уследишь? А ведь здесь не Ялта Сибирь...

– Вы, Антон Антонович, говорите такое... Будто мы все сволочи, обиделся Андрей.

– Ты не лезь в бутылку. Мы ведь не себе амбар строим.

– И мы тоже. И вообще, худо кроме себя честных людей не видеть! – зло бросил Андрей.

Лихарь схватил его за плечи и, глядя пристально, глаза в глаза, спросил:

– Это ты правду говоришь?.. Или так, из книжки... А?

Андрею вдруг стало зябко от неморгающих, в упор на него смотрящих глаз, и он вздрогнул, но сказал твердо, отвечая не столько Лихарю, сколько себе:

– Да, правду.

– Ну, спасибо, – распрямился Лихарь. – Верю, – подчеркнул он. Выздоравливай, – и пошел к двери, но, уже ступив на порог, остановился, повернулся к Андрею, сказал:

– Старею я, брат. Старею... Веришь ли, раньше человека с одного взгляда видел. Не знаю... А сейчас... Старею. А может, люди другие пошли. Непрозрачные насквозь. – И ушел.

Григорий забежал на минуту.

– Не умер еще? – спросил он.

– Живу.

– Вызвали участкового. Приедет. Но как будет искать... Ты ничего не вспомнил?

– Чего я могу вспомнить? Если бы узнал кого или услышал, так вчера сказал.

– Народу было много в поселке. Воскресенье. Ребята приезжали из Комсомольского. Ленинградцы со своей базы приезжали. Буровики были. Так что... Все ясно?

– Как белый день.

– Тогда сиди. Я в бега.

Следующим посетителем был Степан. Он в комнату заглянул, спросил: "Туточки?", а потом долго отскребывал сапоги у вагончика. Андрей ему крикнул: "Брось вылизывать!".

– А как же, – вошел наконец Степан. – У вас бабов нету, чистоту наводить. Моя жинка всегда меня гоняет. Скидай, говорит, сапоги у коридорчике. А у меня они тесные. Я говорю ей, на руках лучше буду ходить, чем скидать их каждую минуту.

Степан внимательно оглядел Андрея, спросил:

– Ничего не поврежденное внутри? Не отбили?

– Вроде нет.

– Тогда ничего. Нашему брату по молодости достается. На меня как жинка зарыпит, я ей всегда говорю: сколько я за тебя, пока ухажером был, чубуков принял, тебе за жизнь не рассчитаться.

Степан сегодня был выбрит. И потому еще более веснушчат. Светло белели стриженные затылок и виски.

– Я в отгуле, – сказал он. – Рождение вчера праздновал. Еще в субботу сказал, что понедельник отгуляю. Подлечусь. Чего на похмелье выходить?! Тут тебе жинка вареников прислала, – развязал он объемистый белый мешок. – Я их у полотенчик замотал, чтоб горячие были. Поешь. Я как по общагам жил, помню. Тушенка да тушенка, да каша-концентрат. А это с вишни вареники. У прошлом году в отпуске закрутили. Боле сотни банок. Контейнер брали, сюда везли.

Он размотал полотенце и поставил перед Андреем кастрюльку.

– Огурчики... Тоже своя закрутка. А вот тут, – шепнул он заговорщицки, – самогоночка, – и, отвернув полу пиджака, показал горлышко бутылки. – Жинка моя слова не сказала. Говорю, Андрюшку какие-то гады побили, треба подлечить. Хороший парнишка, студент, уместе работаем. Она слова не сказала, сразу налила, вареников наложила.

– Да мне же нельзя, Степан, – улыбнулся Андрей. – Сухой же закон.

– У болезни можно, – убежденно сказал Степан. – У болезни даже врачи советуют. И никто не може запретить. Нет такого закону.

– Нет, Степан, я тебе честно говорю, не уговаривай зря. Лучше за мое здоровье сам выпей.

Степан рассмеялся удовлетворенно.

– Я так и располагал. Она мне наливае, жинка-то, малую стакашку. А я сам себе кумекаю: жмись, жмись, Андрюшка-то пить не буде. У них закон такой. Я и опохмелюсь. А тебе я у магазине соку купил. Наш, хохлячий сок, – вынул он из мешка литровую банку. – Видишь, по-нашему написано: сик яблучни. Сладкий. Я за твое здоровье самогоночки...

Степан сидел долго. Он понемногу пьянел и начал говорить туманно, загадочно:

– От, може; и знаю, кто тебя побил. А може, и не знаю. Здесь такое дело. Скажешь на человека, а, може, это не он. Человек пострадае...

Степан, видимо, ждал, что Андрей его выпытывать начнет. Но так и не дождавшись, поманил пальцем: мол, подвинься ближе.

– Они на рождении у меня были...

– Кто они?

– Ну, ребятки вот эти... А може, и не они. Хорошо выпили, посидели. Сашка с Федором к девкам собираются. А Китыч над ними подсмеялся. Говорит, сидите, не рыпайтесь. Там уже студенты места заняли. Они грамотные, девки на них кидаются. Вот уедут, тогда все будут ваши. Вот он так подсмеялся. Это я слыхал. А ребятки пьяные... И я выпивши недопонял. Шутка да шутка... А, может, эта шутка боком обернулась. А може, и не они. Тут дело такое. Скажи на человека, а он невиноватый. Вот я когда за жинкой своей бегал, она добрая была девка. И вот, надо же, тоже получилась такая история...

Степановым разговорам, верно, не было бы конца. Но пришла Рита на своего пациента поглядеть и гостя спровадила.

После обеда в комнату необычно робко заглянула Зоя и спросила:

– К тебе можно?

– Чего это ты!?. – рассмеялся Андрей. – Вроде я помираю.

Вздох облегчения был ему ответом.

– Я вчера-то все проспала. А утром девчонки такого понарассказывали... Я к вам заглянула, а ты спишь. Лицо... страшное, черное. И мне не по себе как-то стало. Честное слово.

Она постояла еще возле Андреевой кровати, а потом присела у окна на корточки и, ясно глянув на Андрея снизу вверх, сказала:

– А я знаю, кто тебя бил. Это Иван и его два друга.

– Шерлок Холмс, – усмехнулся Андрей.

– Не смейся, правда. Он сам мне сказал. Я его еще утром встретила. Поздоровались, а он меня остановил и сказал: "Андрея мы били. Я и ...". Ну, тех двоих имена назвал. "За что же вы... – спрашиваю. – Что он вам сделал плохого-то?" А он помялся так, отвечает: "Да вроде не хотели, думали просто попугать, а потом так получилось, пьяные были". Я с ним и не стала больше разговаривать.

– Значит, Иван? Погоди, погоди, – поднялся с кровати Андрей, – а чего это он с тобой откровенничать вздумал? Пьяный, что ли, опять?

– Не знаю... Может, просто на дороге попалась. А может... Мы же тогда с ним от вас ушли и еще долго сидели на кухне, разговаривали. Детство у него было трудное, без отца, без матери. Про колонию рассказывал. И как будет дальше жить. У него сестра где-то, и он хочет ее найти. Мне было жалко его, наверное, потому, что вокруг меня всегда были слишком благополучные люди. Мне казалось, что он искренен. И знаешь, если бы кто сказал, что случится вот это... я бы не поверила, – покачала она головой. – Ни за что. Как это так можно...

– Ну, ладно, – поднялась она на ноги, – пойду. Тебе, может, нужно что?

– Брось ты, – отмахнулся Андрей.

– Тогда пойду. А глаз у тебя, – спросила она уже в дверях, – не поврежден?

– Да нормально.

Зоя ушла. Андрей же, закутавшись в одеяло, уселся возле окна. Он понимал, что Григорий сделал правильно, вызвав милицию. Нельзя же пойти и побить этих парней вот сейчас, когда первая горячка позади. Нельзя и оставить безнаказно.

Андрей успокаивал себя, рассуждая таким образом, но что-то точило его изнутри, и не приходило спасительное, ясное ощущение собственной правоты. "Виноват во всем, конечно, Китыч. Это он натравил парней, из-за Наташи. Сознательно натравил. А сам останется чистеньким".

Эта несправедливость и невозможность исправить ее мучала Андрея. Он, конечно же, не испытывал даже малейшего расположения к этим людям – это было естественно. Ничто не могло смягчить его сегодняшнего к ним отношения. Но все же он не был уверен в правоте своей, "Может быть, они неплохие парни, думал он, – а их подначил Китыч, разгорячила водка. Да и везде ли считается преступлением набить морду из-за девушки".

Наконец, до головной боли устав от своих мыслей, Андрей поднялся и вышел на улицу.

Словно понимая, что выходной день кончился и нельзя мешать людям в их и без того тяжелой работе, дождь перестал. На востоке обнажился и рос кусок чистого неба, тесня просветлевшие жидкие тучи.

Андрей побрел к Наташиному дому, и от крыльца его двинулся назад, медленно, обшаривая все вокруг глазами. Но ночной дождь разгладил землю, и лишь свежие следы сегодня прошедших людей понапрасну тревожили глаз.

Бросив последний, уже рассеянный взгляд вокруг, Андрей зашагал прочь.

Спустя десять минут он уже стучался в дверь, за которой позвенькивала гитара и скулил хрипловатый тенорок.

Гитара сбилась с голоса и замолкла. Иван вскочил с растерзанной постели, замер, испуганный взгляд его устремился Андрею за спину, в раскрытую дверь, и, вернувшись успокоенно назад, быстро обежал измятые постели, загаженный объедками стол, стены, с которых во множестве смотрели журнальные красавицы.

– Чего пришел? – пробурчал он.

– Поговорить.

– На очной ставке поговорим.

– У меня сейчас дело есть.

– Ну, выкладывай.

– Сейчас я тебя буду спрашивать – ты отвечать. Ясно? Начнешь дурачка строить – повернусь и уйду, уж тогда действительно в следующий раз встретимся на очной ставке.

Иван бросил на Андрея короткий взгляд, словно прицениваясь к его словам: правда или нет. Но промолчал.

Андрей спросил прямо:

– За что били?

– А то сам не знаешь? За девку! Что? Не имеем права, если к чужой девке лезешь?

– Если мне она чужая, то родная кому? Тебе? Твоим дружкам? И потом, вот ты недавно с Зоей сидел до петухов. Имеем мы полное право избить тебя за то, что к чужой девке, как ты говоришь, лезешь? Ну, скажи по-честному, имеем?

– Да что я, – замялся Иван. – Я же просто так, разговор один. Разве не имею права поговорить?

– Почему же можно тебе, если нельзя мне.

– Да, знаешь, – пробубнил Иван, – вроде попугать хотели. Не трогать. А там по пьянке вышло.

– Не ври... У нас сидел тогда, наверное, как на разведке. Меня рассматривал. Чтоб не спутать.

– Не! – вскочил Иван с кровати, разворачивая во весь рост худое нескладное тело и отмахиваясь растопыренной пятерней, словно открещиваясь. Не! И не подумай. И в голове такого не держал! Я те, парень, честно говорю, век свободы не видать, – и закричал, захлебываясь: – Да я что, дурак меченый?! Год всего на бесконвойке живу, ни забот, ни горя! И на такое дело полезу?! Какая от этого прибыль!? Опять балоху через проволоку видеть?! Не-ет, – лицо Ивана скривилось, длиннопалой рукой расстегнул он рывком ворот рубахи, потер грудь, – не имел я на тебя никакой злобы... А водка вот... от нее все. Все от нее, проклятой. Выпили, и так получилось.

Андрей почувствовал бессмысленность своего прихода и даже улыбнулся.

– Смеешься, – скрипнул зубами Иван. – Смеешься, думаешь, я дурачка строю.

– Брось ты...

– Ладно, не привыкать. На то и Ваней зовусь, чтобы в дурачках ходить.

– Ну, брось, говорю, – поморщился Андрей. – А с милицией, ладно, я постараюсь уладить дело. Только ты меньше водку ешь, а то напьешься и опять тебя на подвиги потянет.

Иван вскочил – лицо его оскалилось в робкой, заискивающей улыбке – и засуетился, принялся смахивать на пол объедки, очищая угол стола, выхватил из-под кровати бутылку.

– Садись... Садись... Не, я тебя так не отпущу. Выпьем мировую. Я знал, что ты парень-гвоздь. Садись. Иначе буду думать, что ты брезгуешь. Не обижай... по-человечески...

Андрей и в самом деле с трудом сдерживался, его подташнивало от одного вида этого стола, покрытого липкой, нечистой клеенкой, на которой в лужицах томатного соуса, пролитого из консервных банок, лежали крупно нарезанная селедка, замусоленные черствые огрызки хлеба, ломтики желтого застаревшего сала, и обсосанные мундштуки папирос торчали там и здесь, вонзившись в селедку и в хлеб, и в сало, точно кто-то обстреливал ими стол, не разбирая, куда попадет. Да и сам хозяин комнаты внушал отвращение ничуть не меньшее: заискивающая улыбка скользила по его лицу, он метался между столом и Андреем на нетвердых ногах, и казалось, что старается он уменьшиться в росте, чтобы глядеть на Андрея снизу вверх, с собачьей умильной преданностью.

– Спасибо, кореш. Век не забуду. Это конечно. Надо по-человечьи. Чего по пьянке не случается? Сами разберемся.

Андрей хотел уйти, но Иван уже тащил его за рукав к столу.

– Нет. Я пить не стану. Ты же знаешь, у нас не пьют.

– Ничего, ничего, – пригибаясь к столу и торопливо разливая остатки водки по стаканам, говорил Иван и приглушал голос до шепота, оглядываясь по сторонам. – Все будет между нами. Мертвое дело. Мировую можно. Сам бог велел.

– Нет, – твердо сказал Андрей.

– Ну, лады, лады, – испугавшись, успокоил его Иван. – Нельзя, значит, нельзя. Закон есть закон. Понимаю. Посиди со мной, только чокнись.

Он перелил водку в свой стакан.

– За твое здоровье. Чтоб жизнь у тебя была слаще сахара.

Выпив, Иван еще больше опьянел, снова начал жаловаться и ругать кого-то, кому-то грозил большим костлявым кулаком.

– Ну, мне пора, – поднялся Андрей, взглянув на часы.

– Да что ты, посиди... Не-е... Я не отпущу.

– Мне пора, – повторил Андрей и быстро вышел во двор.

Иван выбежал за ним и, тревожно заглядывая в глаза, спросил:

– А это железно? Что ты говорил...

– Сказал, значит, все, – и быстро пошел прочь, низко нагнув голову, а во рту стояла горечь, и пальцы были липкими, будто измазал он их о клеенку, что покрывала стол в Ивановой комнате.

Вечером первым пришел Григорий.

– Как? – спросил он. – Здоровеешь душой и телом?

– Не по дням, а по часам. Здесь харчей натащили, ешь.

– Это можно. Да... Лейтенант завтра приезжает. Участковый. Будет разбираться.

– Разбираться-то уже не в чем, – не глядя на Григория, проговорил Андрей и подумал: "Ну, сейчас начнется".

– Как не в чем? – удивился Григорий.

– Видишь ли, какое дело... Как бы тебе объяснить... В общем, – Андрей мялся, с трудом выдавливая из себя каждое слово, и наконец, отчаявшись, выпалил скороговоркой: – Я их простил. И пообещал уладить дело с милицией.

– Трах-тарабах-тах-тах-тахтах! – рассмеялся Григорий. – Ничего не пойму.

– Я их простил. Понимаешь? Простил. И обещал уладить дело с милицией. Теперь ясно?

– Теперь, кажется, ясно, – медленно произнес Григорий и, отойдя к окну, забарабанил пальцами по стеклу. – Струсил? – спросил он.

– Да при чем тут струсил? – страдальчески сморщился Андрей. – Чего их бояться! Ты уж плети, да меру знай. Что здесь, мафия...

– Мафия не мафия, – исподлобья взглянул Григорий. – Просто, видимо, ты испугался, как бы ненароком не посчитал тебя кто-нибудь мстительным человеком. А вдруг кто-то прошепчет за углом: "Ну, подрались... ну, побили морду... Всякое бывает, не ангелы! Что ж, обязательно надо милицию впутывать, губить человека. Так можно всех пересажать". Наверное, этого шепотка ты и перепугался. Да заодно появилась возможность трусость спрятать за очень красивой ширмой доброты.