Текст книги "Короткое время бородатых"

Автор книги: Борис Екимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Где она?

– Лесу вон сколько валить надо.

– Лес, лес... Нам строить надо.

– Конечно, строить приехали. И в договоре все ясно сказано. Объекты перечислены.

Ребята начали оживать, закурили.

– Интересный разговор, – усмехнулся Китыч. – А кто же, извините, у меня хоть одну уборную примет, если противопожарной полосы вокруг поселка не будет.

– Вы вон уже сколько построили и без полосы обходились.

– А кто бы мне ее сделал? Людей-то нет.

– Ну, так платите хоть по-человечески. Командир вот говорит, что своим вы почти по две сотни за гектар закрываете, а нам по сто тридцать.

– Раскопали, – засмеялся Китыч и Лихарю подмигнул. – Ну, хорошо хоть вы, а не кто другой. Ведь эти семьдесят рублей за гектар мне из своего кармана платить пришлось бы. Да поймите вы, чудаки-люди! – Китыч встал, протянул вперед руки, словно хотел ближе к ребятам быть, словно дружески хотел до чьего-нибудь плеча дотронуться: – Поймите вы, чудаки, ведь потому я своим и переплачивал, что нужна мне противопожарная полоса. Не дам я им заработать – они шапчонки с головы: "До свиданья". Уйдут к геологам, на буровые. Вот и крутишься... А вы мне: обман, обман...

– Так, Валерий Никитич, уважаемый, зачем же темноту разводить, – с горечью сказал Григорий. – Объяснили бы, так и так. Нужно, мол. Что же, мы не сделали бы...

– Не знаю, – серьезно ответил Китыч. – Может, и сделали, а может, и нет. Вы ведь тоже не из чистого альтруизма сюда приехали, вам деньги нужны ко всему прочему.

– Конечно.

– Ну, вот и весь разговор. Куда завтра люди с "лежневки" пойдут?

– На лесоповал, куда же еще.

– Верно. Полоса – первое дело.

– Еще какие вопросы?

– Да чего там, поговорили как меду напились...

– Антон Антонович, а вы тоже считаете, что все идет правильно, как положено. Что мы приехали вам противопожарную полосу валить. И все?

Лихарь потупился. Пальцами нос свой длинный ухватил, подергал, словно проверил, крепко ли тот сидит, трубно откашлялся.

– Прямо скажу, ребята, – начал он. – Я сам в некотором недоумении. Вас слушаю – вроде вы правы. Валерий Никитич тоже, в общем, верно говорит. Но, думаю, все образуется. Это строительство. У нас всегда раскачка. А вы привыкли: раз-два – и в дамках. Вообще-то привычка неплохая. Во всем порядок должен быть. Это правильно вас учат. А у нас пока... сами видите.

– Так у вас все? – вставая, спросил Китыч. – Тогда мы пойдем.

– Спасибо, что навестили, помогли.

– Ладно, ребята...

– А что ладно? – крикнул кто-то.

Но дверь за Лихарем и Китычем уже закрылась.

Лихарь шел, тяжко вздыхая, покряхтывая, досадливо морщился.

– Вообще-то, Валерий Никитич, ты с "лежневкой", конечно, перехватил. Ребята они неплохие, работают хорошо. Зря ты их обидел.

– Антон Антонович, – замедляя шаг, ответил Валерий Никитич. – Я вот здесь два года. И два года одни и те же разговоры: песок, песок... Ох, как проехать к карьеру. То тягач там застрял, то вообще не проберешься. Аж с Пионерского возили песок. Так?

– Было два раза...

– Все, – остановился Китыч и рукой рубанул с видом победителя. – Бобик сдох! Теперь хоть сто лет здесь будем строить, и никто, никогда, понимаете, никогда про песок уже и слова не скажет. Кончились разговоры. Дело сделано. Так?

– Вообще-то так. Сделали. Кто сделал?

Китыч, несколько помедлив, произнес:

– Мы сделали. – Он хотел сказать "я", но вовремя сдержался. – Все вместе.

– Но можно было и по-другому. Можно было ребятам все объяснить. Мол, узкое место. Выручайте. Я думаю, они бы не отказались.

– Мало мы шапки ломали? Своим кланялись? Кланялись. В прошлом году закарпатцев просили? Просили. Что они нам показали? А эти что? Из другого теста? Я сам, Антон Антонович, в отрядах работал. И бригадиром был, и мастером, и два лета командиром. И я еще все это, слава богу, не забыл. Я помню, чего мы хотели, чего добивались. Слова словами, а нам нужны были деньги. И копеечные работы нам было не всучить.

– Что ж... В этом, веришь ли, обвинять нельзя, – с расстановкой произнес Лихарь. – Деньги всем нужны. Может, они и отказались бы...

– Антон Антонович, может, я и неэтично... неэтично, – насмешливо подчеркнул Китыч, – поступил. Но я делаю все в интересах производства, в интересах участка. Эти ребятки приехали и уедут, а мы останемся и будем продолжать строительство до полного ввода поселка. Я считаю, что глядеть надо не только в сегодняшний день, а в завтрашний и дальше. Чтобы потом за голову не хвататься. В этом наша инженерная и командирская мудрость. Видеть главные задачи и решать их. За это нам люди спасибо скажут. За поселок.

– А эти ребятки, выходит, не люди? А так, инструмент?

– В конце концов, – засмеялся Китыч, – что я из них кровь, что ли, пью. Ну, держу их в узде покрепче. Чтобы они делали не то, что хочется, а то, что нужно участку, чтобы мы потом на доделках не горели. А обижать их никто не собирается. Заработают нормально. Еще потом благодарить будут, вот увидите. Я знаю.

Они дошли до конторы и распрощались.

– Добрый день, – поклонился Валерий Никитич с порога Клавдии, входя в ее клетушку, и выразительно на дверь Прокопова показал.

– Мой Прокопов уехал чуть свет к Михайлову. Там травматизм. Ясно?

Валерий Никитич многозначительно свистнул.

– Ясно, Клавдюша, ясно, – подошел к ней, стал рядом, касаясь ее.

Клавдия замерла, потом сказала:

– Отойди, Валера, а то зайдут.

– У-ух, эти мне зайдут, – несколько наигранно проговорил Китыч. Та-ак... Он мне ничего не передавал?

– Нет. Сказал, что оттуда заедет к Решетову, – ответила Клавдия, открывая объемистый брезентовый почтовый мешок и высыпая содержимое на стол.

– Ладно. Схожу на школу и поеду на станцию, поняла? А что там интересного? – спросил он, подходя к столу с почтой.

– Ой, кажется, это проекты пришли для ребят... Точно, погляди!

Валерий Никитич взял одну сшивку, поглядел, потом другую.

– Ага. Мастерская школьная. Пожарное депо. Спортзал школьный. Ты смотри, и большая мастерская... Да-а...

– С ребят надо шоколадку содрать, – обрадовалась Клавдия. – Ты к ним зайди, скажи.

Валерий Никитич ее радости не разделил. Он усадил Клавдию на стул. Сшивки с проектами положил в сторону, возле машинки.

– Слушай меня, Клавуня. Ты баба умная, внимай. Ребята, конечно, ждут и две шоколадки тебе поднесут. Но прогорим мы с твоим супружником гораздо больше, чем на две шоколадки. Крупно можем погореть.

– Почему, Валера? – недоуменно спросила Клавдия.

– Твой же Прокопов добренький. Он им сразу все отдаст. И мастерскую большую, и депо, и спортзал. Все отдаст. Они бросят рубить зону. На домах оставят по паре человек, заработают, а мы будем в трубе.

– Почему в трубе?

– Э-эх, строитель. Дома они под ключ не сдадут, а фонды выберут. На новых объектах сделают нуль, стены и крышу. Соберут денежки и уедут. Кто будет мелочевку доделывать без денег? Там копейки останутся. И без противопожарной зоны у нас заказчик ничего не примет. Вот тогда мы погорим не на шоколадку, а больше...

– Что же, Прокопов дурак?

– Прокопов – не дурак, – зло сказал Китыч. – Он хуже, он добренький. А если проекты придержать, они волей-неволей зону дорубят. Тогда – пожалуйста. Тогда пусть копаются. Сделают нули, и шабаш. Остальное мы без них сумеем. На такую работу люди всегда набегут. Поняла?

– Нехорошо как-то... А если узнают?

– Кто узнает? Мало тебе всякого добра приходит... Ну, сунула в ящик, и все. Вылетело из головушки, – погладил ее Валерий Никитич и, выдвинув нижний ящик стола, положил туда сшивки, накрыв сверху бумагами. – Мы же их не насовсем прячем. Через недельку-другую выложим. Получила, пожалуйста. И мы с Прокоповым такие премии оторвем! Ох, Клавуня, – обнял он ее за плечи, ласковая моя... Как я по тебе наскучал. Ничего, потерпи еще немного. Скоро, скоро...

Глаза Клавдии закрылись. Она прижалась плечом и головой к Валерию Никитичу, прошептала:

– Валерочка... Я так измучилась...

– А я, думаешь, нет, родненькая моя. Эх, черт побери, – сказал он отчаянно. – Да что мы не люди, в конце концов. Можно сегодня и схулиганить. Как ты считаешь, Клавуня?

– Можно, – счастливо выдохнула Клава. – Можно, Валерочка...

Дверь комнаты распахнулась, и Болтун, вбежав, уселся возле Клавдиного стола, на Валерия Никитича поглядел, гавкнул.

– Вот чертова собака, – с опаской отступил Валерий Никитич. – Чего у нее в голове, еще тяпнет.

– Молчать, Болтун! Вон отсюда!

Болтун улегся возле окна, морду на лапы положил и глядел.

9

Возле клуба, на светлом, песчаном, еще незатоптанном четырехугольнике волейбольной площадки все было готово к жестокому сражению.

– Счас раздолбаем отрядников! – митинговал Ваня Бешеный Судак; он капитаном у поселковых был. – Не веришь?! Давай на пузырь! Сгоришь, как лондонский фраер! Век свободы не видать! – и звонко шлепал себя длинными руками по бедрам.

Команды выстроились на задних линиях. Студенты в спортивных костюмах. Поселковые же кто в чем: в белых и клетчатых рубашках, в трусах и отглаженных брюках, в новеньких туфлях и босиком.

– Привет! – дружно крикнули первые.

– Привет! – нестройно повторили вторые.

Игра началась. Все больше людей стекалось к площадке: и от лагеря, и от поселка. Болельщики взревели от восторга, когда Петя-большой, высоко взметнувшись над сеткой, уложил мяч почти на первую линию.

– А-а-а!

– Замочи им клеенку!

– Ложи-ись!

– А-атнаси!

Поселковые мальчишки визжали истошными голосами.

На площадке поначалу борьба шла почти равная, и если и было у студентов преимущество в технике, то его перевешивала самоотверженная старательность поселковых. Их прически были уже всклокочены, лица потны, брюки испачканы желтым песком.

– Давим! Озверели! Век свободы не видать, давим!!! – кричал Ваня Бешеный Судак.

Он изменился в игре. Куда девалась его расхлябанность? Тонкий и легкий, он, словно боксер на ринге, короткими скупыми шажками двигался по площадке, а в прыжке тело его напрягалось, видны были натянутые струны мускулов на руках. И лицо изменилось: энергичнее стал вялый рот, заблестели тусклые глаза, откинутая назад косая челка открыла высокий лоб.

Григорий с трудом разыскал Зою. Она болела истово, и вытаскивать ее из толпы пришлось силой.

– Лихарь зовет... Лихарь тебя зовет, соображаешь? – объяснял он Зое. Но та глядела на него непонимающе и просила:

– Ну чего ты пристал? Дай поорать...

Но Григорий взял ее за руку и повел к клубу, к кинобудке, на крылечке которой сидел Антон Антонович.

– Проигрываете? – спросил он.

– Очко в очко идем.

– Но кто-то там визжал прямо сатанинским каким-то визгом, – зябко передернул плечами Лихарь. – Как завизжит, завизжит, у меня аж щека дергается, ей-богу. А сейчас вроде не слышно.

Зоя смущенно опустила глаза.

– Садись, Зоенька. Гриша, давай начинай агитацию. Ты парень молодой, она тебя быстрей послушает. А я уж и слова забыл, какими девчат уговаривать надо.

– Это что, заговор? – спросила Зоя.

Григорий ухмыльнулся.

– Ты по компасу умеешь ходить?

– Конечно, – ответила Зоя.

– Карты читать, костер разводить, палатку ставить, определять север юг...

– Ты же прекрасно знаешь, что у меня первый разряд по этому делу.

– Замечательно! – причмокнул губами Лихарь. – Лучшего и желать нельзя.

– Вы толком скажите: чего от меня нужно.

– Ладно, – успокоил ее Григорий. – Я по-нашему, по-казачьи, без дипломатии. По коням, и шашки наголо. Значит, так, Заяц. Вот этим ребятишкам, Кольке и его компании нужен хороший человек, старший товарищ. Чтобы этот преподобный отряд индейцев взять под присмотр. Ты сама видишь, матери и отцы все работают, за пацанами глядеть некому. Они к нам тянутся. А выходит, мы их гоним. Надо организовать ребят. Будут работать посильно, нам помогать. И родителям спокойнее. Займись ими, Зоенька, а?

– Ну вот... Нашли крайнюю.

– Послушай, Зоя, – сказал Лихарь. – Ты сама видишь, какие у нас места. Здесь и взрослый пропадет ни за грош. А ребятишки... Они же, сама знаешь, какие. Все знают и ничего не боятся. В прошлом году парнишка ушел из соседнего поселка. Искали, искали... А где искать? Вон гляди, – повел он рукой вокруг. – Гадай, в какую сторону пошел. Гриша говорит, и наши индейцы собираются в какой-то поход. Через болото, аж на Второй ручей. Это у старой стоянки хантов, это черт-те где. И придумают же, шпиона какого-то ловить. Так что, Зоенька, великая к тебе просьба, – встал и низко поклонился Лихарь.

– Но почему я? Ведь они мальчишки. Они ребят лучше будут слушать, Антон Антоныч. Гриша, – умоляюще проговорила Зоя, – Андрея поставьте. Они же с Колькой друзья.

– Чего Андрей... Ты же у нас ориентировщик и бывалый турист, – убеждал Григорий. – Они тебя раскрыв рот будут слушать. Ты их научишь всему и в поход сводишь.

– Да польза же какая, польза, Зоенька! – горячился Лихарь. – Ты пойми. Это у них на всю жизнь останется. Твоя наука. Тогда уж они нигде не заблудятся. Ты этим людей спасешь. Понимаешь?

– Господи, чего я такая несчастная, – поскучнела Зоя. – Мне еще мать говорила: дура, дура, у людей дети как дети. Та плаванием занимается, та гимнастка. А у меня спросят, я и не объясню, что это за спорт у тебя такой... ори... ори...

– А если я откажусь? – спросила Зоя. Мне же не хочется, ей-богу. Да нет, – махнула она рукой. – Все равно не смогу я с этими пацанами. Они от меня разбегутся...

– Все будет в порядке. Их от тебя не оттянешь. Спасибо, Зоя, – как о решенном сказал Лихарь. – Пошли теперь поболеем. Ты, Гриша, беги вперед, а мы посекретничаем. Знаешь, Зоенька, – склонился над девушкой Лихарь. Спасибо, что согласилась. Но чтоб особенно не переживала, я тебе скажу: из бригады тебя все равно бы сняли. Вот так.

– Почему? – вскинулась Зоя. – Что я плохо работаю?

– Прекрасно! – зажмурился Лихарь. – На все пять, – и поднес к ее лицу костлявую пятерню. – Замечательно! Ты молодец, что приехала с ребятами. Не побоялась. Молодец. Но видишь ли, дочка. Это я не сам додумался. Спасибо, жена подсказала. Я тебя нахваливать начал, а она как поднялась, поднялась... Ты женщина. Красивая женщина. И у тебя должны быть красивые дети. А в бригаде схватишь какое-нибудь бревнушко неподъемное. Или брус. И всю жизнь будешь страдать да нас, дураков, ругать. Вот так, Зоенька. Только не думай, что мы тебе ловушку поставили. Не-ет. Хоть завтра иди штукатуром с нашими девчатами. Или малярить. Пожалуйста. Тебя научат. Ты смышленая. А в бригаду нельзя. Так что давай руководи ребятишками. Привыкай.

– Что день грядущий мне готовит, – тоскливо пропела Зоя. – Паду ли я индейской стрелою пронзенная...

Они смешались с толпой у волейбольной площадки, но Зоиных пронзительных воплей больше не было слышно.

Встреча закончилась победой студентов. После игры расходились не враз, горячо обсуждая каждый промах и удачу, прикидывая, что было бы, если бы...

А между тем погода портилась. Рваные легкие тучи бежали по небу. А на западе густела темная синь, быстро расползаясь и заволакивая окоем.

– Ребята! – закричал подошедший Володя. – Кто в электричестве соображает, а? У нас в вагончике как стрельнет и вонь такая пошла. И свет не горит.

– Ивана попросите, – сказал Лихарь. – Иван, сходи посмотри.

– Не-а, ни за спирт, ни за водку, – отмахнулся Иван. – Зажилили мяч. Разорались: аут! аут! Я точно видел, что он на линию лег. Все. Принципиально не пойду.

– Следующий раз два мяча прибавим.

– Точно? – не сразу поверил Иван. – Глядите не забудьте. А то, я вижу, вы ребята ушлые. Не столько играть, сколько жилить. Ладно, пошли. Где там стрельнуло и завоняло?

В вагончике он пробки вывернул и принялся копаться в коридорном плафоне.

За окнами быстро темнело. Из тайги потянуло сыростью, и пошел дождь. И сразу стали расплываться и тонуть в нарастающем сумраке и дожде соседние вагончики.

Григорий пришел, а с ним Зоя. Славик с Андреем пока от порубки добежали, вымокли. Иван чертыхался, Володя ему спичками светил.

Тоскливо было в вагончике, холодно.

– Ну и что ж такого, если дождь? – удивленно спросил Славик. – Все равно ведь, Заяц, ты ко мне придешь?

– Я уж здесь, милый, да не знаю, как выбираться.

– А зачем выбираться? Назло стихии объявляю праздник.

– Какой?

– День святого Славика. Ставлю на кон банку варенья из НЗ. Кто больше? Чего молчишь, жмот в тельняшке? У тебя же две пачки печенья.

– А ты чего по чемоданам лазишь?

– У меня глаз-ватерпас, все видит. Андрей, пока не разулся, дуй на кухню за чаем. Гитару мне, гитару!

Андрей поплелся на кухню. На улице было слякотно и сумрачно. Только на западе, на самом краю земли, в разрыве туч, проглядывал светло-оранжевый кусок неба. Он был так непохож на этот вечер, дождь, мокрую землю. Не верилось, что в столь тоскливом мире могут жить такие яркие и радостные краски. Казалось, что кто-то приоткрыл форточку в иную, сказочную страну, в которой всегда светит солнце. Неясная, но отчетливая тоска охватила Андрея. Он прикрыл глаза, чтобы представить эту страну с оранжевым небом над головой и людей, которых он никогда не видел и никогда не увидит, но так хорошо представляет себе.

Он открыл глаза, на западе было так же сумрачно, как и везде. Люди из неведомой сказочной страны уже захлопнули форточку.

Когда он вернулся, в комнате было светло: под потолком сияла "трехсотваттка", Славик в белой рубашке настраивал гитару, Андрей тоже переоделся в чистое, открыл банку с вареньем, к которой тут же потянулся Володя.

– Андрей, убери этого морского бычка, в голове которого одни жабры, крикнул Славик.

Несколько минут пили чай молча, приглядываясь друг к другу, словно не узнавая.

Иван собрался уходить, но Зоя его остановила:

– Садитесь, – сказала она. – Чаю попьем. Славик нам сыграет.

Оглядев ребят, Иван присел на краешек кровати, осторожно взял кружку.

Славик потянулся за гитарой, положил ее на колени, сразу же начал:

Спокойно, дружище, спокойно,

У нас еще все впереди.

Пусть шпилем ночных колоколен

Беда ковыряет в груди.

Его поддержали. Ребята басовито и негромко, а Зоя старательно и немного жалобно. Видимо, трогала ее эта песня.

Видения, дали ночные,

На паперти северных гор.

Качали нас звезды лесные

На синих глазищах озер.

Смолкла гитара, но не успели передохнуть струны, а Славик уже вскочил и, пританцовывая, завел:

Убегу – не остановишь.

Потеряюсь – не найдешь

Я – нелепое сокровище,

Ласкающийся еж!

Потом Володе гитару отдал, тот ударил по струнам:

– Зоя, пляши.

Зою уговаривать не пришлось. И места хватило всем, даже Славику, танцевавшему винегрет из твиста, гопака, шейка, барыни и всех остальных известных и неизвестных ему танцев. Жаль, песня была коротка! Но ее удлинили, начав снова, и пели с плясом, пока не упарились.

– Ча-а-ю! – упав на кровать, взмолилась Зоя.

– С двойной порцией варенья, – разрешил Славик. – И мне тоже.

– Андрею варенья не давать, а чтобы не обиделся, разрешить читать стихи. Не свои, конечно.

– Я их пишу? – возмутился Андрей.

– Сейчас все пишут. И ты, наверное, тоже.

Андрей решил не спорить и начал:

К нам в гости приходит мальчик

Со сросшимися бровями,

Пунцовый густой румянец

На смуглых его щеках.

Андрей читал негромко, сознательно приглушая голос. Ему нравилась размеренная, неторопливая, как бы беседующая и размышляющая ритмика кедринского стиха. Когда он замолчал, Славик спросил:

– Чьи?

– Дмитрий Кедрин.

– А я и не слыхал про такого.

– Я сам только нынешней зимой узнал. Его убили в сорок шестом. Он прошел войну, а потом погиб.

– Как?

– Шел ночью, и его убили. Неизвестно кто. Их не нашли.

Володя, окончательно завладевший вареньем, отложил гитару, а Иван взял ее в руки, начал перебирать струны, что-то напевая себе под нос.

– Пей чай, Иван.

– Не. Всё.

– Играешь?

– Бренчу.

– Давай что-нибудь.

– Галочка, моя ты родная, – запел Иван. – Моя ты милая, мой идеал. А я не хаваю, не пью, Галка, я тебя люблю.

Глаза его загорелись откровенно наигранной, дешевой страстью.

Только руки были искренни. Они делали свою работу старательно. Длинные пальцы легко двигались по струнам, ни одного лишнего движения, ни капли манерности, ни оттенка позерства.

– Во, какая песня! – обрадовался Славик. – Надо выучить. Дома петь будем. Валяй еще, Иван.

Иван спел еще что-то такое же разухабистое и огляделся, любуясь произведенным впечатлением.

Славик ликовал:

– Давай еще!

Володя улыбался.

– Ну, давай еще! – не унимался Славик.

– Чего пристаешь? – остановил его Андрей. – Устал парень.

– Не. Я не устал, – встрепенулся Иван, – только... – он замялся, не зная, как сказать, а потом, взглянув на Зою, смутился.

"Весь остальной репертуар лишь для мужского общества", – понял его Андрей.

– Иван, ну, спой же ты... – упрашивал Славик.

– Счас. Заделаем.

Пальцы Ивана легким движением прошлись по струнам. Гитара отозвалась нежным глуховатым звуком.

– Снова замерло все до рассвета,

Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,

негромко выводил Иван.

Андрей с удивлением глядел на него и слушал: ему казалось, что голос Ивана стал совсем другим, высоким, чистым. Куда девалась его манерность? Ровный, вполсилы голос просто рассказывал.

И виделась Андрею деревня, освещенная белыми кострами цветущих яблонь; спящие дома с глухими ставнями и прохладная тишина, пришедшая с темных полей, в которых ни огонька, ни звука; и счастливый человек, в душе которого столько любви, что не может он заснуть, не рассказав о ней. Потому и родилась эта песня по чистоте и свежести своей под стать яблоневому цвету. Она и счастливая, и несколько грустная, оттого что понимает человек: такая весна одна и яблони вот так яростно цветут однажды, и молодость, и жизнь дается однажды. Радуйся тому, что живешь! И тоскуй оттого, что каждое мгновение неповторимо. И хочет человек крикнуть: "Люди, проснитесь! Посмотрите вокруг! Какое счастье по земле разлито!" Но он не крикнет, оттого что люди прожили длинный день и их настигла усталость, какая бывает и в самом радостном труде. Ведь это они дали жизнь и белым яблоням, и темным в ночи избам, и положили в землю зерно, и сделали еще тысячи других самых красивых дел. А теперь забылись в легком сне, набирая растерянную по дню силу, чтобы завтра снова делать свою работу, без которой сады пропадут, дома уйдут в землю, а в полях не останется ничего, кроме ветра.

И человек приглушает голос, покоя сон спящих.

В последний раз прошлась по струнам рука и замерла, и Иван молчал, еще не поверив, что может понравиться ребятам такая простая давнишняя песня.

"Вот тебе и Ваня", – подумал Андрей.

Иван снова запел, теперь "Темную ночь", но Андрею было теперь не до песни: он глядел во все глаза, пытался найти и не находил в этом худощавом парне того длинного мокрогубого урода, которого видел в клубе и потом возле вагончика. Что изменилось в нем? Может быть, чище стали глаза, просветленные песней, раздумьем? Кажется, да.

Варенье кончилось, чайник опустел, разговаривали. Только Иван молчал, изредка поднимая голову. А потом он встал, осторожно положил гитару на кровать и пошел к двери.

– Ты куда? – окликнул его Славик.

– Пойду. Пора.

– Чего там, сиди.

– И вправду уже пора, – глянув на часы, вздохнула Зоя и поднялась. Спокойной ночи, хозяева.

Иван открыл дверь, пропуская Зою вперед.

– Заходи! – крикнул вслед ему Славик, а когда дверь захлопнулась, проговорил:

– А этот Иван вроде ничего парень?

Володя зевнул:

– Все мы хорошие.

Разойдясь по комнатам, потушили свет. "Чуть не забыл, – простонал Славик. – Мне же в шесть надо подняться. Ты не проснешься?"

– Сил не хватит, – ответил Андрей.

– Придется девчонкам записку написать.

Набросив плащ, он вышел из комнаты.

Андрей засыпал.

– Андрюха, – свистящим шепотом проговорил вернувшийся Славик. – Зоя-то на кухне с Иваном за жизнь беседует.

– Картина известная, – сказал Андрей. – Девушка, подождите, посидим, ночь больно хороша. И пошел про свою несчастную жизнь молоть, слезу вышибать. Спи.