Текст книги "Пять Колодезей"

Автор книги: Борис Азбукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Вода! Вода!

В лагере снова было людно и шумно. У колодца толпились ребята. Поминутно возникали споры и поднимался крик: кто-то завладел лопатой и не давал ее другим; кто-то не уступал места у вала во́рота и хотел крутить бессменно; нападали на Валькину бригаду, которая, не подчиняясь уговору, работала последний раз не тридцать минут, а тридцать пять, и требовали, чтобы «зажиленное» время было зачтено ей в следующую смену. У костра без умолку звенели голоса девчонок и малышей. Стучали топоры и молотки. Это под командой Пашки и Саньки ребята забивали колья для палаток и строили шалаши.

И так уже третий час подряд. Дед Михей смотрел на суетившихся ребят и удивлялся:

– Вчерась все мальцы поутекали, а сегодня глянь сколько их тут. С чего бы это?

– А всё наша удача, – весело отозвался Степа. – Не попадись нам плита, никого бы и не было.

– А еще потому, что Федьке морду набили, – сказал Пашка. – Теперь они его не боятся, вот и прут сюда.

Победа над Федькой сказалась и в том, что Степу во всем стали считать «главным». Это и смущало и льстило ему. Даже гордый, независимый Пашка и тот признал Степино превосходство. Степа и не догадывался, что сегодняшней победой над Федькой он окончательно покорил горячее сердце маленького рыбака. Ради своего друга Пашка готов был теперь на все.

– Ну, а ежели Федька опять вздумает порушить ваши шалаши? – полюбопытствовал дед Михей, выслушав Пашкин рассказ о схватке на берегу.

– Теперь мы не прошляпим, – ответил Степа. – Ночью будем сторожить.

– Если заводить охрану, то комендант нужен, – заявил Пашка. – Какая ж это охрана без коменданта!

– Тебя и поставим, – сказал Степа.

– Комендант из него выйдет, – поддержал дед Михей. – Он такой, мыши не пропустит.

Пашка, польщенный похвалой, делал героические усилия, чтобы скрыть смущение.

– Что ж, можно и комендантом. Нам это дело знакомое, – согласился он с напускным безразличием.

– Приказ подписан. Идите, товарищ комендант, действуйте, и не мешайте людям работать, – скорчил гримасу Митя и показал Пашке язык.

Пашка энергично приступил к своим новым обязанностям: прикатил от костра бочонок с водой и поставил его «на попа» у входа в крайнюю палатку; вытащил из кармана помятый лист тетрадной бумаги, старательно разгладил его на бочонке и объявил запись добровольцев в охрану.

Стоять на вахте, как стоят настоящие моряки, отбивать «склянки», сидеть ночью в степи у костра, а потом спать в шалаше или под открытым небом – что может быть заманчивей?

У палатки собралась толпа. Ребята спорили, толкались, протискивались к бочонку, и впереди оказались те, кто посильней и постарше, а малышей оттерли. Их завистливые взгляды впивались в счастливцев, фамилии которых уже были внесены в заветный список.

Всех, кто старше, Пашка записал без возражений. Когда же из-за бочонка, подталкивая друг друга, выглянули трое из Фомкиной команды, Пашка удивленно вскинул брови и иронически ухмыльнулся:

– Тю! И вы тоже? Что же я с вами буду делать? Вы и оружия-то не поднимете.

Ребятишки, с глазами, полными молчаливой обиды, отошли в сторону. Однако их неудача не поколебала решимости Фомки и Семки, и они смело подошли к комендантскому бочонку.

– Пиши нас, мы бригадиры, – с достоинством сказал Фомка, убежденный в том, что этого вполне достаточно, чтобы попасть в число избранных.

– Ну и что ж, что бригадиры? Подумаешь! Малявки еще, не доросли!

Первую минуту Фомка и Семка стояли, ошеломленные такой несправедливостью, и только переглядывались. Но вот Семка, который был побойчей, отодвинул локтем брата и высунулся вперед:

– Мы тоже работали. Мы что, хуже всех, что ли?

Пашка смерил его взглядом:

– Вы еще мелковаты. Понял?

– Ну да-а, как кизяк собирать, так мы, а как на вахту, так мы… ма-а-ленькие…

Голос Семки дрогнул и сорвался. Нестерпимая горечь обиды стиснула ему горло, перехватила дыхание и выдавила слезу. Еще миг он крепился, но не сдержался. Слезы брызнули из глаз, а рот помимо воли широко раскрылся, и Семка заревел.

Фомка часто заморгал, покраснел и, сложив губы чапельником, тоже заплакал. Это как бы послужило сигналом для всех. Дружный и разноголосый рев потряс лагерь.

Степа помогал Любаше раздувать костер. Решив, что Пашка поколотил кого-нибудь из мальчишек, он подбежал к палатке:

– Что тут такое? Чего это они?

Пашка растерянно глядел на малышей.

– Ну, чего вы? Тоже мне охранители! Сопли распустили. – Он пытался унять мальчишек, но голос его тонул в оглушительном реве десятка ребячьих глоток.

Громче всех надрывался Семка. Он захлебывался от рыданий и при этом широко раскрывал рот, обнажая рядки мелких белых зубов, а у самой гортани – маленький, беспомощно трепещущий нежно-розовый язычок.

– А-а-а! – выл он, содрогаясь всем телом. – Вы-ы все-е про-о-тив на-ас… про-о-тив ма-а-лень-ки-их… а-а-а…

Как эта жалоба была похожа на слова и мысли Степы, когда рухнули его мечты попасть на канал! Он посмотрел на залитое слезами Семкино лицо, и ему стало жаль мальчишку.

– Слушай, Паш, так нельзя – нужно их принять, – вступился он. – Пусть они днем стоят на вахте, а мы ночью.

Малыши сразу притихли и с надеждой смотрели на Степу.

– Что ж, днем, пожалуй, можно, – не сразу согласился Пашка, чтобы «выдержать фасон». – Только оружия я им не дам.

Пашка вышел из-за бочки.

– Станови-ись! – скомандовал он.

Через несколько минут четверо мальчишек с палками стали на первую вахту. Семка занял самый важный пост – возле палатки, на которой сверкала снарядная гильза.

Последние три часа показались всем особенно томительными. Степь словно полыхала огнем. Сухой, горячий ветер затруднял дыхание. Пыль забивалась в нос, лезла в глаза, хрустела на зубах. Но, несмотря на духоту и зной, работа не прекращалась.

Наконец колодец и плита были очищены от земли. Теперь можно бы отдохнуть и даже искупаться. Но к морю никто не пошел. Девочки и мальчики забились в шалаши и поджидали появления трактора.

Степе не сиделось. Он то и дело высовывался из палатки. Но дорога была пустынна. Только пыльные вихри кружились и сталкивались над ней.

Прошло еще полчаса, вахтенный отбил «склянки», а дорога по-прежнему пустовала. Не возвращались и Семка с Фомкой, побежавшие встречать трактор. Степа решил сам сходить в село. Но в ту минуту, когда он выбирался из палатки, послышался гул мотора.

Из села выкатился пропашной трактор и, выдохнув серое облачко дыма, свернул к лагерю. Он шел медленно, слегка покачиваясь на невидимых ямках и ухабах. Степа еще издали по клетчатой кепке узнал сидевшего за рулем Сашу Веселова. К лагерю подбегали Семка и Фомка.

Ребята высыпали из шалашей.

Когда трактор остановился, Саша спрыгнул с сиденья, подошел к колодцу и заглянул на дно.

– Ух ты! Никак, гроб-могилу откопали! – Он повел озорными глазами на облепивших колодец ребят, и зубы его блеснули на коричневом от загара лице.

– И все-то тебе шутки-прибаутки, – с напускной ворчливостью встретил его старик. – Давай-кось лучше трос прилаживать, мы всё уж тут подготовили.

Саша размотал трос, один конец его надел на задний крюк трактора, другой перекинул через вал ворота и спустил вниз, а затем и сам полез в колодец. Он ловко поддел трос и затянул петлю.

Ребята как завороженные не сводили глаз с плиты. Ожидание и сомнение застыли на лицах.

– Ой, боюсь, – шепнула Любаша, – вдруг воды не окажется? Засмеют нас…

– Не бойся, окажется, – успокаивал Степа, хотя его самого охватила тревога. – А не будет здесь, в другом колодце найдем. У дедушки еще есть на примете, возле коровника. – Степа говорил это не столько для Любаши, сколько для собственного успокоения.

Саша вылез из колодца и забрался на трактор. Дед Михей, взяв длинный шест, стал у ворота и приготовился направлять плиту.

– Трогай! – скомандовал старик.

Трактор заурчал, и трос пополз, все туже и туже затягивая петлю. Ребята замерли.

– Давай, давай! – покрикивал дед Михей.

Трос натянулся струной. Мотор натужно взвыл. Вал жалобно скрипнул и повернулся, столбы под ним качнулись.

Плита слегка дрогнула, один краб ее отделился от земли и начал медленно подниматься. Комья глины и песок поползли с него вниз. Другой край плиты тоже шевельнулся и приподнялся. И в тот же миг что-то зарябило и забулькало внизу.

– Вода! Вода! – крикнул Степа еще прежде, чем увидел под плитой небольшой круглый колодец.

Вопль торжества вырвался из десятков мальчишеских глоток и далеко разнесся над степью:

– Ур-р-а-а! Колодец!

Крики, смех, визг, гул трактора, заливистый свист – все слилось в сплошной ликующий рев.

Степа сгреб Пашку в охапку, крутанул вокруг себя и вместе с ним повалился на землю. Они покатились по траве. Фомка и Семка с разбегу перепрыгнули через них и во весь дух понеслись в село сообщать новость. А Митя не выдержал и колесом прошелся вокруг колодца.

Саша успел уже оттянуть плиту в сторону и опустить на дно цибарку. Возле него крутились девочки с кружками и бутылками.

– Нам, нам первым! – кричала Любаша.

– Первая проба дедушке: он открыватель, – крикнул Степа, – а потом уже тем, кто копал!

– Правильно, – поддержал его Саша. – Получай, старина.

Дед Михей бережно взял ведро, словно это была не простая цибарка, а драгоценная чаша с редким напитком. Несколько секунд он с благоговением смотрел на прозрачную, искрящуюся на солнце жидкость и, казалось, не в силах был отвести от нее глаз.

– Наконец-то и у нас своя водичка, – прошептал он.

Степе почудилось, будто что-то сверкнуло в уголках воспаленных старческих глаз. Дед Михей сделал глоток и почмокал губами. Все в напряженном ожидании следили за ним.

– Ну, как? Не соленая? – не вытерпел Степа.

Старик сделал еще глоток, опять почмокал и удовлетворенно крякнул:

– Ох, и сладкая! Вкусная!

Дед Михей тянул теперь воду небольшими глотками. Он пил не спеша, смакуя; пил так, как пьют знатоки дорогое искристое вино определяя на вкус и по аромату его топкий, только ему присущий букет. Наконец старик оторвался от ведра, крякнул и опустил его на землю.

– Ну и води-ица! В жизни еще такой не пил! – Он весело подмигнул смотревшим ему в рот ребятам. – Пейте, мальцы, досыта. То не беда, коли пьется вода.

Степа, Пашка, Митя и Любаша первыми зачерпнули кружки, а за ними потянулись к ведру и остальные. Степа сделал первый глоток. Вода была студеная, приятная на вкус. Он выпил кружку залпом и зачерпнул другую.

– Наша вода получше нарзана! – восторженно воскликнул он.

– А как же! Она вами добыта, потому и вкусней всяких лимонадов и нарзанов. – Дед Михей затрясся от смеха.

Ребята, утолив жажду, пили теперь не торопясь и, подражая старику, чмокали и крякали.

Пили много и долго, а насытившись, наливали фляги, котелки и бутылки, чтобы дома похвастать добытой водой. Степа с Санькой доставали из колодца ведро за ведром, а Митя с Пашкой щедро угощали «гостей», сбежавшихся со всего села.

– Глянь, кто пришел! – толкнул Санька Степу и Пашку.

Они увидели в толпе тонкое лицо Артюхи Черткова, который, вытянув по-журавлиному шею, заглядывал через головы ребят в ведро. По всему было видно, что ему очень хотелось попробовать воды, но просить он не решался.

– Ишь ты, сам плевал в колодец, а теперь захотел напиться! – кольнул Артюху Санька. – Гляньте, пристраивается.

Ребята оглянулись. Артюха покраснел до слез и попятился. Степе стало жаль его. В порыве сочувствия и великодушия он зачерпнул кружку и протянул ему через головы ребят:

– На, Артюх, пей!

Артюха недоверчиво покосился на Степу.

– Бери, пей! Говорят тебе, пей!

Еще какой-то миг Артюха колебался, но, видимо поняв, что над ним не смеются, с благодарностью взглянул на Степу и потянулся за кружкой.

– А где же Федька? – полюбопытствовал Степа, наблюдая, как торопливо он пьет.

– Не знаю. Я с ним больше водиться не буду.

– На, пей за это еще! – И Пашка зачерпнул свою кружку.

На этот раз Артюха, не колеблясь, взял, поняв, что отныне между ним и «изыскателями» установлен прочный мир.

К колодцу подкатила грузовая машина. В кузове ее стояло несколько женщин, укутанных платками так, что видны были только глаза. В руках у них были папки. И тут же Степа заметил отца, выскочившего из кабины. Вчера он охотно согласился дать трактор, но приехать не обещал. Степа рванулся было к отцу, но сдержал себя. Что он, девчонка, чтобы прыгать от восторга? И он только помахал рукой и закричал как можно басовитей:

– Папка-а! Иди скорей!

Николай Иванович, заметив его, весело кивнул головой.

Женщины спрыгнули с машины.

– Глянь, и моя мамка тут, – удивился Митя и вместе с другими ребятами, узнавшими матерей, бросился к машине.

Любаша с котелком в руках побежала за ним.

– Ой, тетенька Марфа, дяденька, поглядите, какую мы воду нашли! – Она загородила дорогу Николаю Ивановичу. – Вы попробуйте, попробуйте… Такой у нас сроду еще не было.

– Давай, давай!

Николай Иванович разгладил ровно подстриженные усы и, приняв из ее рук котелок, начал пить. Пил он большими глотками, без передышки, и при этом кадык на горле перекатывался то вверх, то вниз. Любаша подпрыгивала на месте и хлопала в ладоши, а Степа не спускал с отца восхищенного взгляда. Вряд ли когда еще в жизни он испытывал такое торжество и чувство удовлетворения, как в этот миг.

– Хороша-а! – Николай Иванович вернул Любаше почти пустой котелок.

– Ай да изыскатели! Вот это настоящая помощь! И как раз впору, к уборочной, – сказал он. – Спасибо, дед, спасибо всем! – Он крепко потряс руку старого пастуха.

– Нешто это я? Это все мальцы тут шуровали, а я только показывал, где копать, – смутился дед Михей. – Кабы не они, ничего бы и не было.

Ребята смотрели на улыбающегося Николая Ивановича, и каждому казалось, что это их он благодарит при всем народе.

– Ну, давай покрутим вместе! – Николай Иванович взялся за ручку вала с одной стороны, а Степа зашел с другой. – Только ты, брат, считай, – продолжал он, подхватывая болтавшееся на веревке ведро. – Нужно точно знать, сколько воды в колодце. Это очень важно.

Степа показал отцу сделанные на столбе ворота отметки и, вытащив из кармана уголек, приставил еще одну палочку.

Николай Иванович окинул Степу внимательным взглядом: его поцарапанные ноги, болячки и синяки на руках, обгорелое и шелушащееся, но уже теряющее детскую пухлость и по-мужски твердеющее лицо.

– Как управишься тут, приходи, купаться вместе будем, – сказал он, и глаза его затеплились улыбкой. – А это где ж тебя так угораздило? – Он указал на разорванный ворот. – Зашил бы или мать, что ли, попросил…

Степа хотел было во всем признаться отцу, но, заметив, с каким вниманием Пашка и Санька прислушиваются к разговору, удержался. «Подумают, что хвастаюсь».

– Ладно, зашью, – как можно солидней ответил он и покосился на ребят.

Пашка и Санька усмехнулись.

Все напились вдосталь и запаслись водой впрок. Многие уже ушли. Уехал и Николай Иванович. Саша, перед тем как отправиться в село, подтащил трактором колоду поближе к колодцу.

– Пусть и скотинка попьет, порадуется, – приговаривал дед Михей, выливая в нее воду.

Уже вытаскивали сорок третье ведро, когда вдруг Степа заметил, что вода стала мутной. А в следующем ведре она оказалась наполовину с илом и грязью. Степа заглянул на дно.

– Дедушка! Смотрите, смотрите, вода уже вся! – Растерянный и огорченный, он глядел на старика.

Притихшие ребята обступили колодец. В знойной, тоскливой тишине слышался теперь лишь шорох ветра в траве и надоедливый треск цикад.

С минуту дед Михей стоял над колодцем с поникшей головой, погруженный в свои мысли.

– Вот что, мальцы, – наконец сказал он. – Вы сейчас колодец не трожьте. А к утру, глядь, вода сызнова набегать и отстоится.

Но никакие слова не могли уже успокоить Степу и его товарищей и заставить их лица вновь загореться радостью и торжеством.

Федька задумал мстить

После драки Федька долго сидел на берегу тупо соображая, как все произошло. В голове шумело, в ушах стоял звон, а внутри все дрожало мелкой лихорадочной дрожью.

Федька разделся и забрел по грудь в воду. Обмыв лицо, он пощупал пальцами вспухший нос и скверно выругался.

Того, что случилось, он никак не ожидал. Он был уверен, что при поддержке Артюхи легко расправится с обоими, и вдруг… Первый раз он так сильно избит. Кто бы мог подумать, что этот городской байстрюк, белоручка, всегда избегавший драк, первый полезет с кулаками и окажется так силен! Теперь по всему селу небось раззвонили, что он побит, – он, Федька Хлыст, перед которым в страхе трепетала вся колхозная мелюзга.

Мысль эта обожгла Федьку. Не окунаясь, он выскочил на берег.

– Ну, гады, вы еще меня попомните! – погрозил он кулаком в сторону лагеря. – Еще узнаете, кто такой Федька Хлыст.

Несколько часов он отсыпался в сарае на соломе и лишь во второй половине дня выбрался берегом за село – посмотреть, что делается в лагере. С первого же взгляда он понял, что там что-то произошло. Колодец окружала толпа. Слышались крики, смех, дребезжанье ведер. Возле старой байды ему повстречались Фомка и Семка.

– Воду нашли? – не утерпел Федька.

– Нашли. Ох, и сладкая! – Семкин рот растянулся до ушей.

– Много?

– Цельную бочку. Дедушка говорит, что к завтрему еще натечет. Хочешь попробовать? – И он протянул Федьке бидон.

– Что я, воды не пил?

Семка удивленно уставился в распухшее, покрытое синяками Федькино лицо. Федька был первый человек, который не обрадовался воде и даже не захотел ее попробовать. Это ведь не та вода, что привозят водовозы из другого села, а своя, собственная.

– Ну, чего буркалы вылупил! – гаркнул Федька и замахнулся. – Пшел прочь, дурак!

Семка шарахнулся в сторону и, отбежав подальше, крикнул:

– Сам ты дурак! Так тебе и надо, что морду покорябали. Мы скажем Степке, он тебе еще набьет.

Федька погрозил Семке кулаком и побрел дальше. Только теперь он почувствовал, что здорово проголодался. Но возвращаться домой не хотелось. Пройдя еще немного по берегу, он свернул в степь, оглянулся по сторонам и, убедившись, что никого вокруг нет, скрылся в высокой, пышной зелени кукурузы.

Через четверть часа Федька опять появился на берегу. Рубашка на животе у него вздулась и отвисла. С минуту он колебался – куда идти, потом свернул налево и побрел в сторону каменоломни. Берег тут обрывался высокой стеной, как бы отгораживая от степи неширокую песчаную полосу и укрывая ее от ветра. Песок здесь был какой-то удивительно светлой и чистой желтизны, сухой и теплый. Впереди – море и ровный золотистый пляж со шматками пены, и нигде ни души.

Федька вынул из-за пазухи початок, сорвал с него тугую пленку листьев и бросил их в пенившуюся у ног волну. Под влажными шелковистыми волокнами блеснули жемчужные рядки зерен. Он впился в них зубами и принялся обгрызать початок.

Бредя по берегу, Федька перебирал в памяти все, что произошло за последние дни. Но как мысли его ни кружились, а неизменно возвращались к Степе и Пашке. И на что только они не пускаются! Сперва затеяли с Митькой охрану птичьих гнезд, потом вдруг начали возить воду из каменоломни, а теперь придумали эту экспедицию. Он-то знает, для чего все это. Им нужно переманить на свою сторону ребят, чтобы верховодить ими. Но им все равно ничего не добиться: ребята за ними не пойдут, побоятся, – они знают, что такое его, Федькины, кулаки. Потому-то одни помалкивают, а другие, вроде Вальки, лебезят перед ним. Все равно главарем был и останется он. А сегодняшняя драка – не в счет.

Федька грыз початки и обдумывал, что ему предпринять. Давно осталась позади могила десантников, скоро уже каменоломня, а в голову ничего путного не приходило.

У каменоломни – он знал – самый пустынный, нелюдимый уголок берега. Даже в воскресные дни, когда пляж кишит народом, когда всюду слышны голоса, смех, здесь тишина и безлюдье. И поэтому Федька был очень удивлен, когда вдруг увидел за камнем незнакомого мужчину лет тридцати. Он, как видно, уже выкупался, так как сидел на песке и надевал коричневые туфли. Рядом лежал туго набитый рыжий портфель. Решив, что это кто-нибудь из районного начальства, Федька спрятал в карман наполовину обглоданный початок и прошел мимо.

– Эй, мальчик, у тебя спичек нет? – окликнул его низким, сиплым голосом мужчина.

Федька остановился, пошарил в кармане и, найдя коробок, протянул его. Мужчина вытащил сигарету с золотым ободком на конце, чиркнул спичкой и с жадностью несколько раз подряд затянулся.

Хлыст дожевывал кукурузные зерна и без стеснения разглядывал незнакомца. Он весь был какой-то темный: лицо смуглое, волосы и сросшиеся брови – черные, а глаза карие, острые и какие-то прилипчивые. Коричневый костюм его Федьке не понравился: материал не гладкий, а шершавый какой-то, весь в узелочках. Зато туфли – это вещь: шикарные туфли на толстенной светлой каучуковой подошве. Таких туфель Федька ни у кого еще не видал.

– Что у тебя там? – Взгляд незнакомца остановился на оттопыренной пазухе.

«Ох, и набьет же мне морду! – подумал Федька. – Может, отдать ему? Не будет хоть приставать и расспрашивать, где рвал».

– Это початки. Хочете, дам попробовать? – предложил он.

– Не откажусь.

Федька полез за пазуху, взял два початка, но, подумав немного, один, что побольше, оставил, а другой, поменьше, отдал. Тонкие пальцы мужчины с удивительным проворством сорвали тугие листья и очистили зерна от изумрудных волокон.

– Хорош! Сочный, – похвалил он, грызя молочные зерна. – Тебя как звать-то?

– Федька… Федька Хлыст.

– Вот что, Федя, у тебя их много?

– А что? – Федька потрогал рукой вздувшуюся пазуху. – Штук десять, а то и поболе.

– Ты не продашь их мне? А?

Продать? Неожиданно разговор принимал довольно приятный оборот. Заработать на дармовщинку Федька был не прочь. Тем более, что сам он уже наелся, и оставшиеся початки все равно пришлось бы выбросить или где-нибудь спрятать.

Когда речь заходила о «купить-продать», Федька придерживался правил – не спешить. Он знал немало способов, как набить цену и не продешевить. Скрывая удивление и радость, он изобразил на лице невозмутимость и безразличие.

– Чего ж, можно и продать, – как бы нехотя ответил он, всем своим видом давая понять, что в деньгах не нуждается, но в то же время прикидывал в уме, сколько бы ему запросить. – Рубль дадите? – выпалил Федька и посмотрел, какое впечатление произведет на покупателя такая невиданно высокая цена.

Но на лице мужчины не отразилось ни изумления, ни гнева. Он вытащил бумажник, в одной половине которого Федька заметил несколько сторублевок, а в другой пачку синих и зеленых бумажек. При виде такого богатства глаза Федьки сверкнули. «Эх, растяпа, – ругал он себя, – надо бы с него рубля два сковырнуть».

– Держи! – Мужчина протянул новенькую трехрублевую бумажку.

Федька замялся.

– У меня ж сдачи нету, – хитрил он, нащупывая в кармане тряпку, в которой были завязаны восемь рублевок – его недельная выручка за воду.

– Ладно, бери. Это тебе и за початки и за спички, если мне оставишь.

От такой щедрости у Федьки захватило дух.

– Берите, берите! У меня еще есть, – соврал он.

Сложив початки на песок, Федька сел рядом и, опустив руку в карман, засунул бумажку поглубже. Незнакомец тем временем обгрызал второй початок и разглядывал Федькины синяки.

– Это кто ж тебя так разукрасил?

Обрадованный привалившей удачей, Федька забыл было обо всех невзгодах, но этот вопрос заставил вспомнить о неприятностях.

– Это меня Степка городской, – хмурясь, ответил Федька. – Он с отцом приехал в эмтээс.

– За что ж он тебя?

– А так…

– За «так» не бьют. Видно, ты его первый стукнул?

– Да нет… он первый.

Мужчина грыз початки и расспрашивал. Федька заметил, что он проявляет особый интерес к найденному на пастбище колодцу.

«Чего он выспрашивает? Еще возьмет и донесет в милицию, что я колодец засыпал». При этой мысли холодные мурашки забегали по Федькиной спине, и он поспешил заверить незнакомца, что он здесь ни при чем, что это все Артюха, который чуть ли не силой заставил его засыпать колодец. И Федька поторопился перейти ко второй половине рассказа – о самой драке. Теперь мужчина слушал, не перебивая, и только когда Федька стал бессовестно привирать, стараясь изобразить все в более выгодном для себя свете, он недоверчиво усмехнулся:

– А все же ты ему поддался?

– Это я-то поддался? Гы-ы! Да я ему так надавал, что он век помнить будет.

– А все-таки фонарики он тебе здоровые привесил.

– Вы думаете, я ему это позабуду? Да я этого Степку в другой раз задавлю! – воскликнул Федька. – Я его, как гниду к ногтю – чик, и готово!

Собеседник промолчал, закурил новую сигарету и задумчиво посмотрел на огненную дорожку на море, которая становилась все длинней и длинней.

Когда Федька кончил рассказ, мужчина повернулся к нему.

– Такой колодец, брат, – дорогая находка. Беречь его надо, особенно дно.

– А что там на дне? – встрепенулся Федька.

Мужчина пристально посмотрел в его хитрое лицо, точно желая понять, почему он вдруг так насторожился.

– Как тебе сказать, – с расстановкой продолжал он, словно обдумывая что-то. – Дно-то в колодце затянуто илом и клейкой глиной. И стоит только чуть ковырнуть его, тогда…

– Что тогда? – нетерпеливо перебил Федька.

Острый взгляд незнакомца вновь остановился на его лице. Федька заерзал и, словно опасаясь, что могут прочесть его мысли, стал смотреть на море.

– Если повредить дно, то колодец пропал: вода уйдет в землю.

Удивление и недоверие отразились на Федькином лице.

– Да нет… Это вы так, понарошку!

– Зачем же нарочно? Я таких случаев немало знаю. – Мужчина встал и начал стряхивать с себя песок.

Солнце уже садилось, когда Федька подходил к селу. Весь обратный путь он думал о встрече с незнакомцем, и у него созревал план действий. Теперь он знал, как отомстить ребятам.

Идя берегом моря, Федька приглядывался к возившимся на песке и в воде мальчишкам. Многих невозможно было узнать: так они перемазались килом – мыльной глиной, что похожи были на лягушат; у некоторых на голове красовались пышные уборы из утиных и гусиных перьев.

Федька прошел уже половину пляжа, когда наконец увидел Вальку, который прыгал на одной ноге, засовывая другую в штаны. Федька окликнул его. Валька вздрогнул и оглянулся, а в следующий миг подхватил с земли пояс и бросился бежать, держа в руке пустую штанину.

– Не бойсь! Я бить не буду! – крикнул вдогонку Федька.

– Врешь? – Валька остановился, настороженный и недоверчивый, готовый в любую минуту задать стрекача. – Поклянись, что не тронешь.

– Холера меня задави, если я брешу. Я с тобой мириться хочу, – как можно вкрадчивей сказал Федька. – Больше никогда драться не буду.

– Ну ладно, – сказал Валька, решив про себя, что лучше жить с Федькой в ладу, чем каждую минуту подвергаться опасности получить от него оплеуху. – Говори, чего тебе нужно?

– Ничего. Я просто так.

Федька хитрил. Он хорошо знал, что ему нужно. Валька не умел хранить ни своих, ни чужих тайн. Какие бы клятвы с него ни брали, какой бы жестокой карой ни грозили, он не мог удержаться, чтобы не выболтать их. Вот на эту-то Валькину слабость Федька теперь и рассчитывал.

– Ну как там у вас, в экспедиции? Много воды нашли? – спросил он небрежным тоном и сел на круг рыбацкого каната.

Валька, обрадованный тем, что легко отделался от грозившей ему расправы, и желая задобрить Федьку на будущее, охотно принялся выкладывать все накопившиеся за день новости.

Закат полыхал над тихим вечерним морем. Красный шар уже коснулся края воды и начал медленно погружаться, зажигая на поверхности моря тысячи рубиновых искр. Скалы Черного мыса сначала порозовели, а затем сделались лилово-багряными. Вот уже на горизонте осталась лишь небольшая огненно-красная коврижка, но и она с каждым мгновением сплющивалась и опускалась и наконец, сверкнув в последний раз, скрылась под водой.

Начало быстро темнеть. Валька заторопился. Ему еще нужно было поужинать, а потом бежать в лагерь – заступать на вахту.

– Так ты смотри ничего об этом не сказывай, – предупредил его Федька, вставая. – Пусть они сами додумываются.

– Ладно, не скажу, – пообещал Валька.

– То-то…

Федька сделал вид, что поверил, и, довольный, побрел к дому.