Текст книги "Пять Колодезей"

Автор книги: Борис Азбукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Что, небось сердечки трепыхаются? – Тетя Маша усмехнулась.

– Мы не из трусливых, – с деланной беспечностью ответил Пашка и опасливо покосился на темный боковой штрек.

Степа и Любаша промолчали.

– Ну ничего, ничего, пообвыкнете. Теперь уж колодец скоро, – успокаивала тетя Маша, как видно, очень сомневаясь в Пашкиной храбрости.

Однако добрались не так-то скоро. Степа насчитал еще несколько поворотов то вправо, то влево, прежде чем волы остановились.

– Пойдемте, я вам покажу. – И тетя Маша, держа в руке лампу, свернула в узкий боковой проход.

За ней с канистрами, веревкой и узелком шли Пашка и Любаша. Степа с горящей свечой в руках замыкал шествие. Проход расширился и вывел в небольшую узкую комнатку с низким потолком.

– Вот вам и водица. Тут и посудинки есть, чем наливать.

Тетя Маша посторонилась, и все увидели в углу темную квадратную дыру, в которой вода была почти вровень с полом. Рядом лежали две солдатские каски. Степа передал Любаше свечу, а сам взял одну из касок и зачерпнул воды. Сделав глоток, он зажмурился и, точно от боли, скорчил гримасу:

– Ух, какая! Даже зубы зашлись.

– Зато чистая, сладкая, – засмеялась тетя Маша.

Вода действительно была такая прозрачная, что Степа при свете лампы видел на дне каски каждую ржавчинку и царапинку.

Все по очереди прикладывались к каске и пробовали воду.

– Ну вот и наливайте. А я пойду, – сказала тетя Маша.

– А как же мы вас найдем? – забеспокоилась Любаша.

– Мы туточки, рядом, шагов полсотни, не больше. А может, обождать вас? А?

– Ничего, не пропадем, – ответил Степа и, зачерпнув каской воду, начал лить ее в узкое горло канистры.

Пашка тоже принялся за дело.

Ребятам не хотелось, чтобы тетя Маша оставляла их одних, но никто не желал признаваться в том, что страшно.

– Ну, как кончите, гукните! Я вас встречу.

Тетя Маша ушла и унесла с собой лампу. В штреке сразу стало темней. Казалось, черный, сырой мрак сдвинулся с места и наступал со всех сторон, как бы стараясь задушить колеблющееся пламя свечи.

Мальчики, как и Любаша, чутко прислушивались к замиравшему стуку колес. Его уже почти не слышно. Еще раздался какой-то слабый звук, но и он угас.

Тишина. Они остались одни. Одни глубоко под дном моря. Им все время мерещилось, что каменные своды вот-вот обрушатся, и они, как букашки, будут раздавлены или заживо замурованы в этой тесной каморке, под толщей камня и воды.

Пашка первый не выдержал этой жуткой тишины.

– Мы часа два так провозимся, – сказал он неестественно громко.

Отложив в сторону каску, он накренил бидон и опустил его в воду. Но бидон уперся в дно, не погрузившись даже наполовину. Пашка плюнул и опять взялся за каску.

– Вот бы сюда с бочками ездить по воду, – подала голос Любаша.

– С бочками… А воды сколько тут, не видишь? – с напускной суровостью возразил Пашка. – Да если и была бы тут вода, то все равно сюда не заедешь! А таскать отсюда по четверть ведра – и бочки за день не нальешь.

– Воды и правда стало меньше. На целую ладонь уже обмельчал. – Степа указал на темную полоску на стенке колодца.

Разговор отвлек от мрачных мыслей, и у всех как-то сразу полегчало на душе. Даже темнота будто раздвинулась, отступила дальше от свечи.

Теперь мальчики и Любаша разговаривали громко и спорили по всякому поводу, чтобы только не молчать и не слышать давящей тишины.

Те десять минут, которые потребовались, чтобы налить бидоны, показались им вечностью. И когда они выбрались наконец в галерею и услышали доносившийся откуда-то визг пилы, то почувствовали себя так, словно вышли на знакомую дорогу.

– Это дядька Ефим пилит, – обрадовался Пашка. – Идем к нему.

Все облегченно вздохнули.

Бидоны и веревку оставили в галерее возле штрека, решив захватить их на обратном пути. Только Любаша взяла узелок с едой.

Пашка прислушался и, прикрывая рукой свечу, пошел на визг пилы. Степа и Любаша, держась за руки, последовали за ним. Степа считал шаги. Но он не досчитал и до ста, как на повороте показался свет.

Заколдованный клад

В обратный путь собрались не скоро. У тети Маши не хватило кирпичей на полный возок. Ждали, когда дядя Ефим нарежет. Степа, немного привыкнув, не прочь был теперь потолкаться в штреке. Все здесь так необычно, ново, интересно.

Похож штрек на просторную комнату, выпиленную в сплошной скале. На желтых стенах, от потолка до пола, словно края обоев, тянутся ровные, тонкие полосы – следы вырезанных брусьев. От них дядя Ефим отрезал пилой кирпичи, которые напоминали большие желтые губки. Из такого вот камня, Степа слышал, построены все крымские города, селения и санатории. Какая же уйма кирпичей потребовалась для этого!

В одном углу штрека было самое интересное – целый набор камнерезных пил. Как удержаться и не потрогать их? Среди них были и маленькие, вроде садовых ножовок, и большие, и очень узкие и длинные. Все они имели треугольную форму с одним острым, вытянутым вперед углом.

Вдоволь налюбовавшись ими, Степа пристроился около дяди Ефима и стал слушать, как он отчитывает Пашку.

– Ты это брось! Зря говоришь, что колодец плохой. – Дядя Ефим остановил пилу и строго посмотрел на Пашку. Степа заметил, что глаза у него, как и у Пашки, серые в золотистых крапинках. – Этому колодцу поклоняться надо, а ты нос воротишь – «мелок, воды мало».

У дяди Ефима строгое, сухое, в резких морщинах лицо, нос с горбинкой, мохнатые, побелевшие от каменной пыли брови и между ними две глубокие прямые складки. По нездоровой желтизне лица, по внешней суровости можно было догадаться, что жизнь его была нелегкой.

– Что эта вода – святая, что ей надо поклоняться? – с деланной развязностью возразил Пашка.

– Да вроде святой… – Дядя Ефим помолчал, как бы что-то вспоминая. – Когда тут фронт стоял, в этих штольнях целая дивизия размещалась: и штабы, и госпитали, и склады. А сколько народу из окрестных деревень от бомбежек скрывалось! Если бы не этот колодец и еще два родничка – пропадать бы людям. Эта водица и десантников, и партизан, и других наших людей не раз выручала.

Дядя Ефим опять взялся за пилу, и острые зубья со скрипом начали грызть пористый камень: жик-вжик, жик-вжик, жик-вжик. Пила легко и быстро въедалась в камень. Дядя Ефим работал не спеша, уставившись глазом в желобок под пилой и словно о чем-то раздумывая. Порой казалось, что он не столько занят делом, сколько своими мыслями.

– Дядя, а где же те два родничка? – спросил Степа. – Может, в них воды больше, чем в колодце?

– Больше-то больше. Но достать ее нелегко. Один – тут, неподалеку, – обвалом засыпало. Другой колодец – под берегом, в нижнем ярусе штолен. Его сразу и не найдешь, заплутаться можно. Сначала надо в сквозной зал попасть, из него в третью штольню справа, а потом пройти еще немного до спуска.

Степа старался запомнить дорогу. Он решил про себя спуститься в нижние штольни и во что бы то ни стало разыскать колодец.

Дядя Ефим отрезал новый кирпич и продолжал разговор:

– Здесь, в шахте, людям было еще ничего. А вот тем, что наверху, в блиндажах и в окопах сидели, тем туго приходилось. Из озера водичку хлебали.

– Так в нем же вода соленая! – удивился Пашка.

– А это смотря когда. Сейчас, летом, она вся соленая, а весной и осенью ладони на две сверху сладкая.

– А почему сверху? – еще больше удивился Пашка.

– А я знаю почему, – вступила в разговор Любаша. – Соленая – она тяжелее и потому внизу лежит, а сверху плавает сладкая. Верно, дядя?

– Верно, Любаша! – Камнерез одобрительно посмотрел на девочку и улыбнулся. Лицо его теперь показалось Степе совсем не строгим. – Приползет, бывало, солдат к озеру и давай сладкую водицу сверху снимать в котелок, как сливки.

– Тю, а я думал, зачем это весной дедушка Михей на озеро коров гонял? – воскликнул Пашка.

– Дед знает, когда там можно скотинку поить.

Камнерез взял линейку, мел и приступил к разметке другого бруса.

– А сколько тут этих штолен? – спросил Степа, который никак не мог себе представить размеров шахты.

– Как сказать? Ежели в одну нитку их вытянуть, то, почитай, километров двадцать наберется.

– Ух ты! Сколько же лет такую шахту долбили?

– Этой шахте, милый мой, лет пятьсот, ежели не больше. И все-то здесь руками наших людей сделано. При татарских ханах камень русские рабы-невольники резали. А как при царице Екатерине II Крым завоевали и с ханством порешили, то тут всё забродчики наши работали.

– Какие забродчики? – спросил Пашка.

Камнерез вытащил папироску, помял ее пальцами и закурил.

– Забродчики – значит пришлые люди.

– Это вроде переселенцев теперешних? – не отставал Пашка.

– Да нет. Переселенец – он открыто едет, а то парод был беглый. Одни, вроде пугачевцев, бежали от пыток и каторги, другие – от поборов и кнута помещика, но все они искали вольну волюшку. Много тогда беглого люда собралось в степях, там, где нынче Геническ. Собьют себе кое-как плотишки, вместо парусов армячки дырявые приладят, и давай под ветерком через все Азовское море сюда. Кто в одиночку, а кто и с семьями. Сколько погибло пароду во время штормов – не перечесть. А уж как сюда доберутся, то здесь у них никто пачпорта не спросит. Тут каждый сам себе хозяин. Один рыбачит, другой камень режет. Вот так-то и мой прадед приплыл сюда на плоту. Оттого и фамилия наша Бродовы.

– Выходит – мы из вольных забродчиков, вроде казаков, – с гордостью заметил Пашка.

– Выходит, так, – ответил камнерез. – И дед мой и отец в путину, бывало, рыбачили, а зимой камень резали. У меня и пила-то дедовская сохранилась. Вон та, видите, самая длинная: А вот с твоим отцом у нас по-иному пошло. – Камнерез посмотрел на Пашку. – Он на море промышлял, а я, как крот, всю жизнь под землей. То в Керчи, то в Феодосии, а теперь, как вернулся обратно в колхоз, вот в этих заброшенных штольнях. Что поделаешь! Надо колхозный коровник построить.

Дядя Ефим взял пилу и принялся разделывать размеченный брус. И пила вновь запела в его умелых руках: жик-вжик, жик-вжик, жик-вжик.

Ребята следили за тем, как у них на глазах вырастал желтый холмик опилок. В этой большой комнате, освещенной двумя лампами, им теперь совсем не было страшно. Не верилось даже, что они сидят под дном моря, в старой заброшенной шахте. Здесь, в штреке, не чувствовалось затхлой сырости, потолок и стены были сухие. И дядя Ефим так спокойно работал и так интересно рассказывал, что страшные мысли даже в голову не приходили.

– Дядя, а правда, что возле нашего села есть подземный ход и будто тянется он до самого Черного моря? – Степа впился взглядом в камнереза.

– Есть такой ход. И начинается он у Черного мыса. Может, видели там в скале трещину?

– Я видел. Ох, и глубокая! – поспешил вставить Пашка.

– Вот оттуда он и тянется через весь перешеек и пещерами выходит к Черному морю. – Дядя Ефим отвалил в сторону отрезанный кирпич и добавил: – Слыхал я предание, будто в этом подземелье клад зарыт.

– Настоящий? – воскликнули в один голос Степа и Любаша.

– Настоящий, – усмехнулся в усы дядя Ефим.

– Дядечка, миленький, расскажите про клад, – попросила Любаша, умоляюще глядя на камнереза.

– Можно и рассказать. Заодно я передохну минуток пять, а то с утра не разгибался.

Дядя Ефим сел на брус, закурил и выпустил одновременно через нос и рот густые струи дыма. Степа примостился рядом и не сводил глаз с камнереза.

– Слыхали небось про Крымское ханство? – спросил дядя Ефим.

– Слыхали, – за всех ответил Степа.

– Так вот, было ханство это – все одно, что разбойничье гнездо. Много горя перетерпели наши предки от татарской орды. Чуть не каждый год татары устраивали набеги. Не счесть, сколько перебито ими русских и украинцев, взято в полон, продано в рабство. Людей продавали, как скот, на невольничьем рынке тут у нас, в Кафе, нынешней Феодосии. Иной раз по тридцати тысяч рабов сгоняли на продажу. Мужчин отсюда отправляли в цепях на галеры и каторги, а женщин и девушек увозили в турецкие и персидские гаремы. Много извелось людей и здесь, в крымской неволе.

Дядя Ефим скользнул взглядом по напряженным лицам ребят, раскурил потухшую было папиросу и продолжал:

– Ну, и доставалось за это басурманам. Здорово били их запорожские и донские казаки. Посидают на свои «чайки» – и в поход: то сюда на Орду, то в Туретчину – вызволять братьев-невольников. «Чайки» плоскодонные, легкие, вроде наших рыбацких байд, и под парусом – как белокрылые птицы летят. Не страшны им морские просторы.

Однажды, поздней осенью, в самую штормовую пору возвращались донцы из похода в Туретчину. Много было с ними вызволенных невольников, добра всякого, золота, драгоценных камней.

Спервоначала все шло хорошо – ветер был попутный. Быстро перемахнули «чайки» Черное море. Но, как говорится, без кости рыбки не бывает – не повезло казакам под конец. Только стали приближаться к проливу, тут и встретил их норд-ост – «грего», как его рыбаки называют. Такой налетел ветрище со штормом, что враз отбросил «чайки» в море. Бились казаки, бились – всё попусту. Уносит их в море. В такую погоду плыть – на краю смерти ходить. Ну, и порешил атаман ихний переждать погоду в тех самых пещерах. Пристали к берегу, разбили лагерь и стали ждать. Ждут день, ждут три, неделю, а ветер и шторм не унимаются. Известно, чем ближе к зиме, тем погода лютей. А ждать дольше нельзя – татары и турки пронюхали про казацкое становище и начали с суши на них наседать. С каждым днем татар все больше и больше. Как тут быть? Пораздумал атаман и решился. Призывает он ночью трех доверенных казаков и велит им схоронить добычу в землю. Собрали казаки все золото, драгоценности и зашили в семь воловьих шкур. Потом снесли подальше в пещеры и зарыли клад. С рассветом снялись казаки и уплыли. Вскоре после того погиб в бою атаман, сложили свои буйные головы и те казаки, что клад зарывали. С тех пор так клад и лежит. А на том месте, где было становище, и поныне находят казацкие клинки, ножи и пики.

– А клад так никто и не нашел? – Степа заерзал на брусе.

– Никто.

– Тю, да эти ж пещеры все можно обшарить! – воскликнул Пашка. – Неужто никто не додумался?

– Не скажи, – ухмыльнулся дядя Ефим. – Много охотников было до легкой поживы, да никому клад не дался. В пещере той, сказывают, есть страшное чудище. Оно и сторожит клад. Шкура у чудища особенная, вся в волшебных каменьях. Эти каменья горят в темноте разноцветными огоньками, переливаются и манят к себе. Редко кто устоит супротив их волшебного блеска. Кажется человеку, что нашел казацкий клад. Только он протянет руки к драгоценностям, как наткнется на шкуру чудища и замертво упадет от его когтей.

Дядя Ефим умолк. Степа и Любаша сидели не шевелясь и не спускали с него глаз. И только Пашка елозил на камне.

– Все это неправда, сказка про чудище, – кисло заметил он. – Таких чудищ на свете вовсе и не бывает.

– И про казаков, по-твоему, тоже сказка? – возразил Степа. – Ты почитай про набеги, тогда узнаешь, что правда.

– Очень может быть, что и клад тут есть, – вступила в спор Любаша. – Верно, дядечка?

– Хотите знать, что правда, что кривда? – Дядя Ефим пытливо глядел на притихших ребят. – Я вам отвечу. Может, когда и сгодится. Со всеми так случается, кто за легкой поживой гоняется. Понятно? Станешь свой клад в жизни искать – подумай.

Дядя Ефим поднялся с камня и взялся за пилу.

– Заговорился я с вами, а мне еще надо парочку кирпичей отвалить. – И камнерез нацелился пилой на меловую черту на брусе.

– Кончай, Петрович, снидать пора, – сказала тетя Маша. – Я уж сготовила. Сидайте, не ждите его, – обратилась она к ребятам.

В самом деле, тетя Маша постаралась: составила в ряд три кирпича, застелила их рушником, расшитым красными звездочками, на котором разложила все свои и Любашины припасы: вареную курицу, куски сала и говядины, жареных бычков и яйца. С краю возвышалась горка ломтей мягкого пшеничного хлеба, а рядом на полу стояли бутылка свежего молока и крынка простокваши. Из торбочки тетя Маша выложила на стол кучку молодых огурцов и спелых помидоров. Сразу повеяло свежестью и ароматом огородной зелени. И хотя ребята еще не успели проголодаться, они все же украдкой поглядывали на стол. У Степы даже под ложечкой засосало.

Этим летом они еще не пробовали свежих овощей. Без воды, без полива огороды гибли под знойными лучами солнца. К изумлению Степы, картошка, которая у них в городе стоила гроши, здесь, в магазине сельпо, продавалась дороже свежих крымских яблок. Колхозники ездили за овощами далеко: либо в Керчь, либо на станцию, и покупали там в ларьках. От Камышанки, где жили дядя Ефим и тетя Маша, до станции вдвое ближе, чем от Пяти Колодезей. Им легче привезти овощей.

Тетя Маша заметила, с каким вожделением ребята поглядывали на огурцы.

– Сидайте, ешьте вволю. Мы целых десять кило купили.

Степа не устоял перед соблазном и первым опустился на камень возле стола.

– Я только попробую, тетя, – сказал он виновато и потянулся за огурцом.

– Да ешьте, ешьте все подчистую, – угощал дядя Ефим, садясь рядом.

Любаша и Пашка заметно стеснялись и только искоса поглядывали на горку овощей. Для них это было дорогое и редкое лакомство. Наконец Пашка не выдержал и взял лежавший с краю помидор. За Пашкой потянулась и Любаша.

Ни к чему мясному ребята не прикоснулись. Этого добра сколько угодно было и дома. Но на овощи навалились так дружно, что вскоре от большой кучки не осталось и следа.

После обеда тронулись в обратный путь. По дороге тетя Маша погрузила на возок бидоны с водой.

На подъеме волы брели медленно. Ребята шли впереди и чутко прислушивались к замиравшему в отдалении пению пилы.

У Степы не выходили из головы рассказы дяди Ефима. Иногда ему чудилось, что из боковых галерей доносился лязг оружия и людской говор, и ему представлялось, будто и он вместе с Пашкой и Любашей прячется здесь от фашистских снарядов и бомб. Порой казалось, что он видит разноцветные огоньки волшебных камней на шкуре спящего чудовища. Степа с трудом сдерживал дрожь и старался не оглядываться, а смотреть вверх.

Вдруг Любаша толкнула его локтем и прошептала:

– Смотри, смотри, что-то блестит.

Действительно, впереди светились два зеленых огонька. Вот они погасли, а через миг вспыхнули вновь. У Степы заколотилось сердце, и он остановился.

– Что это? – дрогнувшим голосом спросил Пашка и тоже застыл на месте.

– Наверно, кошка, – умышленно громко сказал Степа, сам еще не веря своей догадке, и для храбрости свистнул.

Что-то черное метнулось в сторону и исчезло в боковом проходе.

– Тю, гадюка, как напугала! – облегченно вздохнул Пашка.

Чтобы избежать тягостного молчания, Степа заговорил о поисках другого колодца. Пашка подхватил его мысль и уговорил тетю Машу взять завтра утром их бидоны и привезти воду наверх. А они тем временем отправятся в береговые штольни и поищут второй источник.

Вскоре из-за поворота брызнул свет. Любаша первая, а за ней Пашка и Степа бросились к выходу и выскочили наверх.

– Ой, как светло и тепло! – воскликнула Любаша и радостно засмеялась.

После затхлого подземелья у Степы захватывало дух от ощущения легкости и простора, от чистоты и прозрачности степного воздуха. Солнечный свет так ослепил, что он зажмурился. Но скоро глаза привыкли, и он с восторгом смотрел кругом – на степь и море. Какой простор!

Когда выбрались на дорогу, шел уже пятый час. Солнце, обойдя степь, полыхало теперь над морем, загораясь в нем нестерпимо яркими вспышками. Хотя оно сейчас и не так палило, как в полдень, но духота не ослабевала. Горячая, сухая пыль поднималась с дороги и облачком плыла над ребятами.

Тележку катили вдвоем – Степа впереди, а Пашка сзади. И все же она казалась теперь в сто раз тяжелей, чем раньше. Любаша шла рядом и видела, как у Степы с затылка, по запыленной шее, пот струйками стекал под рубашку, а на самом кончике уха давно уже висела большая мутная капля и никак не отрывалась.

– Ну давайте же, я помогу, – в третий раз предложила она.

– Мы сами… без тебя обойдемся, – ответил Степа и сделал вид, что остановился не потому, что ему хотелось передохнуть, а чтобы вытряхнуть из тапочки песок.

– Подумаешь, помощница выискалась! – скривил рот Пашка.

Любаша понимала, почему они упрямятся: хотят покрасоваться перед ней, своей выносливостью похвастать. И чем дольше будешь просить их, тем больше они станут упорствовать. Любаша уже изучила этого Степку. Он, правда, настоящий парень, смелый, прямой и даже очень, очень добрый – она вспомнила о подаренных ей жемчужинах и улыбнулась, – но чересчур уж самолюбивый.

На этот раз Любаша решила не отступаться.

– Ведь втроем мы быстрее докатим, – убеждала она. – Нам же нужно поскорей, а то тетя Марфа не успеет Мите ужин сготовить.

Но мальчики молчали. Тут уж Любаша не выдержала. С решительным видом она подошла сзади к тележке.

– Пусти, теперь я покачу! – заявила она.

– Ну ладно. Так уж и быть, – снисходительно сказал Пашка и, словно оказывая ей величайшее одолжение, уступил свое место.

Передохнув, Пашка стал на место Степы, а Степа, немного остыв, сменил Любашу. Продвигались теперь куда быстрей, чем раньше. В селе Любаша оставила мальчиков и побежала вперед.

Солнце стояло еще высоко над морем, когда Степа и Пашка, с красными, припеченными носами, насквозь пропылившиеся, вкатили тележку на Митин двор.

На крыльце их уже поджидала Любаша. Она успела почистить платье и умыться.

– Тише, тише, мальчики, – зашикала она. – Митя спит, а тетя Марфа, наверно, ушла в сельпо. Вот удивится – откуда у нее столько воды.

– А ты скажи откуда, – посоветовал Степа.

– Зачем? Пусть догадывается сама, кто ей помогает.

– Лучше в открытую. Скажем тете Марфе, что каждый день будем привозить воды. Верно, Паш?

– Верно. Ей спокойней будет работать в поле.