Текст книги "Айгирская легенда"
Автор книги: Борис Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Идя по трассе, забываешь о себе. Тишина затягивает, растворяет в струйках воздуха, запахах, ключевой воде. В дымке веков.
Распалась человечья оболочка, ты шагнул из самого себя в природу, в тайну бесконечности и гармонии.
Трасса усиливает звуки. Укрупняет предметы. А сам ты таешь, как льдинка на ладони. Все приобретает иной смысл, мир вывернут наизнанку. Ты ничто. Одинок. Чужд этому миру. Каждая травинка, как божество! Каждый камень – планета! Вокруг тебя ворочаются галактики и мироздания! Ты же занесен сюда случайно и никому не нужен. Все живет, а ты, – мертв…
Но вот трасса возвращает к себе человека. И жизнь земную.
Каждый шаг, что позади – воспоминание. Что впереди – открытие. И грусть. И восторг. А когда грусть и восторг сливаются, жди слез. Очищающих радостью.
Если бы не березовые колышки, нарубленные из толстых веток и вбитые вдоль полотна по самой его середине, мы потеряли бы связь с трассой, рабочими. Колышки идут реденькой чередой. Потом – пунктиром. И сливаются в сплошную тонкую линию. Это ось пути. Вместе с полотном она делает изящный изгиб и исчезает в ельнике. Без нее полотно можно принять за дорогу, прочищенную бульдозерами.
Осевые березинки рубили и затесывали острым топором. Свежесть, гладкость желтеющей древесины возвращали морозное дыхание людей. Колышки наполняли тишину ожиданием: вот-вот вторгнется техника: расступись, Урал!.. Урал расступится. Впустит в себя строительный вал. И замрет, притаится природа: кто-то пожалует, что за люди? Для многих откроются врата в незнакомое царство, которое что диковина в серой обыденности. Люди войдут в мир чистый, могучий и хрупкий, как березовая ветка.
Бережно, благоговейно прикоснуться к трассе, ко всему, что вокруг нее, порой и недосуг. Но когда изо дня в день, из часа в час, целиком отдаешь себя железу, гравию, земле, цементу и мазуту, разве не почувствуешь в один прекрасный момент прозрения – скудеет, словно иссыхает твоя душа? И сколько в ней шлака, всякой наносной дряни? Разве не захочется очиститься? Иссохшая душа меньший вмещает мир…
Не раз слышал вздох-оправдание: человека отлучает от природы забота-горячка. Встаешь рано, возвращаешься поздно, еле-еле ноги приволочишь домой. А еще семья, дети, огород. А утром снова: План! План! План! Сроки! Сроки! Сроки!.. Неужто правда, лишь из-за этого происходит отлучение от прекрасного? А может, слишком любя себя, слишком лелеем свою лень? Грехи свои сваливаем на других?
Я часто задавал строителям вопрос: природа в их жизни, что дает им общение с природой? Этот же вопрос включал в анкету, проводя исследование по проблемам качественной работы, соотношения материальных и духовных стимулов, деловых и психологических качеств современного рабочего, руководителя, ибо» природа, как мне кажется, наиболее тонкий и универсальный инструмент в познании сути человека и его дела. Вот такие, наиболее типичные, ответы легли в мои блокноты:
«Природа меня нисколько не волнует… Но почему в столовой в блюдо кладут мало мяса? Я всегда ругаюсь с поварами!»
«В природе мы открываем себя.»
«Я к ней безразлична. Хочу к маме, в город.»
«Природа – мой родной дом!»
«Не хватает времени.»
«Глубже понимать прекрасное.»
«Не надо задавать глупых вопросов!»
«Холодно, сыро, нет овощей и фруктов.»
«Как прекрасен этот мир!»
«В этой дыре можно одичать.»
«Когда я вхожу в лес, начинаю чувствовать себя человеком.»
«Природа поражает своей красотой. Трудно осознавать, что эту красоту человек лет через десять погубит. (К сожалению, пока приходится думать об этом как о неизбежном.)»
«Я – дитя природы и… оригинальных вещей!»
«Открытий не было. Я сам родился на Урале. И все же приятно, что у нас есть такая красота.»
«Хоть умирай, как тут здорово!»
«Мне не приходилось до сих пор встречаться с природой, нетронутой до такой степени. И еще я увидел своими глазамивласть человека над природой.»
«Места здесь изумительные. Если хотите, то даже работать приятно в окружении такой природы.»
7
На 184-м километре трассы, возле моста, все замерло. Путеукладчик индевел на морозе. Вид у него был жалкий, постарел, поседел. Впереди еще два недостроенных моста. О них путейцы тоже споткнутся, как спотыкались о другие мосты с самого начала строительства. Помню, сколько писем, телеграмм, «тревожных сигналов» с красной полосой и словами «Срочно примите меры!» посылалось в министерство, в главки, на заводы-поставщики с просьбой выполнить заказы стройки, предусмотренные планом и графиками. В ответ – или молчание, или бумаги-отписки, обещания, заверения, отказы со ссылками на объективные причины и т. д. Сохранился у меня любопытный документ, повитый тайной. Это письмо заместителя комсомольского штаба стройки Карламанского плеча Геннадия Даутова: «г. Улан-Удэ. Завод металлических мостовых конструкций. Директору завода В. Чернобыльскому… Отправленный Вами груз 4 ноября 1974 года для мостоотряда № 30 треста «Мостострои № 4», накладная № 790721, – по адресу не поступил. Из-за отсутствия металлических конструкций верхнего строения моста срывается Государственный план по укладке железнодорожного полотна на строительстве железнодорожной магистрали Белорецк – Чишмы… Убедительно просим Вас принять срочные меры…» В том году металлические конструкции для моста, который держал трассу, так и не получили. Государственный план был сорван.
Мосты были и есть тайна! От этой «тайны» в душе кипят вполне определенные чувства – досада, гнев, боль. А что делать? Какие подобрать к загадочному «ларчику» ключи? Желание вмешаться, поправить дело не помогало. Ум, опыт, активность, предприимчивость, требования – все работало на холостом ходу!..
И как назло, графики срывались в самое благоприятное для стройки время. Есть дороги и броды на трассе – нет стройматериалов и конструкций. Есть, наконец, стройматериалы и конструкции – нет дорог и надежных бродов.
Почти все мосты были тогда в заделе, в работе. Люди и техника разбросаны по всей трассе. Все вроде копошатся, а сдвига нет. Но зато слышится на оперативках: не хватает техники, нет опытных кадров. Людей не хватает, но и те, что есть, вынуждены иногда простаивать и попросту бить баклуши: ходить по реке с удочкой, собирать ягоды или душицу со зверобоем. Простои для стройки – бич! Что-то противоестественное, чуждое. От них у людей портится настроение, появляется равнодушие и лень. Энтузиасты постепенно остывают. Слабовольные хватаются за чемоданы. Но планы и обязательства надо выполнять. За них снимают стружку. И вот спешка, гонка, мировые рекорды! В результате– брак. Опять нехорошо. Время, правда, выиграно. Пока суть да дело. Начинается возня вокруг переделок. Тоже тайна? Нет! Старая песенка на заигранной пластинке. Сказка про белого бычка.
Настоящая тайна мостов приоткрылась чуть-чуть, когда я развернул газету «Правда» от 19 марта 1979 года и прочитал «…о бывшем директоре завода металлических мостовых конструкций (выделено мною – Б. П.) В. Чернобыльском, который занимался очковтирательством, проделывал настоящие «чудеса» с отчетной статистикой предприятия. Минусы превращались в плюсы, черное – в белое…» Статья называлась «Себе или людям?» «Правда» дальше пишет: «Зачем он и его сообщники это делали?» Одна из главных причин – большие премии за перевыполнение плана. Что это был за человек, от которого зависела судьба и нашей и многих других строек? Последняя цитата той же статьи: «Человек, поступившийся честью коммуниста, нанесший немалый материальный ущерб государству, нравственный урон коллективу завода…» Этот «урон» и по трассе Белорецк – Карламан прошелся.
А ведь нечто подобное творилось тогда и в коллективе участка механизации, в ведении которого находились ржавеющие (а в отчете – работающие) на станции Инзер канавокопатели.
Я шел по трассе и мысленно обращался к Филимонову: сможешь ли ты, Володя, помочь трассе? Или тебе сначала надо напитать душу красотой природы? Ибо красота эта всему высшее мерило и судия?
8
Рельсы от Инзера до Ассов укладывала в основном бригада Юлиана Ивановича Залесского. В тот день он ехал вместе со своими хлопцами, затерявшись в массе людей в большом нетопленом вагоне, похожем скорее на сарай. Деревянные сидения почти во всю ширь вагона. Мостовики, механизаторы, путейцы. Одеты тепло. Неуклюжи, мешковаты. Резва молодежь. Степенны пожилые. Приглушенный говорок среди сигаретного дыма и клубов пара. Смех взрывной прорвется: разыграли кого-то или анекдот отчудили.
В проходе, в тамбуре смирно сгрудились местные жители… При посадке они лезли по высоким ступенькам с мешками и рюкзаками, словно крепость осаждали. Не пускали их, ругали, ворчали, а потом махнули рукой, пусть едут, тоже ведь люди. Кто из Белорецка, кто из Инзера. То ли домой, то ли в гости. Рады-радешеньки. Глядят в замороженные окна. В вагоне хоть и холодно, но все же нет ветра. Да и не пешком тащиться, не в санях или в кузове трястись.
Задумчив Юлиан Иванович. Кажется, сидит, как дуб. Крепок. Прост. Уверенный в себе человек. Хозяин положения. Хозяин трассы. Но что на душе у него? Почему в задумчивости, отпечатанной на лице, нет-нет и мелькнет проблеск иронии или грусти?
Бригада Залесского подошла к мосту на 184-м километре еще в августе. Моста, собственно, не было. Был инвалид, опирающийся на один костыль: смонтировали часть правой фермы. Пролетные строения перекинуты не до конца. Помню, в какое уныние пришел оператор Башкирского телевидения Ильдус Галиуллин, снимавший тогда фильм о трассе, увидев заброшенный мост. Два-три человека ходили по мосту, как тени. Казалось, не работали, прятались от людских глаз. Стоял без движения кран. Потом задвигал стрелой, перетаскивая какие-то мелкие детали, корыта и ящики из-под цемента. Монтаж не велся. Снимать было нечего и некого. А как бы хорошо получилось: вот ведется укладка, передовая бригада монтеров пути в горячем ритме рвется к мосту. Переход кинокамеры со стрелы путеукладчика и конца рельсов на силуэт моста в рабочей дымке. Мост рядом. Еще стал ближе. «Наезд» кинокамеры, и видны детали конструкций, люди в движении. Мост живет и дышит, монтажники в горячем ритме завершают работы. Вот крупный план: парень с лихой удалью закручивает последние гайки, а бригадир машет рукой, подает команду крановщику. А вот вспыхивает электросварка. А вот прораб мостовиков вытирает платком потный лоб и с улыбкой смотрит туда, где ведется путеукладка. Снова «наезд» камеры, теперь со стороны моста на путеукладчик, двигай вперед, дружище! Путь открыт!
Оператор водил кинокамерой, не включая мотора. Как было бы здорово! И люди! И техника! И труд! И вдохновение! В мечтах и грезах можно задохнуться от радости. Какие кадры! Вот она трудовая поэзия!
Нет, так не получалось. Не получалось так ни в жизни, ни в кино.
Когда бригада подходит к какому-нибудь большому объекту, то вроде праздник назревает в душе. Тут человек схож с растением, пробивающимся сквозь асфальт. Поддержать этот порыв к свету, к радости хоть небольшим митингом, добрым словом святое дело чуткого руководителя. Не грешно и оркестр вызвать по такому случаю. А почему бы и нет? Не заслужили люди? На БАМе именно так и отмечают преодоленные рубежи. Невнимание, душевная скудость расхолаживают человека. У одних в ответ та же плата. У других опускаются руки. И лишь немногие, стойкие труженики, проглотив «горькую пилюлю», не дают остыть сердечному великодушию и вдохновению в работе. В одном из Дворцов культуры города Уфы проводился вечер отдыха коллектива предприятия, возле входа висел огромный плакат: «Хорошее настроение – резерв пятилетки!» Таковы психологические узелки повышения производительности труда и эффективности производства. На сей счет есть две пословицы: «Откуда худо, туда и остуда» и «Хорошему делу – хорошая песня!» Две стороны одной медали. Не забываем ли мы иногда об этой поучительной диалектике древнейшей народной мудрости?
Внедрить бы широко и – прочно эти ПРАЗДНИКИ ДУШИ на всех больших и малых стройках, вообще в любом коллективе! Родилась бы новая вековечная традиция, независимая от случайностей, инициативы или забывчивости комсомольских работников, руководителей или указаний сверху. Для производства тут нашлась бы еще выгода: огорчения, связанные с простоями, инженерными неудачами, природными трудностями, воспринимались бы иначе. Люди жили бы стремлением активнее помочь стройке, чтобы быстрее преодолеть недостатки и ошибки как явление временное, преходящее, становились бы хозяевами стройки. Борьба с недостатками намного эффективнее, когда ведут ее, «неся в душе грядущий праздник», как сказала одна поэтесса, а не с испорченным настроением и равнодушием: не мое, мол, это дело, бороться. Пусть начальство ломает головы и борется. А у нас, мол, у рабочих, вместо праздника – поминки. По самим себе. По своему остывающему энтузиазму: эх, не дали от души поработать, просчиталась чья-то бюрократическая душа! Начальству же самому нужна поддержка рабочего класса, тех, кто по долгу и совести обязан участвовать в управлении всеми делами государства. Тут впору вмешаться Филимонову. Навести бы кинокамеру в эту сердцевину человеческого духа, наглядно показать всем– вот они, скрытые резервы! В какой-то степени этим и занимается штаб стройки, помогая одним, вовлекая в активность других.
Оператор вернулся от «сонного» моста в бригаду Залесского и продолжал снимать укладку, последние метры пути перед будущим долгим перерывом.
Я тоже не хотел упустить исторический момент и достал свой фотоаппарат. «Зенит-Е» позволял схватывать портреты крупным планом, и я ловил лицо Юлиана Ивановича, как только он поворачивался к солнцу. Позировать он отказался. Тихо, как бы мимоходом, сказал: некогда. А на самом деле из-за принципа, ему претит выделять себя. Что скажут его ребята, когда он начнет кривляться перед объективом? Снимать, так всю бригаду! Он руководил укладкой, не обращая на меня внимания. А когда я щелкал затвором, он морщился, кривил губы и уходил в другой конец площадки. Каким был в работе, таким и зафиксировала его пленка. Мягкое, добродушное лицо. Тяжелый подбородок, опалые щеки, широкий лоб. Дюжий человек, сильный. Густую шевелюру разворошил ветер. Ветер играет волосами, свивая их в чубчик и бросая на лоб.
Чем жила бригада? Ожиданием перемены. Придется сворачивать шмотки и айда назад, на станционные пути, на балластировку. Отдыхай, «серебряный» костыль! В таком «ожидании» можно стать злым, жестоким, несправедливым или просто равнодушным ко всему. Но не виделось тогда уныния или «остуды» в бригаде. Быстрый темп. Согласованность. Никто не стегал, а как настеганные. Может, потому, что сам бригадир спокойный. Ни в голосе, ни в интонациях, ни в движениях и жестах Юлиана Ивановича ничего резкого, срывающегося. Все обычно. Словно буднично. Это была глыба, нутро которой не колыхнули в отчаянии никакие ветра производственных неурядиц и оплошностей. Ничто не должно отражаться на деле, пока человек горит, разошелся в охотку. Спокойствием бригадира жила вся бригада. Хотя, у самого Юлиана Ивановича на душе кошки скребли. Я удивился, как же этот молчун руководит бригадой? Рабочие понимают его по взгляду, по движению рук, по кивку. И выполняют распоряжения быстро, с подчеркнутой, порой ребячливой, прыткостью: Юлиан Иванович сказал, Юлиан Иванович велел, Юлиан Иванович… А когда мысль его не могут поймать налету, промешкают секунду-другую, он сам бежит к месту «затора», берется за лом, гаечный ключ, и тогда любо-дорого поглядеть: развернет плечи, раззадорится, заиграет силушкой, только поспевай за ним. Все хорошие душевные чувства поднимаются, как на дрожжах. А где чувства, там и силы необъятные! Поднажмем, Юлиан Иванович, все вместе: раз, два – взяли!
Во время обеденного перерыва я спросил групкомсорга Раиса Арсланова: видать, уважаете бригадира? Ответил: само собой! А за что, если не секрет? Как за что? За все! Ну, во-первых, знает дело до тонкостей. Больше любого мастера или даже прораба. Во-вторых – требовательный! Любит, чтобы все было подогнано аккуратно, тщательно. Очень требовательный. Дальше – справедливый и добрый. Но есть еще, пожалуй, самое главное качество, с которого и начинается уважение – никогда не кричит на рабочих!
Бригада расположилась тогда на берегу Инзера. В тени деревьев. Рядом с мостом. Развернули свертки с едой. Поглядывали на реку, на горы, на мост. Река была здесь пошире. Имела разную цветовую окраску. У противоположного берега, где несся стремительный поток, она была светло-зеленой с блестками, пеной, завитками. Посредине тянулась галечная коса. Вода прозрачна, серебриста, вся в игре камней и света. У этого берега – заливчик. Вода зеленая, с голубым отсветом от неба. Течение ровное, круговое. Дно не просвечивает. Значит, глубоко, по грудь, во всяком случае. Заливчик, видать, теплый, настоенный на солнце. День-то распалился. Жара томила, на сон тянула. Да и устали ребята. Эх, искупаться бы!
Спросили Юлиана Ивановича – как? Он ничего не сказал. Разделся до трусов. Осторожно вошел в воду. Никто не последовал за ним. Юлиан Иванович начал бродить по заливчику – вдоль и поперек. Словно что-то искал на дне. Вначале я не понял, что он там делает. Что потерял? В некоторых местах вода, на самом деле, по грудь была, а ближе к мосту – по шейку. Весь заливчик избороздил бригадир. Остановился. Все смотрели на него. Сейчас что-то скажет. Убедившись, видимо, что дно вполне подходящее, без коряг и острых камней, Залесский повернулся лицом к берегу, где сидели его хлопцы, и едва заметно кивнул – заходите! И окунулся сам.
Больше трех месяцев мост держал трассу. Вот уже зима. Бригада с добрым настроем едет, наконец, к мосту, не зная, что ее ждет. Трех с лишним месяцев оказалось недостаточно, чтобы измерить расстояние от конца рельсов до моста. Трудно будет рабочим понять такой «недочет». Гнев, недоумение придется гасить в спокойствии Юлиана Ивановича, как раскаленную проволоку в воде.
9
Перед пуском магистрали в борьбу вступила газета «Советская Башкирия». Был создан контрольный пост. Начался обстрел нерадивых и ошибающихся: «На тяговой подстанции в Инзере обнаружен «клад» – 23 ящика с контактными пластинками для аккумуляторных батарей, из-за которых больше чем на месяц был «заморожен» монтаж тяговой подстанции в Карламане. О существовании этого «клада» в Инзере зам. управляющего трестом «Трансэлектромонтаж» В.Г. Назаренко, видимо, даже не подозревал, иначе как можно объяснить то, что начальником производственного отдела треста Л.Д. Родосельским по этому поводу заказчику направлен целый ворох срочных телеграмм? Заказчик вынужден был выслать в Карламан вместо «затерявшихся» контактных пластин готовые аккумуляторы…» И еще: «Не менее остро стоит вопрос о строительстве линии электропередач автоблокировки на 138-м километре дороги. В этом месте Инзер прижимает трассу к склону горы. Первоначальное проектное решение оказалось неприемлемым. Рассматривались различные варианты установки опор, но всякий раз они не удовлетворяли одну из сторон – то трест «Уфимтрансстрой», то «Трансэлектромонтаж», то заказчика. В результате вопрос «повис», а провода электропередач не висят – опоры лежат на земле…» И строителям доставалось: «…на ряде станций обнаружилось, что стрелочные переводы закреплены не так, как положено. Бракоделы из строителей вместо того, чтобы ввинчивать болты на стрелках, вбивали их в шпалы кувалдами. Повинны в этом, в частности, мастер СМП-826 В. Парфенов и бригадир Н. Ильясов. Всегда они были на хорошем счету, а вот на тебе – подготовили потенциальную аварию на разъезде Азово…»
Вел борьбу штаб. Накануне Володя прислал мне письмо. Я его прочитал, когда выступал по телевидению в передаче писательского поста о трассе: «Министерству транспортного строительства СССР, начальнику главка, начальнику управления «Магнитогорскстройпуть», начальнику СМП-157, секретарю партийной организации СМП-157… Из-за невыполнения приказов двух министерств сорван срок сдачи под монтаж тяговой подстанции в Юше. Штаб Всесоюзной ударной комсомольской стройки железной дороги Белорецк – Чишмы просит Вас помочь в решении вопроса и ускорить монтаж тяговой подстанции. Виновных просим наказать. О принятых мерах сообщите в штаб ВУКС. В. Филимонов».
Смело закрутил вопрос Володя. Ждет ответа. Зная, что многим такая «закрутка» не понравится. Да и тон письма. И требование «наказать», «сообщить о принятых мерах». Володя как в воду глядел. Чуть позже один из руководителей управления «Магнитогерскстройпуть» назвал Филимонова «бездельником». Володя давно конфликтовал с ним. Во-первых, мало заботился тот о быте строителей. Во-вторых, не пошел навстречу прекрасному плану создания на трассе агитпоезда силами студентов. Студенты приготовили лекции, выступления агитколлективов, должны были состояться встречи со знатными строителями, ветеранами гражданской войны, участниками рейда Блюхера. Маршрут – от Белорецка до Инзера. С остановками на разъездах, станциях, примыкающих к глухим селам и деревушкам. Белорецкая сторона, к стыду штаба, идею эту не приняла. Вернее, не смогла пробить стену равнодушия в управлении строительства и в душе того «деятельного» руководителя. Зато идею приняла – Карламанская сторона. Руководители треста «Уфим-трансстрой» выделили специальный вагон. Разработали график движения от села к селу, от станции до станции. Мероприятие это было знаменательным для всей трассы, ибо агитпоезд побывал в отдаленных деревнях, провел большую воспитательную работу на трассе… Гордость. А рядышком – стыд. И обида. Тоже своеобразное колесо, в котором Филимонов крутился, как белка.
10
Не все люди одинаковы. И руководители тоже. Комсомольскую активность, авторитет комсомольских вожаков некоторые из них воспринимают болезненно. Понимая однако – полезное дело вершит комсомол: меньше пьянчуг, опозданий и прогулов. Люди заняты спортом, в агитбригадах, учатся, соревнуются и так далее. Но трудно иному совладать со своим характером. Попасть в такое психологическое противоречие? Ой, тяжело тебе будет, комсомольский вожак!
И Володя попал.
…Было это в поселке Юбилейном, что рядом с Белорецком. Штаб комсомольский находился в конторе головного строительного подразделения СМП-552.
Поезд процветал. И дела его, и сам начальник Иван Егорович Колтунов. В общем, не плохой руководитель. Знал свое дело. Говорили, что поставил поезд на ноги. И это справедливо. Был тверд, решителен. Депутатом избрали. Но горяч порой, вспыльчив и груб. Последнее качество зачастую прощали ему, потому что так уж повелось: дела идут в организации хорошо, остальное уже не существенно. Привыкли. Да ведь и не исправишь, если это в крови у человека. А если исправлять, то как? Тут нужна мощная педагогика. Кто за это возьмется? Да и стоит ли конфликт разжигать? И все чаще люди стали выходить из его кабинета красные. Виноват – ладно. А подчас и нет. Обидно. Он, Иван Егорович, симпатичный, обаятельный человек, способный и пошутить и посмеяться от души, иногда рубил с плеча. Он сказал – все! Кто-то мог подладиться под его стиль и характер. И он уважал за это. Кто-то не выдерживал, уходил из СМП. Порой даже опытный, очень нужный СМП работник. С комсомолом, однако, Колтунов вначале считался. Порой советовался, порой смотрел, как на детей. Порой снисходительно, порой свысока смотрел. Неохотно шел навстречу, когда нужно было провести какое-то мероприятие: лыжный поход, спортивное соревнование, вечер. Надо было отпускать на это деньги и людей освобождать временно от работы. А тут еще рейды «КП», а следовательно, и тычки в его адрес, и просьба (еще бы не хватало – требование!) принять меры. Все это отвлекало, раздражало. Хотя и было направлено на пользу общего дела. Сидел бы комсомол тихо и, как говорится, не рыпался, было бы все, может быть, хорошо.
Холодок полыхал белым пламенем между ними: Филимоновым и Колтуновым.
Однажды Володя зашел к Ивану Егоровичу с предложением решить один существенный бытовой вопрос в пользу их комсомольского активиста, передовика производства.
– Согласен. Хотя есть люди постарше, – сказал Иван Егорович.
– Он много делает, и мы решили в штабе…
Согласился Колтунов, хотя и усмехнулся: мы решили! Филимонов укрепляет свой актив, пусть укрепляет. Хорошее дело.
Володя согласовал вопрос с месткомом, получил добро. Получил добро и у парторга. И после этого сказал своему активисту: вопрос решен в твою пользу.
И вдруг, на другой день, Иван Егорович звонит:
– Кандидатура отменяется, я пообещал другому.
– Но я уже сказал… после вашего согласия.
– Ничего, твой парень потерпит…
– Но он и ваш, Иван Егорович. Не хочу я быть болтуном, Иван Егорович, авторитет штаба…
– Уговаривать не буду, я сказал – все!
Ладно, можно объяснить парню – так и так, не вышло, потерпи. Простил бы тот, зная характер Колтунова. Простил-то бы простил, да в душе-то что у него будет твориться: слабак наш комсомольский вожак!
Володя думал: как быть? Собрал актив. Решили: твердо стоять на своем! Володя – к парторгу. Поддержите. Парторг подумал, поддержал: «Я – за!» Но сказал, что Колтунов все равно может решить по-своему.
– Давайте тогда срочно партбюро! – просил Володя.
– Попробую.
Колтунов на заседание партбюро не пришел – был занят: в горком партии вызвали. Даже не поинтересовался, почему срочно и какой вопрос. Вечером на партбюро проголосовали за предложение Володи Филимонова: в целях развития комсомольской инициативы и поднятия авторитета…
Утром Володя беседует с групкомсоргом одной из бригад. Перед ним отпечатанное на машинке решение партбюро.
Звонок. Из телефонной трубки грозно:
– Зайди!
Через полчаса…
– Срочно! – бросил трубку.
Володя «срочно» не пошел. Пусть остынет Иван Егорович! Иван Егорович не думал остывать. Сам пришел в штаб. Широко раскрыл дверь и с порога:
– Я тебе мальчик?
Стоит, ругается. Отчитывает. Накачку дает. Стружку снимает. Володя сидит, наклонив голову, слушает. Встать, не встать? Все же старший с ним разговаривает. Встал. Лицо начало краснеть от обиды.
– Изменил решение штаба? Где оно, давай!
Володя протянул листок. Колтунов вырвал его из рук, стал читать. Читал. И что-то с ним произошло. Как? Что это значит? Словно накололся. Не знаю, выходил ли когда-нибудь Иван Егорович из кабинета вышестоящего начальника красным. А тут вспыхнул, побагровел. Заполыхало его молодое и симпатичное лицо красным заревом! Седой хохолок показался белее обычного. Стоит – красный. Володя стоит – красный. Молчат.
– Вас приглашали вчера на партбюро… – тихо говорит Володя.
Колтунов положил листок и вышел в открытую дверь, гордо унося красное свое лицо. Высокий. Стройный. Легкая седина, всколыхнувшись, как на ветру, делала его чертовски красивым.
11
Думал я, сживет Иван Егорович Володю со свету. Не встречались, не разговаривали они с неделю. Друг другу не нужны были. Володя давно остыл. Иван Егорович постепенно, болезненно остывал. Ну, комсомол, обошел его, Колтунова, на повороте, как пацана, высек его комсомол по мягкому месту. Сила, почувствовав другую силу, проникается к этой силе уважением. И хочется уже не драться, а протянуть руку дружбы. Испытывал ли нечто подобное в те «тихие» дни Иван Егорович, или нет, трудно сказать. Во всяком случае, если и шевелилась у него где-то в подсознании такая парадоксальная мыслишка, так он ее, наверное, давил всеми силами: ну, погоди Володя Филимонов!
А Володя вскоре сам зашел к нему в кабинет. Как обычно, быстро. Как обычно, тихо, мягко сказал:
– Иван Егорович, вот тут штаб и комитет комсомола решили…
Колтунов что-то писал, делал вид, что слушает его, хотя ему безразлично, что там решил штаб и комитет комсомола… Но насторожился. Чего еще надумали?
– Вечер в клубе: посвящение в корчагинцы…
– Ну…
– Бригаду Селиванова посвящаем и просим вас принять участие как ветерана…
– Не могу, в горком вызывают!
– И еще, вот список на поощрение…
Володя протянул бумагу. Выходило, что на проведение вечера, на подарки Иван Егорович Колтунов должен выделить от поезда какую-то сумму денег и оформить приказом через бухгалтерию.
Самое время приспело отыграться. Нет, мол, денег и все! Пусть за счет месткома, на общественных началах, пусть. Долго изучал Иван Егорович сей документ. Читал фамилии комсомольцев. Кого из них знал, кого нет. Вот где бы придирочку – не зная человека, как поощрять!? Не в его это правилах!
Отыграйся, Иван Егорович, отыграйся, самое время приспело отыграться. И все будет законно. Никто не придерется, не обвинит.
Колтунов вдруг взял ручку и быстро подписал: выдать!
Володя не враг, нет в нем жестокости и зла. Напротив, мягок он сердцем. Расцеловал бы он Ивана Егоровича, как отца родного. Но ни сказать «большое спасибо», ни улыбнуться от души он тогда не смог. Вдруг подумает Иван Егорович: смеется комсомол, издевается. Психология момента. Володя тихо взял листок и тихо вышел из кабинета. И может, впервые удивились сослуживцы в конторе: необычная что-то стоит в кабинете Колтунова тишина.
Зал в клубе оформлен празднично. Стенды с фотографиями: горячие ритмы стройки. Плакаты по истории комсомола. Стенгазета чуть ли не во всю стену – «Корчагинец». На первом ряду – бригада Селиванова в полном составе, нарядно одетые парни и девушки: Гуляндам Шангареева, Роберт Янбердин, Ракия Исмагилова, Ильдар Гандалипов, Райля Ишмурзина, Рамиля Мансурова, Люда Васильева, Сагида Халилова, Гайшара Галиаста-нова, Разия Рахимова… Рядом с ними пионеры подшефной школы № 104. Пионервожатая, активистка штаба Нина Вавилова делает последние распоряжения. Володя Филимонов разговаривает с ветеранами стройки, участниками Великой Отечественной войны, которые приглашены на вечер.
Необычная назревала торжественность. На стройке рождалась бригада корчагинцев! Вашей, Иван Егорович, передовой бригаде оказывали такую честь. Честь всему поезду. И вам, следовательно.
Смотрел я на праздник рабочих людей и почему-то мне хотелось, чтобы увидел сейчас все это Иван Егорович, порадовался бы общей радости. Не утерпел, поймал Володю за рукав:
– Пригласи еще раз Колтунова, Володя!
– Объявление на дверях конторы висит?
– Висит.
– Кто хочет, придет. Володя был прав.
Объявление огромное, красочное. С задором даже написано оно. Ибо необычное дело свершалось. Придет или…
И вдруг мелькнула поверх голов седая, красивая прядка. Пришел! Сам Колтунов пришел! Он направился к президиуму, поздоровался. Улыбается. Разговаривает с парторгом, опять улыбается, весь открытый для людей, простой, обаятельный. Он разделяет общую торжественность и праздничность события. Он доволен.
