Текст книги "Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума"

Автор книги: Борис Сичкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Разлил и, уже без всякого тоста, влил в топку одним глотком.

Мама: – Виктор Платонович, а кто ваш любимый писатель?

Некрасов (к Довлатову): – Сережа, хорошо идет. Разливайте. И к маме: – Их несколько – Дидро, Жан Жак Руссо и Достоевский.

Опять без тоста заглотнул еще полстакана.

Мама: – Виктор Платонович, вам можно позавидовать. Вы живете в городе такой культуры, занимаетесь любимым делом, встречаетесь с интересными людьми...

Некрасов, никому не наливая, сам врезал очередные полстакана. Помолчал.

– Знаете, мамаша, Париж, Лувр, Достоевский – это все хуйня. Вот под Сталинградом, помню: сидим в окопе. Ни хуя не жравши, мороз – минус тридцать, жопа к земле на хуй примерзла, а немец из всех пушек как въебачит, и думаешь – все, пиздец! И скорей бы уж, думаешь, пиздец, на хуй такая жизнь всраласъ!

Людмила Штерн, в ужасе: – Виктор Платонович, здесь же мама!

– Да маму я вообще ебать хотел!

Мама радостно-удивленно посмотрела на Некрасова и нежно промолвила:

– Да-а...?

У Довлатова собака "такса", у нее ноги растут от ушей, но уши лежат на земле. Такса мне напоминает еврея после пыток. Странно, такие красивые люди, как Сергей и его жена Лена, и такая уродливая собака. Петя Вайль, чуть ли не первый раз в жизни купил брюки из чистой английской шерсти и пришел в них к Сереже в гости. Пока они пили чай, собачка до колена сожрала правую штанину.

Сергей – Ой, Петя, ради Бога, извини! Я тебя забыл предупредить, что моя собака не ест только синтетику.

Довлатов мне рассказывал:

– Одно время у нас с Катей (дочерью Довлатова) были несколько натянутые отношения, но, когда я лежал в реанимации, она пришла, поцеловала меня, сказала, что гордится моим талантом, любит и всегда будет любить и помнить. Через несколько дней я пошел на поправку, и вскоре меня выписали. Когда я пришел домой, Катя была в полном недоумении: как же так – она уже попрощалась, так сказать, отдала последний дочерний долг, и вот тебе на...

Выйдя из реанимации, Сергей встретил соседа и пожаловался: врачи запретили пить, курить, строжайшая диета – есть, практически, можно только морковку. Осталось только читать...

Сосед: – Это пока ты видишь.

Сергей разговаривает с иммигранткой, приехавшей как и он, из Ленинграда. Как обычно, она хает Америку, работу, которая не соответствует ее уровню и т.д. Сергей спросил, знает ли она английский.

– А что делать? С волками жить – по-волчьи выть! Дальше коснулись семейной жизни; выяснилось,

что с мужем у нее тоже не ладится. Сережа, желая ее подбодрить и успокоить, говорит:

– Вы знаете, у нас с женой тоже были расхождения – вплоть до развода, но потом все наладилось. Я не сомневаюсь, что и у вас все будет хорошо.

– Я вашу жену прекрасно понимаю, – сказала она, – каждая держится за свое дерьмо, потому что чужое еще хуже.

Из записной книжки Довлатова

Маяковский сказал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если бы не было такого города Москва». Надо понимать, что он хотел бы жить и умереть в Париже, но Москва не пускает.

Работающего в газете крепко пьющего Н. спросили:

– Ну, вот ты пьешь. Ты свою норму знаешь?

– Конечно, знаю.

– Ну и какая твоя норма?

– Ну как – до отключки.

Встретился в Катскильских горах с Борисом Сичкиным. Пообщались, Борис говорит:

– Ну что, надо повидаться. Я: – С удовольствием, давай я запишу адрес. Борис: – Адрес Сичкина?! Ты что... Это все равно, что зайти в Мавзолей и спросить, где Ленин?

Я говорю Довлатову, что всякая шваль все время портит настроение: был в ресторане на дне рождения приятеля, подходит к нашему столу человек, говорит, что у его дочери день рождения, я ее любимый артист и слезно просит подойти и поздравить ее. Я не мог отказать, подошел, поздравил, меня попытались усадить за стол, но я вежливо отказался и вернулся к своему столу. Сейчас этот дегенерат по поводу и без повода рассказывает, что он Сичкина накормил, напоил вусмерть и дал немного денег. Какой-то никому не известный тип по имени Кирилл Дремлюх в "Новом Русском Слове" напечатал пасквиль, что якобы я на "Огоньке" в ресторане «Националь» выступал в дымину пьяным (и это при том, что этот "Огонёк" пять раз показывали по телевидению, и любой мог убедиться, что я был абсолютно трезв), бездарно изображал Брежнева и закончил тем, что у Сичкина вообще нет никаких данных, чтобы быть артистом. Прекрасный писатель Лев Халиф очень точно назвал таких «взбесившаяся мандавошка».

Сижу в гостях. Один из гостей, кстати очень приятный и интеллигентный человек, говорит, что он был близко знаком с моим сыном, они часто виделись в Москве, сидели, выпивали. «Кстати, – добавляет он, – Емельян пил только одеколон». Ну зачем бы Емельяну понадобилось пить одеколон?! Емельян никогда не возглавлял общество трезвости, но одеколон он не употреблял даже после бритья, потому что ему не нравится запах. И кому он рассказывает! Мы же с Емельяном жили в одной квартире, и уж, наверное, я знаю, что он пил.

Емельян встретился с психиатром Бергером. Я Бергера видел один раз в жизни в ресторане на дне рождения наших общих знакомых. На следующий день в воскресенье у меня был концерт, и я много пить не мог, а Бергер выпил цистерну. Он мне напоминал лошадь Пржевальского на водопое после перехода через пустыню. "Ну, ваш отец пьет по-черному", – заявил Бергер Емельяну.

Музыкальные критики... Благодаря совместным усилиям, как говорят одесситы, "отмороженных" и просто бездарей, выбравших профессию композитора по причине "работать не хочу, воровать боюсь", классическая музыка в XX веке благополучно уничтожена, и вместо нее образовался небольшой клуб ебнутых, нечто вроде масонской ложи. Одни ебнутые пишут партитуры, которые нужно сразу же относить к психиатру и подшивать в историю болезни, и иногда попутно преподают, готовя новое поколение ебнутых, другие ебнутые – критики – восторгаются признанными шизофрениками и похваливают молодежь, как подающих надежды и способных достичь подлинного маразма. Емельян пишет музыку, ничего общего с этим не имеющую и поэтому является для них природным врагом номер 1. У Емельяна концерт в Карнеги Холл. В зале плачут, овация, публика 40 минут стоя аплодирует. В "Новом Русском Слове" выходит рецензия: "Не люблю писать ругательные статьи, но..." С одной стороны, я могу понять критика, если признать прекрасную музыку прекрасной, то кому тогда нужна ахинея, которой вы восторгаетесь, и о чем вы вообще будете писать? Кроме того, если в скрипе несмазанной телеги критик углядит глубокую философскую концепцию и постижение композитором Божественного начала, это как бы говорит о высоком интеллекте самого критика. Как говорится: "С миру по Шнитке – Майе Прицкер ночная рубаха". Но будь же объективным, упомяни о том, как публика приняла "несовременную" музыку. Емельян – счастливый человек: он не обращает никакого внимания на рецензии, слухи, сплетни; для него это все, как телевизионная серия "Из жизни микробов", а мне противно.

Довлатов: – Ничего не поделаешь. Тигры уважают львов, слонов, гиппопотамов, а мандавошки – никого!

Колокольчики

Мой друг в Москве стоял 5 лет в очереди на получение квартиры и, наконец, получил одну комнату в хорошей двухкомнатной квартире со всеми удобствами в центре города. Во второй комнате поселилась супружеская пара. Жена, пани Ирена, полька по национальности, свободно говорила на трех языках, не считая польского и русского, очень интеллигентная женщина, не переносившая фривольности и нецензурных слов даже в анекдотах, страдала близорукостью.

– И вот, – рассказывает мой друг, – я принимаю душ, входит пани Ирена, не сомневаясь, что в ванной находится ее муж, отодвигает занавеску, берет в руки мои яички, и елейным голосом произносит: Это чьи же колокольчики? И когда она обнаружила, что эти колокольчики принадлежат мне, а не ее мужу, она выскочила из ванной, собрала вещи, и они с мужем ушли навсегда, оставив мне прекрасную двухкомнатную квартиру. С тех пор я с восхищением смотрю на свои колокольчики и думаю, что они, пожалуй, стоят дороже, чем яйца Фаберже.

Схожая история произошла со мной и известной актрисой и певицей Изабеллой Юрьевой.

В Москве в Центральном Доме Работников Искусств 11 января устраивались посиделки – очень интересный вечер, на котором в обязательном порядке выступали присутствовавшие артисты.

На одном из таких вечеров присутствовала знаменитая Изабелла Юрьева. Несмотря на ее возраст, а ей было за 80, она была красива и элегантна, и своим выступлением покорила весь зал.

Надо сказать, что Изабелла Юрьева была страшно близорука, но, как многие женщины, особенно актрисы, не носила очки.

Я сидел рядом с ее столиком, Изабелла вышла, возвращается, подходит к моему столику и дарит мне улыбку. Я был польщен, не сомневаясь, что она видела меня в кинофильмах, узнала, и эта улыбка -признание моего таланта. После чего села рядом со мной, положила голову мне на плечо, пощекотала шею, добралась до уха, нежно прикусила его и проворковала:

– Представляешь, я еле добежала – чуть не усралась.

После этого признания я понял, что она приняла меня за своего мужа, тихонько выскользнул из-за стола и исчез.чтобы не разрушить ее заблуждение.

Лева Шимелов

Как известно, люди делятся на умных и дураков. Если бы не было дураков, умные умерли бы от скуки. К счастью, дефицита идиотов не предвидится, так что с этой стороны умным опасность не грозит. Люди также делятся на нормальных и ненормальных. По моему наблюдению ненормальные как раз самые нормальные, но, поскольку они в явном меньшинстве, именно им приходится носить ярлык сумасшедших.

Редактора журнала «Петух», а ныне «Ваше здоровье» Вадима Консона спросили в чем разница между российскими и американскими сумасшедшими. Ответ: – Российские ходят по врачам, а американские – по улицам.

Мой знакомый психиатр в Москве жаловался:

– Раньше у меня лежало несколько Наполеонов, Чингис-хан, Александр Македонский. А сейчас... Вот, пожалуйста – старшина, который решил, что он майор, или бухгалтер, возомнивший себя заведующим овощной базы... до чего измельчал народ!

К другому психиатру пришел больной и заявил, что он Наполеон.

– Надоело,– отмахнулся врач, – вас, императоров, у меня в каждой палате по шесть штук.

– Да, но я – торт « Наполеон».

Мой друг популярный советский, а ныне российский конферансье Лева Шимелов самый современный из всех сумасшедших: он убежден, что у всех людей в голове компьютер. Беда Левы в том, что его собственный компьютер уникален и не совпадает по частоте с другими компьютерами. Когда Лева приезжает в Америку, он не может нас понять, т.к. у нас другие частоты. Я ему посоветовал купить и вставить мультикомпьютер типа Пал-Секам, который бы работал на европейских и на американских частотах, но Лева посмотрел на меня, как на идиота: он убежден, что его-то компьютер совершенен, и всем остальным надо настроиться на его частоту.

Лева один из ведущих артистов-конферансье, но концертов у него меньше, чем у начинающего массовика-затейника.

Для того, чтобы иметь много концертов надо быть не талантливым и иметь хороший репертуар, а иметь подход к администраторам и директорам: кому-то сказать комплимент, кому-то проиграть в преферанс и т.д., но Левин компьютер категорически против подхалимажа. Ему намекнули, что было бы хорошо зайти к такой-то важной даме, вручить цветы, сказать, что она хорошеет с каждым днем, выглядит, как мадонна, но Левин компьютер, проанализировав ситуацию, выдал резолюцию: «Этой ведьме вместо цветов надо дать веник, и пусть она на нем летает».

Стандартные Левины реплики в беседе с «вышестоящими товарищами». «Мой компьютер вашу хуйню не воспринимает», «мой компьтер охуевает от вашей нелогичности».

Лева говорит внятно с прекрасной дикцией, его раздражает, если кто-то говорит, что он не расслышал, и скидок на плохую слышимость по телефону нет. Учитывая, что Лева с детства, как Александр Сергеевич Пушкин, проявлял незаурядные поэтические способ-ности, если кто-то по телефону, не расслышав, говорит:

«А?» – Лева мгновенно отвечает: «Хуй на», – причем невзирая на лица.

Лева фанатичный футбольный болельщик и убежден, что каждый нормальный человек, вне зависимости от страны проживания.должен знать мельчайшие подробности розыгрыша 3-й лиги Кемеровской области.

Находясь в Москве, я позвонил Леве и спросил, сколько очков дают за выигрыш, и сколько за ничью. Лева: – Мой компьютер в ужасе, он уже давал ответ на этот вопрос. Последний раз повторяю.

Шимелов встретился с главным редактором телевидения на предмет обсуждения возможного участия Левы в серии телепередач. Они мило поговорили, выпили по чашечке кофе, беседа подходила к концу, и Лева сказал:

– Ну, я думаю, мы все обсудили, все более менее ясно, так что я, пожалуй пойду, скоро уже начало матча.

– А кто с кем играет? – по наивности поинтересовался редактор.

– Мудак! – неожиданно заорал Лева. – Кретин! Это каким же надо быть идиотом, чтобы не знать «Спартак» – «Алания»! Ну и дубина! – и удалился, напоследок окинув потенциального работодателя взглядом, полным невыразимого презрения. Лева – человек с огромным чувством юмора, и при встрече с ним я получаю большое удовольствие. Что касается разницы в конфигурации наших микросхем, то я заметил, что после 500г водки наши компьютеры магическим образом синхронизируются и начинают работать на одной волне.

Евгений Кравинский

С Кравинским мы участвовали в театрализованной программе «Невероятно, но факт», а также вели сборные концерты, как парный конферанс.

Когда Женя учился в ГИТИСе, знаменитый артист Михоэлс спросил, какая его настоящая фамилия. Женя ответил: – Бонфельд.

Михоэлс: – О, я вас понимаю – правильно сменили. Закончите ГИТИС, начнете выступать, овации, все: «Кра-вин-ский! Кра-вин-ский!» а то – «Бонфельд, Бонфельд...» – это не то.

После окончания ГИТИСа Женю приняли в театр Сатиры, но не прошло и трех месяцев, как его уволили по сокращению штатов. Кравинский рассказывает: – Я, естественно, был недоволен, захожу к директору и играюсь в интеллигента. Директор так же вежливо, чувствуется, что ему неудобно, объясняет, что они получили приказ министерства культуры СССР о сокращении штатов, и, поскольку Женя только начал работать и еще не в репертуаре, то пришлось уволить его, как и других вновь принятых. Я говорю, что понимаю позицию дирекции, но надо же войти и в положение молодого артиста, который поступил в театр, о котором мечтал, полон энтузиазма, активно работает над репертуаром и т.д. и т. п. Директор внимательно слушал, сочувственно кивал, но... Я захожу на следующий день, говорю, что увольнение для артиста, который пришел в театр, почувствовал, что это его дом – травма на всю жизнь, тем более, что он уже здесь не первый день, труппа – его семья... Увы, безрезультатно. Захожу снова, объясняю, что дело не только в том, что меня уволили – ну, так я буду работать в другом театре – но я мечтал именно об этом театре, я влюблен в него и не мыслю без него жизни.

И вот, – продолжает Кравинский, – когда все аргументы были исчерпаны, я зашел в последний раз и понял, что увольнение неминуемо, я показал свое настоящее лицо.

– Козлы ебаные! Да на хую я видел ваш засранный театр! Говно в одежде! Срать я на вас хотел с высокой горы!

– Евгений Анатольевич, – обомлел директор. – Что с вами?

– А то, блядь, что я такой! Это мое нутро. Я вам тут две недели ебал мозги, притворяясь интеллигентом, и вы поверили, потому что я хороший артист. Из вашей так называемой труппы песок сыплется, скоро под себя ходить будут, и такой, как я, мог бы спасти вашу вонючую шепелявую самодеятельность, но вам, гондонам, этого не понять. Пидары сраные!

С Кравинским связан самый веселый концерт в моей жизни.

Жене написали фельетон «Бинокль». Он выходил на сцену с биноклем, спрашивал у зала, что у него в руке, говорил, что так я вас вижу близко, а так далеко и т.д. Премьера фельетона состоялась на самой хулиганской площадке города Москвы – во Дворце Культуры им. Горького около Савеловского вокзала.

Женя вышел на сцену и с игривыми нотками обратился к залу:

– Как вы думаете, что у меня в руке? Все в зале, включая малолетних детей, тут же синхронно крикнули:

–Хуй! Кравинский поворачивает бинокль:

– Вот так я вижу... Зал:

–Хуй!

–...а так далеко... -Хуй!

Зал развеселился, народ задыхается от собственного остроумия и радуется находке. Общее веселье перекинулось и на нас, артистов, все буквально плачут от хохота. Вновь приехавшие артисты, еще не зная, что их ждет, сосредоточенно за кулисами готовятся к выступлению, я выхожу на сцену и нарочито медленно торжественно объявляю:

– Выступает заслуженный... Зал хором:

–Хуй!

Я к артисту: – Пожалуйста, вас объявили и продолжаю:

–У рояля...

–Хуй!

Последним приехал артист МХАТа с внешностью дореволюционного графа. Он невозмутимо стоял на сцене посереди общего хохота, не теряя благородной осанки и гордого наклона головы, после очередного «хуя» вышел на авансцену и хорошо поставленным голосом без микрофона крикнул:

– Тихо, еб вашу мать!

Зал замолк – никто не ожидал от этого аристократа таких волшебных слов, а он спокойно продолжал:

– Я вам прочту отрывок из спектакля «Дети Ванюшина», – и на протяжении всего скучнейшего монолога ни один человек в зале не шелохнулся.

Уже в возрасте Женя женился на прекрасной актрисе Тоне Дмитриевой. Она очень хотела ребенка, но Женя не решался:

– Тоня, от меня могут родиться только старые дети.

Шефские концерты

По определению Смирнова-Соколького шефский концерт-это левый концерт, доведенный до абсурда.

Известно, что когда Федор Иванович Шаляпин был приглашен выступить для императора в Царском Селе, ему уплатили громадную по тем временам сумму в 300 золотых рублей. И это правильно: артист должен получать за свой труд деньги. В стране идиотских субботников придумали шефские концерты, когда артист, которому и так есть нечего, должен бесплатно выступать для офицеров, пожарников и т.д., не говоря уже о чиновниках всех мастей. Артисты матюкались, пытались всеми способами увиливать, но выступали, поскольку если ты отказываешься – значит ты не советский человек со всеми отсюда вытекающими мелкими и крупными выводами.

Я не отказывался, а, наоборот, набирал по 2-3 шефских концерта в день, но с таким расчетом, чтобы они или начинались в одно и то же время, или по времени перекрывали друг друга. Говорил, что машина мне не нужна: я приеду на своей, а сам оставался дома. Приблизительно спустя 15 минут после начала 2-го отделения я звоню, спрашиваю сколько номеров осталось, говорю, что я выступаю на другом шефском концерте, мое выступление через номер, так что я уверен, что успею. Звоню на ту площадку, где, якобы, через номер я выспупаю – тот же текст. Спустя 15 минут я снова звоню (по очереди на каждую площадку), говорю, что пошел выступать и сразу, не переодеваясь, еду к ним. Через 10-15 минут – после «выступления» – я снова звоню, в голосе волнение, говорю, что выезжаю, спрашиваю, какой пошел номер, узнав, что последний, прихожу в отчаяние, прошу затянуть концерт – я буквально бегу, даже не смыв фим. Администратор меня успокаивает, говорит, что успеть невозможно, просит не волноваться, а я поношу себя и того болвана, который так бездарно составил этот (тот) концерт, что я не успел на встречу с доблестными офицерами (пожарниками, летчиками, портными).

В результате я так ни разу и не выступил, но фигурировал во всех нарядах, как участник огромного количества шефских концертов и получил три чемодана похвальных грамот.

После нашего приезда в Америку Емельян одно время работал музыкальным директором в норсинг-хоуме (доме для престарелых). В круг его обязанностей входили проведение занятий хоровым пением с обитателями этого дома, чего Емельян не делал, вместо этого играя им на рояле, общее руководство 7-ю помощницами, которые никакого руководства не требовали и, собственно, делали всю работу, и занесение в журнал сведений о том, как престарелые выглядят, что делают и т.д., чтобы их родственники могли прочитать, как их папы, мамы, дедушки и бабушки проводят время. Емельян понятия не имел, что надо писать и спросил одну из помощниц.

– О, обычную ерунду. Напиши, что она (или он) сохранила хорошую память, живая, охотно делится воспоминаниями, не сидит в одной позе, уткнувшись в телевизор (как на самом деле), а общается с группой в комнате отдыха, гуляет в саду, ну, телевизор, конечно, тоже смотрит, короче, что ей нравится, и она хорошо проводит время.

Емельян написал в точности, как ему сказали и пошел играть старушкам на рояле. Вернувшись, он увидел обессиливших от хохота помощниц, сгрудившихся вокруг журнала. Оказывается, Емельян допустил орфографическую ошибку в слове «воспоминания» («memores»), написав вместо этого «mammares», что полностью исказило весь смысл его записи, в результате чего появилось следующее:

Миссис Симпсон очень мила, с прекрасными сиськами (mammares), которыми она охотно делится со всеми окружающими. Чувствуется, что любит это дело и весьма подвижна. Надо отметить, что миссис Симпсон не зациклена на одной позе, а предпочитает разнообразие в местах и позициях – в комнате отдыха,в саду, на телевизоре, активна в группе. Мы все прекрасно проводим время.

Комсомольские глаза

Что такое комсомольские глаза? В нескольких словах: предельно чистые, насквозь фальшивые, светящиеся показной искренностью, в любую секунду готовые на любую подлость во имя тупой светлой идеи, не замутненные никакой мыслью кроме вдолбленной официальной догмы – это комсомольские глаза. Однако объяснить, что такое комсомольские глаза практически невозможно – это надо видеть. Я пытался объяснить это многим, включая людей с таким громадным чувством юмора, как создатель юмористического театра «Синяя птичка» Виктор

Драгульский и писатель Сергей Довлатов, но они непонимающе смотрели на меня, а, увидев, хохотали до слез и при каждом удобном случае просили показать снова. У нас с Довлатовым это стало рефреном: если мы хотели сказать, что такой-то – фальшивый тупой подлец, то говорили – человек с комсомольскими глазами. Живя при игривой советской власти, мое умение в точности симулировать комсомольские глаза в совокупности с подобающим выражением лица и соответствующим текстом не раз меня выручало.

В отличие от моего сына Емельяна, чья партийная карьера кончилась, когда его выгнали из пионеров за отказ носить пионерский галстук, при родном Иосифе Виссарионовиче я себе такой роскоши позволить не мог и, как и все, состоял в комсомоле. Вместе со всеми исправно игрался в идиота, но, как юморист, получал удовольствие от смешных в своей тупости советских штампов. «Мало Родину любить, надо, чтобы Родина тебя любила». «Это не по-советски», «советский человек так поступить не может». Надо полагать, что советский человек, в отличие от болгарского или французского, обладает совершенно отличной от них биологией и единственный носитель каких-либо моральных качеств. Скажем, если кто-то ударил бабушку по голове и забрал у нее сумку, то это не по-советски, советский человек так поступить не может, а для англичанина – в норме вещей. «И где бы ты ни был, и чтоб ты не делал, пред Родиной вечно в долгу...» Всю жизнь ты у Родины на крючке, рассчитаться исключено, хуже, чем кредитные карты. Учитывая, однако, что несмотря на все притворство, я, со своим юмором не слишком вписывался в образ традиционного комсомольского идиота, меня периодически пытались из этой организации выгнать. Комсомол мне был нужен, как третья стадия сифилиса, но если тебя выгоняют из комсомола, значит ты не «советский человек», и перед тобой открываются широкие перспективы – от Колымы до сопок Манчжурии – что меня, привыкшего к более южному климату, не устраивало. Здесь мне помогали комсомольские глаза и доскональное знание нюансов функционирования советской системы.

Собрание, общий настрой – выгнать. Перед голосованием я встаю и печальным голосом, изредка (якобы от робости, а на самом деле – чтобы не расхохотаться) поднимая чистые комсомольские глаза, говорю, что да, я виноват и, конечно, не достоин быть в комсомоле, но я советский человек, комсомол – моя жизнь, и если собрание мне поверит и даст возможность исправиться, я докажу, что достоин быть в его рядах. В таких случаях всегда находится кретин-активист, который встает и говорит:

– Товарищи, мы тоже виноваты. Где был наш коллектив, почему мы не помогли Сичкину, не вовлекли его в общественную работу... и далее теми же штампами.

Получаю выговор и остаюсь в комсомоле. Вскоре новое собрание по поводу избиения Сичкиным повара. По советским шулерским правилам игры ты должен не оправдываться, что бессмысленно, а поносить себя последними словами, что я и делаю.

Поскольку в прошлый раз мое выступление носило характер жалобного покаяния, нынешнее я облекаю в форму гневного обличения.

– Товарищи! Мой поступок возмутителен, и мне нет оправдания! Это откровенное хулиганство, и таким, как я не место в комсомоле! Да, все знают, что он не сахар, но кто тебе дал право распускать руки и чинить самосуд?! Сейчас мне отчетливо видно, как низко я пал, запятнав комсомольский билет и светлый облик строителя коммунизма, и если меня выгонят, мне некого винить, кроме самого себя! – и сел, преисполненный к себе гнева и презрения.

Собрание было даже несколько ошарашено страстью, с которой я смешивал себя с грязью и, как я и ожидал, встал очередной мудак и пошел:

– Я ни в коем случае не оправдываю хулиганский поступок Бориса Сичкина, но давайте будем самокритичны: какую воспитательную работу мы проводим с Сичкиным? Почему мы не привлекли его к оформлению стенгазеты? Когда у нас последний раз была лекция о международном положении?

Собрание плавно перетекло в традиционное утвержденное советской властью самобичевание по поводу мелких недостатков, которые надо преодолеть, чтобы ничто не мешало идти уверенной поступью к сияющим высотам, и я остался в комсомоле с очередным выговором.

Последний раз меня собрались выгнать из-за майора польской армии (дело было в конце войны), который нагло хотел занять мою квартиру и которого я чуть было не застрелил. Пистолет у меня успели вырвать, но в лоб я ему закатал. Говорить что-то было бессмысленно: выговоров у меня скопилось два мешка, и на всех этих собраниях я уже выступил во всех возможных ролях – от трагика до целомудренной гризетки – поэтому я просто сидел, уронив голову и время от времени пускал слезу. Встал мой друг Борис Каменькович и произнес заранее отрепетированный текст:

– Товарищи, я говорил с Борисом и пытался выяснить, как же он мог совершить такой поступок, так подвести коллектив?! Я убеждал его выступить и объяснить нам, как такое могло случиться и осознает ли он сам, какую тень он бросил не только на наш ансамбль, но и на весь моральный кодекс строителя коммунизма, но Борис сказал, что он не в силах взглянуть товарищам в глаза, веры ему больше нет и хватит, сколько можно – пусть выгонят меня из комсомола! А потом у него появились слезы на глазах, и он воскликнул:

«Комсомол – это единственное, что у меня есть! Как же я буду без комсомола»!

В этом месте речь Каменьковича прервалась из-за раздавшихся с моего места громких рыданий, сопровождаемых хлынувшим потоком сдерживаемых до поры слез.

Не выгнали. Со временем я тихо выбыл из комсомола по возрасту, но бесконечно благодарен этой организации за помощь в создании «комсомольских глаз».

Еврейский тост

Все мы знаем, что восточные люди – мастера говорить в застолье. Быть тамадой – особый дар. Тамада должен уметь говорить интересно, красиво, по существу. Когда тамада говорит, никто не может его перебить, все внимательно слушают и в конце пьют за того, к кому обращен тост. Еврейский тост – совсем другое дело. Евреи народ глобальный и, произнося тост, еврей хочет коснуться всех вопросов. Поднимая тост за здоровье Сарочки, еврей также пьет за ремонт во Львове и включает пожелание, чтобы не было войны.

Недавно я был приглашен на день рождения в ресторан. Как все знают, обязательное наличие в русском ресторане орестра превращат его в частную кузницу, где из-за грохота слова сказать невозможно. С моей точки зрения Адольф Абрамович Гитлер поступил крайне неразумно, угрохав массу денег на постройку концлагерей и газовых печей. С точки зрения массового уничтожения, парочка ресторанных оркестров, играющих посменно, сделала бы дело гораздо быстрее, дешевле и эффективнее.

Но вот настал миг невыразимого блаженства -музыканты ушли на перерыв, и я поднял тост в честь именинницы. Виновница торжества действительно очень талантлива, красива и обаятельна, и я постарался все это выразить в художественной форме. Приблизительно в середине тоста именинница поднялась и с очаровательной улыбкой сказала:

Борис Михайлович, простите, я вас перебью. Я бы хотела добавить. Когда мы только начинали наш бизнес, у нас даже не было помещения. Если же говорить об оборудовании... Начинали мы, практически, вдвоем. Потом пришла Софа... А, нет, Софа пришла после Лены...

Затем она начала вспоминать даты, кто пришел после кого, как они переезжали, минут через 20 попросила всех участников бизнеса выйти из-за стола и сфотографироваться с ней и т.д.

К тому моменту, когда они вернулись за стол, все уже давно каждый за свое выпили, поели и начали рассказывать друг другу анекдоты. Я снова взял слово:

– Дорогие друзья, я прервался, когда говорил об одной из самых очаровательных, умных и обаятельных женщин, которых я знаю. Я бы хотел добавить. Сейчас в Конотопе намечено большое строительство, и это очень важно, потому что дорожное покрытие действительно в ужасном состоянии. Кроме того, нельзя закрывать глаза на экологию, в частности на хищническое вырубание лесов в бассейне Амазонки и, хотя это не имеет прямого отношения к дефициту бюджета США, через 20-30 лет пенсионные выплаты могут оказаться под угрозой. Поэтому я бы хотел поднять тост за администратора тамбовской филармонии Арона Гурвича и успехи в развитии национального здравоохранения!

Когда-то мы с талантливым автором Вадимом Консоном написали смешной рассказ, посвященный вымышленной фирме рэкетиров, а также шутили со сцены, обыгрывая неуклюжие объявления с сексуальным подтекстом, время от времени появлявшиеся в русской прессе. Тогда это звучало как забавная фантазия, однако, время идет, и не проходит и нескольких дней, чтобы я не вынул из почтового ящика рекламных писем с броскими заголовками: «Длинный и толстый пенис – за две недели»! «9 инчей – не мечта, а реальность»!, а также массу нюансов об открытии новых массажных салонов и салонов красоты с детальным описанием внешних достоинств служащих. Если в рекламе салонов красоты еще иногда содержится намек на их предполагаемую прямую деятельность, как, например «оральная косметика» (что чем красят?), то массажные кабинеты уверяют, что девушки владеют разнообразной совершенной техникой, кроме, естественно, массажной. Емельяну же по Интернету, помимо всего вышеперечисленного, настойчиво предлагают обзавестись карманной водородной бомбой и нанять Иностранный Легион для борьбы с соседями и конкурентами. Поэтому, я думаю, появись сейчас в газете два следующих объявления, это никого бы не удивило