Текст книги "Позвони мне (СИ)"

Автор книги: Борис Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

  Полагаю, такая атмосфера была повсеместно, хотя в моём случае, справедливости ради, следует заметить, что я учился в необычной школе. В луганской школе номер два учились преимущественно дети большого начальства, проживающего в элитарной части города. Родители моих одноклассников – это всё больше директора, партийные боссы, вплоть до первого секретаря обкома, воротилы торговли, золотопогонники. Надо полагать, что и уровень квалификации преподавателей, и отношение их к ученикам соответствовали статусу сановных родителей.

  Ничего не бывает отвратительней, чем нужда в детском возрасте. Ни за что не соглашусь, будто бедность не деформирует душу ребёнка необратимым образом. Никакими разумными доводами невозможно объяснить маленькому человеку, почему у одного всё есть в изобилии, в избытке, а у другого только жалкие крохи на общественном пиру жизни. У ребёнка неизбежно возникают чувства зависти, обиды, озлобленности – весь комплекс самых отвратительных ощущений, беспощадно угнетающих становление полноценной личности. Поэтому я не очень-то доверяю людям, бравирующим своим босоногим детством. Подозреваю, что у подъездов многих преуспевающих ныне моих соотечественников булгаковский профессор Преображенский поостерегся бы оставить без присмотра свои любимые не промокающие калоши.

  Безмерно благодарен своим трудолюбивым родителям, что лично меня миновала суровая чаша сия. В нашем роскошном сталинском доме, одном из самых респектабельных в городе, папа первым приобрел новую «Победу», модели М-20. Шикарный по тем временам автомобиль, цвета «беж». Папа первым построил капитальный каменный гараж со смотровой ямой, он и до сей поры благополучно стоит во дворе. Сейчас-то я хорошо понимаю, что иметь собственную «легковуху» означало по тем временам очень многое, было знаком высшего благополучия и доставляло истинное наслаждение.

  Чего стоили одни только летние поездки к Чёрному морю! Машин мало, дороги свободны, заправки, зоны отдыха, придорожные рестораны всегда доступны, в образцовой готовности, без суеты и хамства, готовы предоставить свои услуги. Автомобили ездили тогда не торопясь, скорость движения позволяла полноценно общаться с окружающим миром. Ты успевал рассмотреть в открытое ветровое стекло каждую травинку, любую птаху. Можно было свободно, без оглядки остановиться у приглянувшегося озера, у чистой речки, расположиться на отдых, хотя бы и на ночь, порыбачить, разложить костер, послушать музыку, помечтать, полюбоваться звёздами, надеяться и верить, что ты храним на Земле чьим– то добрым радением.

  Летом я всегда спал на открытом балконе, прямо над въездной аркой нашего благополучного дома. Удивительно бойко протекала по ночам дворовая жизнь, когда со всей области свозили к начальству продуктовые подношения, дары полей и птицефабрик. Уже по резонирующим в парадной арке двигателям мог догадываться, к какому подъезду и какому слуге народа обломилась гуманитарная помощь в виде бараньих туш, коробков с куриными яйцами, ящиков с вишнями, бидонов с мёдом. Папаховым мельтонам, дабы те избежали страданий голодающих Поволжья, дармовой харч подвозили в новеньких «воронках», обкомовцам – на чёрных «волгах», хозяйственникам – на крытых брезентом «газиках». Пусть мусора – народ и не самый сентиментальный, но жратва в «воронках», несомненно, заряжалась благородной аурой, что придавало лёгкую пикантность семейному достатку.

  Я категорически не приемлю, когда начинают делить коммунистов на честняг и проходимцев, не желаю слушать байки про истинных ленинцев-бессребреников и обкомовских злыдней, по-чёрному опустошавших колхозные закрома. Потому что все коммуняки, все до единого, паразитировали на общественных хлебах, другое дело – в меру отпущенных возможностей.

  Страна Советов была устроена таким замысловатым образом, что если вы устраивались работать в гараже обыкновенным водителем, то в зависимости от того, были ли вы большевиком или беспартийцем, возникали, как говорят в Одессе, две большие разницы. Коммунисту немедленно предоставляли лучший автомобиль, выписывались доходные путевые листы, что очень сказывалось на заработной плате. Беспартийцу доставалась какая-нибудь подзаборная колымага, под колёсами которой в бесконечных ремонтах и протекал трудовой процесс, с соответствующим денежным довольствием. Так было повсюду, в любой сфере человеческой деятельности. А ведь были ещё всевозможные премиальные выплаты, санаторные путевки, пионерлагеря, пристраивание детей в институт, распределительные продажи, и коммуняки при дележе всех этих совковых милостыней стояли в первых рядах насмерть.

  В пятьдесят седьмом году произошло событие, значение которого мы всё ещё до конца не осознаём. Я имею в виду запуск первого искусственного спутника Земли. Потом будет блистательная космическая эпопея с полётом человека по околоземной орбите, с высадкой астронавтов на Луну и много чего ещё. Но всё это будут прямые свидетельства наших технических побед, результаты свершений научного толка.

  Тогда же произошло глобальное тектоническое потрясение нашего вселенского миропонимания. Мало кто в действительности знал, что из себя представляет таинственный спутник, как далеко от Земли летает и где его можно увидеть хоть краешком глаза. Но люди напряжённо всматривались в ночное небо и впервые, за всю историю своего существования, искали среди сонма звёзд рукотворный маячок земного происхождения. То был колоссальный, прежде всего психологический, прорыв в глубины Вселенной. Человечество впервые реально осознало возможность распространения своего влияния за пределы Земли, к тому же как бы воочию убедилось, что она действительно круглая.

  Мне, если верить календарю, исполнилось одиннадцать лет. Я по-прежнему подхожу по ночам к своему любимому окну и вижу всё. Вижу площадь, увитую красным кумачом накануне большевистского шабаша. Плещутся на ветру знамёна, волнуются портреты вождей, надуваются транспаранты, все вместе голосят революционными призывами. Ночь, площадь пуста, но гордо реет на шпиле «Дома техники», щедро политое кровью моих соотечественников, багровое знамя Октября. Спросите, для кого реет? А так, для себя и ещё для шельмующей на лишениях своего народа кучке прохвостов, которых судьба Отечества и его великая история никогда не касались и не интересовали.

  Завтра седьмое ноября – стало быть, в нашем доме развернется большое гуляние. Побойтесь Бога вообразить что-либо худое, праздник состоится в связи с днём рождения моей мамы, так уж случилось. Придёт много гостей, соберутся родственники. К этому времени все Дмитриевы перебрались в Луганск, и только бабушка Ульяна осталась доживать свой век в Красном Луче. Но приедет и она, обязательно с дорогим подарком. Строгая, всё ещё энергичная, так и не разлучившаяся до конца своих дней с памятью прошлых лет.

  В ней постоянно присутствовала упрямая надежда на возможность нечаянной встречи со своим мужем. Эта надежда подпитывалась массой невообразимых историй, которых в круговерти войны и азарте сталинских репрессий складывалось неимоверное множество. Цена человеческой жизни, по тем окаянным временам, опустилась до таких смехотворных значений, что любой делопроизводитель с лёгкостью путал фамилии, искажал адреса, не нарочито, по известной славянской безалаберности. Иногда люди получали фронтовую похоронку или лагерное извещение о смерти, а спустя некоторое время давно оплаканный, а часто и позабытый, человек возникал перед очами ошалевших родичей. Бабушка дожидалась мужа всегда. Я даже уверен: если бы он постучал к ней в окошко, то встретила бы его так, как встречают супруга с работы или с прогулки. Она ничего не желала, не смела менять в своей жизни.

  В нашей большой семье все дни рождения отмечались обязательным образом, непременно с гостями и крепким застольем. Папин день рождения приходился на тридцатое сентября – это было серьёзное семейное торжество, как по значению, так и по размаху. Все понимали, что без папиных именин не было бы ничего и никого. Увы, время только подтвердило это. По удивительному стечению обстоятельств, многое в моей личной жизни оказалось связанно с этой датой.

  Поздравлять маму начинали рано, сразу по завершении демонстрации. Гости приходили возбуждённые, слегка разогретые в праздничных колоннах. Папа частенько приводил с собой нечаянных, непредвиденных гостей-сослуживцев, с которыми остограммился на параде, чем немного огорчал наших бабушек, но виду те не подавали. Званые гости являлись с подарками, со свежими сплетнями, анекдотами и хохмами, неизбежно возникающими по ходу грандиозного праздничного шухера. Удивительное дело, как только начиналось застолье, о «коммунистической пасхе ухеравлялись с подарками, со свежими сплетнями, анекдотами и хохмами, неизбежно возникающими по ходу грандиозного праздничного» уже никто не вспоминал. Наверное, это великая удача, что у нас был свой семейный праздник именно седьмого ноября. Мамин день рождения, словно оберег, заслонял домашний очаг от большевистской проказы.

  Надо сказать, что по мере моего взросления самый главный советский праздник изрядно тускнел, он приобретал откровенно ёрнический характер. Люди, приближаясь к сияющим высотам коммунизма, радовались Октябрю всё больше без вдохновения, это дело превратилось в одну из форм общественной повинности. Человек, дерзнувший проигнорировать демонстрацию, рисковал попасть в чёрный список, всегда хранящийся под сукном до известного часа. При распределении совковых милостыней могли прокатить на талон для приобретения ковра или обнести детей путёвкой в пионерлагерь.

  Я хорошо помню октябрьские торжества в пятидесятые годы. Праздничная демонстрация в Луганске была организована таким образом, что сначала почти весь город собирался на Красной площади, под нашими окнами, чтобы оттуда выстроенными колоннами двинуться к высоким трибунам, разбитым у подножия памятника Ленину, по одноимённой улице. Между прочим, немцы, оккупировавшие город, поначалу не стали рушить памятник вождю мирового пролетариата. Они поступили по-иезуитски изобретательно – одели на голову Ильичу ржавое, поганое ведро и воткнули в руки метлу. Вот таким весёлым снеговиком и стоял в центре города Владимир Ильич Ульянов, на потеху потомкам обожаемого Карла Маркса. Не правда ли, удивительные гримасы судьбы?

  Не понимаю зачем и не знаю что испытывали люди, шествуя широкими рядами перед местными партийными придурками, но я с чистой совестью свидетельствую: под нашими окнами разворачивалось грандиозное гуляние.

  Ни свет ни заря на Красную площадь лихим десантом съезжались для торговли праздничными угощениями всевозможные конские фуры, автомобили, передвижные палатки. Они располагались по всему пространству площади, и из них выгружались привезённые товары. С глухими вздохами выкатывались дубовые пивные бочки, тарахтели ящики с портвейном, коньяком, лимонадом. Разворачивались и выставлялись балыки, колбасы, сыры, окорока, корейки. Специальными пирамидами, наподобие ёлки, укладывался «Гвардейский» шоколад, шоколад «Труд», папиросы «Дюбек». Раскрывались торты, пирожные.

  Вкус, аромат, сам вид этой снеди был таков, что нынешнее гастрономическое изобилие представляется жалкой пародией. Если современного молодого парня прикормить той французской булкой да с ломтем хоть какой угодно колбасы, он как пить дать замурлыкает «Смело, товарищи, в ногу». Не хватит никаких Гоголей, чтобы описать вкус и запах той «Любительской» колбасы или «Голландского» сыра. Постарайтесь понять, что прошло уже очень много долгих лет, но меня всё ещё преследуют луганские запахи кондитерской фабрики, хлебозавода, пивоваренного завода. Эти запахи накрывали целые районы, по ним ориентировались в городе, их здоровое аппетитное содержание никогда невозможно забыть.

  Следом за торговлей на Красной площади появляются мужчины в парадных военных формах. Они проходят спешно, в глянцевых сапогах, и не обращают никакого внимания на пылающих яркостью напомаженных губ продавщиц, в до дрожи накрахмаленных кокошниках, чующих славную поживу. Сразу за военными наступает черёд по-деловому озабоченных мельтонов. Те идут не торопясь, по-хозяйски оглядывая изготовившуюся торговлю и заранее предвидя прорву хлопот, веселых и не очень. В восемь часов, как шайкой по голове, со всего замаха врубают громкоговорители, и площадь вздрагивает от грохота праздничных военных маршей.

  Будто по мановению дирижёрской палочки на Красную площадь вываливает разухабистый люд. Идут со знамёнами, портретами, шарами, транспарантами. Идут группами, вдвоем, поодиночке. Шагают бойко, налегке, чисто вымыты и выбриты, в лучших одеждах, с сияющими лицами, в полной боевой готовности. Каждая организация загодя определяет место сбора на Красной площади. Вот там-то, как бы исподволь, и начинает завариваться настоящее гуляние. Никто не приходит на праздник с пустыми руками, потому что только глупые люди начинают веселье с покупного. Портвейн, коньяк – это всё будет, но только потом, когда в захмелевших головушках деньги утратят привычную, будничную цену.

  Сначала кто-то украдкой, едва ли не из рукава, извлечёт чекушку и робко полюбопытствует: «Ну, а ждём-то чего?» Кто-то, покопошившись в потаённом кармане, обнаружит раскладной стаканчик, а кто-то шустренько развернёт пирожки, котлеты, огурчики. Женщины не будут стоять в стороне, сейчас же настелят платки, по-своему разложат котлеты, огурчики, добавят солений, курятинки. Возникнут фляжки, бутылки, стаканы, рюмочки, и уже не разберёшь, где чья котлета, где чьё соленье.

  Для разгона, конечно, опрокинут за Октябрьскую революцию. Только не надо, прошу вас, думать, что при этом кому-то привидится залп «Авроры». Пьют, во-первых, потому, что собрались все вместе, что музыка кругом, что знамёна, что можно с начальством говорить на равных за одним столом. И как же тут не выпить? Пьют, во-вторых, потому, что для этого специально пришли и к этому серьёзно готовились. И в-третьих, пьют потому, что должно же это чем-нибудь когда-то закончиться. Этот праздник, весь обёрнутый в красные полотна, должен же в конце концов обнажиться и показать своё настоящее нутро.

  А потом загремят духовые трубы, расправятся гармони, закружит, запоёт, запляшет подобревший народ, и не потому вовсе, что седьмое ноября. Просто вдруг все почувствуют, что жизнь – удивительно вкусная штука. Однако у распорядителей праздника возникнет немало хлопот, чтобы к назначенному часу организовать весь этот разгулявшийся хоровод, с разноцветными шарами и флагами, в стройные колонны советских тружеников.

  Если разобраться, то коммунистическая эйфория пятидесятых – а она была самая прекраснодушная из всех лет Советской власти – во многом обусловлена смертью Сталина. Так всегда бывает, когда из жизни уходит настоящий хозяин, а оставшиеся наследники, погрустив для порядка, пускаются в проматывание накопленного капитала.

  Советский народ вкупе с Никиткой Хрущёвым по простоте душевной решил, что это прикативший с гор злодей Иосиф Джугашвили препятствовал строительству коммунизма. Хотя, в действительности, именно с уходом Сталина и завершилось его реальное конструирование. Пусть никто не сомневается, отпусти Господь вождю ещё десяток годков – и страна организованно вступила бы в светлое настоящее, имея в виду, что хождение денежных знаков на территории Союза было бы прекращено, за полной ненадобностью. Всё как на взаправдашней зоне. Не только ведь зэки, но даже бараны и лошади вольготно живут и плодятся в хозяйствах без зарплат и каких-либо денег.

  Со смертью Сталина фактически начался глубинный распад гигантской империи. Страна, взнузданная усилиями человека-дьявола, была настолько крепка и надёжна, что понадобилось долгих сорок лет для бездарного её разрушения. Трагедия Страны Советов заключается в том, что Ленин и Сталин лепили Отечество под себя, под свой злой гений. Только в случае прихода к власти такого же человека-демона могло продолжиться успешное функционирование государства. Однако сама система не в состоянии была репродуцировать из своих высоких рядов настоящего предводителя, и потому она была обречена. Людей, равных по масштабу обитателям мавзолея, возносит стихия бунта. В тепличных условиях, когда становление личности волочится по пионерским и комсомольским дружинам, вожди не созревают.

  Для того чтобы понять, кем был Сталин или какой-нибудь там Брежнев, достаточно взять любую вещь, сработанную в сталинские времена: табуретку, шифоньер, топор, ботинок, книгу, чайник – и сравнить её с подобным экземпляром эпохи Леонида Ильича. Если в первом случае на всём лежит печать надёжности, добросовестности, то во втором – везде халтура, подтасовка. Ключ к разгадке этого феномена очень прост. При Сталине не было двойной морали. Можно соглашаться или нет со сталинской идеологией, но это уже другой вопрос. При Брежневе страна Советов действительно превратилась в империю лжи, причем не в рейгановской, а ещё в более дикой редакции, потому что эта ложь, в первую очередь, была обращена против собственного народа.

  Я убеждён, что в массовом сознании большевистский обман окончательно оформился к полувековому юбилею Октября, к тысяча девятьсот шестьдесят седьмому году. Разумеется, первый тяжелый удар по коммунистическим идеалам был нанесён развенчанием культа Сталина. Все ведь знали, что позади огромные жертвы, миллионы безвинно погибших людей, но величие идеи как бы допускало и подобную людоедскую цену.

  Оглашение культа произошло по той причине, что пришедшие к власти сталинские прихвостни решили немедля отмежеваться от своего кровавого прошлого, дескать, наша хата с краю. Народ же понял всё по-своему, и как всегда очень правильно. Никому не было дела до того, кто лично подписывал и исполнял приговоры: Хрущёв ли, Сталин ли, Ворошилов ли. Важнее всего оказалось то, что приговоры исполнялись не во имя великой идеи, а в результате нечеловеческой кровожадности, трусости, подлости наших вождей. И это повергло людей в шок, народ буквально офонарел от нечаянного откровения.

  В нашей интересной стране, при наличии красивой идеи, кровь никогда никого не останавливала. Корни этого безобразия уходят в далёкие языческие времена. Согласно языческим поверьям, человек в загробной жизни навсегда остается тем, кем покидает этот мир. Славяне никогда не давались живьём в плен, они скорее соглашались принимать смерть, нежели на века оставаться рабами. Иноземцы панически боялись наших пращуров, всячески избегали прямых стычек со славянами, ибо знали наверняка: биться придётся насмерть. Так что выбирать между идеей и жизнью – это наше излюбленное занятие, почти как гадание на ромашках.

  Второй нокдаун, с крюка, любезно преподнес народу кукурузный генсек Никита. Этот неугомонный деятель своей дремучей некомпетентностью (в сравнении со Сталиным он был обыкновенным неандертальцем), своей взбалмошностью и агрессивностью умудрился за считаные годы довести страну до карточной системы. И всё под звон политических бубенцов и фанфаронских обещаний. Если бы Никиту в шестьдесят четвёртом не турнули, он, скорее всего, развалил бы страну. Всего-то оставалось шлёпнуть пятно на лысину, пропечатать отметиной шельму.

  Я желаю быть правильно понятым. При Сталине большинство граждан страны Советов, увлечённое строительством светлого будущего, вне всякого сомнения, жило впроголодь. На Руси перед большим праздником всегда полагалось крепко выпоститься. Иосиф Виссарионович был настоящим государственным стратегом, он точно выдерживал дистанцию между желаниями и возможностями подопечных несмышлёнышей. Показное изобилие, оно, как пучок сена на конце оглобли перед очами запряжённого мерина, постоянно манило сытым ароматом светлого коммунистического будущего. При Никитке и любоваться оказалось нечем – продукты напрочь исчезли с прилавков магазинов, не потому что их стали меньше производить, просто показное гастрономическое изобилие сожрали на аппетитной волне так называемой «хрущёвской оттепели».

  О достатке советских трудящихся в приснопамятные хрущёвские времена здорово напоминает мне приезд родной тёти Лены из-под старинного города Ельца. Перед тем как отправиться к нам на Донбасс в гости, ей довелось погулять на свадьбе у кого-то из наших дальних родственников, и она по свежей памяти живописала моей мамаше свадебное изобилие. На вопрос «Чем угощали гостей?» тётя Лена с восторгом сообщила: «Веришь, Тамара (моя мама), щи со стола не сходили». Надо иметь в виду, что здесь не какая-то замысловатая аллегория, не литературный пассаж, а информация прямого толка. То есть человек таки съедал тарелку щей и ему тотчас же подсовывали новую – это и было верхним пределом возможностей свадебного разгуляя для очумелого строителя коммунизма.

  Тётушки моей, разумеется, давно уже нет. И мне не хочется выставлять её перед читателем в унизительно-насмешливом виде. В этой, на самом деле очень трогательной, истории много житейской доброты и печали. Просто не поддаётся осмыслению удивительная непритязательность нашего народа, способность приходить в восторг от удовлетворения элементарных потребностей. Хотел было смягчить ситуацию, однако справедливости ради останусь до конца последовательным. Тётя Лена не была затурканной серой колхозницей. Она всю жизнь проработала врачом, многие поколения односельчан с благодарностью вспоминают эту добрую женщину в белом больничном халате.

  Собственно говоря, что здесь удивительного? Сейчас мало кто способен понимать, каким образом и с какими хлопотами отправлялись в середине пятидесятых обыкновенные телеграммы. Если вопрос стоял о поздравительной телеграмме к очередному дню рождения близкого родственника, то за дело сначала принималась мама. Она составляла черновой поздравительный текст и дожидалась прихода с работы папы. Тот, предварительно отужинав и облачившись в домашнюю полосатую пижаму, основательно садился за письменный стол. Долго, очень придирчиво выверял текст, отсекая ненужные буквы и знаки препинания. Ведь цена телеграммы слагалась из количества символов, поэтому в папиной редакции поздравление доводилось до головоломного ребуса, составленного из сплошных намёков. И уже потом наступал мой черёд отправляться на телеграф, с выверенным до последней копеечки платежом. Дело было вовсе не в папиной жадности, дело было в неуёмном желании и способности оказаться максимально эффективным. Быть может, это есть одно из самых важных достоинств при оценке деятельности любого человека.

  Но в отдалённой, десятилетней перспективе, как бы там ни было, маячила символическая дата – пятидесятилетие Советской власти. В сущности, к тому времени уже никто ни во что не верил, работала подсознательная привязка к мистической метке. Каждый рассуждал про себя: если к пятидесяти годам торжества Советской власти ничего сверхъестественного не произойдёт, то уже не произойдёт ничто и никогда.

  Дураку ведь понятно, что ничего особенного не случилось. Разве только покричали, побесились возле затянутых ситцевым кумачом трибун больше обычного. Люди, как водится, попели, поплясали, опохмелились и дружно сказали себе: коммунизм – это бред сивой кобылы. Вот так бесславно наши соотечественники окончили в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году поход в коммунизм.

  Это по нынешним бездумным временам с лёгким сердцем можно потешаться над недавним коммунистическим прошлым. Кто из нас не силен задним умом? В школьные мои годы всё обстояло совершенно иначе. Без тени иронии почтенные дяденьки и тетеньки восторженно живописали детишкам о прелестях будущей жизни, уготованной с подачи Владимира Ильича. Многие наставники в сердцах завидовали подросткам, иногда с раздражением подчеркивали халявность грядущего благополучия, обломившегося нам не весть за какие заслуги. Мы же на переменках, в перерывах между воспитательными экзекуциями, принимались фантазировать на тему предстоящей безденежной жизни. Чаще всего упражнялись в находчивости по поводу бесплатных магазинов и наперебой сочиняли дармовые приобретения из полюбившейся крем-соды и кондитерских изделий.

  Мы-то дети – нам простительно, но ведь и серьёзные люди, уважаемые учёные, целые институты осуществляли какие-то важные расчёты по обеспечению коммунистических потребностей. Социологи, представители экономической науки выдавали в средства массовой информации оптимальные нормы по количеству штанов, съеденных яиц, израсходованных карандашей, требующихся для полноты коммунистического счастья. Всё научно обосновано, с ссылками на классиков марксизма-ленинизма.

  Вот только не припомню, как обстояло дело с минимальным количеством улыбок, добрых сочувствий и вообще человеческих радостей, без которых даже лошадиное существование не мыслится по-хорошему. Кремлёвские отморозки всегда видели в подопечном народе биологическую массу, высшим удовольствием для которой отводилось разве что хоровое пение. Не случайно в диссертации одной будущей первой леди, посвящённой организации досуга советских людей, хоровому пению отводилось исключительное, самое почётное, место. А чтобы не путали с сомнительным застольным пением после бокала доброго вина, все виноградники распорядились выкорчевать, дабы не нарушать идиллию. Они-то точно знали, за каждого из нас, кому что положено, а кому чего и нельзя.

  Всё-таки мы удивительные люди! При коммунистах всевозможные запреты носили ярко выраженный идеологический характер, они если и были неприемлемы, то хотя бы как-то понятны. В нынешние демократические времена всё чаще проклёвываются признаки националистических, читай людоедских, ограничений и всевозможных табу. Сегодня любой заведующий сельским клубом, сплошь и рядом из тех, кого совсем недавно коммуняки майкой гоняли на водопой, может с лёгкостью решать за каждого из нас, каких артистов следует привечать, а каких и нет. Этим ребятам не терпится разруливать проблемы мирового масштаба, потому им доподлинно известно, на каких языках следует петь песни, читать стихи, в каких штанах, на каких телевизионных каналах, порой забывая о своих непосредственных обязанностях: подборке собственных соплей и чистке сортиров.

  Я вот часто задаюсь вопросом: почему именно в нашей стране реализовалась эта импортная – ведь знаем же откуда приплывшая – коммунистическая абракадабра? Авторы самой универсальной теории человеческого счастья ведут себя как Собакевич на званом обеде. Тот, если помните, умял со старта здоровенного осетра, а потом целый вечер со скучающим видом тыкал вилкой какую-то паршивую рыбёшку, изображая полное равнодушие к гастрономическим слабостям. Чопорные европейцы ведут себя не в пример паскудней: они серчают, возмущаются, строят оскорбительные физиономии – дескать, до чего же обнаглели эти русские, устроили у себя какую-то пролетарскую революцию и мутят воду по всему белому свету. Терпение, господа хорошие, памятуйте библейскую мудрость: «Всё возвращается на круги своя».

  Мне представляется, что в деле возникновения коммунистической идеи, так же как и в вопросах практической реализации этой химеры, решающая роль принадлежит христианскому вероисповеданию. При этом почётные лавры авторства теоретических основ коммунистического кошмара, несомненно, следует отнести на счёт Католической Церкви. В то время как лавры заслуг по воплощению западных прогрессивных откровений в реальную жизнь по праву принадлежат родной Православной Церкви.

  Речь не идёт о злоумышленном заговоре христианских первосвященников, с конечной целью вывода человечества под коммунистические хоругви, речь о другом – о неспособности официальной церкви вести за собой общество, быть его нравственным знамением, его гуманитарным оправданием. Вместо того чтобы сделаться «хлебом жизни» по заповедям Иисуса, церковь постепенно превратилась в параллельный мир, иезуитски обставленный всевозможными запретительными табу. Здесь, на изощрённо обособленной территории, неплохо устраивались и успешно делают это доныне ловкие парни, вольготно паразитирующие на духовных чаяниях и нуждах людей.

  Коммунистическая абракадабра явилась своеобразной рефлексией общественной мысли на церковный произвол, чинимый духовенством в христианском мире. Люди, что называется, с чёрного хода пытались подобраться к вершинам Нагорной проповеди. Им казалось вполне правомерным решать интеллектуальными средствами нравственные проблемы общества, по существу, подменяя прямое назначение церкви.

  Если немного углубиться в историю развития христианства, можно с абсолютной достоверностью обозначить критические вехи падения евангельского духа в церковном обращении и, как следствие, популяризации коммунистических идей, своеобразного новозаветного эрзаца.

  До возведения христианства в ранг государственной религии, наследники евангельской вести представляли живой организм, состоящий из различных течений, не во всём согласных между собой, иногда конфликтующих, но неизменно находящихся в процессе творческого самообновления. Именно возможность свободного поиска, перспектива нахождения новых, ещё неизведанных путей Господних наполняли деятельность первых христиан особым смыслом сопричастности ко Христу.

  Это было время жесточайших гонений. Власти всеми способами пытались препятствовать распространению христианского духа, напрочь отрицающего превосходство и владычество земных князей. Но подвиг Спасителя, высветленный Им путь к вершинам бессмертия, наперекор гонителям и супостатам, завоевывал всё новых последователей. Во главу своей деятельности первые христиане ставили призыв Иисуса «Яко кто хочет, следуй за Мной». Разумеется, яко кто не хочет, волен оставаться сам по себе. Во все времена находились люди, честно следующие по Христу, но только первые века остались в истории церкви полностью незапятнанными всевозможными дельцами и прохвостами, лихо обустраивающими свою греховную жизнь под молитвы верующих людей.

  Когда Константин Великий принимал решение о провозглашении христианства официальной государственной религией, его меньше всего интересовала эзотерическая сущность новозаветного исповедания. Слово «религия» проистекает от латинского глагола «связывать». Император, как государственный деятель, руководствовался исключительно соображениями целесообразности. Он усматривал в христианской доктрине универсальный инструмент, с помощью которого удобно держать подопечный народ в повиновении, то есть связывать его в необходимом покорном положении. Императора до глубины души устраивала в христианской догматике чудесная возможность «отсрочки по платежам». Человек, принявший Христа, ничего не требовал для себя в земной жизни, воздаяние предполагалось где-то там, далеко, вне зоны ответственности царствующих особ. Ничего лучшего для любого правителя и придумать нельзя – вот уж воистину дар Небес, почти как перспектива построения коммунизма.