Текст книги "Позвони мне (СИ)"

Автор книги: Борис Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

  Василий Иванович даже головой замотал в знак несогласия, в душе у него ещё теплилась живая надежда на солидарное отношение к своему благородному гневу. Дураку ведь понятно, что речь идёт о недобитом буржуе.

  – Да этот же, конечно, Чумайс, какой же ещё. Только он, сволочь, после цветов мазуриком крупным заделался, народными электростанциями стал без зазрения совести торговать. А о теплицах, земле и навозе даже вспоминать не желает, морду воротит, респектабельность, сволочь, блюдёт. По моим разведданным, он богатствами непомерными завладел. За одни только зубы червонного золота можно три многодетных семьи на колбасе и медовых пряниках содержать. А ведь получая комсомольский билет, на «сыкуху» божился, что готов за дело товарища Ленина жизнь свою до последнего вздоха отдать.

  – А скажи мне, пожалуйста, любезный Василий, – с подчёркнутой вежливостью поинтересовался Создатель, – он своими или чужими электростанциями приторговывать стал? По-моему, в данном случае это самое главное. Если продавал собственное имущество, опять-таки ничего дурного в твоём Чумайсе не вижу. Сам рассуди: чего здесь плохого, когда человек, приложив немало усилий, построил настоящую электростанцию? Может, упорным трудом средства заработал и большое строительство организовал. Потом взял да и продал тому, кто имеет нужду в электричестве.

  Василий Иванович от волнения взвился костром на ольховой коряге, как в седле необъезженного скакуна, даже бородой о бинокль саданулся. Едва сдержался, чтобы не прогуляться по матушке:

  – Да откуда же у него своим электростанциям взяться? Эта контра за всю свою долговязую жизнь ничего полезного в дивизии не сотворила, ведь и цветы продавал, подлец, по цене непомерной. Он в эти электростанции и двух гвоздей не забил, бочки воды питьевой не подвёз телегой на нужды рабочих. В том-то и дело, что торговал народным добром, которое красноармейцам тяжким трудом доставалось. Вы-то верно уж знаете, сколько надежд и стараний было вложено личным составом в эти приводные ремни коммунизма. И вот рыжий пройдоха за здорово живёшь прикарманил принадлежащие народу богатства. Главное дело, никак не насытится. Нынче, подлец, в очередную авантюру подался. С торговли электростанциями переметнулся на фарцовку выдумками разных ученых. Поговаривают, снова с лампочками Ильича принялся фокусничать. Стало быть, снова немалые барыши под себя загребёт.

  – Уж и не знаю, Василий, что за бардак у вас там в дивизии происходит, – искренне засокрушался Создатель. – Почему взрослые люди позволяют беспечно грабить себя? А может, все ваши электростанции никогда красноармейцам и не принадлежали? Начинаю подозревать, что руководство дивизии просто дурачило, пустой болтовнёй забавляло личный состав. Попробуй портянку забрать у бойца, он такого зверюгу на обидчика спустит, вплоть до того, что саблей вонючую тряпку начнёт защищать. А здесь отбирают богатства несметные – и нет ни малейшего сопротивления. Согласись, не очень понятно. Я всегда утверждал, что пролетарская чехарда окончится для народа величайшим разбоем. В любом случае, пленного Чумайса ни судить, ни оправдывать я не стал бы. И тебе не советую брать лишний грех на душу. Справедливо будет собрать на совет самых лучших людей, хорошо бы из тех, кто геройствовал в общественном тяжком труде и кто больше всех потерпел от афер проходимца. Пусть эти люди сами решат, пусть огласят свое отношение к плененному бизнесмену. Кто знает, быть может, пролетариям как-то по-особенному очень приятно, может, испытывают марксистский экстаз, когда их обирают до нитки. Зачем же препятствовать товарищам получать удовольствие. Добавить к этому больше ничего не могу. А теперь не серчай, вынужден срочно откланяться, одолевают дела неотложные. В другой раз потолкуем подольше и повод, быть может, представится поинтересней.

  Василий Иванович заметно приободрился, с удовольствием пригладил лихие усы и даже подмигнул сам себе правым глазом. Общее удовлетворение комдива выразилось в оброненной вслух поощрительной фразе: «Вот голова, видно не зря называется Богом, на такую должность кого ни попадя не назначат».

  – Ты поболтай у меня, – неожиданно послышалось из телефонной трубки. – Бог, Он и есть Бог, а название здесь совсем ни при чем. К тому же это вовсе не должность, но кое-что гораздо поинтересней любых ваших домыслов и потешных церковных твердынь.

  Глава восьмая

  Василий Иванович не без внутренней иронии выслушал неожиданное замечание Создателя, после чего лёгким прыжком соскочил с ольховой коряги и аккуратненько опустил разогретый мобильный телефон в глубокий карман галифе. Он оголил до половины навострённую денщиком накануне командирскую шашку, но отчего-то передумал и кистевым броском возвернул в ножны клинок. Впереди предстояла серьёзная, ничуть не уступающая войсковой, операция по разоблачению и вынесению приговора проворовавшейся контре. Но для этого необходимо привлечь на совет безукоризненно честных, толковых людей, которых, откровенно говоря, в дивизии было не так уж и много. Не просто разыскать отважных пролетариев, которые побороли в себе острое желание приложиться к чужому добру, когда сама революция начиналась с невиданного грабежа. Личный состав группировки подобрался такой, что стоит на миг зазеваться – седло из-под задницы уведут. И кто же в таком разе имеет моральное право выдвигать обвинения против рыжей канальи?

  Можно будет, конечно, по такому пожарному случаю запросить в Разлив Алёшку Стаханова, неизбывную гордость дивизии, который уголёк для строек коммунизма героически колупал. Можно заодно подключить и знаменитую Пашу Ангелину, которая не щадя своих девичьих сил растила пшеничку для отважных рабочих, возводивших из бетона и стали неприступные силуэты плотин наших великих электростанций. Тех самых, которыми нынче без зазрения совести торгует барыга Чумайс. Правда, злые языки утверждают, что Стаханов с Ангелиной не столько для дивизии антрацита и харчей раздобыли, сколько с Фурманова потом большевистских пособий востребовали. Однако люди они знаменитые, с ног до головы орденами увешаны, на экранах кино и в центральных газетах прославлены, на кого, как не на них, опереться в годину больших испытаний.

  Погруженный в глубокие размышления относительно суровых путей строительства коммунизма, относительно беспримерной доблести героев труда, Василий Иванович наполеоновским ходом устремился наверх, к командирскому шалашу, имея твёрдое намерение посчитаться с заклятым врагом пролетариев. Неожиданно, вне всякой связи с предстоящей во имя торжества справедливости операцией, Чапаю припомнились тёплые Анкины груди, их бархатная мягкость и трепет сосцов. Возникло огромное желание не просто припасть к ним в жарком чувственном поцелуе, но по-детски окунуться в их материнское уютное безмятежье.

  В который раз уже необузданная фантазия стала предлагать интимные сцены любовных страстей в объятиях длинноногого щёголя из верховной ставки или личной охраны товарища Крупской. Картины возникали одна смелее другой; наконец, обуреваемый ревностью, легендарный рубака выхватил сверкнувшую шашку и полоснул под самый корень подвернувшийся прибрежный ивняк. Чапай выматерился для сердечного облегчения и едва ли не галопом рванул к шалашу.

  За центральным пеньком, уронив рыжую голову на дубовою столешницу, с туго перевязанными за спиной руками, обречённо ожидал своей участи притаившийся пленник. Конские ремённые вожжи от спутанных рук были предусмотрительно протянуты и захлёстнуты на забитый в землю обрубок оглобли. Кашкет с регулярной периодичностью отвлекался от служебных обязанностей, наведывался к пленнику и выделял по рыжей башке то шалобон, то подзатыльник, при этом для чего-то цокал плоскогубцами и приговаривал: «У меня, брат, всё как в кремлевской больнице». Ещё издали заприметив приближающегося Чапая, денщик шустрее веника подскочил к командиру и радостно продемонстрировал свой бойцовский инструментарий.

  Василий Иванович, не обращая никакого внимания на выплясывающего вокруг него денщика и даже не взглянув на плоскогубцы, стремительно подошёл к центральному пеньку и по-деловому спросил у ординарца:

  – Как он здесь без меня, не балует?

  – Ещё как балует, товарищ комдив, ровно три минуты назад сделал попытку акциями какими-то буржуйскими подкупить. Я ему преподнес пару неразменных казначейских билетов, похоже, даже зубок один золотой проглотил, теперь благополучно сидит и не хрюкает.

  – С пленником, Петька, сурово поступать без суда, пожалуй, не следует. Хотя поменяйся местами, попадись к нему на расправу, уж он без стеснения все зубы подчистую прикладом тебе провалил бы. Вот так-то, боевой мой товарищ. Если хочешь уважить комдива, по-братски поделись табачком. Трубку давненько уже не курил, она у меня недавно вернулась из дальнего плавания.

  Комдив с благодарностью принял из рук ординарца бисером расшитый кисет, плотно заправил самосадом спасённую в водной баталии трубку, часто попыхивая, распалил комелёк и без всяких предисловий предложил пленённому супостату:

  – Выбирай на свой вкус, как сам пожелаешь. Хочешь, мы тебя сейчас же, без суда и свидетелей, аккуратненько шлёпнем из маузера или, как новогоднюю игрушку, подвесим на приглянувшейся Кашкету сосне. Он у нас лучшие в мире удавки плетёт, зашморгиваются под собственным весом. А хочешь, соберём малый сход из самых известных людей, которые своим беззаветным трудом умножали богатство дивизии и которых ты без зазрения совести обобрал под орех. Пусть увидят своими глазами ненасытную харю, пусть на свой лад судьбу твоей шкуры решат. Может, на радостях, герои труда подарят тебе почётные свои ордена. Даю верный шанс напоследок ещё отличиться, сам выбирай на свой вкус справедливый исход.

  Пришедший в волнение пленник оторвал от столешницы поникшую голову. В этот самый момент над центральным пеньком на бреющем полёте пилотировала стая залётных грачей. И один из них, видимо не на очень тощий желудок, умудрился-таки послать из глубин птичьей души свой сердечный, большевистский привет. Привет смачно шлёпнулся в аккурат перед носом пленённой контры и, понятное дело, был воспринят тем как самое доброе предзнаменование, указывающее на вполне благополучный исход. Воодушевлённый доброй вестью, Чумайс задрал конопатую морду, с благодарностью посмотрел в бездонное небо, поворочал в разные стороны шеей и неожиданно смело заявил Чапаю:

  – Выбор какой-то не очень заманчивый вы мне предлагаете. Это всё одно что выбирать между прыганьем вниз головой с девятого или десятого этажа. Между тем весьма любопытно взглянуть, что же это за известные люди такие, у которых я вот так взял и отобрал все их электростанции. Вы, простите, которых именно героев труда желаете пригласить на это странное действо? Уж не тех ли, которые в азарте большевистских свершений изуродовали великие русские реки, загадили землю, моря? В довершение наклепали горы бесполезных танков, ракет, а потом вместо «здрасте» взяли все эти гадости да сами и уничтожили. Я, Василий Иванович, может, и не замечен в грандиозных пролетарских свершениях, однако в расход никого не пускал и над матушкой-природой нашей никогда не глумился. А это, по нынешним революционным временам, чего-то да стоит.

  У комдива не было ни нужды, ни желания заниматься пустым словоблудием и уводить простую ситуацию в трущобы Ивана Сусанина. В самом деле, при чем здесь ракеты, при чем изуродованные русские реки, леса, когда вопрос поставлен предельно понятно: с какой это стати рыжая сволочь прикарманила богатства народа, утащила результаты долгого, часто да густо бескорыстного труда? Его послушать, так он единственный покровитель природы, и именно потому, что всю жизнь только грабил да чесал языком.

  Чапаю опять навязчиво припомнились тёплые Анкины груди, опять захотелось укрыться в них от всех беспокойных революционных хлопот. Василий Иванович, очарованный прелестью былых интимных воспоминаний, на короткое время расслабился, даже трубкой перестал пыхтеть. Потом резко оборвал наваждение, поскольку снова некстати привиделся рядом с обнажённой пулемётчицей незнакомый штабной офицер, и, словно читая написанное, сообщил своё непреклонное решение:

  – Слушай мою команду, к выполнению приступать без промедлений. Контра поступает в распоряжение Кашкета, под его революционную ответственность. Глаз не спускать, в случае любых провокаций – стрелять на поражение, желательно сразу в башку. Ты, Петька, прыгай верхом на коня и дуй без оглядки в расположение. Отыщи и доставь на тачанке славу и гордость Донбасса, Алёшку Стаханова, понятное дело, что при всех орденах и прочих шахтёрских регалиях. Человек он заметный, ростом повыше пленённого будет, может, лично захочет золотые коронки ему посчитать. Если знатный шахтёр молоточком отбойным с душою приложится, то и плоскогубцы окажутся здесь ни к чему. Еще доставишь в Разлив знаменитую нашу колхозницу, Пашу Ангелину. Не забудь наказать, чтобы серп навострённый обязательно захватила, сердце вещает, работёнка с серпом впереди намечается. Пока ограничимся парой только этих героев, будет мало – подключим ещё. Как порешат почётные труженики, к какому придут соглашению, так тому и быть. Проявят любезность, обнаружат сочувствие к барыге Чумайсу, честью полного Георгиевского кавалера клянусь, враз отпущу на все стороны. А коли нет, от имени всего трудового народа пустим в расход. И это моё твёрдое, окончательное решение.

  Петька даже взвизгнул от радости, потому что с утра комбинировал, искал подходящего повода наведаться в расположение. На то имелись личные, очень уважительные, причины. Не случайно обыкновенно владеющему собой ординарцу не получилось скрыть восторг от представившейся оказии покинуть Разлив и осуществить свои тайные замыслы.

  Ещё с вечера Петьке стуканули, что известный в дивизии куцепалый разведчик потянул у кого-то из штабных ротозеев хрустящий английской кожи планшет. Трудно найти более подходящий товар для выкройки модной дамской обувки, чем такой вожделенный трофей. Ординарец и мерки давно уже заготовил из ловко точёных Анкиных цыпочек, чтобы при случае справить заказ у лучшего в дивизии кожевенного мастера. Не всякому сапожнику можно доверить такие деликатные формы. Сегодня в обед с коричневым глянцем планшет выставлялся на банк в конюшне четвёртой сотни, куда приглашались охочие к фарту ребята, можно сказать без сомнения – элита всей революции. Петька загодя обзавёлся нераскрытой картёжной колодой, не забыл посидеть над ней перед трудной игрой и оставалось только улизнуть от беспокойных поручений комдива. А здесь прямо с утра, что называется, карты в руки попёрли.

  – Ты чему так обрадовался? – заподозрил неладное ушлый Чапай. – Я тебя не болтаться в войска посылаю, задание командирское выполнить поручил. Если разведка опять донесёт, что в пивнушке со всякой шпаной прохлаждался, строго, без всяких скидок на дружбу спрошу. Давно уже собираюсь в ближайшем своём окружении кадровую чистку серьёзно устроить. Тебя это тоже касается, никто ведь не знает за командира, кто у него первый на личном, худом, счету. Так что, готовься, навряд ли пройдешь это трудное испытание.

  – Василий Иванович, ну как вы себе представляете меня в пивнушке со всякой шпаной? – с показушной обидой развёл руками далеко не простак ординарец. – Самых верных соратников по чём зря обижаете. Если на то уж пошло, пускай Кашкет за героями труда отправляется, а я лучше долговязую контру постерегу. Не исключено, что рапорт в отставку вечерком настрочу – зачем же мне ожидать, пока вы кадровую чистку устроите.

  – Ты, Петька, на слабо меня не бери, не первый день повстречались. Пулей садись на коня и чтобы к обеду был здесь. А рапортом никого не пугай, сам бумагу тебе вечерком поднесу и чернильную ручку с вечным пером обязательно предоставлю.

  По тому, как Чапай поднёс к глазу перевёрнутый бинокль и принялся в отдалённой перспективе рассматривать пленного, стало понятно, что никаких новых распоряжений уже не последует.

  Ординарец опрометью стартанул из Разлива. В одно касание взлетел на своего рысака, гонявшего хвостом у коновязи назойливых мух, всадил ему шпоры, только пыль куревой завилась над аллюровым следом. У самой опушки метнул радостный взгляд на обожаемого командира, махнул на прощание рукой и полоснул нагайкой по мускулистому крупу огневого коня.

  Рыжая шельма между тем, дождавшись, когда Кашкет отлучится по хозяйским делам, предпринял попытку привлечь на свою сторону хранившего суровое молчание Чапая. Оставшись наедине с легендарным комдивом, крайне легкомысленно было терять понапрасну драгоценное время. «Попытка не пытка», – решил про себя Чумайс и тут же начал выписывать вологодские кружева.

  – Пить очень сильно мне хочется, чаю бы заварить приказали своему денщику, ведь я же ещё не осужденный, – жалостливо залепетал плененный. – Зачем же подвергать страданиям человека раньше положенного срока, как-то не совсем по-христиански у вас получается. Я бы советовал не торопиться делать поспешные выводы, ещё неизвестно чем вся эта свистопляска закончится. Согласитесь, не очень-то умно устраивать скандал и комедию, когда вопрос касается такой деликатной материи, как свой интерес. Никто ведь толком не знает, в какую сторону развернут орудия на крейсере будущие поколения.

  После этих не очень двусмысленных слов Чумайс кинул контрольный взгляд на сидящего супротив командира, чтобы цепким глазком оценить ответную реакцию.

  Непроницаемо, как неприступный хоккейный вратарь, сидел на скамейке Василий Иванович. Ни единой эмоции не читалось на медальном портрете великого воина. Тем не менее проходимца не смутила безответная гримаса Чапая, и он как ни в чём не бывало продолжил заплетать хитроумные кружева.

  – Будет вам, Василий Иванович, – заворковал заметно оживившийся пленник и подмигнул обеими щетинками рыжих ресниц. – Хотите, по дружбе, Саяно-Шушенскую красавицу как с пенька отвалю. Места дивные, там сам Владимир Ильич на зайца ходил. А жерех, а судак такой зимой на мормышку берет, что хоть лебёдкой из лунок вываживай. Между прочим, подобной грандиозной плотины во всём мире не строили, насмерть стоять будет. Питерские рабочие со знаком качества силовые агрегаты для станции соорудили, делать уже ничего до конца жизни никому не придётся, успевай только показания с приборов снимать да денежки за бугор на счета выписывать. Хорошая фабрика по добыче электричества, лучше, чем печатный станок по выпуску ассигнаций, работает. Не надо тебе ни бумаги, ни краски, никаких посторонних расходов – всё просто, как в армии: солдат спит, а служба идёт. Я, ещё когда гвоздиками в подземных переходах промышлял, окончательно убедился, что денег всегда больше там, где результатов труда простым глазом не видно. Толи ещё будет, скоро начнём нанатехнологией заниматься – вот где размах, вот где раздолье, там даже в микроскоп при солнечном свете ни фига не рассмотришь.

  Василий Иванович сурово выслушал ловко состряпанную замануху отпетого проходимца и не враз определился с ответом. Он, кряхтя, лениво нагнулся, поднял с земли берёзовую суховатую веточку и принялся ковырять ею в курительной трубке. Долго не спеша ковырял, о чем-то своем размышлял, ухмылялся и вот заключил хладнокровно:

  – Знаю я ваши саяно-шушенские заморочки. Поди, растащили, разграбили всё подчистую, не сегодня-завтра валиться начнут. Дурилка цветочная, обвести вокруг пальца боевого командира решил, мои героические заслуги в одной упряжке со своим крохоборством повязать вознамерился? Должен тебя огорчить: на этот раз увильнуть от ответа ни за что не получится. Сам мараться не стану, но под суд пролетариев обязательно подведу. К тому же комарьё в Саянах уж больно кусачее. Если понадобится, я и здесь, на Урале, какую-нибудь мельницу на старость себе потихонечку сгоношу.

  В конюшне четвёртой сотни, тем временем, чапаевский ординарец отчаянно резался картами в модную у красноармейцев «буру». Против предназначенного на выкройку туфель планшета Петька поставил серебряные с гравированной крышкой часы, на которые куцепалый разведчик положил глаз ещё в прошлой игре. Сражаться условились до пяти партий – кто первым наберёт пять заготовленных спичек, тот и забирает с кона призы.

  Куцепалый картёжник заметно нервничал, снова и снова требовал от ординарца месить карточную колоду, ведь уже три ненавистные спички лежали на Петькиной стороне. Ещё две проигранные партии – и прощай английского хрома скрипучий планшет вместе с надеждой завладеть старинной серебряной луковицей.

  – Пара немазаных, – озлобленно предложил сопернику зажавший куцыми пальцами три карты разведчик.

  – Не пойдёт, – по-турецки подобрав под себя на походной койке сильные ноги, отклонил рискованный выход знающий толк в карточной игре ординарец.

  – Тогда козырный марьяжик лови, – и куцепалый вывалил на засвет даму червей с королём.

  Петька невозмутимо накрыл их козырными десяткой с тузом и едва ли не как приговор твёрдо объявил: «Партия!»

  Четвёртая ненавистная спичка неумолимо легла на Петькиной стороне, и ещё больше занервничал куцепалый соперник. Оставался, быть может, последний замес, и поэтому перед сдачей разведчик для фарта потребовал: «Вскрой».

  Петька по правилам вскрыл перед сдачей козырную масть и ловко разбросал для игры по три карты. Очень медленно, потрясывая руками, ординарец начал раздвигать выпавшую ему сдачу. Три трефовые масти поочередно засветились на вскрытых углах, и счастливчик с криком «бура!» вывалил на засветку картишки. Вывалил и накрыл своей железной рукой лежащий на кровати заветный планшет. Разведчик накрыл кобуру револьвера. Долго сидели, пристально глядя друг другу в глаза, два известных в дивизии головореза, никто не хотел уступать. Однако игра есть игра, и куцепалый предложил ординарцу: «Согласен, давай разойдёмся, но только до следующего раза».

  Удачно и, главное дело, ловко управившись с карточным выходом в конюшне четвёртой сотни, Петька бойко шагал через торговую площадь города Лбищенска. Притороченный к поясу английской кожи хрустящий планшет сопровождал пеший ход ординарца приятным похлопыванием по играющей мускулом правой ляжке. Прямо на выходе из базарного плаца он дружески поприветствовал фурмановскую секретаршу Люсьену, которая по случаю воскресного дня сидела на низенькой табуреточке и торговала калёными семечками. Барышня предусмотрительно сменила красную косынку на оренбургский бабий платок, который ещё резче подчёркивал нестерпимо яркие Люськины губы, успешно соперничающие с цветом алой зари коммунизма. Покупателей возле заядлой торговки не было ни души, потому что в прошлый базар она явно перебрала с хитрым донышком мерного стакана, и полная революционного гнева щёлкала маслянистые семечки, брезгливо плюхая лузгой прямо на мостовую.

  – Не пойму, чего этим сволочам не хватает, – шипело вне себя от злости лучезарное приложение замполита, провожая презрительным взглядом каждого проходящего мимо несостоявшегося покупателя. – Следующий раз обязательно подолью на сковородку конской мочи, пускай засранцы подавятся. Ещё для этих придурков я обязана с Фурмановым за коммунизм хлопотать.

  – Приветствую тружеников идеологического фронта, – геройски козырнул боевой подругевывалил на засветку картишки. тились на вскрытых углах и ординарец с криком: "л – "епалый соперник. й толк в карточной игре орд светящийся радостью Петька и зачерпнул прямо из ведёрца горсть ещё тёплых семечек. Тут же взял на зубок одно ядрышко, щёлкнул его и участливо заметил: Я давно уже размышляю, если бы с красными бубушками научиться подсолнух выращивать, наверняка бойчее торговля пошла бы. Тебе надо срочно с Ванькой Мичуриным состыковаться, тот только и рыскает по просторам дивизии, сутками напролёт высматривает, где бы натворить в природе чудес. А ну как получится вырастить семечки в форме пятиконечной звезды, да чтобы величиной с лошадиное копыто. Сколько можно по старинке мелкими злаками промышлять?

  – Ты давай проваливай, нечего умничать, – взъерепенилась Люська, – сегодня ни единого стакана не продала, и без тебе волки под сердцем клыками скребут. Фурманов с Чапаем твоим чешут языком по чём зря, будто бесплатно жратву в коммунизме начнут раздавать, вот и замерла в голодухе дивизия, как в гипнозе, все ожидают манны небесной. Дмитрий Андреевич, между прочим, очень не рекомендует Гоголя на ночь читать. Потому что у писателя галушки сами в рот вереницей запрыгивают, не надо даже трудиться жевать. Будь моя воля, я бы мигом всех этих придурков накормила. Тачку в зубы и поехали на Колыму ананасы выращивать. Анке не забудь на ушко шепнуть, пусть ко мне в гости вечерком забегает, я для неё к свадьбе заграничные духи по случаю прикупила. Запах такой, что лаской за всю ночь не насытишься, будешь тянуться к любимой как завороженный.

  – Мне и без заморских духов родная невеста мила, – небрежно отреагировал Петька, – однако просьбу передам обязательно. А теперь, извини, Чапай и минуты не оставляет в резерве, грузит под самые ноздри. Для меня проще трёх языков в плен привести, нежели с командирскими поручениями по дивизии шастать.

  Ординарец по-офицерски прищёлкнул хромовым сапогом и, набирая ход, прямиком направился в сапожную мастерскую. Выигранный в картишки пахнущий дорогущей кожей планшет при внимательном рассмотрении материалом оказался отменным, поэтому подвенечные туфли обещались получиться на славу.

  Между прочим, красным директором и непревзойденным ваятелем обувных шедевров в центральной сапожной мастерской нёс почётную вахту, получивший законное должностное повышение, шахтёрский забойщик Алёша Стаханов, а его-то как раз и полагалось доставить в Разлив по просьбе комдива. Таким образом, всё складывалось одно к одному – и котлеты «что надо», и мухи целёхоньки.

  Возглавляемое знаменитым горняком обувное производство располагалась в подвальном помещении бывшей духовной семинарии, приспособленной по нынешним революционным временам под дом пионеров. На верхних этажах этой лучезарной кузни по формированию и закалки юных ленинцев с утра до ночи упражнялись в медных сигналах молодые горнисты, соперничая с барабанной дробью, торжественными клятвами и огневыми речёвками. При таком патриотическом сопровождении склонившимся над стальными сапожными лапами мастерам и подмастерьям работать приходилось с заткнутыми матрасной ватой ушами и переговариваться, в случае необходимости, на фортиссимо повышенной громкости.

  – Приветствую ударников обувного фронта, – нарисовался полным ростом в низких сводах подвального помещения, до тошноты пропахшего резиновым клеем и товарной кожей, лихой ординарец.

  Отгороженные от внешнего мира спасительной ватой, артельщики продолжали не отрываясь колдовать над сапожными лапами. Мало того что никто не ответил на приветствие, никто даже головы не поднял, не удостоил взглядом вошедшего. Поэтому Петька с некоторым недоумением, однако же довольно решительно проследовал в отдельную комнатушку красного директора. При этом выразил в душе солидарность с Люськиным деловым настроением: «Будь моя воля, я бы всю эту артель загнал куда-нибудь на Колыму ананасы выращивать».

  Бывший герой антрацита, застигнутый врасплох без стука ввалившимся в дверь ординарцем, суетливо принялся сгребать в консервную банку рассыпанную на закройном столе серебряную мелочь. Несколько мелких монеток предательски прошмыгнули мимо жестянки и звякнули о каменный пол с предательски издевательской громкостью.

  «Вот принесло скотину, – подумал про себя Алёша Стаханов, – теперь разнесёт по всей дивизии сплетни про мои сбережения, чего доброго – до контрразведки слухи дойдут». Тем не менее шахтёрский забойщик выдавил из себя счастливую физиономию, поприветствовал командирского фаворита и учтиво поинтересовался:

  – С чем пожаловали, дорогой наш Петро Елисеевич?

  – Дельце у меня к вам имеется, товарищ Стаханов, – дипломатично повёл разговор ординарец. – Туфли для Аннушки свадебные желаю соорудить. В связи с этим личным подарком самого командарма скрепя сердце приходится жертвовать. – И Петька отстегнул от пояса новенький, с глянцевым отливом английской кожи планшет.

  Вопреки ожиданиям Петьки, предъявленный им для прямого ознакомления английский товар не произвел на сведущего в кожевенных тонкостях специалиста подобающего эффекта. Дело в том, что именно эту кожаную штуковину уже трижды приносили в сапожную мастерскую на предмет выкройки модельной обувки. Последним захаживал доктор из центрального госпиталя, по прозвищу Халиф, и тоже душевно рассказывал, что получил дорогущий планшет в награду от товарища Фрунзе. Вот только запамятовал, награду получил за микстуру от затяжного поноса или за удачно подобранную мозольную мазь.

  То, что вещица была с биографией, ничуть не смутило генерального закройщика фасонных туфель, напротив, сердечно порадовало за возможность ломануть неслабую цену. Заказ автоматом включал поправку на эксклюзивность происхождения щегольского товара и очевидную нежелательность широкой огласки.

  – Матерьялец, доложу вам, что надо, – принялся мять в руках скрипучий планшет по самое не хочу любезный Стаханов, – сразу видно заморских кровей. Я, Петро Елисеевич, планшетик этот своими руками вечерком на лекала аккуратненько покрою, от любопытных глазёнок подальше. Подарки, они ведь всякие бывают, а мы люди друг другу совсем не чужие. Где-то я чего-то не досмотрю, не замечу, где-то вы, так, глядишь, рядышком до коммунизма благополучно и дошкандыбаем. Пожалуйте мерочки от Анкиных ножечек; слово партийца даю, через пару деньков про планшетик этот никто и не вспомнит. А туфли стачаем такие, что ещё не одну свадьбу пропляшут, не одну годовщину революции переживут.

  – До чего же приятно иметь дело с понимающим в жизни толк человеком, – удовлетворённо заметил ординарец и бережно извлек из кармана штанов сложенную осьмушкой газету, на которой ломаной линией был отмечен Аннушкин след. – Мне бы хотелось туфельки справить на тонких шнурочках и с маленьким кованым каблучком, чтобы невеста, плясунья моя, искры из мостовой вышибала. За ценой не гонюсь, выполняйте заказ по самому высокому классу, для свадьбы никаких грошей не прижму. Надеюсь, и вы не откажете гостем почётным пожаловать к нам. А визит мой не только с заказом туфель для невесты повязан. Велено мне, сами понимаете, лично комдивом прямо сейчас же доставить в Разлив самых знаменитых героев труда, для участия в особом мероприятии. А кто же, как не Паша Ангелина и Алёша Стаханов, круче всех отличились геройским трудом, кто может с вами по выездке тракторов и по добыче угля состязаться. Одним словом, все прочие хлопоты побоку и немедля выступаем в поход, нам в конюшне уже снаряжают тачанку из лучших штабных рысаков.