Текст книги "У подножия горбатой горы"

Автор книги: Борис Берк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Не у меня – у окружающих.

– О том и речь, ты сам должен диктовать окружающим, как тебя воспринимать. Пойми, ты можешь переспать со всеми женщинами, которых тебе хочется, но если тебе понравился парень, то ты можешь точно также переспать и с ним. Чем любовник хуже любовницы? Тем, что кто–то косо смотрит? А как же тогда истинные чувства, они что, кончаются там, где начинаются условности этого идиотского общества? Вот мы оба евреи – ты откуда родом?

– Из России.

– А я из Венгрии, то есть, родители. Тот мальчик был еврей?

– Нет, русский.

– И тебе было все равно, какой национальности мальчик? А на русской девочке ты бы женился?

– Я как–то об этом не думал. Мне просто очень хотелось тогда переспать с девочкой, а получилось так, что подвернулся лучший друг. Но потом вышло переспать и с русской девочкой тоже, а еще через пару дней мы уехали оттуда, и все кончилось.

– Так в чем же дело? Продолжай трахать баб и будь счастлив. Чего тебе не хватает?

– Хороший вопрос. Мне всего хватает, только мне иногда кажется... В последнее время мне кажется, что... Все, что интересует женщин, это деньги и размер члена.

Амит засмеялся:

– Послушай, Барух, ты не из шкафа выбрался, а из какого–то бабушкиного комода. Лет тебе сколько?

– Пятьдесят почти. Сорок восемь.

– А мне двадцать семь. Ты как будто не с нашей планеты. Ты что, случайно сюда залетел? Ты сколько времени женат?

– Десять лет.

– Первый раз или успел развестись?

– Первый раз.

– А что ты до сорока лет делал, онанировал?

– Да нет, то есть приходилось, конечно, – Барух улыбнулся, – но у меня с шестнадцати постоянная подруга была. Потом армия, университет – там, сам знаешь, не проблема кого–нибудь найти.

– А ты пробовал посчитать, сколько баб перетрахал?

– Нет, как–то не приходило в голову.

– Или ты думал, что твоя жена – особенная? Что та, с кем ты заключил "брачный союз", – Амит хохотнул, – стала от этого другой? Ты действительно думал, что брак что–то меняет? – Амит оперся локтями на стол и положил голову на кулаки. – В Таиланде какой–нибудь парень в желтой куртке помашет руками, побормочет пару минут и объявит кого угодно мужем и женой. Еще и бумагу даст на тайском языке и с переводом на английский – это считается, или как?

Барух ничего не ответил.

– Вспомни лучший день в своей жизни. Нет, не так: тот момент, когда ты понял что–то важное, что перевернуло тебя, сделало другим навсегда.

... Горьковатый вкус моря, сладковатый вкус женщины. Барух вспомнил широко расставленные лорины ноги на хайфском песке, свой язык внутри нее, дрожь ее тела... Как они, обнявшись, ревели на два голоса:

I could tell the world

A thing or two about love…[80]

… Или то была темная санькина комната, обои в цветочек, теплый лимонад "дюшес", растекшееся белой лужей мороженое...

Барух никогда не сомневался в своей ориентации. Тот день с Лорой был его Днем Независимости, независимости от прошлого, от прежней страны и связанных с ней страхов, от родителей с их постоянной и навязчивой опекой, от вечного подросткового желания секса и страха перед близостью с женщиной. А сегодня через тридцать лет его мучила вина перед Санькой, ведь Санька ему ничего плохого не сделал. Санек и евреев–то кроме него, Борьки, не видел, и какая разница, с кем трахаться: еврей – не еврей. Санька небось побольше него тогда переживал, а он в одну секунду перечеркнул все, что было за четыре года.

– Не знаю, – сказал Барух после длинной паузы, – не знаю.

– Держу пари, что тебе вспомнился твой давний друг, который остался там.

– Да... – Барух кивнул.

– Я вижу, тебе действительно нелегко решить, – проговорил Амит. Его голова все так же покоилась на опирающихся на стол руках. – Давай сменим тему. Сегодня вечеринка во "View" – вход свободный.

– Да оставь ты деньги, я давно не сидел с кем–нибудь так, чтобы просто поговорить. – Барух, не глядя, подмахнул счет, назвав номер комнаты.

Из отеля они вышли уже в сумерках. Постепенно густела толпа на набережной, зажатой со всех сторон прилавками и лотками со всякой мишурой. Из ресторанов их громко зазывали внутрь, магазины и не думали закрываться. Они долго шли молча, думая каждый о своем.

– Ты когда–нибудь пробовал оторваться? – спросил Амит.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, забыть про все, отбросить на время все, что тебя окружает, погрузиться в другой мир. Ты был в Индии или в Южной Америке?

– Нет.

– Ты не пробовал взять отпуск от жизни? Не от работы, не от семьи – от своей жизни.

Барух недоуменно пожал плечами.

– Понимаешь, мы живем в мире, где нас опутали по рукам и ногам. Самый элементарный, просто–таки идиотский пример, это ссуда – ты взял деньги и должен их отдавать. Ты привык к определенному образу жизни, и даже не какое–то трагическое событие, а лишь его призрак, намек на него, сама мысль об этом событии не дает тебе спокойно жить. "А что будет, если я не смогу выплатить..." И твои решения в жизни, хочешь ты или нет, ставятся в зависимость от простого факта, должен ли ты деньги банку. Так?

– Ну... так.

– Выходит, что ты заложник этого банка, даже в мелочах, даже в своих поступках. А теперь давай перевернем данную ситуацию на сто восемьдесят градусов: у тебя есть большая сумма денег. Что ты с ней сделаешь?

– Вложу куда–нибудь.

– ОК, ты ее вложил. Ты разбираешься в бирже?

– Ну... так.

– Куда бы ты вложил свои деньги?

– Это зависит от многих факторов, какая сумма, на какой срок, с каким риском. Просто так этого не скажешь.

– Да и не важно. Ты все просчитал, ты все обдумал и вложил свои деньги – дальше ты их заложник. Ты вложил в акции, а они упали – и ты не можешь их продать себе в убыток. Ты вложил на долгий срок в сверхнадежный вклад, а тебе понадобились наличные задолго до срока – и ты не можешь без огромных потерь выйти из своего вклада. Теперь ты снова заложник своих денег. Не так ли?

– Хм, можно сказать и так.

– Так вот, подумай, если в принципе не важно, есть у тебя деньги или нет, ты все равно в рабстве так или иначе.

– Все–таки лучше рабство, когда деньги есть, – засмеялся Барух.

– Ты кто по профессии?

– Инженер.

– Уволят тебя завтра, не к ночи будь сказано, что будешь делать? В свои пятьдесят?

– Не знаю, что–нибудь да найду.

– А если не найдешь? Сколько не нашли, когда их пять лет назад на улицу выбросили? Тысячи. Ведущие специалисты с огромным опытом – и никому не нужны. А почему? Да нет на них спроса, overqualified,[81] умные слишком, со своим опытом и мнением, а нужны всем послушные и бессловесные, чтобы поддакивали да в рот смотрели. Выходит, все мы – рабы своей профессии, рабы своего выбора, ведь очень немногие могут сменить профиль. Заложники профессии.

– Ну... верно, конечно, но не все так просто.

– Жена, дети – ты в ответе за них, значит, ты их заложник. Все нормально, пока все нормально, а что–то случается, и все! Дальше вся жизнь идет под другим знаком. Я не говорю про болезни там или происшествия, а просто о чьем–то выборе, не твоем, между прочим, чужом, но ты, вследствие родства или других обстоятельств, заложник этого выбора. Вовсе не твоего выбора. Я уже не говорю про работу.

– И не говори про работу, – отшутился Барух.

– И не буду. Подписав договор, ты продал себя, твоя фирма тобой владеет, и это не пустые слова, ты от нее зависишь гораздо больше, чем она от тебя.

– Ну это понятно, нанялся – продался.

– Я что имел в виду, когда говорил "отпуск от жизни": порвать, не навсегда, конечно, а на время, все свои связи. ВСЕ. СВОИ. СВЯЗИ. Отключиться, жить лишь сегодняшним днем, без прошлого, без будущего, без обязательств, без связей, без рабства. ЖИТЬ. БЕЗ. РАБСТВА.

– Это возможно?

– Возможно. Может и ненадолго, но возможно. На день – точно возможно. Ведь граница между работой и жизнью размылась до точки неразличимости – отдай нам всю свою жизнь, а мы, так и быть, позволим тебе работать в престижном месте над престижными проектами. А без них ты – ничто!

– Но ведь не место красит человека...

– И ты серьезно в это веришь?

– Ну...

– Конечно, не Майкрософт красит Билла Гейтса, но ему Майкрософт уже давно не нужен, только таких все же единицы. А счет до противности прост – либо сколько ты стоишь, либо откуда ты взялся, либо где ты работаешь. Лого на твоей машине впереди тебя бежит, так ведь?

– Ну... так.

Они оказались перед неоновой красно–белой вывеской "View", открытой дискотеки на берегу моря. Никто не задавал вопросов на входе, никто ничего не проверял, и Баруху стало слегка не по себе. Народу было полно, они с трудом пробрались через толпу, но удача им улыбнулась – они нашли свободный диванчик с бордовыми подушками под радужным флагом и красными треугольниками. Перед ними располагалась танцевальная веранда, на которой каждый выделывался, как мог. Самозабвенно танцевала девушка в черном кожаном платье, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении парнем, еще две девицы в прозрачных желтых маечках нежно обнимали друг друга, парни танцевали по двое, по трое, а то и вчетвером. А вообще, все целовались со всеми, все обнимались со всеми, курили, шутили, смеялись, пили пиво и водку, дурачились, фотографировались, снова обнимались и целовались. Никто никого не стеснялся, все были свои, царил неистребимый дух веселья и свободы, настоящей свободы, не ограниченной никакими рамками. Тут была не только молодежь, мужички лет пятидесяти тоже отплясывали наравне со всеми, недоуменно поглядывая на сидевшего в сторонке Баруха.

– Ты понял, что я имел в виду? – спросил Амит.

– Да, – Барух встал с диванчика и влился в круг танцующих.

И тут же его подхватила шикарная блондинка–коксинель в коротких черных штанишках, украшенных белыми звездами и голубой полосатой цифрой шесть на ягодицах, потом его целовали какие–то толстые девицы, потом ребята в прозрачных майках.

Амит исчез. Когда Барух в изнеможении вернулся к диванчику, все было занято, и он поплелся искать свободное место на скамейках, оккупированных целующимися парочками. Кончилось тем, что он примостился рядом с огромного роста девицей–гренадером, сразу же попросившей пива. Девица с зажженной сигаретой бросалась брататься с каждым встречным, целуясь взасос, крепко прижимаясь практически отсутствующей грудью и обвиваясь мощными бедрами. Отдышавшись после танцев и выпив последнее за день пиво, Барух вернулся в "Ривьеру". Он слишком устал скакать, чтобы остались силы еще о чем–нибудь думать.

Он оставил Керен сообщение на выключенном на ночь мобильнике.

*  *  *

Утром в его дверь тихонько постучали.

– Привет, я тебе не помешаю, если приму душ? – на пороге стоял Амит.

– Нет, конечно, а что ты ночевать не пришел? Так и спал в палатке? Здесь же вторая кровать есть. – Баруху стало неловко.

– Глупости, я привык спать в палатке, но спасибо за приглашение. – Амит все в той же белой футболке протиснулся мимо него в ванную.

– А как ты меня нашел? – запоздало спросил Барух.

– Ты же назвал свой номер в ресторане, помнишь? – ответил Амит через дверь.

Да, верно, какой идиот, подумал Барух. А парень спал на берегу в палатке даже не помывшись.

– Ты ел что–нибудь? – спросил он в дверь, перекрикивая шум льющейся воды.

– Нет еще, а что ты предлагаешь?

– Пойдем на завтрак, максимум возьмут еще пару шекелей, а то я голодный, как стая волков.

– И я тоже, – Амит, сверкая мокрыми волосами, вышел из ванной.

У Баруха не спросили в ресторане номер комнаты, они просто прошли в зал и набрали еды со шведского стола. Аппетит у обоих был отменный.

– Парад начнется в час, но если тебе интересно, то с одиннадцати народ начнет собираться на Электрической площади.

Девятнадцатое мая, подумал Барух, день пионерской организации.

– Можно пойти и сейчас, – согласился он.

Очень скоро он пожалел, что они неосмотрительно отправились на площадь в одиннадцать. Было невыразимо скучно, совсем как во времена юных пионеров: разные функционеры два часа толкали речи, убеждая себя и других, насколько важно проводить парады и мероприятия. Ждали мэра Эйлата, но он так и не появился из–за какого–то более важного события. Ходили слухи, что кто–то попал в аварию по дороге в Эйлат. Несмотря на сухость воздуха, было довольно–таки жарко. Основная масса оказалась не в пример умнее и подходила к часу.

Подъехали разукрашенные лентами и шарами машины, врубили музыку, и шествие началось. Открыл процессию джип, за которым устремился облепленный белыми и красными сердечками грузовик. За ним проследовал тягач с морским мотоциклом на платформе, почему–то вызвавший пристальное внимание полиции. Следом устремился грузовичок для перевозки напитков с эмблемой пива "Heineken" и пальмами в кузове. Пестрая толпа запрудила улицу между облезлыми серо–желтыми бетонными блоками дешевого социального жилья. Красно–желтая платформа с надписью "Freedom"[82] на боку не произвела на местных жителей никакого впечатления. Последовали еще грузовички с навесами и без, с музыкой и без музыки, на которых отплясывали парни и девушки, оголенные в меру и без меры, с цветистыми татуировками. Красный петух на высоких ходулях, жонглирующий стеком, желтые курочки с развевающимися хвостами, музыка, танцы на грузовиках, на мостовой, флаги, воздушные шары, сотнями устремляющиеся в небо, смех, объятья, пиво и кока–кола. Веселье, выплеснувшееся рекой на морской берег "Папайя".

А там все сначала: музыка, танцы, объятья, поцелуи, пиво, вино, водка, сигареты, ленты, шары, и еще тихое озерцо детского сада посреди радужного бушующего океана. Они перекусили сосисками с пивом, а после Баруху захотелось уйти. Он устал, было слишком много солнца, слишком громкая музыка, слишком много народу вокруг. Амит почувствовал перемену в его настроении, и они неспешно побрели обратно в "Ривьеру". Оба молчали.

– Жизнь без рабства тоже довольно утомительна, – сострил Барух.

– Братан, а ты не думаешь, что тебя и этих ребят разделяет пропасть? – Амит остановился под пальмой. – Ты не можешь расслабиться и просто наслаждаться жизнью. В том-то все и дело, что над тобой висит твое рабство, от которого тебе не убежать. Твое рабство сидит внутри тебя, и пока ты от него не избавишься, ты не сможешь стать такими, как они. Они свободны, братан, а ты нет. Это другое поколение, которое не приемлет того рабства, которое существует в обществе. Это поколение еще себя покажет. Подумай над этим. В этом – ключ к твоей собственной проблеме. Здесь ответ на вопрос: «Кто ты есть?»

Барух промолчал.

– Ты читал кого–нибудь из молодых современных, не стеб, не чернуху, а нормальную литературу – Бергбедера, Коупленда, Уэльбека?

– Да нет.

– "Поколение Х"?[83]

– ??

– Про "Рабов Майкрософта"[84] тоже не слышал? – Амит похлопал его по плечу. – Давай, братан, отдохни, а я забегу к вечеру – будет клевая тусовка. Я жду тебя в полвосьмого в лобби.

Барух с наслаждением забрался под холодную воду. Он давно отвык шляться часами под солнцем, и дневной жар постепенно выходил из него. Хорошо провяленная шкура и желудок, "осчастливленный" острыми копчеными сосисками, потребовали еще пива, и похолоднее. Барух спустился вниз, направляясь в бар, но было слишком рано, пиво продавали только возле бассейна. Вчерашней толкотни и веселья не было и в помине, после парада все остались на берегу моря в "Папайе". Барух зашел внутрь в лобби и отправился искать местечко похолоднее, поближе к решеткам кондиционера. Он почти залпом выпил первый из двух бокалов и блаженно откинулся на спинку мягкого дивана. Пиво холодило изнутри, а прохладный сквознячок – снаружи.

Только так и можно жить, подумал Барух.

Он вспомнил торжественную линейку в кинотеатре девятнадцатого мая семьдесят второго года, посвященную дню пионеров. Скажи ему кто–нибудь тогда, когда он еще носил красный галстук, что лет эдак через тридцать он будет попивать заграничное пиво в шикарном отеле на берегу Красного моря... Он бы ни за что не поверил. Скажи ему этот кто–то, что он будет проводить девятнадцатое мая, обнимаясь с гомосеками, пидорами и прочими проститутками... Он наверняка полез бы в драку – такие оскорбления сносить не полагалось ни от кого, будь это хоть сам Игорь Ушкин.

В лобби становилось людно – основная масса приезжала на тусовку, а не на парад. Перед Барухом проходила такая демонстрация татуировки и пирсинга, что он только диву давался, куда еще можно повесить сережку – выходило, что в любое место. И каких татуировок здесь только не было: драконы и демоны, черепа и сердца, цветы и птицы, дикие животные, бабочки и другие, гораздо менее приятные насекомые, знаки зодиака, монстры, гоблины, китайские и японские иероглифы.

Как все изменилось. Пропасть отделяет его нынешнего от того пионера Борьки. Пропасть отделяет Баруха от этих детей, пользующихся полной свободой нового века. Сможет ли он преодолеть это расстояние? Сможет ли он почувствовать то, что чувствуют они?

– Я вижу, пиво привело тебя в чувство, – рядом с ним плюхнулся на диванчик Амит.

– Универсальное лекарство в нашем климате. Хочешь?

– Нет, лучше давай двигаться, а то все места займут, народу будет много.

Амит знал, что говорил: в пятницу вечером эйлатская толпа была гораздо плотнее, чем накануне. Уровень веселья тоже стал громче децибел на десять и постоянно повышался по мере приближения к "Пальмовому берегу" – месту главной тусовки. Дискотеку сделали с размахом, или Баруху так показалось. Он попытался вспомнить, когда он в последний раз вообще был на тусовке. Вчерашний день – не в счет. В университете сходил пару раз на дискотеки, а потом перестал. Ему быстро становилось скучно. Окружающие балдели, отрывались, входили в экстаз, а он чувствовал себя как трезвый в пьяной компании. Его первым и единственным пристрастием были Битлы, а другие группы остались за кадром, он любил послушать спокойную музыку, в основном по радио, но не следил за модой и имен особенно не знал. Вот и сейчас в уши била резкая быстрая музыка: практически одни ударные, слов вообще не разобрать, да никому и не надо разбирать. Битлы по сравнению со всем этим показались ему оперными певцами.

Небольшую сцену с пультом для диск жокеев, огороженным барьерчиком цветомузыки, окружала стена танцующих. Деревянную площадку освещали мигающие прожекторы, выхватывающие из толпы извивающиеся фигуры. Толпа издала радостный рев, и на сцену выскочила высоченная девица в огромном белом парике и коротеньком белом платьице с декольте до пупа. Под непрекращающийся рев девица начала выделывать непристойные пируэты, тщательно выставляя напоказ белое кружевное белье. До Баруха не сразу дошло, что никакая это не девица. Под бешеные аплодисменты парень театрально поклонился, жеманно прикрывая декольте, и отправился фотографироваться в обнимку со зрителями. Блондинку в белом сменили две в красном. Одна из них тоже была в белом парике, напомнившем Баруху Анжелу Дэвис, только облитую перекисью водорода. У другой волосы были распущены по плечам. Девочки, скорее мальчики, тоже принялись танцевать, но в паре, непременно обнимаясь в откровенных позах, касаясь друг друга всеми возможными частями тела, выпиравшими из–под ярко красной натянутой сверх всякого предела кожи. Их сменила певица в красно–черном, которую Барух так и не смог идентифицировать по половому признаку, как ни старался. Амит снова куда–то испарился, а других Барух спрашивать постеснялся.

Он решил привычно отправиться по пиву, где возле стойки его перехватил очень довольный собой Амит.

– Вот, достал, наконец, – он протянул таблетку.

– Не для меня, – Барух отвел его руку.

– Это всего лишь экстази, братан, никакого вреда.

– Лучше ты сам...

– Я уже, давай. Давай–давай, – Барух топтался в нерешительности. – Давай вот возьмем пивка – и вперед. Тебе надо в конце концов расслабиться. От одной дозы экстази еще никто не умер.

Барух с сомнением взял таблетку и запил ее пивом.

– Скоро почувствуешь разницу, – Амит опять скрылся в толпе.

Неподалеку от Баруха компания мужичков за пятьдесят сидела вокруг низенького белого пластикового столика, уставленного разного размера и содержания стаканами. Мужики громко травили анекдоты, и Барух невольно прислушался. Поначалу он просто тихонько посмеивался, стоя в стороне. Потом он подошел поближе и стал смеяться вместе со всеми. Кое–что он уже слышал, но это не имело никакого значения. Постепенно музыка перестала казаться слишком громкой, а лица вокруг чужими, ему подвинули стул, предложили присесть, и он заказал еще выпивку на всех, влился в общий треп, вспомнил несколько анекдотов.

Однако же ему не сиделось на месте, он почувствовал себя моложе, надоела стариковская компания, захотелось попрыгать под музыку, одним словом – оторваться. Он заметил нечто похожее на детский надувной бассейн, в котором барахталась молодежь, и подошел поближе. Бассейн действительно оказался бассейном, то есть нижней частью небольшой горки, по которой безо всякой воды скатывались кувырком великовозрастные детки. Барух принял активное участие в этом веселом мероприятии и был вознагражден – при очередном скатывании он оказался в объятиях высокой блондинки с такой роскошной грудью, что ей могла позавидовать сама Памела Андерсон. Грудь эта, чисто символически прикрытая тоненькой черной маечкой, была идеальной и упруго огромной. Барух и не представлял, что такое силиконовое богатство может существовать в природе просто так, вне цветного календаря или порнофильма.

Лукавая блондинка, видя его реакцию, прижала его голову прямо к ложбинке посередине. Две подружки принялись притворно оттаскивать Баруха прочь, образовалась веселая куча–мала, и в итоге грудь, к радости присутствующих, оказалась освобожденной от последних оков. Все три девицы, взявшись за руки закружились вокруг Баруха под бурные аплодисменты стоящих вокруг бассейна. Обладательница груди натянула майку и раскланялась перед публикой. Баруху объяснили, что с него по коктейлю всей троице. Он согласился, что это довольно справедливо и, пока они культурно отдыхали возле бара, принялся рассматривать своих новых знаконых.

Высокую блондинку звали Шири. Помимо откровенной черной майки на ней были коричневые шортики и стягивающий волосы обруч сиреневого цвета. Тонкие кольца сережек проглядывали из–под струящихся по плечам волос. Красивой он бы ее не назвал. Ее подруга Орли, небольшая шатенка, была одета в красную без бретелек блузку и черные шорты; на груди с белыми следами от купальника, красовалась огромная камея. А третья девушка была по–настоящему красива и ее звали Михаль. Густые черные волосы слегка прикрывали лицо: высокий лоб, румянец на чуть широких скулах, полные губы, белая блузка, прозрачная на животе и спине, но скрывающая грудь. Она чем–то напомнила Баруху другую Михаль, ту давнюю подругу Керен из мультифарма. Барух не мог оторвать взгляд от ее узких бедер с выпирающими косточками, с которых, в полном соответствии с модой, спадали джинсы. И, конечно, Михаль заметила, что ее скромная персона привлекла Баруха гораздо больше, чем великолепие силиконовых богатств Шири.

Приглядевшись к Михаль, Барух понял, что она несомненно отличается не только от своих товарок, но и от окружавшей их толпы. Ее на первый взгляд простенькая одежда была весьма дорогой. Да и волосы, прическа, весь образ Михаль был не то что бы с израильской улицы. И ей явно доставлял удовольствие тот взгляд, которым Барух скользил по ней сверху вниз, и уперся в черные на высоком каблуке босоножки.

– Чу,– сказала Михаль.

– Что?– не понял Барух.

– Джимми Чу,[85] – она усмехнулась и, видя его полное недоумение, махнула рукой.

Беседа подруг тем временем переключилась с обсуждения окружающих на парад гордости в Иерусалиме. Шири даже мысли не допускала, что его запретят, или просто отменят в последний момент.

– Это будет взрыв, – сказала Орли.

– Вот–вот, давно пора взорвать этот Иерусалим! – подхватила Шири. – Вместе с Бней Браком! Эти гады должны понять, что кончились средние века.

– Давно пора.

– Чтоб они сдохли там все от злости.

– И вообще, это наше право – проводить парад там, где мы захотим.

– Конечно! Хотят они того или нет.

– Плодятся, как мыши.

– Я бы вообще этим скотам размножаться запретила, а уж пособия бы точно не платила.

Было заметно, что подружки явно навеселе. Барух подумал, что они загрузились чем-нибудь посерьезнее, чем экстази, да еще замешали с алкоголем. Орли так и липла к Шири: она обнимала ее за талию, лезла, как нетерпеливый подросток, под короткие шортики, скорее напоминающие мини-юбку, целовала ей шею и грудь.

Михаль, прикончив коктейль, потянула Баруха танцевать. Сначала они лениво передвигали ноги совсем не в такт быстрой музыке, но потом разошлись и движения стали резче. Медленных танцев здесь не признавали, только быстрое, очень быстрое и совсем быстрое техно, но когда музыка в очередной раз стала просто быстрой, Михаль прижалась к нему. Барух не помнил, когда он в последний раз танцевал, а с Керен он, похоже, вообще никогда не танцевал. Они ходили на бесконечные свадьбы своих сотрудников, но казенная атмосфера не вызывала желания танцевать, и они оба, не сговариваясь, оставались сидеть за столом или убегали домой, если стерпеть музыку и меню не было никакой возможности.

– Шири просто ненавидит досов, – наклонился Барух к ее уху.

– Конечно, ведь она сама из их среды.

– Ну да?

– Была...

– Как это?

– Она жила в интернате для религиозных девочек, и полюбила свою соседку.

– Да ну...

– Не веришь? Их обоих выгнали с треском после того как застали в одной постели.

– В интернате для религиозных девочек?

– Да. Только все быстро замяли – так для всех удобнее. Никому таких скандалов не нужно. Шири после этого сбежала, пробыла какое-то время в убежище для женщин. Потом ей предложили перейти жить в киббуц.

Они вернулись к бару, и Барух принялся выуживать из карманов монеты.

– Alwaysinside?[86] – насмешливо спросила Михаль.

Барух в первый момент не понял, что она имела в виду овальный прозрачный фирменный брелок с запаянным в него микропроцессором. Он лишь запоздало улыбнулся, показывая, что оценил ее шутку.

– Орли пьет сок, – напомнила Михаль.

Держа в каждой руке по бокалу, они вернулись к спутницам.

– ...Да я все готова отдать, только чтобы посмотреть на их рожи, когда какой–нибудь добропорядочный сосед принесет отцу газету с моей фотографией. – Шири пританцовывала под музыку от возбуждения и предвкушения.

– О чем это она? – спросил Барух Михаль.

– Она хочет, чтобы ее фотография с парада гордости попала в газеты, чтобы семье досадить.

Барух пригляделся к Шири повнимательней – совсем молодая девчонка, лет восемнадцать, только накрашена так, что выглядит старше. Ну и детский сад, подумал он.

– А стоит ли? – осторожно спросил он, – кому от этого будет хорошо?

Шири повернулась к нему и посмотрела на него в упор.

– Мнеот этого будет хорошо! Или этого мало?!

– Только ради мести смешать с дерьмом всю семью?

Глаза Шири сузились, она опрокинула в себя содержимое бокала и отшвырнула его в сторону.

– Что ты знаешь об этом, – сказала она тихо, то есть совсем не тихо, просто музыка заглушала ее слова. – Они разрушили мою жизнь, мне еще нет и девятнадцати, но уже все. Все кончено.

– Так–таки кончено? Пойдешь в армию, будешь как все.

– Как все, – Шири фыркнула, – меня в армию не берут.

– Почему?

– Потому что я – дебил.

– Ты не похожа на дебила.

– На призывном мне дали какие–то вопросы заполнить, а я никакого понятия ни о чем не имею, как Маугли из джунглей, телевизор в шестнадцать лет увидела в первый раз.

– Они что, в школу тебя не отправили?

– Куда отправлять–то? В какой класс? Пришла училка ихняя, задала пару вопросов, головой покачала и ушла, только ее и видели. Большое спасибо маме–папе, что читать–писать научили. Ах да, еще немного считать.

– А школа?

– Школа! Ортодоксальная школа для девочек. Самая лучшая! А лучшая, потому там ничему не учат, так, продолжение детского сада.

Барух посмотрел на Шири с сомнением.

– Ты думаешь, никто про это не знает, в минпросе, в правительстве? Знают, все знают, только никто связываться не хочет. Каждый норовит с ними коалицию сделать, чтобы спокойно бабки делить.

– Чему–то все–таки учат?

– Конечно! Как чулнт готовить, как субботу блюсти, только чтобы еда для мужа была. Как его ублажать, что говорить, когда мужу, вынь да положь, трахаться вздумалось, а тебе, дряни такой, не хочется Господни заповеди исполнять.

– Ладно, ладно, – Орли снова обняла Шири и потащила ее в гущу танцующих.

– Пойдем, я тоже хочу танцевать, – снова прижалась к нему Михаль.

Поначалу Барух попробовал дергаться в такт музыке. Куда там – темп был так высок, что не стоило и пытатьтся. Он пригляделся к танцующей перед ним девушке: вот кто чувствовал себя как рыба в воде. Она двигалась так, как ей того хотелось без всякой оглядки на музыку, ведомая лишь собственным внутренним камертоном. Баруху этот темп пришелся по душе, и они принялись отплясывать в одном ритме. Он не сводил глаз с Михаль, пытался копировать ее па. Это получилось легче легкого – Михаль не скакала, а едва двигалась, очень грациозно покачивая плечами и бедрами. Ноги в легких туфельках на тончайшем каблуке, казалось, оставались на месте.

Через какое–то время танец захватил его. Исчез внешний шум, ее внутренняя музыка передалась и ему. В теле появилась легкость, усиливаемая легкостью движений его спутницы, они как бы настроились на одну волну, глядя друг другу в глаза. Барух поймал себя на том, что впервые в жизни получает наслаждение от танца. Он перевел взгляд на ее бедра, и ее бедра хотели его. Он посмотрел на ее грудь, и ее грудь хотела его. Расстояние между ними стало постепенно сокращаться. Сначала они соприкоснулись руками, потом бедрами. Потом Михаль прижалась к нему – если он хотел изменить позу, то она покорно подчинялась: сначала его рукам на талии, потом его рукам на нейтральной полосе между маечкой и джинсами, потом его рукам, исследующим внутренность джинсов. Ее бедра, ее грудь неуловимо двигались, раскрывались, желали этого контакта, подчинялись его воле. Михаль нашла своими губами его губы и поцеловала его так, как целуют давнего любовника.

– Слушай, это реальная история? С Шири?

– Вполне реальная, – Михаль прижалась к нему еще крепче.

Барух чувствовал, как Михаль извивается в его объятиях, как прижимается к нему грудью, бедрами. Барух потерял всякое чувство реальности, проник внутрь ее джинсов, внутрь ее трусиков, обнял ее за мягкие шелковистые ягодицы, и она, подпрыгнув, обхватила ногами его бедра, оседлала его, приникла губами под восторженные вопли окружающих. Барух задрожал от возбуждения, его бросило в жар от близости и доступности этой совершенно незнакомой, но такой близкой девушки. Джинсы мгновенно стали ему на два размера меньше, до боли, как когда–то в юности – давно забытое ощущение.