Текст книги "Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности"

Автор книги: Борис Рыбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 46 страниц)

Археологические изыскания выяснили, что, кроме алан-ясов, в создании салтовской культуры принимали участие и тюрко-болгары, хорошо отличимые от алан по своему погребальному обряду^{477}.

Вполне допустимо, что в эпоху максимального натиска многочисленных и очень воинственных мадьярских племен, продвинувшихся западнее Дона и отрезавших алано-болгарских салтовцев от остального степного населения, эти салтовские племена искали союзников для противостояния мадьярам. Мадьяры, как мы видели, в это время постоянно нападали на славян и уводили пленников в Керчь. Ближайшим к этой позиции мадьяр славянским племенным союзом был союз северян («север»), входивший в состав Руси еще в VI в. н.э. Следовательно, производя набеги на славян-северян, мадьяры наносили ущерб Руси.

Ситуация 820–830-х годов становилась такой, что противоборство с мадьярами было одинаково важно и для северных салтовцев и для соседивших с ними славян, входивших в состав Руси. Поэтому вполне правомочно допущение, что салтовцы искали опоры в Киевской Руси и, может быть, даже на какое-то время вошли в состав (или были союзниками) этого формировавшегося государства. Хазарский каганат был бессилен помочь этим салтовцам, т. к. сам был вынужден обороняться и от печенегов и от мадьяр. Именно в это время на Нижнем Дону (близ бывш. станицы Цимлянской) хазары возводят крепость Саркел, а северная граница хазарских владений обозначена в «Худуд ал-Алем» Таманским полуостровом и краем Ставропольской возвышенности («Хазарские горы»). Все это взятое вместе отводит хазарам пространство только южнее Нижнего Дона. У северных салтовцев в это самое время тоже возникают каменные крепости, известные арабским географам. Они были построены для защиты от более южных степняков – мадьяр и печенегов.

Расстояние от Саркела до Салтова – около 500 км, и все это пространство (как казалось тогдашним географам на 100 фарсангов – около 600 км) было занято кочевьями мадьяр. Памятников салтовской культуры на этом пространстве крайне мало. Северные лесостепные салтовцы (4-я группа по Плетневой) не могли в это время ни входить в состав Хазарии, ни получить от нее какую-либо помощь. Вхождение в этих условиях северных алано-болгарских салтовцев (самые верховья Северского Донца и Оскола и маяцкое городище на Дону) в состав Руси, владевшей уже 6–7 союзами славянских племен, было исторической необходимостью.

К сожалению, у нас нет никаких данных для установления длительности этой ситуации. Позднее в среде бывших салтовских крепостей строится большой русский город Донец.

Возможно, что вхождение салтовского округа в состав Руси являлось временным положением, но именно оно-то и было зафиксировано информаторами автора «Худуд ал-Алем».

Разобранный выше «воронежский узел» и без допущения о временном вхождении салтовского округа в состав Руси должен рассматриваться как восточный угол Русского государства, т. к. здесь сходились предельные точки расселения северян и вятичей. Допущение о причислении восточным автором салтовцев к русам основано, как ясно из предыдущего, только на умолчании персидского Анонима об отдельной четко обозначенной археологическими данными этнографо-политической единице севернее области мадьяр, в непосредственном соседстве с русским «воронежским узлом».

Размещение всех географических сведений «Худуд ал-Алем» показано на карте. Оно образует замкнутую систему, где согласованы все элементы и учтено их взаимное положение, так тщательно и добросовестно описанное географом и картографом из Бухары, вероятным учеником великого Ал-Хорезми.

Этот источник оказался очень точным и важным для нас, т. к. он цементирует и организует вокруг себя почти все последующие географические сочинения. Анализ его позволил поставить такую важнейшую для истории образования Киевской Руси тему, как сопоставительное рассмотрение Руси-государства, простиравшегося от степей до «безлюдных пустынь Севера», и одного из рядовых племенных союзов-Вятичей.

Дата «Худуд ал-Алем» в полном согласии с выводами В.В. Бартольда (сделанными на основе анализа азиатских областей), устанавливается по описанной в книге позиции мадьяр – здесь дана средняя, третья, позиция этих племен в междуречье Северского Донца и Дона, охватывавшая и приморские степи и более северную лесостепь с ее лесами и пашнями. Мадьяры владели этим пространством приблизительно в 820–830-е годы, когда хазары окапывались рвами от них и строили Саркел. Эта дата совпадает со всеми другими хронологическими приметами Анонима. Это – наиболее ранний из интересующих нас восточных писателей. Сведения других восточных авторов, повествующих о более поздней ситуации, будут рассмотрены ниже в комплексе с другими источниками.

Открывшаяся после анализа «Худуд-ал Алем» возможность историко-социологического сопоставления земли Вятичей (как примера одного из славянских племенных союзов) с Русью, объединившей около начала IX в. ряд таких земель (Полян-Руси, Северян, Древлян, Дреговичей, Полочан и, возможно, Волынян), потребует от нас более углубленного рассмотрения археологических материалов по этим двум сопоставляемым регионам – по земле Вятичей и по комплексу земель, вошедших в состав первичной Руси.

Существующая литература дает представление об отдельных участках каждой области этой Руси, о многообразии археологических материалов VII–IX вв., но они требуют специального обобщенного взгляда и приведения к общему знаменателю^{478}.

Материалы по земле Вятичей обобщены в специальной работе^{479}, но, к сожалению, в ней не определены принципы вычленения земли Вятичей на раннем этапе, не рассмотрены курганы и городища по Верхнему Дону и не затронута очень важная проблема первичных племен, образовавших союз, известный летописцам под именем Вятичей, а восточным авторам как земля ВАНТИТ.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2.
ИСТОЧНИКИ ПО ИСТОРИИ КНЯЖЕСТВ XII–XIII вв.

Источники по истории русских феодальных княжеств ХII-XIII вв. достаточно обильны и многообразны. Хороший и подробный обзор их сделан в солидном коллективном труде, созданном под редакцией В.В. Мавродина: «Советское источниковедение Киевской Руси» (Л., 1979), где авторы обоснованно понимают под Киевской Русью не только период с IX по начало XII в., но и начальную фазу феодальной раздробленности до начала XIII в., что обосновано ими в другом, тоже весьма полезном издании^{480}.

Большой интерес представляют дошедшие до нас грамоты ХП-XIII вв., часть которых отражает отдельные сделки между феодалами, а некоторые из них дают широкую картину целого княжества, как, например, грамота (Устав) князя Святослава Ольговича Новгородской епископии 1137 г., определившая долю церкви в княжеских доходах и перечисляющая села и погосты Новгородской земли вплоть до Северной Двины и даже до Пинеги и верховий Вычегды^{481}.

Еще больший исторический интерес представляет грамота (Устав) князя Ростислава Мстиславича Смоленской епископии, дающая более подробное перечисление разных видов феодальных повинностей. Эта грамота относится к 1136 г. (ранее ошибочно датировалась 1151 г.). Она тщательно и разносторонне изучена Л.В. Алексеевым, составившим и карты Смоленской земли^{482}.

Целый ряд феодальных дел и отношений отражен в берестяных грамотах Новгорода Великого^{483}. Очень важным источником берестяные грамоты оказываются при сопоставлении с летописями, актовым материалом и позднейшими писцовыми книгами^{484}.

Для эпохи существования суверенных княжеств ХII-XIII вв., выкристаллизовавшихся из Киевской Руси, по-прежнему важнейшим историческим источником являются летописи. В многочисленных трудах советских историков и литературоведов разносторонне рассмотрены как общерусские летописи, так и летописание разных княжеств^{485}.

В обширной и поневоле разноречивой литературе о русском средневековом летописании помогают ориентироваться два труда, посвященных библиографии и историографии летописания: это работы В.И. Буганова и Р.П. Дмитриевой^{486}.

Если X век оставил нам только летопись Киева, то XI век, когда государственное летописание в столице непрерывно продолжалось, добавил летопись Новгорода, нередко дававшую иную, местную оценку событиям и деятелям. В будущей боярской республике (с 1136 г.) явно просматривается интерес к жизни города, отрицательно оцениваются некоторые киевские князья. Возможно, что инициатором первой летописи «Господина Великого Новгорода» был новгородский посадник Остромир^{487}.

В XII столетии летописи продолжали вести и в Киеве и в Новгороде. Но летописание перестает быть привилегией только этих двух городов и появляется почти в каждом крупном феодальном центре, что выражало самостоятельность отдельных княжеств^{488}. Нам известны летописи «младшего брата» Новгорода – Пскова^{489}.

Смоленская летопись и интереснейшая полоцкая летопись были известны В.Н. Татищеву, получившему их на короткий срок и успевшему сделать только незначительные выписки^{490}. Значительно лучше нам известно летописание Владимира и Ростова^{491}. Летописи велись и в юго-западном регионе – в Галиче, Владимире Волынском и в Пинске^{492}.

Дошли до нас и фрагменты летописания рязанского, переяславского (Переяславля Русского) и черниговского^{493}.

По всей вероятности, уцелевшие до наших дней в составе позднейших летописных сводов фрагменты летописей разных княжеств далеко не отражают действительного состояния летописного дела в XII – начале XIII в. Летописей было значительно больше, но многие из них погибли в половецких наездах, княжеских усобицах и особенно в пожарах русских городов во время «татарщины». Мы знаем случаи, когда в Москве в XIV–XV вв. каменные подклеты до самых сводов наполняли книгами, чтобы уберечь их, но они все же гибли в огне…

Из всех летописных сводов интересующего нас времени, пожалуй, наибольший исторический и историко-культурный интерес представляет киевский летописный свод 1198 гг. (в литературе его иногда датируют 1199-м или 1200 г.), составленный при князе Рюрике Ростиславиче игуменом Выдубицкого монастыря Моисеем. Составитель (он же автор нескольких статей 1190-х годов) завершил свой труд текстом торжественной кантаты, пропетой «едиными усты» монахами его монастыря в честь великого князя.

В богатом Выдубицком монастыре, расположенном под Киевом, была, очевидно, целая историческая библиотека из рукописных летописей, которая помогла ученому игумену создать интереснейший сводный труд по русской истории за весь XII век. В руках составителя оказались летописи разных князей из разных княжеств. Поэтому историк конца столетия мог иной раз изобразить какое-либо отдаленное событие, ту или иную войну с разных точек зрения: и со стороны нападающих и со стороны обороняющихся или осажденных. Это приближало к объективной оценке. В Киевском своде 1198 г. отражены не только киевские события, но и дела, происходившие в Чернигове, Галиче, Новгороде, Владимире на Клязьме, Переяславле Русском, Рязани и в ряде других русских городов, а порой и зарубежные события вроде четвертого крестового похода Фридриха Барбароссы. Удается выделить ряд отдельных летописей, использованных составителем^{494}.

Основой для выделения являются различные признаки: диалектные особенности языка, различие штампов в обозначении титулатуры князей, способы обозначения дат, наличие или отсутствие церковной фразеологии, литературный стиль, манера изображения событий, широта кругозора и самое главное – симпатии и антипатии летописцев к тем или иным князьям.

На основе всей суммы признаков можно наметить около десятка исторических рукописей, использованных киевским игуменом Моисеем при составлении своего летописного свода 1198 г. Первую половину свода занимает «Повесть временных лет» Нестора, а далее используются отрывки летописания Владимира Мономаха и его сыновей («Володимерова племени»). В дальнейшем прослеживаются фрагменты летописи Юрия Долгорукого и его сына Андрея Боголюбского, очень недолго владевшего Киевом, но оставившего «цесарскую» летопись, прославлявшую этого монарха. Есть следы использования галицкой летописи (или работы какого-то галичанина в Киеве в 1170–1180-е годы). Включена в свод и особая повесть об убиении Андрея Боголюбского, написанная, по всей вероятности, приближенным Андрея Кузьмищей Киянином, оставившим записи 1174–1177 гг. Часть летописных заметок, преимущественно узко придворного характера, принадлежит самому Моисею.

Особый интерес с точки зрения обрисовки личности летописцев представляет сопоставление двух писателей: один из них – церковник Поликарп (все приурочения текстов к конкретным историческим лицам, включая и Нестора, условны), закончивший свою жизнь архимандритом Киево-Печерского монастыря. Другой – знатный боярин, киевский тысяцкий Петр Бориславич, известный своими дипломатическими делами.

Поликарп был сторонником чернигово-северских князей, часто враждовавших с Киевом. Особенно активно Поликарп отстаивал интересы князя Святослава, сына Олега «Гориславича» (и отца Игоря, героя «Слова о полку Игореве»). Фрагменты летописи Поликарпа, рассеянные в разных местах свода игумена Моисея, рисуют его как очень посредственного писателя, тенденциозного регистратора событий. Речь его пересыпана церковными сентенциями; кругозор его узок. Любопытной индивидуальной особенностью этого летописца является пристрастие к перечислению денежных сумм и элементов княжеского хозяйства. Он – летописец-бухгалтер, составляющий подробную опись захваченного врагами имущества – от церковного евангелия до стогов сена и «кобыл стадных»; он точно знает, какие ценности подарила монастырю престарелая княгиня, сколько денег уплачено безземельному князю за участие в усобице^{495}.

Игумен Моисей сокращал имевшуюся у него рукопись Поликарпа, выбрасывая многие риторические восхваления князя Святослава Ольговича.

Московские историки XVI в. полнее использовали труд Поликарпа при составлении Никоновской летописи и эти восхваления сохранили.

Полную противоположность этому летописцу-бухгалтеру представлял киевский летописец середины и второй половины XII в., которого с достаточной долей убедительности можно отождествлять с Петром Бориславичем, упоминаемым летописью в 1150–1160-е годы. Его исключительно интересный труд тоже был сокращен игуменом Моисеем, исключившим из него многие политически заостренные характеристики. Мы можем судить об этом потому, что в руках историка В.Н. Татищева в 1730-е годы находилась древняя пергаменная рукопись (так называемый «Раскольничий манускрипт»), представлявшая, судя по выпискам Татищева, полную редакцию исторического труда боярина-летописца^{496}.

Петр Бориславич писал летопись одной княжеской ветви – «Мстиславова племени», потомков старшего сына Мономаха, великих князей киевских: Изяслава Мстиславича (1146–1154), его сына Мстислава Изяславича (1167–1170) и его племянника Рюрика Ростиславича (княжил с перерывами с 1173 по 1201 г.; летопись этого автора до 1196 г.). Петр Бориславич умел очень широко смотреть на события, и каждую свою летописную статью он начинал с общего обзора княжеских отношений, союзов, разрывов, договоров или клятвопреступлений. В обзорах затрагивались как соседние княжества, так и далекие земли: Новгород, Карела, Чехия, Польша, Полоцк и др.

В каждой сложной ситуации Петр Бориславич стремился выгородить своего князя, показать его в наиболее выгодном свете, но делал он это несравненно более умело, чем его политический соперник Поликарп: он не восклицал, а доказывал, а для доказательств привлекал такой весомый аргумент, как подлинные документы из княжеского архива. Петр Бориславич вносил в летопись договора с князьями, письма князей и королей, документы из захваченного у врага архива Юрия Долгорукого и т. п.[63]63
  Только за 6 лет (1147–1152) в летопись включены 62 грамоты разных лиц. См.: Рыбаков Б.А. Древняя Русь. М., 1963. Раздел: «Грамоты из архива князя Изяслава Мстиславича». С. 319–334.


[Закрыть] Однако следует сказать, что, взявшись за перо, киевский тысяцкий не был покорным слугой князей. Он и пером служил как феодальный вассал, сохранявший «право отъезда». В тех случаях, когда великий князь пренебрегал советом боярской думы, летописец подробно излагал документацию бояр и не без злорадства заносил на свои страницы как описание его поражения, так и неблагоприятное решение боярской думы: «Поеди, княже прочь; ты нам еси не надобен…»

Летопись Петра Бориславича изобилует «речами мудрых бояр», якобы произнесенных по тому или иному случаю. Скорее всего, это лишь определенный литературный прием, с помощью которого умный автор излагал боярскую программу. Политическая программа русского боярства XII в. состояла в следующем: князь управляет княжеством совместно с представителями крупнейших землевладельцев-бояр, живущих рядом с ним в стольном городе; все вопросы войны и мира князь должен решать с боярами. Князь должен думать о правосудии и о «строе земельном». Далекие завоевательные походы не интересуют бояр, а междукняжеские усобицы они считают крайне вредными и стремятся удержать князей от безрассудных действий. Единственно ради чего следует «сести на конь» – это ради защиты Руси от внешнего врага. Как видим, программа в значительной своей части вполне прогрессивная, что объясняется тем, что само боярство как носитель нового, недавно утвердившегося (и еще очень далекого от загнивания) феодального способа производства представляло собой прогрессивное (по сравнению с первобытностью) явление.

Интересно отметить, что у этого автора нет церковной фразеологии и интереса к церковным событиям, но все, касающееся военного дела, или дипломатических переговоров, или заседаний княжеских съездов, представлено у него подробно и со знанием дела.

В своем первоначальном виде (сохраненном выписками Татищева) летопись Петра Бориславича содержала интереснейшие портретно-политические характеристики великих князей киевских почти за весь XII в. Автор описывал князей, большая часть которых была его современниками, по определенной системе: внешность, характер, отношение к управлению землей и правосудию, полководческие таланты, любовь к дружине, отношение к дворцовому, куртуазному быту и индивидуальные особенности каждого. Оценки его субъективны, но безусловно очень интересны, т. к. перед нами проходит целая галерея монархов, описанных одной рукой. Из этих словесных портретов мы узнаем, например, что Изяслав Мстиславич был красив, богато награждал верных вассалов и дорожил своей честью, что сын его Мстислав был так силен, «яко его лук едва кто натянуть мог». Этот князь был столь храбр, что «все князи его боялись и почитали. Хотя часто с женами и дружиною веселился, но ни жены, ни вино им не обладало… (князь) много книг читал и в советах о расправе земской (об управлении) с вельможи упражнялся…»

Игорь Ольгович (убит киевлянами в 1147 г.) был, оказывается, любителем охоты и ловли птиц «и в пении церковном учен. Часто мне (пишет о себе летописец – Б. Р.) с ним случалось в церкви петь…»

Юрий Долгорукий, враг «Мстиславова племени», обрисован в черных тонах: «великий любитель жен, сладких пищ и пития; более о веселиях нежели о расправе (управлении) и воинстве прилежал…»

В целом боярская летопись Петра Бориславича (велась им как очевидцем с 1146 по 1196 г.) с ее грамотами из княжеского архива, дневниками походов, записями заседаний боярской думы и важных княжеских съездов, с ее литературными приемами и любопытнейшими великокняжескими портретами представляет несомненный исторический интерес.

Историческими источниками являются и разного жанра литературные произведения XII – начала XIII в., из которых особо следует отметить «Слово о полку Игореве» и два произведения (принадлежащие разным авторам), связанные с именем Даниила Заточника.

«Слово о полку Игореве» написано в Киеве в 1185 г. человеком, который по своему положению в обществе, политическим взглядам и династическим симпатиям и даже по языку был близок к Петру Бо-риславичу^{497}.

Автор «Слова» был не только поэтом, но и глубоким историком, заглядывавшим на восемь веков вглубь от своей эпохи. Затем рукописи «Слова», существовавшие в разных концах Руси, затерялись, и только в 1792 г. в Ярославле был обнаружен сборник, содержавший и «Слово о полку Игореве». Только два десятка лет драгоценная рукопись была доступна изучению – в наполеоновский пожар 1812г. она сгорела в Москве на Разгуляе. К счастью, с нее успели снять копию и, кроме того, опубликовать типографски в 1800 г.

Несмотря на то что подлинник рукописи изучали крупнейшие знатоки (Н.М. Карамзин, чешский ученый И. Добровский и мн. др.), вскоре после утраты рукописи появились сомнения в подлинности самого «Слова». Слишком уж высокий уровень культуры демонстрировала эта поэма. Ее называли кустом роз на ржаном поле. Но с тех пор нам стал значительно лучше известен общий уровень русской культуры, в которой гармонично вписывалось «Слово». Сомнения в подлинности возродились в XX в.: во время немецкой оккупации Франции, в Париже, появилась книга, автор которой, А. Мазон, пытался доказать, что «Слово» – подделка XVIII в. Однако тщательный анализ языка поэмы и имеющихся в ней половецких слов, произведенный лингвистами-русистами и тюркологами, показал, что русский язык «Слова о полку Игореве» – подлинный язык XII в. Что же касается половецких включений, то этот вымерший тюркский язык стал известен ученым (благодаря находке в библиотеке поэта Петрарки латинско-половецко-персидского словаря) только в середине XIX в. уже после гибели рукописи «Слова».

«Слово о полку Игореве» написано в связи с разгромом войск северского князя Игоря половецким ханом Кончаком в 1185 г. и стремительным походом Кончака на Киев. Среди князей обнаружились распри и «непособие» великому князю. Поэма целиком обращена; против княжеских раздоров и «неодиначества». Автор поэмы – вдохновенный патриот, который выступал не против существовавших тогда суверенных княжеств, а против разброда перед лицом общерусской опасности.

Большой интерес представляют два литературных произведения: «Слово Даниила Заточника» и «Моление Даниила Заточника», иногда ошибочно приписываемые одному лицу^{498}.

«Слово Даниила…» – челобитная, направленная неким Даниилом, заточенным на озере Лаче (отсюда – «Заточник»), князю Ярославу Владимировичу около 1197 г. Это – блестящее произведение, характеризующее в излюбленной средневековыми авторами форме афоризмов разные стороны русской жизни конца XII в. Здесь мы находим и обличение княжеских тиунов и рядовичей, притесняющих мелких феодалов, и недовольство богатыми, но глупыми людьми, которых слушают только из-за их положения, и насмешки над гонцами и послами, которые вместо исполнения возложенных на них дел проводят время в «дому пировном».

Автор – начитанный и умный человек, пострадавший в прошлом за какое-то свое литературное произведение («художество»), предлагает свои услуги князю, т. к. он «одеянием оскуден есмь, но разумом обилен». Он, очевидно, не только писатель, но и хороший оратор: «Бысть язык мой яко трость [перо] книжника скорописца и уветлива уста, аки речная быстрость». Возможно, что Даниил вел одно время летопись при дворе Всеволода Большое Гнездо. Под 1192 г. там помещено поучение по поводу пожара во Владимире, бичующее тех богатых людей, которые закабаляли «неправедным написанием» беспомощных погорельцев.

«Слово Даниила Заточника» было очень популярно; его переписывали и читали на протяжении веков. Уже через три десятка лет оно вызвало подражание у анонимного автора, укрывшегося под именем того же Даниила, но честно сообщившего читателям, что сам он «не мудр, но в премудрых ризу [одежду] облачихся, а смысленных сапоги носил есть». Свое произведение (примерно 1229) этот Псевдо-Даниил назвал «Молением», включив в него почти все «Слово Даниила…» и дополнив его рядом новых интересных афоризмов. Адресовано «Моление» Переяславскому князю Ярославу, сыну Всеволода Большое Гнездо. Автор – сын рабыни, брошенный в детстве родителями, сам побывавший «в работном ярме» и не получивший образования («ползая мыслию, яко змия по камению»).

Псевдо-Даниил – сторонник княжеской власти (князь – кормчий своей земли); боярство признается как умное окружение власти. Интересно резко отрицательное отношение автора к монашеству и к «похабным обычаям» «ласкосердых псов» – монахов. Оба произведения – и «Слово» и «Моление» знакомят нас с общественной мыслью нижних слоев русского феодального общества конца XII и начала XIII в.

Источники по истории русских княжеств XII–XIII вв. многочисленны и разнообразны. Изучение их и извлечение из них данных о хозяйстве, социальной структуре, политическом строе и общественной мысли еще далеко не закончено. Для уяснения современного состояния источниковедения следует обратиться к уже рекомендованному выше изданию «Советское источниковедение Киевской Руси» (Л., 1979).

Общему историко-географическому обзору русских княжеств посвящена солидная работа А.Н. Насонова «Русская земля и образование территории древнерусского государства» (М., 1951), снабженная рядом подробных карт.

Монографии, посвященные истории отдельных княжеств в «удельный период», начали появляться еще в XIX в. (труды П.В. Голубовского, Д.И. Багалея, М.С. и А.С. Грушевских, Д.И. Иловайского, Корсакова, Костомарова и др.)^{499}, но они в значительной мере устарели.

Появился ряд монографий и в советское время^{500}.

В 1975 г. группа авторов осуществила в одном издании обзор целого ряда Русских земель Х-XIII вв. и их соседей^{501}.

Все разделы снабжены картами, поясняющими границы княжеств, местонахождение городов, отдельные события.

В связи с тем, что в настоящей книге главное внимание уделено Киевской Руси и процессу ее образования, история княжеств, выношенных Киевской Русью и отпочковавшихся от нее в XII в., может быть дана поневоле кратко. В обзор попадают важнейшие земли, по которым мы располагаем наибольшим количеством сведений.

Стержнем обзора может быть «Слово о полку Игореве».