Текст книги "Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности"

Автор книги: Борис Рыбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 46 страниц)

Боярская усадьба была ячейкой нарождающегося феодального общества – здесь накапливались людские и материальные резервы и создавались условия для расширения производства.

Путь прогрессивного развития славянского общества неизбежно вел от родовых общин и разрозненных «дымов» к вотчине с боярским феодальным двором в центре. Выделение племенной знати началось задолго до оформления феодальных отношений.

«Миры», состоявшие из нескольких родовых коллективов, в свою очередь объединялись в племена, или земли. Чем примитивнее был родовой быт славян, чем больше была замкнутость «миров», тем слабее были внутриплеменные связи. Расширение росчистей, распашек и земледельческих угодий («куда топор и коса ходила»), бортных ухожаев и охотничье-рыболовческих «гонов», «перевесищ» и «езов» неизбежно приводило к соприкосновению «миров», к спорам и распрям по поводу межей и «знамений», вызывало все больше обращений к власти племенного веча или к суду племенного князя.

Процесс выделения отдельных семей из общего хозяйства рода и связанный с этим выдел скота и инвентаря неизбежно приводил к спорам и сварам внутри рода, т. к. подобный выдел ослаблял хозяйство рода и был своеобразным восстанием против прав родовладыки. В этой борьбе «отцов и детей» старейшины родов применяли жестокие санкции вроде изгойства, а стремящиеся к самостоятельности члены рода вынуждены были искать правды где-то вне своего рода. Им трудно было найти эту правду в своем «миру», где вече состояло из тех же родовладык, из «старой чади». Приходилось апеллировать к высшей инстанции – к власти племенного князя, стоявшего над «мирами». Все это усиливало позиции общеплеменных властей и делало их все более и более необходимым элементом общественного устройства.

^{Русское войско. Миниатюра Радзивилловской летописи}

^{Русское оружие Х-XII вв.} 

Общее развитие производительных сил, успехи земледелия, скотоводства и ремесла увеличивали как общую сумму прибавочного продукта, так и в особенности долю, получаемую «мирскими» и племенными властями – князьями, волхвами, воеводами. Усиливалась роль межобщинного обмена и увеличивалось некоторое разделение труда между отдельными «мирами», что в свою очередь укрепляло внутриплеменные связи.

Так как развитие родового строя никогда не представляло собой идиллической картины, а было наполнено соперничеством родов и племен, военными столкновениями, захватом «челяди» и жизненных запасов, то роль родовых и племенных дружин постоянно возрастала по мере обострения противоречий и конфликтов, когда «восставал род на род», когда одно племя было «обидимо» соседями.

Изучение процесса возникновения классов неотделимо от вопроса об эволюции родо-племенных дружин, приобретавших все большую и большую независимость от рядовых соплеменников и даже от веча. Рост производительных сил позволял содержать все большее количество воинов за счет общинных запасов и лучше снабжать их оружием и боевыми конями. Это вело к нарушению первобытного равновесия и к возможности такого положения внутри «мира», когда возросшая количественно группа воинов-«отроков», испытавшая сладость побед и вольготной жизни за счет сородичей, отказывалась по истечении срока своей военно-сторожевой службы вернуться в свои общины и не желала корчевать там пни и пасти общинное стадо.

Илья Муромец, «крестьянский сын», как только почуял в себе силу богатырскую, так пробыл на работе простого «оратая» только один день. Отпросившись у родичей («простите меня со рожденного со места»), он отправился откапывать зарытые под камнем доспехи и поехал в город служить князю в качестве дружинника. Слово «отрок» приобретало новый смысл члена постоянной дружины, группирующейся вокруг князя. Изгои, лишенные доли в общинном хозяйстве, были, вероятно, желанными гостями во дворах племенных князьков и попадали здесь в состав «отроков». Таким образом, выдвижение части низовых элементов родового общества шло рука об руку с усилением дружинно-княжеского элемента в системе славянских племен.

Хорошим подтверждением тех новшеств, которые происходили накануне образования Киевской Руси, является археологический комплекс у с. Хотомель на Волыни. Там, посреди обширного селища VIII–IX вв., возвышается небольшое городище с поставленными по кругу «хоромами» внутри его укреплений. Здесь нет еще богатого боярского дома, все постройки скромны и однородны, но они уже несколько выделялись из ряда обычных построек. На этом городище найдено много предметов вооружения и серебряных украшений. От такого дружинного поселка, занявшего срединное положение в общине и обладающего возможностями господства над ней, оставался только один шаг до феодального замка, до укрепленного боярского двора, уже осуществляющего это господство.

Многогранный и сложный процесс распада родовых связей не ослабил, а укрепил связи между «мирами» и делал все более прочной и реальной власть племенных князей. Создавались возможности и потребности объединения отдельных племен в союзы, достигавшие иногда значительных размеров и силы. Появилась многоступенчатая структура родо-племенного общества эпохи его кризиса: родовые общины объединялись вокруг погостов в «миры» (может быть, «верви»); совокупность нескольких миров представляла собой племя, а племена все чаще объединялись во временные или постоянные союзы. Временные союзы неуловимы для нас, т. к. они заключались на короткий срок, иногда для одного совместного похода, а устойчивые постоянные союзы, просуществовавшие десятки и сотни лет, нашли отражение в летописной терминологии, в топонимике и в археологических особенностях отдельных славянских земель VI–X вв. Культурная общность внутри устойчивых племенных союзов ощущалась иногда довольно долго после вхождения такого союза в состав Русского государства и прослеживается по курганным материалам XII–XIII вв. и по еще более поздним данным диалектологии.

Летописцу Нестору было известно 14 крупных восточнославянских областей, из которых сложилось Русское государство.

К IX столетию ясно обозначилось сложение в ряде областей слоя русского боярства, или «рыцарства». Письменные и археологические источники говорят нам не только о существовании такого дружинного слоя, но и о значительной дифференциации внутри его, о наличии простых воинов и богатой знати, владевшей таким количеством золота и серебра, что иностранным купцам казалось, будто в землях Руси где-то есть серебряный рудник. Богатый и знатный рус рисуется восточными авторами как воин, повелевающий слугами и рабами; он одет в парчовый кафтан с золотыми пуговицами и высокую соболью шапку, носит золотые обручи (гривны), подтверждающие его богатство и знатность. Знатный воин отлично вооружен: у него есть боевой топор, нож, лук, доспехи, а у пояса висит меч, подаренный ему, еще мальчику, отцом как символ воинственного наследства. Он – владелец корабля, хозяин партии пленных и ценной пушнины; его доходы исчисляются десятками тысяч серебряных арабских дирхемов (от каждых 10 тыс. дирхемов рус делает своей жене подарок – серебряную цепь); признаком богатства является многоженство. Запасы меда у некоторых богатых славян доходят до 100 бочек. Десятую часть своих военно-торговых прибылей они уплачивают царю Руси.

Персидский Аноним, автор «Худуд ал-Алем», сочинения, написанного в первой половине IX в., говорил о русах, что «одна часть населения у них – рыцарство». Первобытность, дошедшая в своем развитии до самых высших ступеней, превращалась в феодализм.

Период IV–IX вв. характеризуется следующими крупными историческими явлениями, которые причудливо переплетались между собой в различных сочетаниях: во-первых, продолжался и ширился кризис первобытнообщинного строя у значительной части земледельческих и кочевых народов; во-вторых, обострился до предела кризис рабовладельческого строя в рабовладельческих государствах; в-третьих, эта эпоха ознаменовалась рождением новой формации, несравненно более прогрессивной, чем первобытнообщинный строй или рабовладение, – феодализма.

У рабовладельческого строя и феодализма есть черты сходства и различия. В обеих формациях существуют как свободные общинники, так и рабы, но последние при феодализме не играли, разумеется, главной роли, хотя в период распада первобытнообщинного строя, при переходе к феодализму, рабство в его патриархальной форме имело весьма существенное значение в жизни общества. Различие между этими формациями состоит в следующем: рабовладение основано на принудительном использовании в господском хозяйстве труда рабов – людей, составляющих полную собственность господина и не имеющих своих средств производства. Феодализм же основан на принудительном использовании труда людей (крестьян), ведущих свое хозяйство и обладающих средствами производства, кроме земли (принадлежащей господину).

Кризис первобытнообщинного строя происходил, разумеется, только там, где еще не было рабовладения, в более северных областях с иными условиями ведения хозяйства и расслоения общества. В свое время, когда в бронзовом и железном веках впервые на территории нашей страны складывались классовые отношения, они родились на юге в форме эксплуатации рабов. На севере, в степях и лесах не было условий для развития рабовладения, не появились они и к изучаемому нами времени. Распад родовых общин, неравномерное распределение прибавочного продукта, рост дружин и усиление власти племенных князей – все это приводило в земледельческих лесных областях со сравнительно редким населением не к рабовладельческим формам эксплуатации, а к феодальным.

Условия производства здесь были таковы, что не позволяли сконцентрировать большие массы рабов и направляли возникавший господствующий класс на путь эксплуатации общинников.

Основой производственных отношений при феодальном строе является собственность господина на средства производства (в первую очередь на землю) и неполная собственность на работника производства – крепостного крестьянина. Наряду с феодальной собственностью существует общинная собственность на земельные угодья и единоличная собственность крестьянина и ремесленника на орудия производства и на свое частное хозяйство, основанная на личном труде. Класс феодалов – владельцев важнейшего средства производства – земли – путем прямого насилия и экономического закабаления крестьянства получал прибавочный продукт его труда – земельную ренту. На протяжении развития феодального строя существовало три вида ренты: отработочная (барщина), натуральная (оброк продуктами) и денежная, появляющаяся позднее двух первых. Для феодализма характерно господство натурального хозяйства в деревне и в усадьбе феодала. Центрами ремесленного производства и торговли были укрепленные города, в которых наряду с работой на заказ развивалось и товарное производство, рассчитанное на рынок. В городах существовали денежное обращение и ростовщичество.

Феодализм возникал в результате распада первобытнообщинного строя, достигшего такого уровня развития производительных сил, при котором было возможно не общинное, а индивидуальное хозяйство, а также в результате распада рабовладельческих отношений, зашедших в тупик вследствие низкой производительности рабского труда, физического вымирания рабов и постоянных восстаний угнетенных. Феодализм в обоих случаях представлял собой прогрессивное явление, т. к., несмотря на барщину и феодальные поборы, средневековый крестьянин был несравненно свободнее, чем античный раб. На место коллективного труда общинников, объединенных лишь благодаря примитивности техники, или на место труда бесправных рабов, приравнивавшихся господами к скоту, новая формация поставила труд многих тысяч крестьянских семей, ведших свое хозяйство своим сельскохозяйственным инвентарем и поэтому заинтересованных в результатах своего труда.

Для феодализма с его неразвитыми экономическими связями и экономической самостоятельностью небольших областей характерно дробление политической власти, которое буржуазные ученые ошибочно считали главным признаком феодализма. Отдельное феодальное княжество или королевство представляло собой с самого начала объединение сотен и тысяч более мелких земельных владений, каждое из которых являлось в известной мере «государством в государстве». Феодал сам устанавливал размер и срок внесения оброка крестьянами, характер барщинной работы, устанавливал наказания не выполняющим повинности крестьянам. Феодал располагал для этого штатом вооруженных слуг, являвшихся своего рода войском и полицией такого микроскопического «государства». Самостоятельность отдельных феодальных владений приводила к стремлению землевладельцев оградить их от всякого вмешательства со стороны государства, иметь «иммунитет» (русское «заборонь») по отношению к княжеским или королевским чиновникам, лишенных права въезда в эти владения.

Основных форм феодального землевладения было две: вотчинное землевладение – полное наследственное владение землей, усадьбой и крестьянами с правом продажи земли, раздела ее между наследниками, дарения и т. п., и поместье – часть населенных земель, предоставленная крупным феодалом (или государством) во временное владение дружиннику или управителю в качестве обеспечения и условия его военной или административной службы. Кроме того, существовало крестьянское общинное и индивидуальное землевладение, сохранившееся вдали от феодальных замков и городов, там, куда еще не проникли феодальные отношения. Но эти области свободного крестьянского труда с каждым десятилетием все более сокращались, и с появлением здесь феодалов крестьянское землевладение превращалось в землепользование – земля становилась феодальной собственностью.

Первичный процесс захвата земли феодалами и последующее взимание феодалами земельной ренты, сопровождавшиеся применением вооруженной силы и закабалением крестьян, например, путем предоставления займов в голодные и неурожайные годы, – все это вызывало сопротивление крестьянства. Классовая борьба в эпоху феодализма была направлена прежде всего против землевладельцев, а также против богатой городской верхушки, жившей ростовщичеством. Классовая борьба велась непосредственными производителями с целью оградить себя от непомерной, не знающей границ жадности феодалов, отстоять право и возможность своего дальнейшего развития и большую долю полученного своим трудом прибавочного продукта, чтобы не позволить феодальному обществу вернуться к старым нормам эпохи рабовладения, когда рабы физически вымирали от недоедания, а весь насильственно взятый у них прибавочный продукт не шел на воспроизводство, а истреблялся на пышную, но бесполезную роскошь. В этом великое прогрессивное значение классовой борьбы в эпоху феодализма, включая и ранние этапы развития этой формации, когда установление феодальных отношений надо рассматривать как передовое явление.

Феодальная формация существовала на, протяжении полутора тысяч лет; в России феодализм, как это показано В.И. Лениным, длился тысячу лет – от IX до XIX в.^{128} На своих начальных стадиях феодализм был прогрессивным общественным строем, несравненно более передовым, чем первобытнообщинный, и более гуманным, чем рабовладельческий строй. К концу своей тысячелетней истории феодализм принял жесткие формы крепостничества, порою близкого к рабовладению. Это тормозило рождение новой, капиталистической, формации и обостряло социальные противоречия.

На протяжении своей длительной жизни феодальный строй в России прошел несколько фаз: первой фазой была раннефеодальная монархия, механически объединявшая старые племенные союзы. Затем, около XI в., наступил период феодальной раздробленности, когда кристаллизуются политические образования меньших размеров и первоначально на более прочных основаниях. Политическая форма может быть двоякой: монархия с князем, королем или каганом-ханом во главе или феодальная республика (как в Новгороде Великом) с аристократическим боярским управлением.

Сопоставляя первую, начальную фазу сложения и развития феодальных отношений в Западной Европе и в России, мы обязаны учесть существенные различия как в основных слагаемых феодального общества там и здесь, так и в степени фиксированности социальных и юридических отношений.

На Западе, в классических землях феодализма, существовало значительное наследие римского рабовладельческого строя (латифундии, города, контингент рабов и колонов и т. п.); у нас ничего этого не было – сколотское земледельческое общество (возможно, рабовладельческое), равно как и славянское общество «трояновых веков» (возможно, тоже рабовладельческое), не идут ни в какое сравнение с античной Галлией или Италией.

Второе отличие – вторжение и внедрение в рабовладельческое общество германских племен с их общинным устройством. На славянских землях никакого иноплеменного и иноукладного адстрата не было. Третьим отличием является то, что формирование западного феодализма проходило под внимательными взорами целого сословия уцелевших от римских времен грамотных юристов, нотариев, законодателей, оставивших огромные архивы разнородных и очень важных для историков документов. Ничего подобного древняя Русь не знала; лишь с конца IX в. появляются скупые летописные строки о важнейших событиях. Глубинный процесс зарождения феодальных отношений в славянских землях лишен подробной документации. В силу этого абсолютно неправомерно сопоставлять Западную Европу и Русь по такому примитивному принципу, как наличие или отсутствие документов, фиксирующих феодальные нормы. Нельзя путать жизненные явления как таковые и отражение этих явлений в дошедших до нас записях, нельзя в этом случае сравнивать наличие с отсутствием.

В том невыгодном положении, в каком находится историк Восточной Европы, необходимо полностью использовать все виды источников и, исходя из общей обрисовки государства Русь, попытаться создать условную и подлежащую дальнейшему уточнению модель государства и его социальной стратиграфии.

Одним из путей проникновения во внутреннюю структуру такого огромного комплекса, как Русь VIII–IX вв., может быть учет (и сопоставление с реалиями) десятичного принципа членения общества, сохраненного нам отрывочно разными и разновременными источниками.

Принцип этот в основе своей первобытно общинный (вероятно, первоначально военно-учетный), но пережитки его прослеживаются вплоть до XV в. Применительно к эпохе формирования Киевской Руси его можно осмыслить примерно так:

«Сто» – группа небольших земледельческих поселков, состоящих каждый примерно из десяти домов. (Новгородские сотни XIII в. не подходят под это определение).

«Тысяча» – небольшая область, в древности, очевидно, соответствовавшая племени (имена этих племен не сохранились). В XII в. известна «Сновская тысяча»; протяжение всей реки Снови – около 100 км. На этом пространстве вполне умещается десять крестьянских сотен. В составе «тысячи», как центр ее, должен быть город, во главе которого стоит тысяцкий.

«Тьма» – (10 000). В древности, очевидно, обозначала союз племен, а в более позднее время – большое княжество («Черниговская тьма», «Киевская тьма» и т. д.). Слово «тьма» лингвистически близко к греческому обозначению области – «фема» (θήμα). Общее устойчивое имя (например, «Радимичи», «Лютичи», «Кривичи») обозначало всю совокупность первичных племен. Позднее «княжения» обозначались по главным городам: союз племен – Кривичи; «их же град – Смоленск»; княжество называлось Смоленским, «тьма» – тоже Смоленской.

Первобытная систематизация дальше союза племен не пошла. Даже Русь VII–VIII вв. уже не имела числового обозначения: следующий порядок чисел 100 000, по-древнерусскому – «легион», нигде в источниках не встречается как обозначение большой области.

Рождение новой формации представляло собою как бы два процесса, протекавших одновременно, но на двух разных уровнях и постепенно смыкавшихся: в «сотнях» и «тысячах» шло стихийно освобождение от родового закостенения, усиливалась имущественная дифференциация, происходило усиление местной племенной знати и возникновение замков. На верхнем уровне (союз племен и «союз союзов») происходило оформление войска, складывалась военная иерархия, создавались крупномасштабные формы эксплуатации «сотен» и «тысяч».

Младшее звено древнего десятичного деления – «сто» должно соответствовать «верви» и позднейшему крестьянскому «миру» («мирской сход»), обозначая группу родовых поселков, хорошо известных нам по археологическим данным VI–VII вв. Единицей обложения (примерно в VII) был «дым»; в X в. новой единицей обложения стало «рало», т. е. пахотное орудие парцеллярной семьи. В таком случае старую единицу «дым» следует приравнять к «огнищу», к большой семье. Вот на этом хронологическом отрезке, между VII и X вв., и происходил, очевидно, выдел парцелл из распадающихся родовых и большесемейных коллективов. Экономическая неустойчивость парцеллы толкала простых людей в случае неурожая к родовой и племенной знати за займом («купой») или в состав клиентелы – челяди. Возникали отношения зависимости и господства.

К VIII–IX вв. складывается соседская община, археологическим выражением которой явились более крупные поселки. К упоминавшимся роменско-боршевским городищам уместно отнести слова восточного автора, информаторы которого проходили путем из Булгара в Киев через область этих городищ примерно в начале IX в.: «И у них (у славян) есть обычай строить крепости. Несколько человек объединяются, чтобы строить укрепление, т. к. мадьяры на них постоянно нападают…» Здесь явно речь идет о соседских, а не родовых связях.

Исключительно важен вопрос о захвате знатью разного рода общинных укреплений и о постройке новых крепостиц замкового типа. Пока в нашем распоряжении есть только несколько примеров VIII–IX вв. Проблема возникновения замков может быть решена только после тщательного археологического изучения всех видов укрепленных поселений. Важность такого изучения явствует из того, что феодальные (или протофеодальные) замки с их запасами зерна, семян, «тяжкого товара» (железный инструментарий) являлись новыми «узлами прочности» общества, утратившего старые родовые опорные пункты.

Родо-племенное общество в высшей фазе своего развития обладает столькими признаками будущего феодального общества, что уловить грань между уходящей первобытностью и утверждающимся феодализмом очень трудно. Затушевыванию этой грани способствует и сохранение новым классовым обществом старой доклассовой терминологии; в одно и то же слово вкладывался новый смысл, но у нас при чтении источников далеко не всегда есть уверенность в том, как следует понимать тот или иной термин – в архаичном или новом смысле. Слово «князь» («кънязь» от «кон» – начало, основа) первоначально означало главу семьи (еще в XIX в. жених и невеста – «князь и со княгинею»), главу рода или племени. Позднее – властелин феодального княжества. «Воевода» – предводитель племенного войска; позднее – феодальный военачальник, наместник. «Отроки», «детские» – молодежь племени, несущая сторожевую службу; позднее – военные слуги князя. «Вервь» – родовая община, члены, которые связаны «вервью», «узами родства»; позднее – соседская община. К первобытности восходят такие термины, как «дань» (дары), «изгои» и «изверги» (изгнанники, изверженные родом), «мир» (община), «съмерды» (соумирающие с властелином), «староста» (старейшина «съта» – поселка) и многие другие.

Для определения времени перелома необходимо уловить те явления, которые оказываются результатом перехода количества в качество, которые приподнимаются над широким, но малоприметным общим процессом накопления предпосылок классового общества в каждом племени, в каждой группе поселков. Нужно обозначить явления, интегрирующие отдельные звенья этого процесса.

Средневековые историки связывали начало государственности с принятием христианства. Верно то, что в условиях средневековой Европы большинство новых государств стремилось закрепить свое реальное существование принятием христианства, но здесь церковниками следствие выдается за причину. Обращение в христианство аборигенов Австралии или Новой Гвинеи никак не может являться показателем развития у них государственности.

Историки нередко ищут внешние импульсы возникновения государственности: указывают на набеги норманнов или на взимание дани со славян Хазарским каганатом как начальную фазу русской государственности Норманны-варяги брали дань со славянских и эстонских племен отдаленного северо-запада, но к возникновению Русского государства на юге, к древней «Русской земле», это не имеет никакого отношения; на юге варяги были лишь соучастниками походов славянских племен как 1/12 общего войска из девяти славянских и двух финских племенных союзов (поход 907 г.).

Историческая роль Хазарского каганата VIII–IX вв. в судьбах Руси и славянства сильно преувеличена в научной литературе. Хазары этнически занимали сравнительно небольшое степное пространство в треугольнике, образуемом Нижним Доном, Нижней Волгой (к югу от Волго-донской переволоки) и линией Керченский пролив-дельта Волги. Письменные свидетельства самих хазар X в. удивительно совпадают в этом вопросе с археологическими данными. Власть каганата распространялась на Крым, Приазовье и часть степных племен между Донцом и Волгой. Слишком широкие выводы делались из перечня тех народов, которые платили дань хазарам.

Данью, как известно, могут именоваться поборы в четырех случаях: при вхождении «подданных» в состав государства, при наложении контрибуции на побежденных, а также при уплате транзитными купцами из других стран проездных таможенных пошлин; наконец, данью может быть назван откуп государства от назойливых наездов (так, Русь откупалась от варяжских набегов и вплоть до времен Ярослава Мудрого платила им дань в 300 гривен «мира деля»). К этой последней категории, очевидно, и следует отнести дань, платившуюся, согласно летописи, северянами и радимичами. Применительно к северянам хазарские источники тоже говорят о дани, а о радимичах, живших в левобережном Полесье, они умалчивают. Очевидно, речь идет не о коренной земле радимичей, а о радимичских выселенцах, живших в Северянской земле на Пеле и Ворскле. Северяне и радимичи-колонисты, входившие в состав «Русской земли», жили на самом пограничье со степью, и дань-откуп вполне естественна. Вятичи в X в. (до 964 г.) платили дань хазарам. Здесь опять-таки маловероятно обложение коренной земли лесных племен, а скорее всего подразумеваются проездные пошлины по донскому и волжскому пути (см. ниже). Ни летопись, ни хазарские источники нигде не говорят о завоевании каких-либо славянских племен хазарами. Что же касается Руси как политического организма, то здесь не может быть сомнений: ни один источник (включая и хазарские X) не говорит ни в настоящем, ни в прошедшем времени о власти хазар над Русью. А равенство титулатуры хазарского кагана и киевского князя, тоже именуемого каганом (еще до 839 г.), окончательно отвергает возможность признания киевского князя вассалом хазар.

В русской летописи сохранилась запись эпического сказания о походе хазар на полян. На требование какой-либо дани поляне «въдаша от дыма – мечь», т. е. символически выразили свою полную независимость и возможность силой оружия отстоять ее. Выплата дани хазарам ограничивалась, очевидно, только окраинными, выдвинутыми в степь, районами, где она являлась, по существу, откупом. Хазары взимали торговые пошлины в Керченском проливе (которым широко пользовались русы) и в Итиле на Волге, через который проходили маршруты разных славянских купцов. Однако взять в свои руки русскую внешнюю торговлю и сделать ее транзитной с выгодой для себя хазары не смогли.

Никакого содействия зарождавшемуся Русскому государству хазары не оказывали.

Поиски внешних импульсов безрезультатны. Государственность не импортируется извне и не может возникнуть из необходимости уплаты дани окраинными племенами тем или иным воинственным соседям.

Общеславянский процесс накопления хозяйственных и социальных предпосылок государственности для VIII–IX вв. обозначен достаточно ясно; южные лесостепные области безусловно первенствовали, став уже известными во внешнем мире, но процесс шел и в северной лесной зоне, постепенно приближавшейся по уровню развития к более передовому югу. Важен момент скачка из первобытности в феодализм, тот момент, когда веками складывавшиеся предпосылки интегрируются в масштабе союза племен или «союза союзов», каким стала Русь где-то в VIII–IX вв. Признаком такого перехода в новое качество следует считать «полюдье», громоздкий институт прямого, внеэкономического принуждения, полувойна, полуобъезд подчиненного населения, в котором в обнаженной форме выступают отношения господства и подчинения, равно как и начальная фаза превращения земли в феодальную собственность. Произведенное выше уточнение географических сведений восточных авторов позволяет впервые провести интереснейший в историко-социологическом плане сопоставительный анализ одного из восточнославянских племенных союзов, с одной стороны, и рождающегося государства из пяти-шести племенных союзов – с другой. Время – начало IX в. В обоих случаях на видное место выступает полюдье, сравнительно небольшое для союза племен (поперечник земли 250–300 км) и грандиозное для Руси: около полутора тысяч километров пути объезда и двух-трех тысяч километров пути сбыта дани в Византии и Халифате.