Текст книги "Святой Илья из Мурома"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Глава 8
Служба заморская

Несколько десятков громадных кораблей приняли па борт четыре тысячи киевских дружинников. Ветер ударил в тугие паруса. Упруго качнувшись на солёной волне, флот владычицы морей тогдашнего мира – Византии понёс их через Чёрное море, через узкий пролив к гаваням бухты Золотой Рог константинопольского рейда.

Плыли всего две недели. И воевода Илья Муромец лишний раз убедился в правоте слов князя Владимира: до Византии недалеко, а по морю – рукой подать!

По высадке на шумных пристанях Константинополя понял и другое: предусмотрительные византийцы истратили огромные деньги на доставку русского корпуса морем, потому что боялись, как бы следовавший сухопутной тропою огромный отряд не соединился с болгарским войском. Всё же – братья по вере. Как бы не произошло то, что хорошо помнили в Константинополе.

Не стали бы русы и варяги со славянами грозить Царьграду, как грозил ему отец Владимира князь Святослав.

В Константинополе дружину киевскую постарались держать как можно меньше и сразу кинуть в бои, чтобы не составляла она угрозы столице империи.

Но город – самый большой в тогдашнем мире – Илья рассмотреть успел. Никогда богатырь не смог бы представить такое скопление народа и домов, улиц, площадей, рынков... Город поглотил русский корпус, как песчинку. И всё же присутствие большого числа дружинников из Киева не могло не наложить на жизнь Константинополя своего отпечатка, хотя город был многонациональным. В нём были целые огромные кварталы сирийцев, армян, евреев, целые районы, заселённые славянами, но больше всего, конечно, греков...

Не сразу, но всё же успел разобраться воевода, как устроен город. Кто здесь набольший, кто меньший, кто сильный, кто слабый... Конечно, его поразили богослужения и храмы, каких он никогда прежде не видел. Такой красоты и такой мощи не мог представить себе человек, выросший в лесах и воевавший в степях безлюдных.

Над городом высилась розоватая громада Святой Софии. Она поражала издали, потому что более всего напоминала холм природный, а не человеком сотворённый, но, когда Илья попал внутрь, голова у него закружилась!

Тысячи свечей освещали необыкновенную красоту фресок и мозаик, мерцало золото и серебро паникадил, священных риз и тысяч драгоценных окладов книжных, потиров и статиров. Когда же запел тысячеголосый хор, Илья и спутники его, как и те, что были здесь прежде, могли сказать: «Позабыли мы, где находимся: на земле или на небе!»

Константинополь ошеломлял! Но, прожив несколько дней в ожидании приёма у императора, Илья разглядел и многое другое. Да и трудно было не разглядеть.

Ежедневно в городе происходили казни. Нельзя сказать, что Илья прежде казней не видывал. Казнили и в Киеве, но это было редко, и казнили, как правило, отъявленных преступников. Здесь же казнь была ежедневным спектаклем, куща сбегались простолюдины и приезжали знатные, словно на представление скоморохов. И казни-то все какие-то особенные, измышленные хитростным сатанинским умом! Умелые палачи, кои, к ужасу Ильи, гордились своим ремеслом, били приговорённых кнутами, вырывали языки, рубили руки и ноги. Но была казнь особая – в быке. Посреди площади стоял бронзовый пустотелый бык, который раскалялся разведённым под ним костром. В него засовывали жертву, и поджариваемый человек кричал, умирая. Крик его, искусно изменяемый специальным устройством, превращался в бычий рёв, что был слышен чуть не во всём городе.

И здесь палачи проявляли изобретательность: могли кинуть жертву в раскалённого быка, и тогда гибель была почти мгновенной, а могли толкнуть в холодного зверя и медленно разогревать его. Тогда бычий рёв слышался часами! Десятками ослепляли дезертиров, бежавших из византийской армии, что дезертирства не уменьшало. И это тоже страшно удивило Илью. Среди дружинников дезертиров не было никогда. Люди рвались в дружину. Почитали за великое счастье, ежели в дружине оказывались. И смерть и даже увечье в бою считали милостью Божией!

   – Какие-то ромеи (так звали византийцев) не такие, как мы! – сказал Илья Сухману Одихмантьевичу, командовавшему отрядом русов и варягов.

   – Знамо, не такие! – ответил умный и приметливый мурома. – Наши-то в дружину по воле идут, а ромеи – по принуждению.

Византийское войско состояло из стратиотов, которые жили в деревнях, сами себя содержали, но за службу в армии получали земельный надел и всякие налоговые послабления. Однако налогов налагалось так много, что доходов с надела земельного не хватало для того, чтобы стратиот был исправен, здоров и хорошо вооружён. Он уже не мог, как прежде, содержать коня, не мог купить хороший доспех или оружие, даже провианта собрать в нужном количестве.

   – Потому, – сказывали Илье и Сухману увечные стратиоты, питавшиеся милостыней Христа ради у многочисленных храмов константинопольских, – ежели прежде стратиоты составляли знаменитую тяжеловооружённую византийскую конницу, то теперь их в основном брали во флот, где никакого домашнего снаряжения не требовалось.

Расспрашивали Илья, Сухман и прочие воеводы, почему увечные стратиоты милостыней меж дворов волочатся в городах, а не живут, как в Киевском княжестве, на попечении своих общин крестьянских и родов.

   – Потому, – отвечали калечные, безрукие, безногие и слепые бывшие воины, – что деревня вся в скудости пребывает. И весь народ чёрный в скудости. Скажем, в городе-то, при нынешнем строительстве великом, каменотёс получает двадцать фолов в день, хотя трудится от зари до зари, спины не разгибая, а нищий, ежели повезёт, может и сто фолов за день собрать!

   – Что же это за держава такая, – сказал Сухман, – что бездельный более трудника благ имеет? Мы в Киеве, не в пример вашему городу великому, проще живём, а такового обычая у нас нет. Вона как на Подоле у нас ремесленный люд живёт! Что твои воеводы! – сказал и осёкся, глядя, как судорога дёрнула щёку Ильи. – Здеся больно меж князьями и народом чёрным разница велика! Я распытывал: в центре города дом две тысячи номисм стоит, а мистий – работник у боярина – едва две номисмы в месяц заработать может. Крестьянин в деревне и того не имеет.

   – И земля обильна, и даже больше нашей, а в скудости народ живёт! – соглашался Илья.

   – Он вспомнил, как, пребывая по какой-то воинской надобности в горах, встретил крестьянина, что на горбу своём тащил корзину с землёй – делал в горах себе поле.

   – Это на камнях, где любой ветер и дождь все труды его смоет! – возмущался Илья, рассказывая об этом Сухману. – Да и много ли он земли за всю свою жизнь в горы снесёт! А кругом земля впусте стоит! Поля кустарником зарастают! А тронуть – не моги! Каждый клочок сосчитан, за каждый клочок – налоги плати!

   – Да, – говорили дружинники-христиане. – Чаяли мы державу православную увидеть, от коей к нам свет истины просиял! Чаяли здесь подобие Царствия Небесного найти, потому что люди в законе живут! А нашли – горшок с помоями! Шутка ли: монахи смиренные трактиры да кабаки держат! Им надобе душу спасать да за народ молиться, а они тот народ спаивают!

   – Грех! Грех! – подтверждал Илья, видя в огромном константинопольском порчу бесчисленное число воров и проституток, трактиров и кабаков. – Христос изгнал торгующих из храма! А здеся и храмы-то в торжища превратили! И за всё-то плати! Дышать скоро за деньги будут! Всё на деньгах стоит!

   – Да не стоит, а валится! – вздыхал Сухман. – Аль не ведомо, мы-то здесь по какой надобности? Мы – наёмники суть! Потому что воюем не в пример лучше подданных державы сей! Не блюдут они своей отчины! Где же она устоит? Не мать держава сия детям своим, но мачеха!

   – Может, государь нонешний Василий Второй учинит порядок? – размышлял Илья. – Сказывают, он многие налоги отменил да недоимки простил! Воюет вона как умело!.. Прямо герой!

   – Герой? – усмехнулся Сухман, – А где это видано, чтобы герои по пятнадцать тысяч пленных ослепляли? А?

   – Так ведь это болгары! Бунтовщики как бы! Супротив державы ромейской умышляли да ромеев побивали!

   – Болгары такие же христиане, как и ромеи! И державу свою созидать хотят! Так вот и мы от Хазарин отложились!

   – Ну, сравнил! – сказал боярин Бермята. – Хазария нам чужая вовсе! Там и закон другой, и богу другому веруют! А болгары и ромеи – христиане!

   – То-то и оно! – сказал Сухман. – Человек по образу и подобию Божию сотворён! Как можно уродовать! Казни врага, а уродовать-то зачем? Господь милосердие заповедал, а они жестокостью своих же единоверцев приневолить хотят!

   – Жестокостью ничего не строится! – согласился Илья.

   – Они, сказывают, дружка дружку поедом едят! Басилевсы-то ромейские! То травят, то казнят! Страх! – сказал Стемид.

   – Откуда знаешь?

   – Да мне тута один славянин рассказывал! Он всё ведает. Да и сказывать-то боится! Тут за каждым по десять соглядатаев ходит! Боятся люди дружка дружке в глаза глядеть!

   – Душная держава! Душная! – заключил Бермята. – Вот тебе и закон Христов!

   – Закон тута не причинен! – сказал Илья. – В людях всё! Христа Завет Новый от Завета Ветхого тем отличим, что с каждым Господь завет учиняет и каждый по грехам ответ держать будет! Не державою, не народом, а своею головою!

   – Эх, Илья Иваныч! – вздохнул Сухман. – Это мы понимаем. А что ж тута в людях нестроение такое?

   – Хотения общего нет. Общей молитвы нету! – сказал дотоле молчавший священник войсковой, болгарин охридский Фока. – Все розно живут, как пруты в венике развязанном.

   – Так-то людьми управлять легче! Веник-то поди переломи, а по одному прутику и младенец справится! – сказал Сухман.

   – Потому они и для боя негожие! – сказал Илья. – Прутья, а не люди! Вот козни-то сатанинские! Слабодушные они, а державе их то и надобно.

   – Надо нам, робяты, дружка за дружку держаться! Не то и мы пропадём тута, не то ересью ихней заразимся. Станем суемудры, начнём закон Христов, как нам хочется, толковать, а не по истине! – сказал Сухман.

   – Верно, Сухманушка! Верно! – пообнял его за плечи Илья.

Воеводы сидели поодаль от городских стен, на высоком морском берегу над бухтой, плотно забитой кораблями. Весёлая пестрота флагов, суета грузчиков, поблёскивание красных вёсел на военных кораблях, обилие парусов, казавшихся отсюда белоснежными, синь моря и синь ослепительного неба – всё говорило только о радости земной. Но Илья теперь уже знал, что стоит спуститься в порт, будет там всё по-другому. Паруса окажутся грязными, грузчики, сейчас бегущие весёлыми муравьями по сходням, измождёнными рабами! Нестерпимая вонь от рыбных складов, от мясных отбросов. Стаи бродячих собак, крысы в каждом тёмном углу... И как крысы, таящиеся в тени портовых кварталов, всевозможные шайки городских бандитов, воров, убийц...

   – Мне сказывали вчера, вроде наших отроков ограбили? – спросил он у младшего воеводы Яна Усмаря.

Тот встал и снял шапку, комкая её в огромных руках кожемяки, стал сбивчиво рассказывать, как вчера пошли вои под вечер в порт, а на них такая шайка напала, что они справиться не смогли. Бандиты их побили и мечи отобрали!

   – Что?! – сразу закричали несколько воевод. – Мечи?

   – За потерю меча – предать смерти, – сказал бесстрастно Сухман. – Как же это воинов с мечами подонки побили?

   – Стаей налетели! Наши и опомниться не успели!

   – Пьяны были, – припечатал, глядя вдаль на море, Сухман.

   – Так, что ли? – спросил Илья.

   – Так, – потупился Усмарь.

   – К чему приговариваем? – спросил Илья воевод.

   – Ежели сейчас простить, они пить пустятся! Так недолго и до того, что побегут из дружины, как ромеи, – сказал Бермята.

   – Смерти предать, чтобы другим неповадно было!

   – Эдак мы всех перебьём, – подал было голос Усмарь.

   – Что! – повысил голос Илья. – А ты что думаешь, без наказания остаться? Ты воевода! Твоя голова на плахе – первая!

   – Молодые ребята, небывальцы! – гундосил Усмарь. – И так в покаянии...

   – Смерти! – сказал Сухман. – Сказано: лучше руки или ноги лишиться, чем всему телу болезнью погибнуть. Гнилое – бестрепетно отсекай!

   – Они не гнилые! – подал голос священник. – Они – дураки! Не ведали, в какую геенну разврата попали! Город-то больно гнил!

   – Пойдут в бой без доспехов. С голыми руками! – сказал Илья. – Добудут оружие – пущай дальше служат и вина их прощена! Погибнут – видно, так Бог судил.

   – И ты безоружен первый пойдёшь! – сказал Сухман Усмарю.

   – Я знаю! – не то с облегчением, не то с печалью вздохнул Усмарь, нахлобучивая шапку и кланяясь неловко воеводам. – Спасибо за науку.

   – Не на чем!– холодно отозвался Илья.

   – Ему – что оружно, что безоружно! – улыбнулся вслед уходившему к дружине Усмарю воевода Бермята. – Здоров преужасно. Пожалуй, не слабже тебя, Илья Иваныч, будет.

   – Сильнее, – сказал Илья. – Он моложе меня, не изранен... Сильнее.

   – Как он о прошлом годе быка-то заломал!

Большая орда печенегов прорвалась на Лыбедь-реку под стены киевские. Вели себя чинно – не грабили, не жгли. Шли ратиться по законам войны. Стали друг против друга ополчившиеся рати. А воевать, видно, ни тем ни другим не хотелось... Не было в воях ненависти. Потому стали задираться. Но и это не подействовало. Тогда порешили вызвать поединщиков. Владимир-князь сразу согласился. Потому что рать, им выставленная, только с виду была сильна, а на самом деле – не вои, а горожане ополчившиеся. Всё войско – на границе. Нежданно печенеги прорвались. И по сю пору неведомо, откуда эта орда подошла. Скорее всего, шла с византийской службы либо войны с Царьграда и явилась не с востока, откуда её ждали, а с запада. Князь и тянул время, переговоры вёл, ждал, пока рать боевая от границы подойдёт. Смотрел князь на печенегов – сильных, в боях закалённых, видел и своих ополченцев. Ребят хороших, ладных да молодых, но плохо обученных воевать, а строя боевого и вовсе не знавших. Опять пошли переговоры. Наконец решили поутру поединщиков выслать. От печенегов выезжал здоровенный черноусый, вислоусый детина. Сказывали, коня своего на плечах носил. Стали такого в княжеском войске искать – нету!

   – Эх, – сколько раз князь сетовал, – нет Ильи Муромца! Он бы не сплошал!

Из рядов ополченцев пришёл к нему старшина кожемяк, что кожи артельно мяли.

   – У меня, – говорит, – дома сын остался. Пожалуй, задавит печенега.

Тогда и привели Усмаря. Князь, глядя на молодого и невысокого парня, не поверил в его силу.

   – Печенег-то чуть не вдвое тебя толще да больше!

   – А я его носить на себе не собираюсь, – неуклюже, но с гордостью ответил парень.

   – Чем докажешь силу свою?

   – Быка мимо меня пустите.

И когда погнали быка, он как-то изловчился и громадными своими руками кожемяки схватил быка за бок и вырвал огромный кусок шкуры толщиной в палец. Быка добили и зажарили, наелись; на трапезе и решили, что парень, пожалуй, неплох. Владимиру было всё равно, каков парень. Ему нужно было время, пока спешащая от границы конная дружина не подошла. Но столь скорого исхода поединка он не ожидал.

Усмарь Ян, так звали парня, вышел к печенегу неоружно и тем привёл его в замешательство. Печенег растерянно слёз с коня, отстегнул меч.

Печенеги плевались и ругались, скаля зубы, принимая то, что отрок вышел ратиться с голыми руками, за оскорбление.

Растопырив огромные руки, печенег пошёл на Усмаря. И киевские бойцы кулачные увидели, что биться на кулаках он не умеет. Он схватил Усмаря за плечи и попытался сдавить. Но это самое крепкое место в человеке, и тут хороший боец устоять может.

Усмарь же, упёршись лбом в подбородок печенега, сдавил его в поясе и лишил дыхания. А когда тот расслабил объятие, грохнул его о землю. Грузный печенег потерял сознание. Печенеги решили, что он мёртв! Так же подумали и киевляне, бестолково кинувшись в бой. Печенеги боя не приняли и отошли.

Они бы опомнились и вернулись, если бы не подоспела конная дружина из пограничья и если бы печенеги воевать собирались! Пройдя невозбранно через киевские земли, они скрылись в левобережных степях.

   – Дома-то у нас всё по-другому! – сказал Муромцу Сухман Одихмантьевич.

   – Хоть и нет того богачества, а нет и той нищеты! – согласился Илья, тоже считавший домом родным Киев. – Мнилось нам – в державу праведную едем, ан нет таковой державы в миру сем...

Воеводы примолкли. Осветилась вечерним солнцем розоватая гора Святой Софии. Белым облаком лежал за стенами самый большой город мира – Константинополь. Отсюда он казался белым монолитом, кое-где украшенный садами и виноградниками. А спустись в город – и увидишь нагромождение каменных домов, где соседствуют дворцы и трущобы. Беломраморные колонны, наследие античности, – и серые глыбы подземелий, где содержались рабы. Противными голосами кричали в садах имперских чиновников и аристократов павлины, лаяли и завывали бродячие псы, орали ослы. Разносчики предлагали воду, дрова, зерно, рыбу...

   – Шумно как, – сказал Бермята. – Уж на что Киев город большой, а тамо покойнее...

   – Чужое нам всё здесь, – сказал Илья. – Потому и беспокойно.

Шум городской и суета, заботы дневные отвлекали его от тех голосов, что теперь постоянно звучали в его сознании, точно там шла непрерывная церковная служба. И он хотел её слушать, он хотел туда – в тишь, в глубину души своей. И припомнился ему погреб, прохладный и тёмный, где сидел он в заточении и был много свободнее, чем сейчас в миру, в хлопотах по войску, в заботах о провианте, оружии, жалованье, в бессмысленной и безрезультатной суете...

   – Тяготит меня не Царьград, – сказал он, – а суета мира сего.

   – И это пройдёт, – печально повторил слова Соломона Премудрого Сухман Одихмантьевич. – Терпеть надобно, коли нас Господь в сей мир определил.

   – Я не ропщу, но скучно мне, – сказал Илья. – Смертная скука.

* * *

Воеводы русов, славян и всей дружины, присланной князем Владимиром на службу в Царьград, были вызваны во дворец. Облачившись в лучшие одежды и парадные доспехи, плотной группой они пошли на приём к басилевсам. Именно к басилевсам, потому что их двое: считалось, что Византийской империей правят два брата: Василий II и Константин. Они и сидели рядом на тронах, в окружении толпы царедворцев.

Началась торжественная церемония с того, что воевод через длиннейшие анфилады дворцовых залов вели, сменяя друг друга, молчаливые придворные. Простодушные русы рот разинули да по сторонам озирались. Было на что посмотреть! Диковинные ковры, драгоценные мозаики, фрески! Ничего подобного они не видывали в Киеве. Им казалось, что нарисованные на стенах барсы прыгают на них со стен, длиннорогие туры и быки с позолоченными рогами, стоящие у каждых дверей, шагают им навстречу.

Ошарашенные, сбитые с толку, потерявшие ощущение реальности, шагали воеводы из зала в зал, поражались красоте и богатству дворца. В каждом зале стояла диковинная мебель; на позолоченных столах, инкрустированных слоновой костью, на золотых и серебряных блюдах были яства многоразличные, коим русы и названия-то не знали и, как их есть, когда их потчевали, не ведали.

Они пристально взглядывали на сопровождающих их царедворцев – не смеются ли киевскому невежеству? Но те оставались бесстрастны и официально приветливы.

Сами провожатые были одеты в льняные, шерстяные и шёлковые одежды такой тонкой да искусной выделки, что и не сообразишь сразу, где шерсть белая, а где лён, и только шелка сверкали невиданными красками. Были убраны дорогими мехами, про которые русы сразу сообразили: «Наши меха, из-под Новгорода везённые!»

   – Сколь тут богатства! Сколь богат Царьград и басилевсы! – ахали молодые воеводы.

Военачальники, те, что постарше, помалкивали. Не по чипу им удивляться да ахать. А такие, как Сухман да Илья, смотрели на богатство равнодушно. Не варяги, мол, дикие да алчные, а христиане мы, коим богачество тленное ни к чему! Сказано в Писании: «Не сбирайте богатств в житницы на земле, где ржа и плесень их поедает и воры подкапывают и крадут, а сбирайте богатство ваше нетленное на Небесах...»[17]17
  См.: Евангелие от Матфея, 6-21. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут: но собирайте себе сокровища не небе, где ни моль, ни ржа не истребляют, и где воры не подкапывают и не крадут. Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».


[Закрыть]

Обилие золота, серебра, самоцветов и всей пестроты, удивлявшее поначалу, скоро стало Илью раздражать.

   – Они что? – спросил он то ли в шутку, то ли всерьёз Сухмана, но так, чтобы и другие вои слышали. – Они что, нас в амбар привели – рухлядишку казать? А сказывали, к басилевсам на умную беседу идём!

Услышав это, воеводы заулыбались, приободрились, приосанились. Стали округ себя иными взглядами поглядывать: что, мол, нам злато-серебро – мы, воины, духом богаты! Верою Христовой сильны!

   – Да я на леса наши ни один дворец золотой не променяю! – сказал Сухман. – Не получилось, значит, у византийцев хитростных нас златом мира сего ослепить. Богатством своим одурманить. Сколь в этих сосудах золотых слёз рабских да пота!

Словно поняв это, провожатые ввели гостей в громадный парадный зал, где на тронах сидели рядом два басилевса – Василий II и Константин, соправители византийские.

Умно выстроен парадный зал. Был он окружён колоннами, и где стены-окна – не видно, потому что окружала зал галерея. По ней же могли подходить и уходить, почти незаметно, придворные, охрана либо ещё кто. На колонны опиралась открытая галерея второго этажа, и свет окон, кои снизу не видны, словно отсекал потолок, и казалось, он висел в воздухе.

Но Илья и Сухман уже побывали, и не однажды, в Святой Софии, где дивились замыслу зодчего, кто прорезал купол там, где он на стены опирался, рядом окон, и свет, струившийся из них, делал купол каменный как бы невесомым, висящим в воздухе.

Басилевсы находились в нише, будто в алтаре церковном. Разницы почти не было – те же мозаики золотые за их спинами, те же занавеси парчовые от потолка до полу...

Когда, по обычаю, сотворили воеводы императорам земной поклон и подняли головы, то поразились ещё более, чем поначалу в залах. Басилевсы, сидевшие на тронах на небольшом возвышении, теперь поднялись на высоту более роста человеческого, и пришедшие смотрели на них снизу вверх.

   – Вознеслися! – ахнул молодой Усмарь.

Трон действительно будто парил в воздухе, только ткани, свисавшие с его подножия, едва колыхались.

   – Не может человек вознестись! – сказал чуть не в полный голос Илья. – Один Господь да святые угодники возносились, да и то не на лавках и престолах!

   – Обманы пущают! – подтвердил Сухман. И казалось, сразу потерял всякий интерес к басилевсам.

   – Ну, робяты! – сказал молчун и скептик воевода Потык. – Таперя держи ухо востро! Раз они нам глаза обманами застят – торговаться за службу станут люто! Не давайтесь в обман-то!

Но никакой торговли не было. Василий II сказал написанную логографом речь, и воеводы явно слышали, как кто-то подсказывал императору слова, потому что военачальник он редкостный, умелый, а даром слова – обделён. Говорил плохо и неумело, будто и не басилевс природный, а мужик деревенский.

Воевод повели в соседний зал, угостили всяким яством и каждому подарили серебряное блюдо, с которого он ел, и кубок, из коего пил.

   – Сколь богаты басилевсы! – ахали, возвращаясь в лагерь, молодые воеводы.

   – Погоди нахваливать-то! – ворчал Бермята. – Посмотрим, как жалованье платить станут.

Жалованье задержали сразу. Пустились чиновники императорские в объяснения, что, мол, больно спешно корпус русов отправили в Сицилию, мол, казна за ними не поспела.

Илья, присмотревшийся к тому, как выбивают из подданных налоги, решил, что казны-то и нет. Народ в Византии нищ, наг и голоден.

   – Вот те и царица городов земных! – сказал он, без сожаления глядя на уходящий в дымку Константинополь и утонувшие в виноградниках горные склоны. – Кому – царица, кому – блудница, кому – мать, а кому – мачеха!

Мерно вздымались длинные вёсла триер, которыми управляли от двух до четырёх гребцов, сидевших на скамьях верхней палубы, на бимсах и в трюме. Для того чтобы гребли они слаженно, били в тулумбасы, и мерный стук да свист бича, коим, как скотину, погоняли гребцов, сопровождали плеск и шипение воды о форштевень.

Военная флотилия, корабли которой несли на борту двести русов, пошла на Сицилию – бить и приводить в покорность тамошние народы. Самая-то опасность грозила Царьграду от болгар, не щадивших жизней своих ради независимости Болгарского царства. Но на болгарский фронт русов и славян Василий II бросить не решился. Памятен был урок Святославов.

На рассвете третьего дня пути Илья, спавший прямо на верхней палубе, рядом со скамейками гребцов, кои, сменяясь, гребли и ночью, был разбужен рёвом трубы и топотом поднятой по тревоге всей команды.

   – Что случилось? – спросил он у толмача-переводчика.

   – Смотри сам! – ответил ромей, показывая рукой в море.

Далеко на горизонте чернело несколько низко сидящих кораблей.

   – Пираты! Работорговцы! Идут скупать рабов или ловить на Сицилии и в Италии.

Командир корабля, которому, по уставу, принадлежала во время морского похода безграничная и полная власть, передал Муромцу, чтобы киевские вои стали куда им укажут, изготовившись к лучному бою.

   – Господь наказует вашими руками пиратов! – передал он. – Это великая удача, когда по недосмотру своему или промыслом Божием неуловимые пираты напоролись на военный флот.

Изготовив стрелков по бортам на палубах, Илья стал смотреть, что делают ромеи. Все гребцы были на вёслах. Они сменяли друг друга так, чтобы судно двигалось с максимальной скоростью[18]18
  Максимальная скорость триеры – до 7—8 узлов в час.


[Закрыть]. На носу приготовлены были лежавшие прежде вдоль бортов мостики-переходы с крюками, а капитан корабля отдавал приказания с кормы, где располагалась небольшая надстройка. На обе мачты, с боевыми площадки вроде навершия башен, полезли матросы и стали подавать туда плотно запечатанные горшки. По тому, как бережно и осторожно передавали их наверх, Илья догадался, что это знаменитый греческий огонь. Там же разворачивались в сторону пиратов длинные, в виде драконьих голов и страшных грифонов, трубы.

На носу и корме стояли трубачи, что передавали сигналы с корабля на корабль, факельщики и флажковые отмахивали команды по всему флоту. Византийские корабли огромной подковой, повернувшись все вдруг носами в сторону врага, охватывали пиратов. Это были нормандские и варяжские драккары и несколько византийских триер, правда, значительно меньше тех, на каких плыл русский корпус. Юркие драккары поначалу пытались уйти и даже оторвались от тяжёлых ромейских триер. Но те медленно набрали скорость, и расстояние стало сокращаться. Неожиданно на пиратских кораблях перестали грести, а затем, переменив направление, пошли прямо на ромеев.

   – Они пытаются прорваться сквозь наш строй, – объяснил Илье их манёвр переводчик. – Они гораздо поворотливее, чем мы. Поэтому, пока наши суда развернутся, они уйдут далеко. А когда мы их догоним, они попробуют опять поменять направление.

   – И сколько это может продолжаться?

   – Пока гребцы будут в состоянии поднимать вёсла.

   – Приготовиться к атаке! – закричали с кормы. – Сигнальщикам смотреть, есть ли на драккарах пленники!

Остроглазые юнги, сидевшие, как обезьяны, на мачтах, вглядывались что было мочи в пиратские корабли и сначала робко, а потом всё увереннее закричали:

   – Пленников не видно!

   – Слава богу! – сказал переводчик. – Вам не придётся рубиться на кораблях! Ну, разве что командир эскадры прикажет пленить какое-нибудь судно. Но тут в основном варяжские драккары, они нам не нужны!

Расстояние между кораблями сокращалось, и вот уже один юркий драккар попытался проскочить между бортами ромейских кораблей.

Илья видел, как отчаянно гребли полуобнажённые варяги.

   – Огня! – закричал капитан, когда драккар мчался мимо борта.

Умелый воин направил трубу прямо на драккар. Из неё хлынула на спины гребцов и палубу какая-то жидкость. Она воспламенилась уже в воздухе и полилась на пиратов жидким огнём. Люди вспыхивали беловатым пламенем и горели, как свечи. Некоторые падали за борт, но горели и в воде, потому что греческий огонь в воде не гас.

Вскоре все драккары пылали большими кострами. Ромейские корабли постарались как можно быстрее уйти от них, чтобы пламя не перекинулось и на них.

Теперь военная эскадра шла за пиратами-византийцами. Нагнали их быстро. Корабль, на котором был Илья, разогнавшись, ударил в корму уходившего пирата тараном – длинными, выступающими из форштевня надводным и подводным бивнями. Раздался грохот и треск ломаемого дерева. С военной триеры перебросили абордажную доску, и её железные крюки вонзились в палубу пирата. Ручьём потекли по ней закованные в панцири воины. Иные прямо перепрыгивали через борта на палубу пирата. Через несколько минут резня на борту завершилась.

   – Всех пиратов распять на бортах! Корабль взять на буксир, – приказал капитан.

Илья отвернулся от страшной картины. Вослед за военным кораблём на буксире шло пиратское судно, увешанное прибитыми к бортам телами бывших ромейских моряков, предпочитавших разбой службе в императорском византийском флоте. К вечеру их крики и стоны стихли.

* * *

Сицилия, единственное владение Царьграда у Италийского полуострова, билась, отражая сразу несколько врагов. Как, впрочем, и вся Византийская империя. Сицилию круглый год грабили варяги-пираты, коими кишело Средиземное море; с севера на города Сицилии шли закованные в сталь рыцари Священной Римской империи, а с юга высаживались мусульмане. Её города то и дело были захвачены либо варягами, либо арабами. И Константинополь слал войска, чтобы их отбивать обратно, штурмовать, освобождать. Здесь всегда не хватало солдат, поэтому все, или почти все, наёмники, которыми формально были и русы из Киева под командованием Муромца, поначалу обкатывались на сицилийских берегах. Война здесь шла постоянно – будто язва гноилась на теле ромейской державы.

Здесь искусные византийцы научили киевскую дружину лазить на стены, пробивать бреши в толще каменных стен, делать подкопы, проламывать таранами ворота... Однако ни к баллистам, метавшим камни в города, ни к греческому огню – тайне из тайн византийцев – славян, варягов и русов близко не подпускали!

Русы нужны только, как мечники или лучники. Их не щадили в учении, их не берегли и в бою. Здесь узнали киевские дружинники и воеводы горькую долю наёмника.

Полтора года боев унесли треть шеститысячной армии. Илья Муромец да и другие воеводы, там, в Киеве, смотревшие на далёкую Византию как на идеальную православную державу, самую сильную в мире, самую культурную, теперь вдоволь насмотрелись на оборотную сторону византийской цивилизации. В том числе и на страшный гнёт духовный, который являла собой Церковь. Любой ромей постоянно находился под перекрёстным огнём бдительной слежки.

За ним следили не только армии государственных соглядатаев-осведомителей, а соседи и даже священники прихода, к которому он относился. Нельзя сказать, чтобы они нарушали тайну исповеди, но каждый монастырь и каждый храм являли собою ещё и коммерческое предприятие. Монастыри имели громадное число мистиев – послушников-полурабов, которым запрещалось иметь семью. Церкви получали в подарок от вельмож земли и даже рабов...