Текст книги "Святой Илья из Мурома"

Автор книги: Борис Алмазов

   – Что-то новое грядёт, – сказал князь. – Новое! Нельзя боле по-старому жить.

   – Да! – сказал Добрыня. – А Перун этот, коего везде поставили, – бревно крашеное, да и только! Выдумка!

   – Ты что, в его силу больше не веришь?

   – Ежели она и есть, то злая! А на зле ничего не созиждешь! – сказал Добрыня. – Это христиане правду говорят.

   – Так что же, всем прощать, всем покоряться? Этак задушат, как курёнка, и не заметишь сто! Сунут под рёбра ножи, как Ярополку...

   – А кто сказал, что добро есть слабость? – спросил племянника Добрыня. – Вона Царьград стоит несокрушим...

   – Да в Царьграде зла в тысячу раз больше, чем у нас творится...

   – А хоть бы и вот Илья этот! Он что, слаб?

Князь не нашёлся что ответить. И только когда Добрыня был уже в дверях, сказал неожиданно:

   – Знаешь... Давай Рогнеде Полоцк возвернём. Пущай там сидит со Всеславом.

Добрыня оглянулся и увидел новое выражение лица у князя Владимира – спокойное и уверенное, которого он никогда прежде не видел.

   – Никак ты её прощаешь? – спросил воевода.

   – А в чём её вина? – спросил князь. – Что с ножом на меня кинулась? Дак и мышь на кошку бросается, когда мышонка спасает!

   – Пущай в Полоцке Всеслав сидит, – согласился воевода. – А мать – при нём. Только боязно, не стала бы мстить.

   – Чего раньше времени загадывать, – спокойно ответил князь. – Пущай с миром идёт. Намучилась она со мною.

Никогда Добрыня не слышал таких слов от племянника буйного, хитрого и мстительного. Он внимательно вгляделся в его лицо и понял, что князь говорит сейчас искренне и никакого тайного умысла не имеет.

   – Вот так Илья! – сказал Добрыня, спускаясь с теремного крыльца и легко поднимаясь в высокое боярское седло. – Вот те и заточник.

Глава 13
Меж Вольгой и Микулой

Илья отыскал своих не скоро, вдоволь наездившись меж деревянных и полукаменных замков-крепостиц, из которых, собственно, и состоял Киев и окрестные укрепления.

Не за один раз, велением старейшины или князя, построилась мати городов, но прилеплялись, наращивали стены, друг ко другу прижимаясь, новые и новые цитадели. Обрастали посадами, избами и полуземлянками чёрных людей, наполнялись людом пришлым, беглым, вольным и мастеровитым, но оторванным от отчины своей и потому настороженно глядящим и в сторону терема княжеского, и в сторону стен городских, и в поле, откуда каждую минуту могла пристигнуть беда. Приживались свои к своим: потому был в Киеве и хазарский квартал, и еврейский, жили здесь и торки замирённые, на службе княжеской состоящие, и варяги, но повсюду; всё перекрывая и во всех концах поселяясь, жили славяне. По-славянски говорили меж собою все, кто ступал на землю Киева.

И хотя варяжский воевода кричал команды ратникам своим на северном языке, а хазарин, при посольстве державы своей, по-тюркски ставил метки на документах – на улице, на торжище говорили все только по-славянски. Отличались одеждою греки и мирные печенеги, ассии – аланы донские, приводившие на продажу диких и сильных коней, разнились наречиями и хазары, но господствовал и в церквах малых, потаённых, и на капищах, огромных, со множеством молящихся, язык славянский.

И было уже не разобрать среди горожан, пришедших издавна, кто вятич, кто древлянин, кто из земель северян, кто радимич или дрегович, древлянин или рус... Все жили по закону киевскому, все равно вставали на защиту стен его, где бы сия стена ни стояла – в детинце княжеском или окружала посад городской.

Дружинники держались и в городе, и в посаде особняком, как, впрочем, особняком держались и в своих концах жили кожемяки и кузнецы, плотники-ладейщики и ювелиры, плавившие серебро и золото. Разница только в том, что в древности, сказывают, дружинники жили по избам и по землянкам своим, а со времён варяжских стали жить в детинце, в гридницах, только там чувствуя себя в безопасности, потому что при малейшем бунте горожане объединялись против них. И хоть гордились дружиной, когда, возвращаясь из похода, шла она по улицам городским, а пустись дружинник, да ещё не языка славянского, один по городу ходить – глядишь, и побили бы для острастки. Потому что горожане – люди вольные, а дружинник – холоп княжеский, и непонятно, что тому князю в голову взбредёт: возьмёт да прикажет горожан мучить!

Поэтому в основном различные небольшие отряды, коих не могли вместить детинец и двор княжеский, стояли гарнизонами в крепостицах вокруг Киева.

Там и отыскал Илья своих карачаровцев. За высоким тыном с угловыми башнями были и конюшни, и длинные полуземлянки, где на нарах спали воины, был и плац для учения. Полуземлянки и всякие службы лепились под невысокими стенами, а всё пространство посреди укрепления свободно, только в углу у стены мостилось когда-то капище Перуна. Но сейчас стояло оно заброшено: многие вои – христиане, а иным не до молитв.

Оставшись без основного ядра своего войска – без варягов, Владимир спешно набирал новую дружину. В городок почти ежедневно приходили новые и новые молодые парни наниматься на княжескую службу.

Их никто не спрашивал, откуда они, потому что даже беглый холоп, вступивший в войско, делался неприкосновенным и хозяин его вернуть не мог. Приводили даже рабов купленных – тех, кто отличался крепостью мышц или взят в бою, с оружием в руках. Воинов старались привлечь, а рабам не доверяли. Потому что была разница! Раб за рабство своё держался – жизнь берег, а воин жизнью не дорожил и лучше бы смерть принял, чем в рабстве жить. Из рабов вои не получались.

А вои ежели и попадали в рабы, то либо погибали там, либо воли добивались. Освободиться из рабства было можно! И воин, особенно славянин, нипочём бы в рабах не остался.

Воинов кормили лучше, но и постоянно гоняли в учении! Трудились они не меньше, чем рабы в каменоломнях, овладевая боем лучным, мечным, рукопашным и на копьях. Часами ломались на плацу – в схватках меж собою и в умении на взаимодействие. Дрались россыпью, дрались стенкой, дрались под командой византийских инструкторов, по их уставу, где каждый по команде должен выполнять общий приём. Византийцы привыкли драться в строю, в тесноте, где главное – плечо в плечо стоять и заедино действовать. Дрались и прикрывая витязя-поединщика. Закрывая конного тяжеловооружённого всадника от нападения пехоты. Дрались и в рассыпном лучном бою, и в шеренге мечников – за щитами, и на стене.

Отдельно умились каждому приёму, умились владению мечом, кистенём, цепом боевым, топором, ножом.

В углу у коновязи, зажав коленями большие камни, дрались на мечах и на копьях всадники – прежде чем на коня сесть, добивались крепости в ногах, чтобы на любом коне, как на своих ногах, держаться. Придирчиво следили старшие воины-гридни, не уронит ли кто двухпудовый камень, не окажется ли слаб в коленках. Того с грузом на плечах сотни раз приседать заставляли, плясать воинские танцы, гусиным шагом ходить.

Сызмала воинов учили, поэтому каждый воин искуснее в бою, чем смерд, и малая дружина всегда большую толпу мужиков чёрных побивала.

Обучившись строю, учились бою рукопашному, учились езде верховой, умились с седла рубить и стрелять и копьём колоть. Большую часть дня в учении проводили и до того изматывались и наламывались в упражнениях, что небывальцы, неуки да новики, едва на нары вползти от усталости могли. А гридни постарше – ничего. Привычно мечом махали и переход конный любой выдерживали. И трусцой с мечом, щитом и топором бежать могли сколь угодно. Такова была дружина молодшая, через которую проходили все небывальцы или вновь пришедшие на службу княжескую. Называлась она молодшей не случайно. Вои тут все ребята молодые, и по чину была она ниже дружины старшей.

Старшая дружина помещалась в Киеве и состояла из бояр и мужей нарочитых. Таковые все в броню закованы на походе и в бою, имели коней боевых и коней заводных, на коих доспех тяжкий и припас воинский возили.

При каждом боярине либо храбре нарочитом состояло по пять-шесть отроков, что, как правило, принадлежали ему по праву владения или родства. Они прикрывали боярина в бою от пеших воинов и лёгких всадников степных, кои доспеха тяжкого не имели и налетали, как вихрь из степи.

Ежели дружина молодшая получала от князя кормление и котлы свои в городках держала, то дружина старшая кормилась из рук княжеских в его тереме.

А отроки и дети боярские – так звались оруженосцы и боевые холопы старших дружинников – кормились из рук их. Они им на постой кормление привозили либо из вотчины своей, либо из княжеского кормления.

Илья попал как бы сразу в две дружины: как небывалец и храбр, особо при княжеском дворе незнаемый, должен он в молодшей дружине быть, где его отроки находились, пока он в погребе пребывал; но вот как вышел он и князем помилован стал, вроде бы должен и в старшую дружину перейти. Для того, правда, должна его дружина старшая принять и место его среди себя определить. А это непросто.

Кроме дружины старшей, была ещё дружина княжеская – прежде состояла она вся из варягов и русов: дружина богатая, хорошо вооружённая и многими милостями княжескими пожалованная. Она-то в Киеве всё и вершила. Но Владимир-князь дружину эту за море услал, а русов, что с варягами не ладили, всех со старшими дружинниками сравнял.

Хотя сравнять было непросто. По старой памяти русы на кормлениях и пирах княжеских сидели за высоким столом – выше бояр, рядом с князем, хотя у многих из них, кроме доспеха да меча, ничего и не было и отроков они не имели.

Это хорошо увидел Илья, когда прискакал гонец княжеский звать его в терем Владимира, на столование княжеское.

Обрядившись во всё лучшее, пошёл Илья кон но в Киев-град. Оставил Бурушку на коновязи с отроком, а сам без оружия, как предписывали правила, прошёл в горницу, где за столами широкими столовалось человек с двести бояр да храбров нарочитых.

Огромный зал под деревянными стропилами крыши был почти по всей длине занят тремя столами; с обеих сторон столов стояли лавки для храбров. А средний стол, во главе, увенчивался ещё одним – поперёк стоящим. Там сидел князь с думными своими боярами и воеводами, особо приближёнными.

Увидал тут Илья по правую руку от князя Добрыню – дядю княжеского, коему вся старшая дружина подчинялась, по левую – воеводу из русов, Рагнара, коего больше на славянский манер звали Волчий Хвост. Сидело с князем за высоким столом не более двадцати человек.

Илье указали место за столом по левую руку от князя, и он сел безропотно среди храбров молодых, много его моложе. Рядом с Ильёй оказался и вовсе безусый славянский храбр, в дорогой рубахе, с гривной серебряной на шее, а против Ильи сидел торк – почти что одного с Ильёй возраста. Он сразу обратился к Илье по-тюркски, но Илья сделал вид, что не понимает этого языка.

Многое Илье было удивительно: и многолюдство, и яства обильные, и гомон, и слуги, разносившие еду, и уродцы, что меж столами кувыркались.

Каждое кушанье носили сперва к княжескому столу, и он отламывал и от лебедя по кусочку, и от кабанов жареных; иные куски ближним передавал, чествуя их. Посылал со своего стола кушанья и чары с мёдом особо отличившимся храбрам или кого почествовать желал.

После того как обнесли гостей первым кушаньем и первой чарой, заиграли на гудках и заплясали скоморохи, веселя пирующих. Зашумели за столами гости, принялись разламывать и птицу печёную, и кабанов, и прочую снедь. Куски и кости бросали под стол или валили на широкие блюда, кои выносили на двор нищим. Молодой храбр, что сидел рядом с Ильёй, видать, был роду хорошего. Потому что ел по-учёному: большие куски не хватал, не вгрызался в них, а брал перстами понемногу, словно пробовал, чтобы видно было – не обжираться сюда пришёл, а ради чести княжеской. Куски на подносы бросал большие, чтобы нищим больше досталося. А торк ел в охотку, смеялся и грыз кости, подмигивал Илье, как своему соплеменнику: «Пировать так пировать, а не руки поджимать!»

Разглядел Илья и князя, и всех бояр его; разглядел и храбров, за высокими столами сидящих и за столами средними, и младших, где он сидел. Все храбры схожи тем, что не было среди них людей слабых и немощных. Старшие были все в боях и сражениях иссечены, но не увечны и для новых боев гожи. Были все в одеждах праздничных, и ясно становилось, что все при достатке и, верно, много животов имеют либо от племени своего, либо от рук княжеских, а пуще всего от добычи воинской.

Илья поел для приличия, омыл руки в чаше глубокой, что отроки меж столов носили, да и сел так, чтобы гусляров послушать.

Гусляры князю пели песни изрядные, но их мало кто слушал, пока князь не встретился глазами с Ильёю. Долог и глубок был княжеский взгляд. И вспомнилось Илье, как полгода назад они с князем переглядывались, когда Соловый во дворе у стремени Бурушки стоял. И князь, видать, вспомнил. Он поманил отрока, и тот, выслушав что-то князем сказанное, побежал к гуслярам. Князь хлопнул в ладоши, и мгновенно все голоса за столами замолкли. Гусляры ударили по струнам, и старший из них запел:

 
Молодой Вольга Святославгович,
Он поехал к городам и за получкою
Со своей дружинушкой хороброю.
Выехал Вольга во чисто поле,
Ён услышал во чистом поли ратоя.
Ехал Вольга он до ратоя,
День сутра ехал до вечера,
Да не мог ратоя в поле наехати.
А орёт-то в поле ратой, понукивает,
A y ратоя сошка поскрипывает,
Да по камешкам омешики прочиркивают.
Ехал Вольга ещё другой день,
Другой день сутра до пабедья,
Со своею со дружинушкой хороброю.
Ён наехал в чистом поле ратоя.
А орёт в поле ратой, понукивает,
С края в край бороздки помётывает.
В край он уедет – другого не видать.
То коренья-каменья вывёртывает,
Да великие каменья ecu в борозду валит.
У ратоя кобылка соловенька,
Да у ратоя сошка кленовая,
Гужики у ратоя шёлковые.
Говорил Вольга таковы слова:
«Бог тебе помочь, оратаюшко,
А орать да пахать да крестьяновати,
С края в край бороздки помётывати!»
Говорил оратай таковы слова:
«Да поди-ко ты, Вольга Святославгович!
Мни-ка надобно Божья помочь крестьяноватъ,
С края в край бороздки намётывать.
А й далече ль, Вольга, едешь, куда путь держишь
Со своею дружинушкой хороброю?»
Говорил Вольга таковы слова:
«А еду к городам я за получкою,
К первому ко городу ко Гурьевну.
К другому-то городу к Ореховцу,
К третьему городу к Крестьяновцу.
Ай же, оратай-оратаюшко!
Да поедем-ко со мною во товарищах,
Да ко тем к городам за получкою».
Этот оратай-оратаюшко Гужики с сошки он повыстенул
Да кобылку из сошки повывернул,
А со тою он сошки со кленовенькой,
А й оставил он тут сошку кленовую,
Он садился на кобылку соловеньку;
Они сели на добрых коней, поехали
По славному раздольицу чисту полю.
Говорил оратай таковы слова:
«Ай же, Вольга Святославгович!
А оставил я сошку: в бороздочке,
Да не гля ради прохожаго-проезжего,
Ради мужика-деревенщины:
Они сошку с земельки повыдернут,
Из омешиков земельку повытряхнут,
Из сошки омешики повыколнут,
Мне нечем будет молодцу крестьяновати.
А пошли ты дружинушку хоробрую,
Чтобы сошку с земельки повыдернули,
Из омешиков земельку повытряхнули,
Бросили бы сошку за ракитов куст».
Едут туды два да три добрых молодца
Ко этой ко сошке кленовоей;
Они сошку за обжи кругом вертят,
А им сошки от земли поднять нельзя,
Да не могут они сошку с земельки подвыдернути,
Из омешиков земельки повытряхнуть,
Бросити сошку за ракитов куст.
Методой Вольга Святославгович
Посылает он целым десяточком
От своей дружинушки хороброей
А ко этой ко сошке кленовоей.
Приехали оны целым десяточком
Ко этой славной ко сошке кленовенькой;
Они сошку за обжи кружком вертят,
Сошки от земли поднять нельзя,
Не могут они сошки с земельки повыдернути,
Из омешиков земельки повытряхнути,
Бросить сошку за ракитов куст.
Молодой Вольга Святославгович
Посылает всю дружинушку хоробрую,
Тридцать молодцов да без единого,
А подъехали ко сошке кленовенъкой,
Брали сошку за обжи, кружком вертят,
Сошки от земельки поднять нельзя,
Не могут они сошки с земельки повыдернути,
Из омешиков земельки повытряхнути,
Бросити сошку за ракитов куст.
Говорит оратай таковы слова:
«Ай же, Вольга Святославгович!
Не дружинушка тут есте хоробрая,
Столько одна есте хлебоясть».
Этот оратай-оратаюшко
Он подъехал на кобылке соловенькой
А ко этой ко сошке кленовенькой,
Брал эту сошку одной ручкой,
Сошку с земельки повыдернул,
Из омешиков земельку повытряхнул,
Бросил сошку за ракитов куст.
Они сели на добрых коней, поехали
Да по славному раздолью чисту полю.
Говорил Вольга таковы слова:
«Ай же ты, оратай-оратаюшко!
Как-то тобя да именем зовут,
Как звеличают по отечеству?»
Говорил оратай таковы слова:
«Ай же, Вольга ты Святославгович!
Ржи напашу, в скирды складу,
В скирды складу да домой выволочу,
Домой выволочу, дома вымолочу.
Драни надеру, да то я пива наварю,
Пива наварю, мужичков напою,
Станут мужички меня покликивати:
Ай ты, молодой Микулушка Селянтювич!»
 

Не успел гусляр закончить былину, ещё не стихли струны его гуслей, а к Илье уже бежал-летел отрок с кубком вина.

   – Князь чару вина тебе присылает! Выпей за здравие.

Илья поднялся во весь свой громадный рост, поклонился князю и, глядя ему в глаза, под одобрительные крики дружинников осушил чару непривычного ему византийского вина до самого дна.

«Князь мне место моё указывает, – понял он. – Меж Вольгой и Микулой». Губ его коснулось что-то со дна кубка.

Он отнял кубок ото рта: в кубке лежал княжеский перстень.

Илья вытряхнул его на широкую свою ладонь. Будто в крови, в красном вине лежал серебряный перстень с камнем дорогим.

   – Целуй перстень! – подсказал ему молодой дружинник, сидевший рядом, – тот, что, видать, к пирам был привычен и знал, как подобает вести себя учтивому человеку.

Илья поцеловал перстень. И под завистливыми взглядами еле надел его на мизинец.

   – Поклонись! Поклонись! – шипел дружинник.

Илья отвесил поясной поклон и хотел вернуть кубок отроку.

   – Нет, нет! – сказал тот. – Кубок князь тоже тебе жалует.

Илья поднял кубок над головой и в третий раз поклонился князю.

   – Да... – сказал вежливый дружинник. – Сколь много князь тебя пожаловал... Да... Кто ж ты таков будешь? Я недавно в дружину пришёл, не ведаю, кто ты? Откудова?

   – Илья, – сказал богатырь. – Илья из Карачарова.

   – А где это?

   – Из земель муромы...

   – А... Дак ты Муромец. Сказывают, там земли не мирные – болгары камские людей имают да хазарам продают.

   – Бывает, – сказал Илья, и сердце его сжалось от тоски по домашним, от которых он никаких известий не имел.

За третьей переменой, когда на столы поставили питье изобильное, князь поднялся из-за стола и, пожелав всем веселия и здравия, ушёл вместе с воеводами нарочитыми. Илья понял, что главная часть столования закончена и можно уходить, потому что стали дружинники напиваться – кричать непотребное, дразнить шутов, а шуты и скоморохи – их, пьяных! Стали друг ко другу задираться, и пошло всякое непотребство. Дружинник вежливый исчез, печенег буйной головой на стол повалился, а к Илье подошёл отрок.

   – Тебя воевода зовёт, – позвал он.

Илья, чуть захмелевший, пошёл за отроком во двор, где уже конно стоял с дружинниками Волчий Хвост.

   – Илья! – сказал он, будто век его знал. – Завтра приводи всех отроков своих и воев своих в Киев, да возьмите две подводы да весь доспех воинский.

   – Что это может быть? – спросил Илья отрока, когда они ехали обратно. Проклятое зелье туманило голову, мешало думать.

   – Поход, надо полагать. Поход, Илья Иваныч...

У себя в городке Илья повалился спать как убитый. Подняли отроки его на рассвете. Пришёл священник греческий и служил молебен. Отроки исповедались и причастились.

Священник попенял Илье, что тот вчера хмелен был, но ради похода допустил к исповеди и принятию Святых Таин.

   – Куда поход, не слышно? – спросил Илья гридня.

   – Да что, Илья Иваныч, с отравы иноземной глупой какой сделался! – заворчал гридень. – Весь Киев только и говорит, что поход на радимичей, а ты один не знаешь! На радимичей! И мы в передовой полк назначены. Волчий Хвост, воевода, поведёт.

Глава 14
Дружинушка хоробрая

Поход на радимичей, которые явно не выступали против Владимира и к войне не готовились, был скорее демонстрацией силы, чем войной. Радимичи – славянское племя, сильно напоминавшее ляхов и, вероятно, пришедшее из Привислинья, держало селища и грады свои в верховьях Днепра, по левому берегу. Правый берег заселяли дреговичи, по понятиям того времени болотные люди и вовсе дикари. Ни князей, ни войска у них не было, и выходили они на битву по родам своим, с вождями во главе. А вот с юга и востока граничили земли радимичей с отчиной северян и вятичей.

Северяне, подчиняясь Киеву, постоянно норовили ему какую-либо пакость учинить. Памятно было, как они через свои земли пропустили на Киев печенегов, и такое они творили не единожды. А вятичи и вовсе считали себя независимыми и только дань платили, а посадников киевских к себе не пускали и в любую минуту могли восстать.

Во граде Любече, что стоял на границе трёх племён – северян, дреговичей и радимичей, – назначено было собираться войску.

Первый раз Илья шёл с дружиною маршем и походом и многому учился, потому как самому ехати или с малым отрядом – одно, а с войском – совсем другое.

Ежели отряд мог и по тропам пройти, то войску надобна была дорога; ежели богатырь с воями мог и в селище постоем стать, то дружине нужны были постои особливые и лагеря укреплённые, где на них супротивник не мог нежданно наброситься.

Жадно учился Илья искусству ведения войска. Смотрел, как шла обочь отрядов и далеко впереди высланная разведка – сторожа, как шли при дружине мужики чёрные – дороги и гати мостили, рубили просеки, по которым шла дружина и конница. Конница же была двух родов: лёгкая – из торков и мирных печенегов набранная – и тяжёлая – из таких, как Илья, храброе. За каждым таким конником, в тяжкий доспех обряженным, шли его отроки, тянули кони поклажу на подводах либо на вьюках.

Теперь понимал бывший карачаровский сидень, почему после того, как войско проходило, пролегали по его следу дороги торговые, а с годами становились пули знаемые; почему на местах привалов и лагерей вырастали городища и крепости, а вокруг них посады, превращая городища в города.

Понимал и другое – сколь много условий, учитывая которые путь воинский прокладывается: сколь рек и оврагов перейти множеству тяжко нагруженных людей, коней и подвод надобно; какие болота обогнуть либо загатить; где броды отыскать либо перевоз через реку учинить. А увидев всё это, стал понимать, что воевода не столько кулаками, сколь умом силён. Потому и не удивляло его, что в дружине киевской идут хитростные греки из Царьграда, показывают, как путь прокладывать, как оборону округ ночёвки ставить и много чего другого, и почему их воеводы, как малые робяты, слушаются.

В Любече гомон стоял до неба, скрипели телеги, кони ржали и гулко гудела земля под их копытами. Отроки споро ставили шатры для воевод, натягивали пологи, под которыми спали княжеские дружинники, а пехота строила шалаши за городской стеной. Печенеги и горки стреножили коней, чтобы не растерять, уводили их в луга заливные на прокорм.

Видел Илья, что в толчее этой, пестроте воинской, есть свой порядок и воеводы им твёрдо управляют. А не будь воевод, мигом всё войско смешается – обозы с конницей на пехоту наползут, и передавится войско – погибнет и до боя не дойдёт.

Каждый день из разных мест подходили новые и новые дружины, приезжали новые храбры со своими отроками. Ждали князя. Но князь вослед войску не торопился, словно давал радимичам к сражению подготовиться. Из разговоров воевод Илья понял, что это не от лености князя зависит, а так задумано.

Молодые вои в бой рвались, требовали скорее из Любеча выходить!

   – Куда? – урезонивали их старые опытные воеводы. – Где супротивник? Городов ни великих, ни малых у радимичей нет, а из городищ и селищ они мигом по лесам непролазным да болотам-дрягвам попрячутся. Вот и выйдет, что эдакий кулак, в Любече собранный, в пустоту ударит.

   – Надобно россыпью идти! – кричали молодые. – Радимичей поврозь имати!

   – Глупые вы! – ругался Волчий Хвост. – Как не поймёте, что, когда вы в ряду и порядок держите, нет вас сильнее, а в лесу своём, один на один, когда радимич вас видит, схоронившись, а вы его нет, он каждого из вас много сильнее. И побьётся всё войско, так врага и не увидев.

   – Уж не раз так было! – подтверждали немногочисленные старые дружинники-русы. – Иной раз придём воевать, а не с кем! Впусте селища да городища стоят. А как восвояси вернёмся – они опять полны и крамолу чинят. Только бы ополчились радимичи! Только бы войско выставили...

Ждали сторожей да подслухов, что в земли радимичей ходили. Тайно принимали от радимичей перебежчиков. Вели их по тёмному времени в боярские шатры и там выспрашивали, а после тайно назад отправляли.

Илью, как особо князем отмеченного, на советы воевод приглашали, хоть и был он в большой войне небывалец. На советах ом сидел, слушал да помалкивал, многому учась.

Понял он, почему князь поход на радимичей, вроде бы мирных, учинил. Радимичи были ненадёжны, и непонятно, куда могли приклониться и кого к себе в подмор позвать, случись какой в Киеве замятие. Потому нужно было учинить в их землях ряд и посадников поставить. Момент был подходящий: разрозненные роды радимичей не объединились и вождя набольшего у них пока нет. Войско же киевское на две трети – из небывальцев, потому и решил князь его в походе недальнем и нетяжком пообмять.

   – Это не дружина варяжская, не войско Святославово, – вздыхали старики-русы.

   – Сопляки-мальчишки да мужики-лапотники, и все языков словенских, хоть и родов разных! Какой с них толк?! Набрались толпы великие, народу множество, а все слабы. То ли дело варяги были – каждый сотни таких-то стоил! Они бы уж давно по землям радимичей прошлись, как стая волчья, и полоны бы такие привели, что года три на всех рынках были бы только рабы-радимичи!

Илья слушал да помалкивал, а про себя понимал, что такой-то войны – охоты на людей, кою варяги вели, – князь и не хочет. Не все воеводы и бояре, особливо из стариков-русов, это понимают. Не поход за добычей, но державы приращение – вот цель княжеская. Однако и он в лагере томился. В толчее и суете лагерной была своя тягота. Кони всё округ повыели, дороги повытоптали, от отхожих мест, что округ лагеря были, шёл дух тяжёл. Мухота над каждым котлом висела столбом, коней до крови заедала. Ещё неделя, кабы не меньше, и пойдут от тесноты людской среди воев болезни.

   – Что ж медлим-то? – спрашивали вои-небывальцы.

А бояре да воеводы на совете только головами крутили: «Радимичи где? Где дружины воев сбираются?» И с облегчением слушали, как подслухи с той стороны доносят: в родах радимичей победили вожди молодые, кои с киевлянами на бой стремились, тогда как старые предлагали в лесах утаиться и в бой не вступать. Малая часть войска старших послушала и в земли дреговичей, в дрягвы их непролазные, ушла. Остальные же, спешно собрав всех, кто способен оружие носить, ополчаются и встречь киевлянам идут.

   – Вот и ладно! – говорил терпеливый и опытный Волчий Хвост. – Вот и хорошо! Теперь вызнать, где они собираются. А вызнаем – тогда и двинемся.

Наконец сторожи донесли: «Сбираются дружины радимичей на реке Песчанице».

   – Ну, теперь бы их только не упустить, удержать на месте! – горячился Волчий Хвост, посылая спешно за князем в Киев.

Служилые торки ночью снялись из лагеря и ушли двумя отрядами в землю радимичей, чтобы подковой охватить их войско. Хотя сторожа говорили, что у радимичей войска нет. Так, мелких дружин множество.

Вот ежели они к ляхам послали и те тяжеловооружённых дружинников с оруженосцами пришлют, тогда сеча может быть зла. Но посылали к ляхам радимичи или нет – никто не знал, и знать было неоткуда. Это могли подслухи из земель ляшских донести, но не в войско, а в Киев.

Вскорости из Киева гонец прискакал с приказом княжеским: «Выступать немедля», из чего воеводы и Муромец поняли, что к ляхам послали и радимичи, на Песчанице стоя, их поджидают.

Потому первый полк повёл сам Волчий Хвост, не дожидаясь приезда Владимира, чтобы сойтись лицо в лицо с радимичами и уж далее их из виду не терять.

Илья и конные отроки пошли в первом полку, с другими такими же тяжеловооружёнными воинами и оруженосцами. За ними поспешали пешие дружинники, все под командой своих старших. Двигались не быстро, чтобы пешцы не отставали. Греки-византийцы очень настаивали на правильном движении полка.

   – Торки – конны! – говорили они. – Их дело – сшибка с врагом и отход. А ваша задача – стать и сквозь ряды противника проломиться. Вы малоповоротливы, ускакать, как торки, не можете, потому вас должны пешцы прикрывать, а уж каждого латника – оруженосцы.

На узких дорогах-просеках, проложенных в полях и лугах, пешцы шли обочь: справа и слева, прикрывая конников. В лесах передвигались отрядами. В каждом были и конные, и пешие. Каждый отряд – человек с полёта, как бы малое войско. Ночевали со всеми опасениями и костров не жгли. Двигались быстро, коней пасли только ночью, но кормили по лесным местам сеном, что везли за войском на возах.

Когда вышли к Песчанице, где был разбит лагерь радимичей, остановились от них в одном переходе. На рассвете выдали коням ячменя, поседлали, снарядились сами по-боевому и, перейдя вброд реку, что отделяла киевлян от радимичей, вдоль пологого левого берега, в боевом построении, пошли на сближение.

При восходе солнца передовой полк переправился весь, для того чтобы не быть застигнутым на переправе. Броды прикрывали на обоих берегах реки конные торки. Они же шли обоими берегами до выхода к лагерю радимичей.

Многие воеводы и дружинники ругались на византийцев, что они взяли полную волю и покрикивали на марше воеводам, будто те – смерды незнаемые! А дружинникам простым и палкой доставалось, ежели они строй ломали. При другом случае могли дружинники ответить так, что от тощих старообразных византийцев одни перья со шлемов остались бы. но был строжайший приказ князя: слушать греков и всё исполнять, что они прикажут.

Илью тоже раздражали их крики и повелительная манера командовать, но всё позабыл он, когда одновременно, широко развернувшимся фронтом, киевская дружина, вернее, передовой полк её вышел к лагерю радимичей, где к нападению никто готов не был!

Через широкое поле было видно, как сбегались кучками радимичские кудлатые мужики к своим вожам, и стояли эти кучки по полю розно, не в единую линию. И побить их ничего не стоило.

Загудели боевые трубы, и мерно, под удары барабана, качнулась, опустив копья, пешая рать и двинулась на радимичей, которые толпами носились по полю, бежали от лагеря и сбивались в большую людскую кучу.