Текст книги "Возвращение Иржи Скалы"

Автор книги: Богумир Полах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

О человеке, который отважился выступить против Роберта, Иржи знал лишь из рассказа Карлы. Вышколенные офицеры из штабной парторганизации и трусоватые службисты из низовой территориальной партячейки помочь ему, конечно, не могли. Даже с Лойзой Иржи никогда не говорил о Роберте, боясь, что тот по глазам Иржи поймет, что он просто ревнует. Иржи вспомнил о Лойзе, и сердце его учащенно забилось; Лойза – вот кто поможет мне справиться со всеми тревогами. Пойду к нему. Все равно нельзя врываться к родителям так поздно. Лойза поможет советом, у него Иржи и переночует.

Волнение Скалы улеглось, в висках уже не стучит кровь. И что я за человек, даже не вспомнил о друге. А ведь Лойзик Батиста советовался со мной, доверялся, просил даже помощи у меня, неопытного человека. А я хожу один и словно никого не вижу вокруг!

Скала полон нетерпения. Еще одна остановка, минут двадцать езды. Потом с полчаса ходьбы быстрым шагом – и он дома. Хорошо, что подморозило, можно пройти напрямик, проселком. Можно было бы поехать автобусом, но Скала не хочет, чтобы дома узнали, что он прибыл вечерним поездом.

Освещенный вокзал встречает его ласково, как старого знакомого. У заборчика, за которым летом растут подсолнухи, Иржи пережидает, пока опустеет перрон. Люди торопятся, холодно.

Иржи быстро шагает по улице. У него такое же чувство, как было однажды, когда он приземлился на самолете с последней каплей горючего. Здесь он дома. Кто-то сказал, что каждому человеку, если он не космополит, нужен уголок, где все дышало бы теплом домашнего очага. Низкие белые домики вырастают из-под темных деревьев и улыбаются Иржи кое-где освещенными окошками. На улицах ни души, даже собаки не лают: узнают, что ли, своего человека? Теперь направо и полем – в Угерчицы, Хваловицы и Кальварию, к дому. Холодный воздух освежает голову и легкие.

Где сейчас Лойзик, дома или в комитете? Наверняка он еще не спит – разве он ляжет раньше одиннадцати! Значит, сперва на площадь, «на рынок», как у нас говорят. Только бы не вышел из трактира какой-нибудь сосед. Ага, слава богу, там уже темно. Ну, ясно, трактирщик не станет топить печь ради одного-двух завсегдатаев. А в комитете горит свет. Конечно, Лойза сидит за столом! Но он не один… У Скалы сжимается сердце. Неужели придется ждать, пока этот человек уйдет? А что, если они выйдут вместе? Час поздний, это вполне вероятно.

Скала растерянно глядит в освещенное окно. Как, однако, возмужал Лойзик! Собственно, Скала до сих пор не разглядел его как следует, Лойзик для него все еще парнишка времен их мальчишеских затей. Густые волосы Лойзы падают на волевой лоб и придают ему несколько воинственный вид, но губы улыбаются, и эта улыбка смягчает глубокие морщины. Нет, Иржи не станет ждать. Видно, хороший это парень, если Лойза сидит с ним в такой поздний час. Иржи он незнаком, наверное, нездешний или, может быть, из новых переселенцев?

Скала колеблется еще минуту, потом слегка стучит в окно. Те двое не слышат стука, они громко смеются и не глядят на окно. Иржи стучит еще раз. Лойза поднимает глаза, прислушивается, потом распахивает окно и радостно вскрикивает. Через минуту скрипит тяжелая дверь и Лойза ведет гостя в дом.

Скала, еще не входя в дом, пытался сказать, что хочет поговорить с ним наедине, но Лойза не дал и слова вымолвить – все смеялся и похлопывал Скалу по спине, ничуть не удивившись, что тот вдруг появился среди ночи.

– Вот и еще один! – громко говорит он, обращаясь к незнакомцу. – Видно, не достучался домой. Учитель-то ложится спать с петухами.

Человек оказался вторым секретарем райкома. Он приехал на мотоцикле, оставил его в темном подъезде, а там кто-то проткнул гвоздем обе шины.

– Есть же еще у нас сволочи! – смеется Лойза. – На губах медок, а на сердце ледок. Только и глядят, как бы подставить ножку… Ну, не чинить же шины среди ночи. Товарищ Крайтл переночует здесь, а утром приведем его драндулет в порядок.

Скала немного смущен, он не ожидал такого осложнения. Лойза заметил это.

– У тебя что-то неладно? – озабоченно спрашивает он.

Скала колеблется, потом решает выложить все сразу.

– Да, неладно, – отвечает он. – И нужен твой совет.

Секретарь райкома, приземистый человек с большими, как лопаты, трудовыми руками, поднимается с места.

– Сядь, – говорит ему Лойза и оборачивается к Скале: – От Тонды у меня нет секретов. В лагере мы с ним сидели вместе, удрали оттуда и пробрались к партизанам тоже вместе. Вместе воюем и сейчас.

Скала глядит в большие серые глаза Тонды, смущенные, как у школьника, получившего похвалу. Лицо этого человека вдруг так заинтересовало Скалу, что он на минуту забыл о цели своего прихода. Крайтл очень некрасив – лицо изрыто морщинами, все в крупных оспинах, большая плешь, прозрачные оттопыренные уши. Но в живых серых глазах столько добродушия, что все остальное становится незаметным. «У вас красивые глаза, Иржи Иосифович», – вспоминается Иржи Наташин голос. Он с удовольствием пожимает ручищу Крайтла.

– Есть хочешь? – спрашивает Лойза, стараясь не показать, как он рад, что Скале понравился его товарищ.

– Нет, не хочу, – говорит Скала. – Давайте-ка сядем. Разговор будет долгий.

Лойза и Крайтл садятся, Скала остается стоять у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. То ли ему хочется остудить голову, то ли избежать пристальных взглядов.

Издалека начинает Скала свою исповедь – от первого пробуждения в советском госпитале. Опять рассказывает он о Ваське, о Наташе, о майоре Буряке. В его голосе столько любви и муки – минутами Лойза и Тонда слушают, затаив дыхание, но, видимо, он делал и много глупостей, потому что иногда им не удается скрыть нетерпение.

Наконец Скала слышит слова секретаря райкома, которые кажутся ему почти обидными:

– Теперь я не удивляюсь, что ты помог нам в районе на выборах. Жаль, не довелось мне ни разу послушать тебя, парень. Но я понимаю: тот, кто тебя слышал, тот пошел с нами. Спасибо!

Тяжелая рука сжимает тонкую руку Скалы, взгляд добрых глаз гасит обиду. В самом деле, можно ли сердиться на Крайтла! И, не отпуская руки Скалы, он спешит добавить:

– На жену свою не обижайся. Вижу из твоего рассказа, что она не какая-нибудь вертихвостка, которой легко вскружить голову. Тут другая причина – та болезнь, которой все мы переболели: одни раньше, другие позже.

Скала недоуменно глядит на секретаря райкома. Как это понимать? Чем переболели? Кто мы?

Ослепительные зубы Крайтла белеют на рябом лице, глаза суживаются в лукавой усмешке.

– Ты, может, и не болел. А мы те, кто полюбил партию еще в молодости, переболели, верно, Лойза?

Теперь у Лойзы непонимающее лицо.

– Ну, чего ты на меня уставился? – усмехнулся секретарь. – Жили мы когда-то только ради куска хлеба: есть хлеб – радовались, нету хлеба – горевали. А в один прекрасный день мы узнали о партии. Кто на митинге, кто на демонстрации, кто в армии, а кто из книг. И сразу каждому стало казаться, что он что-то упустил и надо поскорей наверстать это, надо что-то совершить, доказать, как он предан делу партии.

– Верно, верно, так и было, – соглашается Лойза. – Сколько меня отец корил, что я не занимаюсь ничем серьезным, торчу в лесу да лазаю по птичьим гнездам; дома, мол, повернуться негде из-за моих клеток со щеглами и горлицами. И вот однажды приехал из Брно старый Юран, выступил у нас перед рабочими, у меня сразу глаза открылись.

– Вот видишь, в этом-то и дело, – улыбнулся секретарь. – Кто нам открыл глаза, тот становится для нас кумиром.

– Честное слово, верно! – с мальчишеским оживлением восклицает Лойза. – Как встречу Йозефа, так мне всегда вспоминается тот первый митинг и хочется… Нет, уж лучше не скажу, смеяться будете…

– Хочется, небось, поцеловать ему руку, как отцу родному. Так, что ли, говори уж? – подхватывает Крайтл. – Ну вот, и теперь происходит то же самое. Умная девушка жила как гусыня, без всякого кругозора, а потом увлеклась новым делом…

Скала глядит на него чуть ли не разинув рот.

– Не веришь? – спрашивает секретарь.

– Нет, верю, – шепчет Скала. – Я и сам думал об этом в поезде; вспомнилось, как много значил для меня человек, который научил меня летать…

– Вот видишь! – просиял секретарь. – Теперь ты понял…

– Но потом я решил, что нарочно выдумываю для нее оправдание, – сокрушенно признался Скала.

– Нет, нет, парень, я мог бы привести тебе еще немало таких примеров. В нашем же районе, – покачивая головой, говорит Крайтл. – Плохо то, что в данном случае этот кумир и в самом деле…

Крайтл поднимает взгляд к потолку, словно ища там подходящее определение.

– Мерзавец! – восклицает Лойза.

– Ну, ну, не торопись! – хмурится Крайтл. – Обвинить легко, доказать труднее.

– Скажи только, что он не мерзавец! – вскипел Лойза.

Серые глаза секретаря райкома становятся холодными. «Никогда я еще не встречал таких выразительных глаз, – думает Скала. – По ним видно, что именно человек хочет сказать, еще до того, как он заговорит. Сейчас он оборвет Лойзу, да еще как!»

Но этого не произошло. Крайтл подавил в себе гнев, потом глаза его опять улыбнулись, и он сказал:

– Горячая голова ты, Лойза. Это твой единственный недостаток, но немалый. Все тебе подай сразу, да поскорей. Кабы все люди судили о тебе, как ты о них, летели бы от тебя пух и перья.

– А знаешь, кто ты? – не сдается Лойза. – Патер Лангзам^[5]! Не зря тебя так прозвали. Представь себе, – обращается он к Скале, – Роберт снял его с поста первого секретаря, посадил на его место мальчишку, который еще в пеленках был, когда Тонда руководил стачками. И все-таки, по его мнению, выходит, что Роберт не мерзавец!

– А кто меня снял? – спокойно улыбается Крайтл. – Крайком! И пленум райкома тоже проголосовал за это. Что с того, что Лойза и еще человек пять-шесть голосовали за меня? Решает большинство. Вот как обстоит дело, братец. Ошибки у меня были. А Роберт сумел сделать из них хороший букет, подать его крайкому как следует. Кто виноват, что мы не умели так ловко, как он, преподнести наши успехи и достижения?

– Ты должен был помочь нам! Ты! – кипятится Лойза. – А не сидеть, как ощипанный петух!

– А что, если я до сих пор не знаю, чего у нас было больше – достижений или промахов, а, Лойзик? – возражает Крайтл, покачивая головой. – Может быть, в конечном счете Роберт был прав? Разве я когда-нибудь собирался секретарить в райкоме? Где мне было научиться этому? А кстати, тот мальчишка, как ты говоришь, хороший секретарь. Мы с ним дружно работаем.

Лойза тихо и презрительно чмокает. Скала молча и с интересом слушает спор. «Есть у нас настоящие люди, – думает он. – Вот они, рядом. Ссорятся, а ведь любят друг друга и жизнь любят и самого черта не боятся!»

Крайтл заметил его восхищенный взгляд и смутился.

– Шляпы мы с тобой, Лойза, – ворчит он. – Майору нужен совет, а мы тут сцепились, как мальчишки… По-моему, – оживляется он, – тебе, Скала, лучше всего остаться жить здесь. Тут у тебя и родители, и сынишка. Будешь отсюда ездить на службу. Прогуляться каждый день на станцию совсем не вредно. Я в свое время наездился поездом на работу.

Лойза хмурится. Ему хотелось бы еще поспорить о Роберте – засел он у него в печенках, – но он понимает, что Иржи ждет его совета.

– Хорошо придумано, Ирка! – говорит он ворчливо, чтобы товарищи не подумали, будто переубедили его. – По крайней мере твои старики не узнают, что вы с Карлой поцапались. Мол, ты хочешь жить с сыном, вот и все, причина вполне понятная. А Карла твоя как увидит, что дело приняло крутой оборот, уступит, вот увидишь! Она все-таки хорошая баба, я же ее знаю.

Скала растаял: в самом деле, отличная идея. Несколько дней он пробудет в отпуску, а потом скажет родителям, что решил жить тут, чтобы не расставаться с Иржиком. Отец обрадуется, но мама…

Ах, мама! Давно уже она ходит кругом да около: то вдруг замолкнет посередине разговора, то так посмотрит на Иржи, словно хочет заглянуть ему в самую душу. Подозревает она что-нибудь? Скала знает, что она охладела к Карле еще задолго до его приезда. Мать – человек старого закала, ей не понять, как можно ради работы расстаться с сыном. Однажды она даже высказалась по этому поводу: «Уж я бы своего ребенка никуда не отдала, даже если бы сидела на одной картошке». Отец тогда прикрикнул: «Помолчи, мать!» – и даже бросил на нее суровый взгляд, что на него совсем непохоже. «У каждого свои взгляды, – продолжал он, – а Карла делает нужное дело. Радуйся, что мальчик будет с нами…» Но и ему самому не нравилось, что Карла не приезжает по субботам повидать сына. Иржи замечал, как при звуке открываемой двери отец быстро оборачивается и разочарованно опускает голову, увидев, что сын опять приехал один.

– Так у тебя можно переночевать? – спрашивает Скала. Лойза уже успокоился, он постукивает по столу большим ключом.

– А как же! Трактирщик оставил мне ключ от комнаты для приезжих. Там две кровати. И даже печь вытоплена.

Очутившись в комнатке со старинной выцветшей росписью, Скала заколебался: ему не хотелось показывать чужому человеку свое обезображенное тело. Крайтл, видимо, понял это.

– Гляди, – сказал он, снимая рубашку и обнажая выпуклую волосатую грудь. – Вот сюда мне угодила пуля, когда мы с Лойзой переходили границу. Тебе это, небось, покажется пустяком, если сравнить с тем, как досталось тебе, а я тогда думал, что мне уже крышка.

Скалу словно овеяло свежим воздухом. Крайтл для него не чужой человек, это товарищ, соратник, друг, он, так же как и Скала, бил фашистов.

Когда Скала снял рубашку, Крайтл присвистнул.

– Черт подери! – воскликнул он.

Скала улыбнулся. Он был почти горд, и его ничуть не обидело, что собеседник разглядывает и ощупывает его спину.

– Как ты, братец, выжил, уму непостижимо! – заключает Крайтл.

Скала не сдержал горечи:

– Видно, для того выжил, чтобы потом меня зажимали всякие роберты!

Спокойный, рассудительный Крайтл вдруг вскипает.

– Что вы за люди, молодежь! С кем ни заговоришь, только и слышишь: «Роберт, Роберт». Вроде Лойзы – тот чуть ли не требует, чтобы я задушил этого Роберта своими руками. Если Роберту удалось нас зажать, хотя правда на нашей стороне, так в этом, черт подери, мы сами виноваты. А что мы делаем? Стоим и ждем, пока кто-нибудь вмешается. А нытики еще и скулят: «Как это, мол, Готвальд не видит?» – Крайтл закуривает недокуренную сигарету и постепенно успокаивается. – Роберт нас колотит здесь по башкам, а в Праге должно быть слышно? Скажи, за тебя отстреливались в Лондоне, когда мессершмиты лупили по тебе над Берлином? Не бойтесь, ЦК знает, что делает. Подождите и увидите! – Крайтл помолчал и размашистыми шагами прошелся по комнатке. – Уж больно вы нетерпеливы! Ну, черт с вами, это ваше дело! Но почему Лойза хочет, чтобы я ненавидел Роберта за то, что тот снял меня с руководства райкомом? Разве я уверен, что это было неправильно? – Крайтл заговорщически наклоняется к Скале и говорит совсем спокойным тоном: – Я бы, братец, не сдался, кабы не видел, что мой преемник справляется с делом. Да еще получше меня! Он несколько лет сидел в страховом отделе, наловчился руководить. И руки-то у него господские, не то что у меня. – И Крайтл, смущенно улыбаясь, показывает Скале свои большие грубые руки.

– Не в одних руках дело! – тоже смущенно улыбается Скала.

– Верно, – соглашается Крайтл. – Мой страховщик это тоже понимает. Ко мне он относится так, что лучше некуда, обо всем советуется. На этот счет он поумнее Роберта. А я люблю помочь людям советом. А главное… главное, я у него учусь. Многому уже научился. – В живых серых глазах Крайтла появляется мальчишеская застенчивость. – Писать как следует я уже выучился, из грамматики прошел кое-что… Ведь я, братец, в детстве в школу почти не ходил. Мать батрачила у кулака. Чертовски была вынослива, коль осмелилась произвести меня на свет. И работяга. Иначе ей не позволили бы родить и вырастить пацана, потому, видишь ли, чтобы не было ущерба хозяйству. Так и в моей жизни пошло: сызмальства все работа да работа. Сбегай туда, подсоби там… На школу оставалось лишь два-три зимних месяца. Учитель для виду сердился, но ссориться с хозяевами не смел. Да, братец, – Крайтл снова взглянул на свои заскорузлые руки, – эти руки потом научились и разрушать. В армии мне повезло – узнал там хороших ребят. А когда демобилизовался, стал помогать им ломать тот подлый порядок, в котором я родился и рос. Это была хорошая школа, вот только на правописание у меня не оставалось времени. Приходится догонять теперь. Но я наверстаю, братец, наверстаю!

Крайтл встал, сплел пальцы так, что они хрустнули, и весело рассмеялся.

– А пока пусть безобразничает Роберт? – горько спросил Иржи.

Рябое лицо Крайтла вдруг стало серьезным, он в упор посмотрел на Скалу.

– Что ты говоришь! – укоризненно произнес он. – Наш район сейчас на первом месте в крае. На первом! В этом есть и моя заслуга. А среди тех, кто ушел из зала, когда на крайкоме голосовали за Роберта, я был тоже. Выпереть меня из райкома Роберту не удалось и не удастся! Я там по праву, для этого моей жизненной школы хватает. Хорошим секретарем я могу стать, когда научусь этому делу, а коммунистом я был задолго до Роберта… Одно мне ясно, парень: мы можем выучиться тому, что они умеют. Но худо будет им, ежели они не научатся тому, что умеем мы! Погорят, как желуди на горячей плите. Роберт – первый, потому что он из тех, кто уверен, что все знает, все может, со всем справится. Споткнется, и сам не заметит! Да не о подножку, подставленную образованными ловкачами, как спотыкаемся мы. Угодит в яму, которую роет другим. Я тебе сейчас с полной ответственностью говорю, что он не коммунист и не может быть коммунистом. Обыкновенный шкурник, который попал не по адресу и думает, что у нас повторятся порядки, какие были в довоенной социал-демократии: утихомирь несогласных доброй кормушкой или пинком в зад и взбирайся выше по лесенке. Черта с два!

Крайтл взволнованно зашагал по скрипучему полу.

– История эта затянулась, что правда, то правда. Но разве можно бросить все и заниматься только робертами? С ними надо разделаться на ходу, нельзя останавливаться из-за них. Если кто и повинен в затяжке, так прежде всего те, кто отмалчивается. Что, например, делаешь ты, чтобы убрать помехи с нашего пути? Чтобы роберты поменьше вредили? Ни черта не делаешь, верно? От жены сбежал, – вот и все. Пусть, мол, выкарабкивается сама как хочет. А что ты делаешь в армии? Тоже ничего, я уверен. Может быть, все офицеры вокруг тебя – закаленные коммунисты? Ничего подобного! Генералов Роберт набрал в партию много и бахвалится этим, а у рядовых армейских коммунистов голова идет кругом.

Крайтл останавливается и кладет тяжелую руку на плечо Скалы.

– Вот так-то, товарищ майор. Не удивляйся, что я хочу учиться, и сам учись тоже. Учись тому, чего еще не знаешь. Военное дело тебе известно как свои пять пальцев, а вот в остальном ты разбираешься плохо. Потому-то и повесил голову и наутек пустился, братец! А я, наоборот, витаю в облаках! Неважно, что я не сумел быть первым секретарем! Мне хватает и того, чего я уже дождался, – настала новая жизнь! Батрачки уже не будут растить своих детей в углу коровника. А секретарем райкома или даже крайкома я смогу быть, когда выучусь. А я выучусь, и скоро, товарищ майор!

Крайтл спохватывается и замолкает. Снова в его взгляде появляется юношеская застенчивость.

– Наговорил я тебе бог знает чего. У меня, братец, есть один чертов недостаток. Если разговорюсь, не остановишь. Меня и на проверке в этом упрекнули. Все потому, что по натуре я молчальник. А уж как заговорю… Ты не обижаешься, а?

Нет, Скала не обижается. Он сидит понурившись, и из головы у него не выходит фраза из Наташиного письма: «Почитайте Ленина, Иржи Иосифович, там найдете ответы на большинство ваших вопросов…» «Почему этот некрасивый, лысый Крайтл так быстро проник в мое сердце? – думает Иржи. – Как он похож на Ваську, Наташу, на майора Буряка. Все для них так просто и ясно, все они могут объяснить, умеют понять человека и его муки, а мы только мучаемся, мучаемся, мучаемся…»

Иржи невольно высказывает то, что у него на сердце.

– Мне бы твое спокойствие, товарищ Крайтл. Мне бы, твою уверенность в том, что кто-то непременно разоблачит робертов…

– Что значит «кто-то»? – Крайтл даже приподнялся на койке. Голос его резок.

– А знаешь ты вообще, кто у нас в руководстве? Какую борьбу прошли эти люди за долгие годы от зарождения и первых шагов партии до февральской победы? Сколько сорняков им пришлось терпеливо выполоть за все эти годы?

Крайтл встал и взволнованно заходил по комнате. У него смешной вид: в нижнем белье, без сорочки, жилистые ноги оставляют следы на пыльном крашеном полу. И все же Иржи с трудом удерживается, чтобы не вскочить с постели и не обнять его, так близок стал ему этот человек.

– Разоблачить! – уже спокойнее ворчит Крайтл. – Легко сказать – разоблачить. А ты думал о том, сколько сил стоило Ленину разоблачить врагов, мешавших идти вперед?

«Почитайте Ленина», – снова вспоминаются Иржи Наташины слова, и его дрожащие губы складываются в виноватую улыбку.

– Ну, не сердись… – вот все, что он может сказать.

Глава шестая

Зал совещаний штаба округа тонет в облаках табачного дыма. Идет партийная проверка. За длинным столом, во главе с председателем капитаном Нигриным – партийный комитет и инструкторы крайкома.

А перед ними как на иголках сидит он, майор Иржи Скала. Секретарь комитета ротмистр Палчак монотонным голосом читает личное дело и протокол проверки, проведенной в парторганизации по месту жительства. О майоре говорится только в превосходной степени. Герой. Сражался в рядах Советской Армии. Вступил в партию после февраля 1948 года, но и раньше проявлял себя как сознательный, прогрессивный офицер. Жена – активный член партии, работает в аппарате крайкома. Семейные отношения наилучшие. Работает самоотверженно. Считать проверенным единогласно.

Скала сидит, пристально глядя на зеленое сукно, которым покрыт стол, и вспоминает тот вечер. Лавчонка, еле освещенная слабой электрической лампочкой, засиженной мухами. Февральский переворот выгнал отсюда какого-то спекулянта; тот вывез из магазинчика все, что можно, оставив только ящики и грязную лампочку. Активисты партийной организации принесли сюда расшатанный стол и какие-то ломаные стулья. Председательствует пухлый человек – говорят, после февраля он работает плановиком на мебельной фабрике и мечтает стать ее директором. Лысый пенсионер, секретарь парторганизации, изо всех сил старается придать своему веселому, добродушному лицу солидное выражение. Он вертится на стуле, хмурится и смотрит в рот председателю, чтобы не упустить ни словечка для протокола. Скала знает его очень мало – видел только на общих собраниях, он их аккуратно посещает, с тех пор как вступил в партию.

Председатель зачитывает краткую автобиографию Скалы; старая дева, сидящая неподалеку, растроганно шмыгая носом, говорит соседке:

– До чего ж интересно ходить на эти проверки. Просто не верится, сколько иной человек вытерпел…

Привратник из соседнего дома нетерпеливо помахивает двумя пальцами, словно школьный зубрила, который никак не дождется, когда его вызовут к доске.

– Я знаю товарища майора Скалу, знаю и товарищ Скалову, – начинает он. – Примерная семья коммунистов. Оба одними из первых подписали Воззвание в защиту мира, участвовали в майской демонстрации. Да что там много говорить – порядочные люди и вообще… Словом, как квартальный уполномоченный, предлагаю считать проверенным.

Пухлый председатель снисходительно спрашивает:

– Товарищ майор, хотите что-нибудь добавить?

Скала встает и, глядя сквозь завесу табачного дыма на блестящую лысину секретаря, склоненную над протоколом, в крохотные, заплывшие жиром глазки председателя, беззвучно шевелит губами.

– Тронут? Понимаю. В эту волнующую минуту раскрываются сердца, и мы все чувствуем одно и то же. Есть предложение товарища квартального уполномоченного: считать майора Скалу прошедшим проверку. Кто за, товарищи? Спасибо. Единогласно. Поздравляю, товарищ майор!

Майор Скала жмет потную пухлую руку председателя, и ему становится грустно. Значит, это и есть проверка? Проверка выявит бездельников в заводских организациях, которые в февральские дни переметнулись от Савлов к Павлам, а дома барствуют по-прежнему, это правда. Но этого мало! Это обидно мало! А что делать с пронырливыми обывателями, которые держат нос по ветру? Они воспользуются добродушием неопытных людей и пролезут… Пролезут?

Красное от волнения рябое лицо Тоника Крайтла внезапно возникает перед глазами Скалы, в ушах звучит громкий голос: «Они погорят, как каштаны на горячей плите! Все до единого!»

И Скала жмет потную пухлую руку.

Ротмистр Палчак кончил чтение и вопросительно смотрит сначала на председателя, потом на Скалу.

Словно издалека до Скалы доносится голос капитана Нигрина:

– Товарищи, мы заслушали анкетные данные… Есть ли вопросы, дополнения, замечания?

Инструктор крайкома, сухощавый, длинный, косоглазый человек, с жидкими косицами волос, поднимает руку и спрашивает:

– Не может ли товарищ майор сказать нам, почему он вступил в партию только после февральской победы? Мы знаем, что его жена после освобождения одна из первых нашла путь в партию. Мы знаем, что товарищ майор сражался в рядах Советской Армии и был награжден за это. Почему он так долго думал?

Майор Скала встает. Он тяжело опирается о стол внезапно одеревеневшими руками. Это ставленник Роберта? Ловушка? Иржи хочется убежать отсюда, но ноги его не слушаются, язык заплетается, в голове пусто. Действительно, почему же он так долго думал?

Вспоминается первая встреча с Робертом. «Он будет служить здесь. А ты все устроишь, не так ли?» – ясно слышит Скала голос Карлы, словно она стоит рядом. И так же ясно слышит ответ Роберта: «Я направлю его адъютантом к командующему округом. Эта должность соответствует званию майора. Устраивает?» Тихим, взволнованным голосом Скала начинает говорить.

«А что ты делаешь в армии? – спросил его недавно Тоник Крайтл. – Учись, товарищ майор. Военное дело ты знаешь как свои пять пальцев, а вот в остальном ты разбираешься плохо».

Да, он и сам не прочь бы унестись мыслями за облака. И не потому только, что смог стать адъютантом командующего, но еще и потому, что дождался нового времени: теперь ради нескольких крон его сыну не придется выслушивать спесивую болтовню какого-нибудь фабриканта Краля.

Он говорит и говорит. О своем недоверии к Роберту и о Карле. О сомнениях, которые его мучили. Он искренне сожалеет, что, находясь в Советском Союзе, не попытался побольше узнать о коммунистической партии, не расспросил товарищей, а его русские друзья сами не заводили об этом речи. Он говорит об упреках Роберта за то, что он, Скала, служил не в чехословацкой бригаде и не вступил там в партию. Говорит о митинге на Староместской площади, о речи Готвальда, о горячей волне, которая подхватила и понесла его, Иржи; о том, как он, обезображенный, всеми презираемый, взлетал на руках в воздух и демонстранты целовали его, восклицая: «Да здравствует наша армия, которая идет с народом!»

Обессиленный, обливаясь потом, словно он вышел из жаркой бани, майор Скала закончил свою речь, он сказал о любви к партии, к партии Лойзы Батисты, Тоника Крайтла, Клемента Готвальда, призыв которых дошел до его сердца, к партии тех, кто ему близок.

Тишина. Гнетущая тишина, как после сильного взрыва. Председатель вытирает платком побледневшее лицо. Важный седовласый генерал, сам изъявивший желание участвовать в партийной проверке своего штаба, меняется в лице. Он то краснеет, то бледнеет.

Вольнонаемный Доудера возмущенно вскакивает с места. Товарищ майор говорил здесь неслыханные вещи. Он все свалил в кучу. Это свидетельствует о его полной несознательности. Он давно уже кажется ему, Доудере, подозрительным. Товарищ инструктор крайкома партии правильно поставил вопрос: как мог колебаться целых два года человек, который имел счастье близко познакомиться с Советским Союзом и славной Советской Армией?

– Товарищ майор ответил на этот вопрос, по-моему, вполне убедительно и, я верю, совершенно искренне… – спокойно говорит инструктор крайкома.

– Позволь, позволь, товарищ инструктор! – восклицает, снова вскочив, Доудера. – Это путаный, уклончивый, какой-то истерический ответ! Предлагаю считать механически выбывшим из партии! Да что там механически! Исключить, и точка!

– А я за то, чтобы считать прошедшим проверку, – невозмутимо возражает инструктор крайкома.

Глаза вольнонаемного служащего Доудеры растерянно бегают. Он смотрит то на генерала, то на спокойного инструктора.

Поднимается холеная рука, схваченная у кисти полоской белого манжета.

– Товарищ генерал, вам слово, – подобострастно произносит председатель.

Генерал встает и приглаживает рукой густые белые волосы, зачесанные кверху, как положено офицеру.

Он хочет сказать не о проверке майора Скалы, – тон у него категоричный, как на совещаниях, где он старший по чину и потому всегда прав. Он только хочет правильно оценить заявления товарища майора, которые ему кажутся… генерал делает эффектную паузу и только потом произносит: …странными.

– Бесстыдными! – выскакивает вольнонаемный Доудера.

– Странными и неправильными, – по-прежнему спокойно повторяет генерал.

Он уже давно искал адъютанта, которому мог бы полностью доверять. Генерал подчеркивает: доверять политически. Перед февралем найти такого человека было нелегко. Товарищи это сами понимают. Он поделился своими заботами с секретарем крайкома. С кем же еще мог он, член партии, посоветоваться? Действовать по инструкции генерального штаба? Но кто были эти господа из генерального штаба?

– Изменники! – пискнул Доудера.

– Словно по заказу, – продолжает генерал, будто не заметив выкрика, – нашелся офицер, который хорошо зарекомендовал себя во время службы в Советской Армии. Больше того, это был супруг лучшей работницы аппарата крайкома. Квалифицированный товарищ, отличный знаток авиации. Как же секретарю крайкома не ухватиться обеими руками за такую находку? Я не хотел бы об этом говорить, – седовласый генерал хмурит брови, – но у майора Скалы, вероятно, еще живы кое-какие настроения предмюнхенской армии. Не генеральный штаб, не верховное командование, а именно секретарь крайкома направил его на эту должность! Ну да, товарищи, мы сделали это наперекор генеральному штабу, наперекор верховному командованию. Но я верю, что мы поступили правильно.

Генерал садится и чуть дрогнувшей рукой зажигает сигарету.

– Предлагаю исключить! – отрывисто бросает Доудера.