Текст книги "Возвращение Иржи Скалы"

Автор книги: Богумир Полах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Предлагаю считать прошедшим проверку, – спокойно повторяет инструктор крайкома и безразлично косит глазом на потолок.

– Желающих выступить больше нет? – растерянно бормочет председатель. – Сначала ставлю на голосование предложение товарища инструктора. Кто за?

Секунда замешательства. Потом поднимается холеная рука в элегантном белом манжете.

Чувствуется, что все облегченно вздохнули. Лес рук поднимается как по команде. Воздержался только Доудера.

– Товарищ! – укоризненно говорит председатель. – Это непринципиально! Коммунист голосует либо за, либо против!

– Так зачем же ты спрашивал, кто воздержался? – не сдается Доудера.

Председатель растерянно ерзает.

– Чтобы точно занести в протокол соотношение голосов, – спешит ему на помощь инструктор крайкома, и в его косящих глазах вспыхивают веселые искорки.

Председатель выпрямляется, а Доудера съеживается.

– Разумеется… – продолжает инструктор, подавляя улыбку, и по его лицу разбегаются морщинки, – я не хочу сказать, что коммунист не имеет права воздержаться при голосовании. Сейчас часто повторяют это, но верно это далеко не всегда.

Теперь в свою очередь ежится председатель, а Доудера расправляет узенькие плечи.

– Однако воздерживаться при голосовании следует лишь в тех случаях, когда вопрос не ясен, – инструктор весело сверкнул глазами.

Председатель и вольнонаемный Доудера замирают в выжидательных позах.

«Ничья!» – думает Доудера.

Но инструктор дружелюбно наклоняется к нему и, явно потешаясь, добавляет:

– Вопрос для тебя, товарищ, был ясен! Ты ведь предлагал исключить!

– Совершенно верно! – со слащавой улыбкой подхватывает председатель и резюмирует, уничтожающе глядя на Доудеру: – Считать майора Скалу проверенным. Принято единогласно при одном воздержавшемся. Поздравляю, товарищ майор.

Затем он спрашивает:

– Нет ли у вас, товарищ инструктор, дополнений?

– Нет, – отвечает инструктор. – У меня только один вопрос к майору. – Председатель жестом дает разрешение. – Товарищ майор, ты рад, что прошел проверку?

Скала сидит удрученный, словно на него свалилось несчастье. Все кружится у него перед глазами. «Оставьте меня в покое, – думает он, – оставьте меня, не трогайте, не мучьте…»

Он останавливает сумрачный взгляд на худощавом лице инструктора. Тот дружелюбно улыбается всеми своими морщинками. Глаза косят удивительно смешно, но излучают столько тепла и доброты, что Скала принимает этот взгляд как якорь спасения.

Неужели так добры все безобразные люди? Или он просто сочувствует ему, Скале, как товарищ по несчастью?

Скала встает и, не сводя взгляда с лица инструктора, тихо отвечает:

– Да, я рад, товарищ.

«Как просто назвать такого человека товарищем, как легко ему отвечать», – думает он.

– Я тоже рад, – говорит инструктор и отводит взгляд.

Что же это такое? Скала встречает восхищенный взгляд старшего лейтенанта из восточной армии. В глазах этого красивого человека с густой темной шевелюрой, слегка седеющей у висков, такое же тепло, как и во взгляде инструктора. Майору улыбается даже… Кто бы вы думали?… Доудера, ей-богу, даже Доудера! В глазах у Скалы снова мутится. Он садится, опустив голову: «Господи, это я плохой, а не они! Я избегаю людей, а не они меня. Мне улыбаются не только безобразные, но и красивые, и улыбаются от всей души».

Словно только что прозревший слепой, он жадно ловит улыбки. Внезапно глаза майора встречают холодный, угрюмый взгляд генерала. Скала смотрит на него в упор, заставляя своего начальника опустить глаза.

– С вами закончено, товарищ майор, – улыбается и председатель. – Пошлите сюда из приемной следующего.

В самом деле! А Скала, кажется, готов сейчас сидеть здесь до утра!

У двери он еще раз оглядывается и улыбается инструктору крайкома, председателю, улыбается и Доудере. И выходит через высокие, обитые войлоком двери.

Какая погода на улице? Есть ли мороз? Приветствуют ли его солдаты? Как смотрят прохожие на его обезображенное лицо? Ничего не замечая, Скала шагает и шагает, переполненный радостью.

Куда это он пришел? Черт возьми, ведь это…

С шумом проносится сверкающий лимузин и стремительно сворачивает за угол. Глухо скрипнули тормоза.

В три прыжка Скала достигает угла. Роберт, с треском захлопнув дверцу автомобиля, исчезает в садике.

На мгновение Скалу ослепляет луч света – автомобиль поворачивает. Скала не успел прийти в себя, а Роберт уже вошел в дом. Должно быть, у него свой ключ или Карла ждала его и открыла дверь сразу же, едва он коснулся звонка?

У ограды под ноги Скале бросается маленький косматый комочек. Ну да, да, конечно, это ты, Жучок! Умница, ты не лаешь, не кидаешься лизать лицо, как в тот день, когда я вернулся домой, ты тихонько, радостно повизгиваешь… милый, милый, милый…

Хорошо, мы поздоровались, а теперь я пойду. Тебе странно видеть, что я поворачиваю назад у самого порога своего дома? Видишь ли, я не хочу знать – погаснут сейчас огни в окнах или сюда приедет веселая компания. Считай, что я… ну, хотя бы неблагодарен и опять забыл о тебе… Или пусть кажется, что только ради тебя я забрел сюда на минутку.

Так… в последний раз погладить Жучка между ушами, по спине… Я ухожу, дружище! Ухожу!

Вначале люди перешептывались осторожно, с оглядкой – не слышит ли кто-нибудь. Потом слухи поползли все настойчивее, очевидцы клятвенно уверяли, что эти сведения достоверны. Наконец люди при встрече вместо приветствия стали спрашивать: «Вы слышали?»

Арестован секретарь крайкома партии – первый человек в городе и в крае.

Тысячи догадок, правдоподобных и бессмысленных историй, сотни бледных, дрожащих, как в лихорадке, людей и столько же осведомленных, со снисходительной и высокомерной улыбкой, в которой так и сквозит: «А что я говорил?..»

Бесконечное множество рядовых членов партии запутались и ничего не понимают. В испуганных глазах таится немой отчаянный вопрос: как это могло случиться?

Майор Иржи Скала, с головой погрузившийся в собственные переживания, не думает обо всем этом. Его Карла, его трепетная лань, она тоже…

Он боится заговорить об этом, он не отваживается рассказать домашним, поделиться новостью с Лойзиком; на сердце словно лежит тяжелый камень. Сотни раз он твердит себе, что иначе и быть не могло, и все-таки не верит, что и Карла… Он ходит как тень, считает дни и недели. Каждый телефонный звонок выводит его из равновесия. Он хватает трубку, ожидая, что сейчас услышит ее голос и она скажет, что все это ошибка.

Иржи не удивился, когда однажды в его кабинет вошли двое молодых людей. «К генералу», – подумал он. Он не удивился даже, когда один из них, показав удостоверение, коротко сказал:

– Мы из госбезопасности, товарищ.

– Генерала нет, – ответил Скала и спросил: – Вы подождете его?

– Генерал у нас, – сказал молодой человек. – И вы ему там нужны.

– Почему же мне не позвонили? – качая головой, Скала машинально тянется к телефону, чтобы доложить, что он сейчас уйдет.

– Не нужно, товарищ, – говорит молодой человек, задержав руку Скалы. – Генерал вас дожидается.

– Дело не в генерале, – по-прежнему спокойно возражает Скала, – надо же кому-нибудь передать дежурство!

– Все устроено, товарищ! – говорит молодой человек, уже немного нетерпеливо. – Наденьте шинель!

Скала обижен. Он привык к тому, что генерал вскакивает как на пружине, когда звонят из крайкома. А органы государственной безопасности в представлении Скалы весьма тесно связаны с крайкомом. Он молча спускается по лестнице, не замечая изумления в глазах встречных.

В большом новом доме Скалу вводят в просторную комнату, обставленную простой светлой мебелью. За письменным столом сидит человек лет за тридцать. У него худое, аскетическое лицо монаха. Он кивком отпускает спутников Скалы и так же молча указывает ему на стул перед собой.

– Можно снять шинель? – спрашивает Скала, которого начинает раздражать это молчание.

Снова кивок.

«Господин Важный, – думает Скала, снимая шинель, – прочитал три детективных романа и придумал для себя официальные жесты и позы. Ничем не отличается от моего генерала, который напускает на себя такую же важность».

Несколько уязвленный, майор садится и говорит скорее себе, чем своему собеседнику:

– Si tacuisses^[6]…

– …philosophus mansisses^[7]! – подхватывает человек, сидящий напротив. Тонкие губы придают его улыбке, как кажется Скале, чуть-чуть ехидное выражение. – Вспомните об этом, если вам вздумается упрекать меня за то, что я хочу кое-что слышать от вас…

Он устало трет лоб и придвигает Скале коробочку дешевых сигарет.

– Ваш генерал взят под стражу, – выпустив струйку дыма, тихо произносит он.

Если эти слова рассчитаны на эффект, то они достигают желанной цели.

– Арестован? – вскакивает пораженный Скала.

Человек за письменным столом не реагирует на волнение Скалы ни единым словом, ни единым жестом.

– А незадолго до того – секретарь крайкома партии, – говорит он бесстрастно, когда Скала снова опускается на стул. И после паузы, пытливо глядя ему в глаза, добавил: – И ваша жена тоже…

Майор Скала опустил голову на руки. Какой он, собственно, глупец. Что же странного в том, что арестовали генерала, единомышленника Роберта? И Скала успокаивается так же быстро, как взволновался. Сам удивляясь своему спокойствию, он смотрит в глаза следователю, которые кажутся теперь настороженными.

– А что у меня общего со всем этим?

– Именно это я и хотел бы знать… – тихо отвечает человек, сидящий за столом.

«Логично, – думает Скала. – Но я-то, я не знаю, что ему сказать. Посвятить в свою личную жизнь? Свалить все на жену? Отказаться давать показания или просто молчать?..»

Человек бесшумно привстал, внимательно вглядываясь в лицо Скалы. «У него совсем не злые глаза, мне это просто показалось, они ничего не высматривают. Это печальные глаза, в них усталость очень пожилого человека…»

– У меня к вам предложение, – по-прежнему тихо произносит следователь, – понимаете, у меня такой метод. Я оставлю вас здесь одного. Подумайте хорошенько, а потом постучите в дверь. Я пока побуду у секретаря. У вас есть что курить?

Скала сидит не шевелясь, в голове пусто, словно выметено. «Курить», – сказал следователь. Да, недурно было бы закурить. Скала тянется за сигаретой. Сколько раз, когда у него было скверно на душе, он тянулся к этой белой картонной трубочке… Итак, следователь сказал, что Карла в тюрьме. Нет, не так. Первый секретарь крайкома арестован. «Взят под стражу», – сказал следователь. А какая разница между «арестован» и «взят под стражу»? Не все ли равно: быть под арестом или быть под стражей? Черт побери, какие дурацкие мысли лезут в голову! Начнем сначала. Роберт взят под стражу. Нет, арестован. К дьяволу все это! Чего от меня хотят? Что у меня общего с этой историей?! О чем я должен подумать, что взвесить?

Обжигая пальцы, Скала гасит сигарету в пепельнице. Машинально подув на них, он подбегает к двери и энергично стучит. Дверь открывается не сразу, очень медленно, и так же медленно в комнату входит следователь.

– Ну, как? – коротко произносит он, остановившись перед Скалой. Он выше майора и смотрит на него сверху вниз.

Скалу охватывает непонятная усталость. Словно что-то придавило его, заставляя глядеть снизу вверх. Он садится.

Следователь неслышным шагом осторожно обходит стол и тоже садится.

– Ну, как? – тихо повторяет он без всякого выражения.

– Не знаю. Ничего не знаю, – так же тихо отвечает Скала, – помогите мне разобраться…

Следователь глубоко вздыхает, задумчиво мнет в пальцах сигарету, потом откладывает ее и берет другую.

– Могу ли я спрашивать откровенно? Это тоже мой метод. Открыто. Без хитростей и ловушек.

«Зачем хитрить, к чему ловушки?» – думает Скала, не сводя глаз с лица собеседника.

– Вы разошлись с женой? – слышит он тихий, ровный голос и вздрагивает.

– Я обязан отвечать на этот вопрос?

– Так будет лучше! И хорошо, если вы объясните, почему…

Тишина. «Почему… почему… – повторяет про себя Скала, – почему я должен быть откровенен с ним, должен сказать ему о том, о чем я не говорил даже родной матери и в чем я и сам еще не вполне разобрался…»

– Не забудьте, – невозмутимо продолжает следователь, – что вы уже один раз расходились со своей женой. Больше того! Вы развелись через суд и расстались…

Удивленный, Скала поднимает голову.

– Почему вы мне об этом напоминаете?

– То, что удалось один раз, можно попытаться сделать и во второй… – произносят тонкие губы.

«Как я спокоен, непонятно, почему я так спокоен, – думает Скала. – Мне следовало бы рассердиться, запротестовать, следовало бы…»

– Это неправда, – он с трудом подбирает нужные слова. – Моя жена меня… от себя… словом, это она, а не я…

– Говорите же…

– Говорить нечего, – мрачно отвечает Скала. – Вы же видите, какое у меня лицо. Можете вы понять душу молодой женщины, к которой муж вернулся с войны вот таким?

Человек за столом задумался.

– Попробуем начать с другого конца, – говорит он наконец. – К генералу Новотному вас направил секретарь крайкома?

– Да.

– Вы просили его об этом?

– Нет.

– А ваша жена?

– Собственно говоря… То есть… это не совсем так.

Человек за столом становится внимательнее. Печальные глаза снова настораживаются. Переход так внезапен и так заметен, что это видит даже растерявшийся Скала.

– Не думайте, что я хочу вывернуться! – возмущенно восклицает он. – Мне больно слышать, что вот с этим, – распахнув китель, Скала показал покрытую шрамами от ожогов грудь, – и с этим, – он бьет кулаком по пестрой колодке орденов, – меня спрашивают, каким образом я попал на почетную должность канцелярской крысы в генеральской приемной!

Наступает тишина, а затем происходит такое, от чего у Скалы захватывает дух.

Настороженность в глазах человека за столом потухает, высокая сухая фигура выпрямляется, и следователь тянется к Скале через письменный стол.

– Ты прав, товарищ, – он крепко сжимает плечи Скалы, – извини.

Затем он садится и, сняв телефонную трубку, набирает номер.

– У меня все готово, – докладывает он.

Скала старается не смотреть на ручку, но не может, он видит, как следователь крупным энергичным почерком выводит в углу: «Показания полностью совпадают с материалом расследования». И закорючка. Скала с облегчением поднимается. С сердца его точно камень свалился.

Он хочет проститься со следователем, но дверь открывается. В нее сначала просовывает голову, а потом проскальзывает малорослый молодой человек.

«Дохлятина», – почему-то приходит в голову Скале. Он пристально разглядывает человечка. Впечатление пренеприятное. Голова вошедшего напоминает грушу: широкое темя, покрытое редкими волосами, острый подбородок. Лопухами оттопыриваются прозрачные уши, лицо нездоровое, зеленовато-бледное, неприятные красные глаза слегка навыкате, во рту виднеется золотая коронка на переднем зубе. В общем неприятное, почти отталкивающее лицо.

Скала отворачивается и идет к вешалке, чтобы взять шинель.

– Я сейчас освобожусь, товарищ Кшанда, – говорит человек за столом. – Товарищ майор как раз уходит.

Вошедший, сперва злорадно улыбнувшийся при виде Скалы, удивлен, он смотрит на человека за столом недоверчиво и вопросительно.

– Уходит? – разочарованно, как показалось Скале, тянет он.

Скалу затрясло. Может быть, он излишне подозрителен, может быть, у него действительно расшатаны нервы, но он не в силах справиться с собой.

– Вам это не по вкусу? – тихим голосом, со сдержанной яростью обращается он к пришедшему.

Человечек вздрагивает и застывает в странно напряженной позе. Он похож на змею, готовую ужалить. Зеленые глаза и золотой зуб зловеще сверкнули.

– Не смей так говорить со мной, – шипит он угрожающе. – Ты еще, может быть, пожалеешь об этом…

– Постой, постой, Иозеф, – останавливает его следователь, выходя из-за письменного стола. – У майора есть основания нервничать. Для него это не пустяки…

Скала опускает глаза. И в самом деле, он чересчур раздражителен. Может быть, недоверие в глазах незнакомца ему померещилось?

– Извините меня, – говорит он еле слышно и с шинелью в руках, не прощаясь, направляется к выходу.

– В следующий раз будьте поосторожнее, товарищ, по-осто-рож-нее, – в голосе человечка явно звучит угроза.

Скала вышел в приемную, где сидит секретарша, и бессильно прислонился к косяку.

– Можно присесть?

Девушка равнодушно подняла глаза и кивнула.

«Видимо, она привыкла, что отсюда все выходят взволнованные», – подумал Скала и сел. Да, его задели за живое. Таким измотанным он не чувствовал себя даже после самых трудных операций на фронте. Сердце бешено колотится, потная рубашка прилипла к телу. А это, видимо, только начало. Начало? Нет. Все началось, когда он вошел в кабинет выскочки, который сейчас дрожит от страха где-нибудь здесь, неподалеку. Наверняка дрожит. Все такие люди – трусы по натуре. Пока он у власти, он пыжится, того и гляди лопнет, а стоит получить щелчок – и наложил полные штаны. Почему, почему же пути такого человека скрестились с путями Карлы и Иржи? Все было бы по-другому, не случись этого! Этот выскочка, только он один виноват в том, что Скала сидит тут словно парализованный и не знает, как быть. В самом деле, только Роберт во всем виноват? Скала чувствует, что, задав себе этот вопрос, он как-то остыл. Сердце бьется ровнее. Словно кто-то заморозил его внутри. «В самом деле, только ли Роберт виноват?» – неотступно вертится в опустошенном мозгу жгучий вопрос. Но ведь он, Скала, вернулся героем, ленточки на груди, тяжелые ранения, вернулся и…

Он сам виноват. Он один. Он муж. Он должен был помочь жене, которую любит, должен был взять ее за руку и вывести из тупика. Он должен был… что должен был? Бороться? Да, бороться, сопротивляться, а он позволил вести себя, будто ребенка. Правда, для борьбы у него никогда не было способностей. От каждого удара судьбы он уходил в себя, съеживался, словно беззащитная зверушка, словно жучок, в минуту опасности притворяющийся мертвым. Он упивался своими страданиями до тех пор, пока не заживала рана. Где сейчас взять энергию, где найти силы?.. Погоди! А где ты находил силы, разойдясь с Карлой, не видеть ее после развода? Где брал силы, для того чтобы уйти из дому, когда она приезжала к родителям повидаться с Иркой? Они до сих пор не подозревают, что Иржи ушел от жены, считают, что он каждый день мотается в поезде только ради мальчика, думают, что он ежедневно видится с Карлой и иногда ночует дома. Они не знают, что он просто ночует в офицерском общежитии…

Где он взял энергию?.. Где взял силы?..

Разговор, который до сих пор глухо доносился из соседней комнаты через обитую дверь, вдруг перешел в шумную ссору. Отдельные слова слышатся в приемной очень отчетливо.

Скала перепугался. Там спорят из-за него. Нельзя оставаться здесь! Кто поверит, что он остался не для того, чтобы подслушивать.

Скала вскакивает и поспешно надевает шинель. Он берет фуражку, и в этот момент из кабинета доносится:

– По-осторожнее, товарищ! По-осто-рож-нее!

Непонятная тоска сдавила грудь Скалы, она гнала его к дому Карлы. Он ускорил шаги, словно боясь, что опоздает и упустит что-то.

«Вероятно, ее тоже выпустили, может быть, она дома», – подумал он, и сердце его неистово заколотилось.

На улице он невольно вобрал голову в плечи. За каждой занавеской ему чудятся тени, злорадные взгляды. Приятное зрелище для соседей – подумайте, какой скандал! Вот они, эти новоиспеченные господа! Ездили сюда в лимузинах. Допрыгались, выскочки!

Иржи чувствует себя как у позорного столба. Дрожащей рукой он торопливо отпирает калитку. Никак не открывается. Какого черта, что за непорядок! Целый год все собираются починить замок! Ну, спокойно. Чуточку приподнять, слегка потянуть ключ на себя. Наконец-то!

Собака? Собаки нет. Сердце вдруг замирает. Если бы Карла была дома… Но ее нет. Почтовый ящик набит газетами. Некоторые упали и валяются на ступеньках. Скала собирает их, стараясь сложить в ровную стопку, он совсем забыл о соседях, которые, наверное, подсматривают за ним.

Волнение, которое привело его сюда, сменилось ощущением гнетущего одиночества. Он с тоской ищет в доме следы обыска. Ничего. Может быть, ей позволили привести здесь все в порядок. Да может быть, ее и не тут взяли. Почему обязательно тут?..

Как долог день, если ты заперт в четырех стенах наедине со своими мыслями! Кажется, он не кончится, и все-таки приходит вечер, а с ним – мучительная тоска по жене. Такой тоски не было ни в Англии, ни в России, ни даже после их разрыва. Невозможно выразить словами, как действует в такие минуты аромат ее платья, брошенная расческа, неясный отпечаток тела на постели, застелить которую Карла, видимо, не успела.

Взволнованный, с бьющимся сердцем, он идет из спальни в ванную, берет в руки предметы, которых еще так недавно она касалась, поднимает в кухне спичку, которую она бросила, и, наконец, опускается в кресло перед недопитой чашкой чаю. Дрожащими пальцами он зажигает окурок сигареты со следами губной помады. И каждый шаг, каждое прикосновение все решительнее убеждают его, что они разошлись просто по ошибке, от недостатка взаимопонимания, из-за обоюдной неуступчивости.

Ему стало стыдно за свои показания у следователя. Трус. Настоящий трус, готовый в минуту опасности утопить собственную жену. Больше чем трус. Низкий, мстительный ревнивец. «Можете вы понять душу молодой женщины, к которой муж вернулся с войны вот таким?» – сказал он. Яснее не скажешь. «У меня нет ничего общего с ней», – вот что хотел он этим сказать. «Она нашла себе другого, красивее, она ушла к тому, к арестованному. Она принадлежит ему, а не мне…»

«Какой позор!» – возмущается он в душе. Настоящий мужчина стал бы рядом с любимой женой, с матерью его ребенка. Он не отдал бы ее. Он защищал бы ее. Разве он не уверен, что она всего лишь делала то, что считала правильным? Разве не он виноват, что не сумел привязать ее к себе, что не повел ее за собой по пути, который оказался лучше, правильнее?

Конечно, сейчас он полон решимости. Сейчас все кажется ему очень легким. Завтра же утром он снова пойдет туда и все исправит. «Оставьте здесь и меня, – скажет он. – Мое место рядом с ней. И в счастье и в беде»

На душе у Иржи стало легко, ему захотелось сыграть «Колыбельную» Моцарта. Он ежедневно играл ее в первые годы их совместной жизни – сначала Карле, потом маленькому Иржику. Тихо, еле слышно, едва касаясь клавиш…

Скала горько улыбается, заметив в углу, где когда-то стоял рояль, пустое место. Ну, конечно. Ведь он перевез его к родителям.

Не беда. Лучше не полуночничать, нужно выспаться перед завтрашним днем.

Успокоенный, освеженный душем, в купальном халате Карлы, Иржи направляется в спальню. Итак, что же произойдет завтра? «Товарищи, – скажет он, – я все-таки кое-что сделал, и мой труд заслуживает признания. Не знаю, сколько раз я поднимался в воздух. Вероятно, это невозможно подсчитать. Но я знаю, сколько вражеских самолетов я сбил. Их было много, товарищи. Я долго искал и в конце концов нашел путь и к нынешнему времени. Чем дольше я блуждал во тьме, тем надежнее найденный мною путь. Я говорю вам истинную правду, говорю от чистого сердца. Если ошибалась моя жена, то я шел правильной дорогой. Допустим, даже случайно. Нет, это произошло не случайно. Вокруг меня были хорошие люди, и они вели меня этой дорогой. Врач, который меня спас, медицинская сестра, все, кто в Советском Союзе относились ко мне с такой любовью. Друзья на родине, февральский митинг на Староместской площади, партийная проверка – все это определило мой путь. Я виноват в том, что не сумел повести жену за собой, найти с ней общий язык, виноват в том, что…»

Что-то страшное, невообразимо страшное остановило его мысль, словно грубая рука оборвала тонкую нить.

Думая о том, что сказать завтра, он машинально сунул руку под подушку, достал пижаму и надел ее…

Это была не его пижама!

Глава седьмая

Долгая ночь была полна гнетущих сновидений. Иржи просыпался и глядел на светлый контур жалюзи в темноте. Он был страшно измучен – не успев опомниться от одного кошмара, сваливался, как в омут, в другой. Наутро, обессиленный, с тяжелой головой, Скала потащился в штаб. Овальное зеркальце над умывальником в его кабинете отразило лицо еще более страшное, чем обычно.

– Вот и конец сомнениям! – сказал себе Скала и криво усмехнулся.

На письменном столе лежала повестка:

«В девять часов внеочередное заседание парткома. Ваше присутствие обязательно!»

Когда Скала вошел в зал, стулья вокруг длинного стола были уже почти все заняты. У окна председатель парторганизации капитан Нигрин разговаривал с тремя мужчинами, один из них стоял лицом к двери – косоглазый инструктор крайкома. У всех было подавленное настроение, члены парткома молчали или полушепотом обменивались несколькими словами. Группка у окна закончила разговор, и вылощенный капитан Нигрин усадил гостей во главе стола. Скала широко раскрыл глаза: молодой человек с золотым зубом, тот самый, что угрожающе помахивал пальцем у следователя и шипел «Поосторожнее!», был здесь. У Скалы мурашки побежали по спине, и он не мог справиться с неприятной дрожью в коленях.

Собрание началось, Нигрин представил гостей. Председатель райкома, нестарый, довольно красивый, хорошо одетый интеллигент, говорит уже давно, Скала слышит слова, но никак не может сосредоточиться и понять их смысл. Райкомовец распространяется о том, что крайком партии принижал роль районных комитетов, оставлял им самые пустяковые дела. Снятый с работы секретарь крайкома всех подмял под себя, все решал сам, не считаясь с низовыми партийными органами. В течение долгого времени не существовало даже городского комитета партии, а когда наконец он был создан, то это был бесправный, неавторитетный орган. ЦК партии уже давно с беспокойством наблюдал за положением в крае, и наконец дело кончилось снятием секретаря крайкома Роберта Шика.

Красивый райкомовец сделал паузу, потом с улыбкой поклонился лопоухому человечку с золотым зубом и объявил, что представитель комиссии партийного контроля товарищ Кшанда прислан в город, чтобы посетить собрания ведущих парторганизаций и помочь райкомам, которым ныне возвращены их полные права, разоблачать в низовых организациях явных и затаившихся пособников Шика. Оратор при этом скромно упомянул, что лично он, как, впрочем, и большинство членов райкома, был против диктаторства секретаря крайкома. Он надеется, что и партийный комитет этой организации поможет важнейшему делу очистки партии от чуждых элементов.

Скала не сводит глаз с инструктора крайкома. Он знает, что это бывший рабочий оружейных заводов, в молодости был первоклассным футболистом и в составе сборной команды Чехословакии немало поездил по свету. Скала уже имел возможность убедиться, что это справедливый и разумный человек, и поверил ему. Инструктор сидит неподвижно, как изваяние, даже глаза не косят. Зато человечек с золотым зубом ерзает на месте, пальцы его беспокойно шевелятся, а выпученные глаза настороженно разглядывают присутствующих: какое впечатление произвело выступление райкомовца.

Но определить это впечатление нелегко. Замкнутые лица, опущенные головы, люди сбиты с толку внезапностью событий – крушением Шика. Только вольнонаемный служащий Доудера не сводит с оратора восхищенного взгляда и время от времени демонстративно кивает с таким видом, словно и он пострадал от самовластия секретаря крайкома.

Все с облегчением вздыхают, когда слово вновь берет капитан Нигрин. Он говорит, что в их организации никогда не были в ходу методы секретаря крайкома и никто не был близко знаком и не общался с Робертом Шиком, разумеется, кроме генерала, но он не член парткома.

Золотозубый человечек недоверчиво обводит взглядом членов парткома и задерживается на лице майора Скалы. Взоры всех присутствующих тоже устремляются на Скалу. Тот побледнел, в горле у него пересохло. «Сейчас произойдет что-то страшное, что-то непоправимое, – думает он. – Если этот тип позволит себе хоть какой-нибудь выпад, я дам ему в морду…»

Почти одновременно с этой мыслью Иржи встает и обращается прямо к председателю собрания.

– Не могу умолчать перед моей парторганизацией о том, что вчера меня вызывали по делу секретаря крайкома, – говорит он тихим взволнованным голосом. – Товарищи знают, что моя жена была ответственным работником крайкома. Естественно, что и она скомпрометирована. Однако мне кажется, – заключает Скала глухим голосом, – я не отвечаю за нее. Таково же мнение следователя госбезопасности, который вчера беседовал со мной.

В глазах лупоглазого человека мелькнуло злорадное торжество. Опустив голову, Иржи с минуту стоит молча, потом садится. Воцаряется гнетущая тишина. Никто не поднимает глаз, только Доудера все так же преданно глядит на представителя комиссии партийного контроля.

– Необходимо уяснить себе, товарищи, что вопрос совсем не так прост, как политически неправильно ставит его здесь майор Скала, – скрипучим голосом начинает представитель комиссии партийного контроля. – Одно дело – уголовная ответственность, другое – поведение члена партии. Товарищу майору придется взглянуть на это дело с политической точки зрения…

Вольнонаемный Доудера усердно кивает и сверлит взглядом майора Скалу.

«Спокойно, – твердит себе Иржи, – спокойно! Как говорил мне Тонда Крайтл: Учись, товарищ майор! Учись всему, чего не умеешь, а прежде всего выдержке. Учись страдать без нытья, без упоения страданием. Была тебе Карла много лет хорошей женой? Была! Как же можно сейчас от нее так просто отмежеваться только потому, что…»

Воспоминание о вчерашнем вечере, о чужой, слишком просторной пижаме, рукава которой едва доставали ему до локтя, больно ударило в сердце. «Даже несмотря на это, несмотря на это!» – твердит себе Скала, стиснув руки.

Человечек с золотым зубом упорно и демонстративно уставился в неподвижное, словно застывшее лицо Скалы. Скала отвечает ему сдержанным, почти укоризненным взглядом.

– Непонятно, что ты хочешь сказать, – говорит он. – Говори прямо.

На минуту кажется, что сдержанность Скалы обезоружила золотозубого. На его тонкой шее запрыгал кадык, на лице промелькнуло смущение. Заметил это и Доудера, встревоженно заморгав, он наклонился в позе нетерпеливого ожидания. Его ничтожная душонка затрепетала.

«Надо не дать Скале выйти сухим из воды, черт его подери», – думает он. При Первой республике этот Скала жил, как граф. Годы протектората, когда он, Доудера, дрожал и рисковал жизнью из-за каждого перекупленного кило муки, Скала провел в эмиграции, а вернувшись на родину, отхватил теплое местечко, барин этакий, да еще придирается к подчиненным: стоит на минутку отлучиться, никого не оставив на коммутаторе, – сразу разнос. Казарменные порядки ввел даже для вольнонаемных! Его женушка помогала ему, а он – ей, рука руку моет. Сейчас, когда их вывели на чистую воду, ему, Доудере, уже не заткнешь рта! Как бы не так! Ведь именно этот тип, Скала, помешал ему как следует развернуться в дни, когда пришла наконец счастливая возможность для простого человека. Майор придирался к нему из-за каждой пустяковой отлучки, совершенно не давал возможности поживиться.