Текст книги "Возвращение Иржи Скалы"

Автор книги: Богумир Полах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Говори прямо, ты состоишь в компартии?

– Нет, – отвечает Иржи и удивленно глядит на Калоуса, который несколько секунд не сводит с него ошеломленного взгляда, потом хватает его за плечи, радостно трясет и, не сказав ни слова, бежит через зал, к ложе. «Нет, он не пьян», – думает Скала, глядя, как ловко Калоус лавирует среди танцующих.

Повернувшись к барменше, Иржи наконец заказывает кофе.

Сыночек фабриканта в лейтенантском мундире, видимо, свой человек и любимчик в этом баре: рыжеволосая размалеванная барменша щурит глаза.

– Господин капитан из компании лейтенанта Френкла, не так ли? Одну минутку, для вас будет кофе по особому заказу.

Скала глубоко затягивается. В самом деле он из компании Френкла? И это действительно те самые однополчане, с которыми он пятнадцатого марта улетел на Запад? Сколько раз сегодня сверлил его мозг этот вопрос. Он думал, что хоть Калоус… В училище они стояли в одной шеренге, в полку служили вместе, а теперь, оказывается, и этот честный, простодушный Калоус…

Около ложи, у стола их компании, собрался чуть не весь оркестр, только пианист и ударник остались на эстраде, оркестр играет лихой чешский шлагр, который каким-то чудом стал песенкой американских солдат.

«Выкатим бочки», – ревут товарищи Скалы, стоя вокруг стола и подняв рюмки, словно приносят присягу. Остальная публика, не знающая английского текста, с восторгом подхватывает по-чешски: «Э-эх, любовь твоя вчерашняя…» Штатские тоже встают и поднимают рюмки.

«Жалкая, смехотворная демонстрация», – думает Скала и, понурившись, пробирается к гардеробу.

– Дайте мою шинель…

У самого выхода его догоняет Унгр. Из зала доносится пьяное пение.

– Ты куда? С ума сошел?

Скала зло глядит в его распаренное лицо, так непохожее на вчерашнее, но опускает взгляд и говорит тихо:

– Пора на вокзал, а то останусь без места… Понимаешь, вагоны набиты битком, люди приходят за час, за два до отправления.

Иржи показалось, что Унгр вздохнул с облегчением.

– Хоть бы слово сказал… А впрочем, ты прав, лучше исчезнуть по-английски… Они бы тебя не отпустили.

– Да, по-английски, – усмехается Скала, стараясь не дышать, когда Унгр целует его в обе щеки, – от полковника разит вином.

– Калоус нам сказал… – с трудом ворочая языком, шепчет Унгр. – Сказал… Мы так обрадовались. Понимаешь, о тебе ходили разные слухи. – Он жмет Скале обе руки и кивает головой в сторону зала, откуда доносится лихой припев. – Слышишь? Весь народ против них. Разделались мы с Гитлером, разделаемся и с ними.

Унгр икает, мутно озирается и спешит в соседнюю дверь с надписью «Туалет». Скала с усмешкой глядит ему вслед.

И вот он снова в переполненном поезде. Едут делегаты с заводов, едут представители профсоюзов. Лица у всех озабоченные. Иржи слышит отрывки разговоров:

– «Отрезковые фабрики»^[4]! Слыханное ли дело! Нас однажды уже хотели вот так же провести при Первой республике, – сердится маленький старичок, которого стиснули со всех сторон на площадке вагона.

– Да ты не расстраивайся, – утешает его рослый детина, оклеивая из окурков сигарету. – Одно дело хотеть, другое – получить. Нынче не восемнадцатый год, папаша.

Скала стоит на цыпочках, прижатый к окну, и пытается найти место, чтобы стать на всю ступню. Он сердит на себя. «Когда мы напишем вашим, как ты воевал», – вспоминаются ему слова Буряка. И вот они написали, очевидно, написали. Потому-то однополчане, с которыми он когда-то связал свою судьбу, так настороженно и недоверчиво отнеслись к нему, а Калоус, добрый, честный Калоус даже угрожал…

Что случилось с этими людьми? Однажды они уже проиграли войну; еще до того, как она началась, бежали за границу, перенесли гитлеровский террор, тюрьмы, казни, и все-таки большинство из них ничему не научилось. «Честь мундира», офицерское звание… Эти мысли уже однажды тревожили Скалу еще там, в госпитале, в Москве, когда он пришел в себя.

Французские офицеры, английские офицеры – их он хорошо знал, все они одного поля ягода. В головах у них средневековые предрассудки, понятия о собственной исключительности, о «рыцарстве». В мирное время это кружит голову, а едва загремят орудия войны, все эти понятия терпят крах. Скала видел чехословацких офицеров после Мюнхена, французских – после разгрома Франции, английских – после Дюнкерка. Они злились, чуть не скрипели зубами, но ни один из них не выступил против своих лидеров. Никогда они не шли с народом, всегда против него!

По-новому видит теперь Скала советских людей. Вот полковник Суходольский, летчик еще со времен гражданской войны. За годы службы в авиации, боев и учебы он стал выдающимся офицером. А Буряк – кадровый офицер или запасник? Кто его знает! Но он стал Героем Советского Союза. Черт, а не человек, как только сядет в самолет и оторвется от земли!..

– Теперь ты храбрый! – корит себя Скала. – Еще бы! А когда Унгр у выхода из бара схватил тебя за полу, ты что-то молол о переполненном поезде. А ведь надо было сказать: «Господин полковник, все вы разговариваете со мной так, словно я служил во вражеской армии, словно я перебежчик. В таком случае нам с вами лучше совсем не разговаривать. Да, господин полковник, совсем! Лучше я уйду!»

Последнюю фразу Скала произнес вслух и, спохватившись, оглянулся. Но никто не обратил на него внимания. Только тщедушная старушка, прижатая к стене рядом с ним, улыбается, и по лицу ее разбегаются морщинки.

– Куда ж вам идти, молодой человек? Скоро будем в Колине, там много народу сойдет, сразу станет просторнее.

Скала улыбается.

– Верно, бабушка. Уж я подожду до Колина. А потом уйду. Уйду от них совсем, бабушка!

У Скалы отлегло от сердца. Он приветливо глядит на старушку, которая покачивает головой, довольная, что дала хороший совет попутчику. «Извольте, господа, – думает Иржи, – можете хмуриться, не замечать меня. Что я знаю, то знаю, и этого вы у меня не отнимете, хоть лопните со злости…»

– А знаешь, Иржи, нам надо бы пожениться, – смеясь, сказала Карла. – Ведь мы, собственно, живем просто так, сожительствуем.

Иржи и не думал об этом. Сегодня он впервые обратил внимание на медную дощечку у калитки: «Карла Подгразкая» – девичья фамилия Карлы, которую она взяла после развода. Иржи целый день думал об этом и вечером хотел поговорить с Карлой.

– Потом, потом, – сказала она, стоя перед зеркалом. – Сейчас придут гости.

И верно, сегодня у них торжественный день – отмечается производство Иржи в майоры. «Хозяин» Роберт сдержал слово.

Скала сидит в неосвещенной комнате и в полуоткрытую дверь смотрит, как в спальне наряжается Карла. В чем же она изменилась? Что ему не нравится? Может быть, ему хочется, чтобы она носила прежнюю девическую прическу? Но это было бы просто смешно. Стала курить? Это потому, что работа у нее ответственная и нервная. Иржи даже не спрашивал ее об этом, она сама сказала. Может быть, ему не нравится ее спокойная уверенность? Тоже нет. А почему Иржи вздрагивает всякий раз, как зазвонит телефон? Или он просто отсталый человек и не может привыкнуть к домашнему телефону? Нет, конечно, дело не в телефоне. Дело в том, что ему самому никогда не звонят, а Карла вечно кого-то инструктирует, что-то передает, дает указания… Видимо, это раздражает Иржи. Нет, не в этом дело, причина другая, в самом деле другая! Будь он честолюбив, его наверняка грызла бы зависть к товарищам, у которых прибавилось звездочек на погонах, тогда как он, Скала, вернулся в том же чине, в каком после Мюнхена покинул родину. Да и раньше он совсем не обижался, в Советской Армии его сначала зачислили рядовым летчиком, простым пилотом.

В чем же дело? Что такого в Карле нового, странного, непонятного? Она мила и нежна с ним, когда они наедине. Ни тени недовольства мужем. Наоборот. Каждый вечер, вернувшись со службы и закрыв за собой дверь дома, Иржи чувствует себя у тихой пристани. Он повозится с Жучком, который по-прежнему обожает хозяина, и ждет Карлу. Разом забываются любопытные, испуганные и сострадательные взгляды, которые преследовали его весь день. Иржи ждет Карлу… Может быть, дело именно в том, что ему часто приходится ждать ее, и иной раз ждать долго. Но иначе она не может, он и сам понимает, у них был разговор об этом. Вечерами у Карлы собрания, заседания, ей приходится делать доклады. Сколько раз она предлагала Иржи зайти за ней, подождать, пока она освободится, чтобы вместе пойти домой. Нет, Карла чиста перед ним, в нем самом что-то изменилось, он стал раздражительным, постоянно чем-то недоволен…

Вот если бы тут был сын, Иржик… Но Карла не хочет и слышать об этом. Считает, что мальчику лучше у бабушки. Что верно, то верно. Но кто возместит Скале радость общения с сыном, радость, которой он был лишен прежде, лишен и сейчас? Не в этом ли причина непостижимой напряженности между ним и Карлой, которую он все время чувствует.

Сегодня утром, наказывая мужу, что купить к вечеру, Карла сказала:

– Напитков не надо. Роберт принесет, уж я его знаю.

Ах, как задела Иржи эта фраза! Сколько раз, видно, Роберт приносил напитки за то время, пока его, Иржи, не было здесь…

Скала постарался скрыть досаду и, улыбнувшись, ответил Карле, что он-то все равно не достал бы ни капли вина, даже если бы исколесил весь город.

Да, такое сейчас положение. Есть все, что душе угодно, но не для всякого. Привези словацким виноделам ткани или кожи – и тебя зальют вином. А приди к ним с деньгами, да еще вздумай платить по таксе, хозяин только молча пожмет плечами. Так же пожимают плечами торговцы в магазинах, в лучшем случае учтиво улыбаются. Ничего не поделаешь, мол, такие нынче дела. Только у избранных есть все, и в их числе, как ни странно, Роберт.

А вот и он сам. Легок на помине, приехал в большой, до блеска начищенной татре. Шофер вручает Карле большую плетеную корзину. Скала смотрит, как она расставляет на столе батарею бутылок, и губы его кривятся в ехидной усмешке. Далеко не все в этой корзинке получено из Англии!

Роберт чувствует себя как дома: забрался в глубокое кресло, в коротких, пожелтевших от табака пальцах неизменная сигарета. Прищурившись, он в упор глядит на Скалу. «Почему он меня так раздражает?» – думает тот. Обычно приятно, когда люди, разговаривая, не отводят взгляда, но этот… Лучше бы не глядел на меня, хочется стукнуть его чем-нибудь. Неужто я и вправду так глупо ревнив? Вздор, одергивает себя Иржи. Что верно, то верно, Карла обожает Роберта, но ведь не только она одна. Все окружение Роберта в один голос твердит: крупная фигура, выдающаяся личность, «хозяин». Сам о себе он говорит, что он «просто лучший секретарь крайкома». Генерал, начальник Скалы, величественный и холодный – Скале ни разу не довелось услышать его смех, – от одного взгляда Роберта прямо-таки источает елей. В крайкоме Роберта сделали кумиром. Ему льстят на каждом шагу, восхваляют так, что наконец Роберт сам поверил в свою исключительность. И все-таки что же так претит Скале в этом человеке? Лицо у Роберта приятное, даже, пожалуй, красивое, фигура статная, хорошо одет. А в целом антипатичен. Иржи почувствовал это с первого раза. Он остроумен, образован, родом из так называемой хорошей семьи, много путешествовал, знает иностранные языки. Но едва заговорит, словно холодной водой обдаст.

– Ну так как? – прерывает молчание Роберт и, бесцеремонно подойдя к полуоткрытой двери в спальню, окликает Карлу, словно хочет подтвердить ревнивую догадку Скалы. – Я проголодался!

– Ну что ты, Роберт, – вбежав, увещевает его Карла. – Мы же договорились в восемь. Остальные гости будут с минуты на минуту.

– Мы договорились в половине восьмого!

– Да ты вспомни как следует! В восемь! – Карла просто из кожи лезет вон. – Помнишь, у тебя, после заседания секретариата? Ты еще сам сказал…

– Ну ладно, хватит, – обрывает он со слабой усмешкой. – Если даже ты права, мой голод от этого не становится меньше. – Дай нам хотя бы по рюмочке вермута.

Скала из всех сил старается скрыть злорадство. Вот она, твоя «выдающаяся личность»! Карла чувствует это, отводит взгляд и поспешно наливает в рюмки золотистый напиток.

– А лимон? – поворачивается к ней Роберт.

– Ну что ты, Роберт, – Карла смущенно улыбается. – Откуда же взять лимон?

– Этот осел не привез лимонов? – Роберт удивляется так непритворно, что даже трудно сердиться на него за это барство. – И это называется личный шофер секретаря крайкома! Вермут без лимона! – Он удивленно покачивает головой и глядит на Скалу, словно ожидая его поддержки.

В этот момент появляются новые гости.

– Слушай-ка, – властно обращается Роберт к инженеру в очках, ведающему в краевом национальном комитете сельскохозяйственным отделом. – Пока не уехал твой шофер, смотайся-ка ко мне на квартиру, привези пару лимонов. Они там лежат на столе, на подносе. Вот тебе ключи, даю десять минут сроку.

– Ты и впрямь «хозяин», Роберт, – не без сарказма говорит Иржи и пристально смотрит на Карлу. Но все принимают его слова всерьез. А тщеславный Роберт – Иржи заметил это – самодовольно усмехается.

– Что поделаешь, – говорит он. – Должен же кто-то все организовать.

Это камешек в огород Карлы: во-первых, она хозяйка дома, во-вторых, заворготделом крайкома.

Шуточка попала не в бровь, а в глаз. Уязвленная Карла, покраснев, скрывается в кухне, гости восхищены остроумием Роберта, а его самого вдруг словно подменили. Собственноручно наливает в рюмки аперитивы и поглядывает на золотые часы на пухлой руке. Лицо у него, как у судьи в последние минуты напряженного матча.

– Яромир выполнит приказ, я его знаю.

Общий рев одобрения встречает Яромира, явившегося с лимонами минута в минуту. Роберт сияет. Не будь он так антипатичен Скале, Иржи не мог бы не признать, что в секретаре крайкома есть известное обаяние. Общее преклонение необходимо ему как воздух, и он получает его в таких лошадиных дозах, что это претит даже ему самому. Он отлично различает угодливую лесть и искреннее восхищение.

– За нашего майора! – восклицает он астматическим голосом, хрипловатым от неумеренного курения.

Скала глядит только на Карлу. Она единственная стоит не улыбаясь и избегает его взгляда. «Так тебе и надо!» – думает Иржи, и все-таки ему жалко ее.

– За нашего гениального хозяина, выдающуюся личность и прочая, и прочая, и прочая! – мстительно провозглашает он с улыбкой, полной сарказма.

Но Роберта и его окружение не смущает такой тост. Звякают рюмки, слышен говор и смех, гости в наилучшем расположении духа усаживаются за стол.

Пьян Скала или просто обозлен? Он сам себя не узнает. Может быть, ему, человеку с обезображенным лицом, хочется уязвить этого красавчика, словно олицетворяющего здесь баловня судьбы? Его трепетная лань, простая и милая! Никогда он не мог представить себе ее в такой компании… Его сверлит мысль, что сюда больше подошла бы… Эржика! Да, Эржика была бы здесь к месту!

Компания жрет, хохочет и до тошноты восхваляет человека, который уверенно восседает во главе стола. А ведь среди них есть вполне порядочные, честные люди, думает Скала. Вот, например, Руженка, крохотная, как воробушек, девушка, кажется, можно посадить ее на ладонь. Она, конечно, совершенно бескорыстна. Вон сидит юноша, только что окончивший среднюю школу и сразу назначенный сотрудником партийной газеты. Какую он напускает на себя важность и серьезность! Да и сама Карла… «Обманщик! – мысленно обращается Скала к Роберту, и ему жалко всех этих взрослых детей, опьяненных уверенностью в том, что они творят новую эпоху и что без них все пошло бы прахом. – Обманщик! – думает Скала. – Окружаешь себя молодыми, неискушенными людьми. Среди слепых и одноглазый – король».

Ну а начальник Скалы, генерал? Разве он неопытный юнец? А этот отъевшийся инженер, который пьет, жрет и бахвалится?

– За тобой ответный тост! – хрипловатый голос Роберта выводит Скалу из раздумья.

Скала берет рюмку, с трудом удерживаясь, чтобы не выплеснуть ее содержимое в лицо секретарю крайкома. Встревоженные глаза Карлы не дают ему покоя. Она читает его мысли, ей понятно, что творится у него в душе. Ни за что на свете он не позволит себе сорваться.

– Пью за то, чтобы ты поскорее попал туда, где твое настоящее место! – глухим голосом провозглашает свой тост Скала, поднимая бокал и поворачиваясь к Роберту. – Еще выше, во главе партии! – тихо добавляет он после паузы.

Напряжение на лице Карлы достигло предела. Взоры всей компании обращены на секретаря крайкома. Не слишком ли переусердствовал этот майор, опьяненный успехом? Правда, он перескочил чин штабс-капитана и обязан этим Роберту. Но все-таки ведь и у стен есть уши…

Роберт усмехнулся. Он недооценивал этого летчика: у Скалы есть чувство юмора, в особенности когда он в подпитии и говорит таким вот замогильным голосом. Да и не такую уж глупость он сказал: для него, Роберта, нашелся бы пост и повыше. И еще найдется!

– Слушай, не стоит об этом, – останавливает он Скалу: нечего, мол, говорить об этом вслух, хоть это и правильно. И он чокается с Иржи. Чокаются и остальные и, заметив, что Роберт не возразил по существу, разражаются громовым ревом. Только Карла испуганно глядит на Скалу, и глаза ее туманят слезы. Сейчас в этих глазах снова робость, они опять стали похожи на глаза лани.

Время за полночь, гости пьют черный кофе – редкий деликатес. Секретарь крайкома вдруг тычет пальцем в грудь Скалы.

– А когда ты собираешься вступить в партию?

Скала сразу трезвеет. Не в первый раз он слышит этот вопрос. Его уже задавал человек, которого он уважает куда больше, чем десяток робертов, – Лойза Батиста.

– Вступлю, когда сослужу партии службу, – не колеблясь, отвечает Скала.

– Из Бучовского района нам сообщили, что твоя агитация очень помогла партии на выборах, – торопливо вставляет завсельхозотделом и закусывает губу. При Роберте лучше не говорить о выборах, потому что, хотя компартия победила в целом по краю, в краевом центре, городе, где подвизается Роберт, она вышла на выборах лишь на второе место. Недоброжелатели Роберта приписывают это его методам, и он знает об этом.

И в самом деле, Роберт нахмурился и принужденно улыбнулся.

– Сагитировал там старых бабок, – говорит он.

– И старых бабок нельзя забывать, они тоже избирательницы, – возражает Скала.

– Гм… – усмехается Роберт. – Это попахивает оппортунизмом. Ну да ладно.

– Если хочешь знать, – атакует его уже совсем отрезвевший Скала, – мне дороже старая бабка, которая с трепетом в душе, ослушавшись своего попа, пошла голосовать за компартию, чем, например, мой генерал. Потому что он не верит партии…

Воцаряется напряженная тишина. Все смотрят на Роберта: что он скажет. Это его крупное достижение: командующий округом – один из первых кадровых генералов, которых он завоевал для партии.

– Это ты о Новотном? – хрипит наконец Роберт.

– Да, о Новотном, – подтверждает Скала.

– Об этом мы поговорим в другом месте, товарищ, – сухо говорит Роберт и встает из-за стола. – Пусти-ка музычку, – обращается он к Карле, – хватит болтать…

– Сердишься? – спрашивает Скала жену наутро, за завтраком. Во рту у него пересохло после множества сигарет, голова трещит, Иржи непривычен к алкоголю.

Карла не отвечает.

– Наверное, я был пьян. – Иржи опускает голову.

– Нет, не был, – говорит она тихо. – Ты был озлоблен. Никогда я не думала, что ты можешь быть таким злым.

– Я тоже не думал, – смиренно соглашается Скала. – Если хочешь, я извинюсь перед Робертом.

– Если я хочу? А почему я? – Карла вскакивает, как ужаленная. – Ты сам за себя отвечаешь. А у меня есть свое мнение.

– Очень жаль, – говорит он и, встав, подходит к ней вплотную. – По-твоему, я и впрямь такой крамольник?

– Ты задаешь себе вопросы, на которые не можешь ответить.

Скала ясно чувствует, что упрямство Карлы ослабло.

– Кто же мне на них ответит? – мягко спрашивает он.

– Партия, – твердо говорит она.

– А Роберт – это партия? – спрашивает Иржи очень тихо, чтобы вопрос не прозвучал колкостью. И все же Карла хмурится.

– Роберт, Роберт! Для тебя все дело в Роберте!

– Да, для меня все дело в Роберте! – настаивает Иржи. – Ибо если он и партия – это одно и то же…

– Тогда сходи, поговори с ним сам, – быстро прерывает Карла и отворачивается.

– Поговорю, – тихо отзывается Скала.

Пожилой дежурный в вестибюле крайкома удивленно поднял мохнатые брови.

– Ты это всерьез, товарищ? А ты записан на прием?

– Да, – заверил его Скала.

– Тогда еще куда ни шло. А если нет, то даже и не пытайся. Роберт очень занят. Попасть к нему хоть на пять минут – это, приятель, надо уметь.

«Роберт, Роберт, – думает Скала, поднимаясь на второй этаж. – Все здесь называют его по имени. Можно подумать, что он демократ».

Секретарша удивилась еще больше.

– Видишь, сколько желающих, – сказала она, показав Скале список посетителей.

– Я говорил с… – Иржи вдруг чувствует, как ему трудно произнести это имя, – …с Робертом нынче ночью и забыл сказать ему кое-что очень важное. Спроси у него обо мне, товарищ, очень тебя прошу.

Через минуту секретарша вернулась и, явно пораженная, указала Иржи на открытую дверь. Роберт сидел за столом, небрежно вытянув ноги, лицо у него было помятое, глаза красные, сонные. «Наверняка, выйдя от нас, он еще потащился со своей компанией в какой-нибудь кабак», – подумал Скала, и у него защемило сердце при мысли, что прежде в таких вылазках, наверное, участвовала и Карла.

– Не дури! – устало прервал его Роберт, едва Скала выдавил из себя несколько фраз. – Уж не думаешь ли ты, что я с тобой несогласен? Это жулье в генеральских погонах мы выгоним, когда наступит наш час. Но сейчас они нам нужны, приятель! Надо разобщить ряды реакции, понял? Пока такие люди, как твой генерал, нам полезны, мы им будем благодарны. А когда вырастим свои кадры, распрощаемся с ними навсегда.

Роберт хрипло рассмеялся, явно довольный произведенным эффектом.

– Хочешь кофе?

Скала был так поражен, что опомнился только у столика, за чашкой кофе.

– Придется вам еще многому и многому учиться, товарищ майор, – посмеивался довольный Роберт. – Учиться стратегии и тактике. Секретарь крайкома, мальчик мой, слишком солидная фигура, он не может себе позволить, чтобы все мысли были написаны у него на лице. Многие наши старые партийцы этого не понимают. Они никак не могут усвоить, что мы самая сильная партия в стране, у нас большинство в правительстве, нам надо выполнить двухлетний план и привлечь на свою сторону весь народ.

«Милая, милая Карла! – думает Скала. – Насколько она умнее меня! Я ко всему подхожу, исходя из своих мелких чувств. А она приняла меня с распростертыми объятиями, глазом не моргнула, увидев мое уродство… Милая, милая лань! Ведь она одним словом могла бы сразить меня за мою самонадеянность, за вздорную ревность, которая так обижает людей, в том числе и человека, открывшего мне сейчас свое сердце… Ну конечно, я ревную, глупо, наивно, как гимназист».

– Извини, Роберт, – взволнованно говорит Иржи. – Мне все это казалось так просто. Я жалею, что был бестактен.

– Ерунда! – отмахивается секретарь крайкома. – Меня это совсем не удивляет. Ты же долгое время жил в Советском Союзе, там совсем другая обстановка. Скажи, ты переписываешься с кем-нибудь из русских? – Его сонные глаза вдруг оживились и впились в лицо Скалы. Это так неожиданно, что вызывает у Скалы тягостное чувство.

– Нет, ни с кем, – отвечает он. – Со мной там никто не говорил о таких вещах. То, что я вижу здесь, я вижу сам.

Взгляд Роберта снова гаснет. Толстые пальцы мнут сигарету.

– Если тебе что-нибудь будет неясно, приходи, я тебе охотно объясню. Лучше посоветоваться со мной, чем впадать в крайности. – Секретарь произнес это безразличным тоном, но Скала почувствовал угрозу.

– Приду, Роберт, обязательно приду. – Скала встает. – Сейчас время великих событий, и не так-то легко во всем разобраться.

К его удивлению, Роберт провожает его до дверей, а на прощание ошеломляет вопросом:

– А тебе никогда не приходило в голову, – Роберт понижает голос, – что именно такие, как ты, займут места генералов, вышедших в тираж?

И он быстро выталкивает Скалу из дверей.

Ну, вот, что же дальше? Скале вдруг начинает казаться, что он сообщник Роберта. Он сам не знает, почему, ведь он был даже несправедлив к Роберту, осуждал его на основе каких-то поверхностных впечатлений, и все же он не может избавиться от гнетущего чувства соучастия.

Что означала эта фраза у двери? Роберт хочет завоевать Скалу, привлечь его на свою сторону? Зачем? Только для того, чтобы увеличить число своих приспешников? Или чтобы сломить молчаливый протест в душе Скалы, который он, Роберт, инстинктивно почувствовал? Может, Карла дала ему понять, что Иржи не нравятся барские замашки Роберта?

Скала весь во власти этих мыслей. Ему кажется, что и генерал сегодня стал приветливее, он не так чопорно холоден. Может быть, Роберт уже звонил ему с утра и предупредил о странных взглядах адъютанта? Что же произошло? А я-то был уверен, что поссорюсь с Робертом, что мы с глазу на глаз выскажем все, что думаем друг о друге. Нет, видно, далеко мне до Роберта! Уже при первом столкновении он ускользнул, как угорь, да еще сбил меня с толку. Эх, жаль, что в Советском Союзе я не интересовался партийной жизнью! Ведь парторганизации были в каждой воинской части, и в госпитале, и в санатории. Коммунисты относились ко мне по-дружески, но об их партийных делах я ничего не знал. Был ли хирург Петр Васильевич членом партии? Представления не имею. Не знаю даже, коммунист ли майор Буряк. Но одно я хорошо помню: там с большим уважением отзывались о старых офицерах, получивших боевое крещение в огне гражданской войны, о старых членах партии.

Да, о старых партийцах… Ага, вот в этом-то все дело! Каково окружение Роберта, кто занимается у него партийной работой? Юнцы, совершенные юнцы, которые в начале войны знали о партии, пожалуй, еще меньше, чем я. Я слышал тогда, что существуют-де коммунисты, которых надо держать в ежовых, и ненавидел их, сам не зная, почему. А что знала о партии, например, Карла?

Да, что-то здесь у Роберта неладно. Разве в партийных организациях нашего края нет старых коммунистов? Они, конечно, не льстили бы Роберту, не принимали бы каждое его слово как священное писание. Но он окружил себя совсем другими людьми. Почему? Дело только в честолюбии этого человека или в том, что он одержим жаждой деспотической власти, стремлением подмять под себя всех и вся, единолично решать все вопросы – от пустяковых до кардинальных? Кто он – деспот с манией величия или заурядный зарвавшийся честолюбец?

Куда я рвусь? Мне-то какое дело до партии? В Советском Союзе я и не думал о ней. Мне было безразлично, состоит ли в партии Наташа, было наплевать, партийный или непартийный механик готовит мой самолет. Карла меня сбила с толку и этот ее Роберт. Лучше бы я, вернувшись, нашел здесь маленькую учительницу, занятую заботами о семье и нашем ребенке, лучше бы я снова нашел трепетную лань, робкую и доверчивую, с нетерпением ожидающую мужа…

Скала опустил голову: он чувствует, что обманывает сам себя. Нет, этого не могло быть! От Либерец до Кошиц не найдешь сейчас в республике человека, который не был бы за или против. Народ, в большинстве своем до войны с отвращением относившийся к самому слову «политика», нынче разделен на два лагеря. За или против. Еще на границе Иржи захватил этот бурный поток. Железнодорожник, который хотел устроить его поудобнее, был за, дамочка, что выставила его из купе, – против.

Вот как обстоят дела. Люди ожесточенно сражаются за и против. Только я, Иржи Скала, верчусь, как флюгер на ветру. Я был бы, пожалуй, за, иной раз кажется, что этому мешает только Роберт. Я был бы против, не знай я Петра Васильевича, майора Буряка и Лойзу Батисту. Так я и не могу решить, на чьей же я стороне. За или против?

Вздор, чепуху я выдумываю! Есть же много людей, которые выше этих межпартийных распрей. Они просто за того, кто в данном случае прав. И я такой, таким и останусь. Скала лихорадочно вспоминает достойных примера людей. Ну, хотя бы отец… Отец? Ничего подобного. Отец определенно на стороне Лойзы. Ему трудно примириться то с одной, то с другой частностью, но, по сути дела, он за, это ясно. В общем, как ни кинь, нельзя оставаться в стороне. Каждый должен решить, за он или против. Можно делать вид, что ты равнодушен, и пожимать плечами. Но в душе все равно каждый за или против, потому что сражаются два мира – новый и старый. Колеблется лишь тот, кто не знает, где ему будет лучше. Он, Скала, колеблется потому, что ему не хочется жить. В самом деле, не хочется. Опять не хочется! Скала прижимается лбом к столу, он чувствует, что у него голова идет кругом.

Всем собравшимся на площади так холодно или только у Скалы мерзнет покрытое шрамами лицо? Он сам не знает, почему он не уходит куда-нибудь в тепло, а торчит тут, на Староместской площади, в толпе, которая волнуется, шумит и ждет чего-то. Людской поток подхватил Иржи где-то в Целетной улице и увлек за собой. У него не было сил противостоять этой лавине.

«Готвальд, Готвальд!» – скандирует толпа. Разносится гром рукоплесканий. С балкона толпе улыбается невысокий широкоплечий человек в ушанке. Эта ушанка и широкая улыбка напоминают Скале его русских друзей.

Так вот он, Готвальд. До Мюнхена это имя знали только те, кто интересовался политикой, читал газеты. Сейчас оно известно в самых глухих углах страны. Это самое любимое и самое ненавистное имя.

Готвальд пытается начать речь раз, другой, третий и смеется, не в силах остановить бурю возгласов и рукоплесканий. Наконец он начал говорить. Скала пытается прислушаться, но его отвлекает наплыв собственных мыслей.

Готвальд говорит совсем не как профессиональный оратор. В его речи нет эффектных риторических приемов и интонаций, нет наигранного темперамента. Не торопясь, обдуманно он строит фразы, убеждая людей, накапливая доводы. Так говорит рачительный сельский хозяин о вещах, в которых хорошо разбирается, – о полевых работах, об урожае.

Скала вздрагивает, услышав раскаты аплодисментов, О чем же говорил Готвальд? Надо бы получше слушать. Уж если мерзнуть тут, надо послушать. Дело, видно, серьезное. Карла сказала, что борьба обостряется, – последние трое суток она приходила домой под утро, усталая до изнеможения.

Серьезное дело… Что значит серьезное? Вот уже почти два года, как Скала вернулся домой. Сын растет как на дрожжах, Иржи привык к новой Карле, да, верно, к новой Карле, несколько смирился и с Робертом, тот даже стал будто нравиться ему. Может быть, он изменился, этот Роберт? Нет, едва ли. Скорее Иржи привык к его манерам. Но и это не главное. У Роберта неприятности. У него много врагов и здесь, и, говорят, в Праге. Его приближенные поговаривают об этом с опасением, а сам Роберт – с насмешливым пренебрежением – таков его обычный тон. Но в последнее время он озабочен, и это делает его симпатичнее. В такие минуты Роберт уже не выглядит самонадеянным, и Скала знает, что и ему не везет, и он страдает. Такой уж характер у Скалы: сочувствие сближает его с людьми. Карла нередко говорит, что люди не ценят самоотверженности Роберта, его напряженной работы. У Роберта теперь чаще, чем прежде, бывают набрякшие веки и глаза, красные от недосыпания. Иногда он сильно хрипит, его мучают бронхи, прокопченные табачным дымом. Он страдает бессонницей и часто, внезапно нагрянув домой к кому-нибудь из работников крайкома, торчит у него до утра. Сидят они, конечно, за стаканом вина, а это не укрепляет здоровья. Его дружки тоже стали, как тени. Все это видят, шепчутся, осуждают.