Текст книги "В постели с наставником (ЛП)"

Автор книги: Блайт Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Но эта мелодия была совсем другая. Незнакомая, еще неоперившаяся. Он долго подбирал аккорды, раз за разом что-то меняя, и под его пальцами рождалась новая песня.

В ней тоже звучала тоска. И вместе с тем – проблеск надежды.

Вопрос.

И мольба.

К кому он взывал? К своим любимым холмам?

Или он обращался к ней?

Он, видимо, выждал некоторое время, чтобы она успела заснуть, и только потом взялся за инструмент. Эта музыка не предназначалась для чужих ушей, но переполнявшее ее чувство перекликалось с тем, что пробудило ото сна ее саму.

То было любовное томление.

Она встала и, не замечая холода, начала раздеваться. По очереди сняла шоссы, тунику и брэ, позволяя мелодии проникнуть в самые интимные уголки своего обнаженного тела. Музыка лилась все быстрее, все увереннее, она дразнила ее, ласкала словно касания пальцев. Его пальцев.

Свернув одежду, она сложила ее в аккуратную стопку. Осталось последнее. Длинная полоса ткани, которая держала в плену ее груди.

И, забравшись с ногами на кровать, она взялась за кончик перевязи и потянула.

***

Дункан медленно брел по лестнице, уповая на то, что пробыл наверху достаточно долго, чтобы она заснула. У него самого, как и раньше, сна не было ни в одном глазу. Он сбежал от нее, и все же не смог от нее скрыться. Она незримо присутствовала в каждом звуке, в каждой ноте, которые уносились из-под его пальцев в морозную ночную тишину.

На людях ему еще удавалось обуздывать свое влечение, но теперь, когда они остались одни, он из последних сил напоминал себе, что ему нельзя, невозможно обладать ею.

Он открыл дверь.

Джейн сидела посреди кровати, завернувшись в шерстяное покрывало. Как будто и не ложилась. Как будто ждала его. У потухшего очага мерцала зажженная без разрешения свеча.

Он стиснул зубы и прислонил гиттерн к стене.

– Что с тобой? Ты заболела?

Она молча выбралась из постели и распахнула покрывало. И предстала перед ним обнаженная, наконец-то гордая своим естеством – во всем великолепии своего юного, совершенного, неоспоримо женского тела.

Глава 15.

Он утратил способность мыслить и рассуждать здраво. Вся энергия, сосредоточенная в его теле, устремилась вниз, к его чреслам, и восстала ей навстречу.

Она старалась удержать его взгляд, но он уже смотрел на ее груди, наконец-то свободные, маленькие и дерзкие, такие нежные, лунно-белые, соблазнительные – совсем как в его мечтах.

Кожа у нее была бледная, не тронутая ни ветрами, ни лучами солнца. Не иначе, Господь впервые даровал женщине столь белоснежную кожу. Неужели все то время, что он проводил с Маленьким Джоном, под его одеждой пряталась эта нежная, прекрасная плоть?

Он опустил глаза ниже, туда, где ее талия – теперь он увидел, какая она до невозможности тонкая – плавно переходила в бедра. Их контуры совершенно ничем не напоминали мальчишеские. Жадным взглядом он смаковал каждый изгиб ее тела, зная, что она наблюдает за ним. Терпеливо ждет, когда он изучит ее до конца.

А меж ее ног… Пресвятая богородица, он приказал себе не смотреть, но не смог удержаться. Меж ее ног за пушистыми светлыми завитками пряталось ее главное девичье сокровище.

Покрывало упало на пол, и она сделала шаг вперед.

Он силился преодолеть немоту. Что-то произнести, как-то остановить ее. Мысленно твердил себе, что разум мужчины сильнее женских чувств, что отпускать свою похоть на волю – чистое безрассудство. Пытался перебороть искушение. Если они разделят ложе, все необратимо изменится. Она больше никогда, никогда не сможет притворяться мальчиком. Возможно, она этого не понимала, но для него это было очевидно.

Джейн не стала дожидаться, пока его мысли воплотятся в слова. Убедившись, что он насмотрелся досыта, она взялась за края табарда, который он набросил от холода, и провела по его рукам вниз, раздевая его.

Но вместо того, чтобы уронить табард на пол или отбросить в угол, как поступил бы он сам, она бережно свернула его и, на миг прижав к лицу, с благоговением вдохнула его запах, а после положила поверх маленькой стопки своей одежды на сундуке, который стоял в ногах кровати.

Лишенный своего первого защитного барьера, Дункан, вопреки ожиданиям, не почувствовал холода. Наоборот, от ее прикосновений его бросило в жар.

За табардом пришел черед туники. Решительным жестом взявшись за подол, она потянула зеленое шерстяное одеяние вверх, затем, отводя глаза, вывернула его на лицевую сторону, встряхнула, свернула, и туника присоединилась к стопке одежды на сундуке.

Ловкие движения ее коротких пальцев завораживали. Невесомые, словно перышко, прикосновения возбуждали сильнее, чем если бы она прямо с порога потащила его в постель.

Ожидание, пока она доведет этот размеренный ритуал до конца, еще сильнее распалило его страсть.

Откуда у нее столько выдержки, в то время как он сам еле сдерживается, чтобы не схватить ее в охапку и не уложить на спину? Неужели она не испытывает того зудящего желания, которое разрывает его самого?

Она упорно отводила глаза, но вот ее губы разомкнулись, дрожа. Грудь начала бурно вздыматься. О, она тоже изнывала от желания, пусть и не спешила, постепенно, шаг за шагом продвигаясь навстречу неизбежному.

Он приказал себе стоять смирно. Если обуревавшая его страсть прорвется наружу, она увлечет за собой их обоих.

Этого нельзя допустить. Он не возьмет ее в спешке. Только не сегодня, не в ее первый раз.

Призвав на помощь все силы, он застыл без движения, дожидаясь, пока она снимет с него нижнюю сорочку. Она старалась не задевать его, и все же он ощутил легкое прикосновение к груди. Что это было – ее пальцы, ее дыхание или шепот ночного воздуха?

Между тем она опустилась на колени. Распустила завязки на его шоссах и брэ, одним движением стянула их вниз, и его член гордо выпрыгнул на свободу. Прикрыв веки, Дункан застонал.

А она рассмеялась. Он открыл глаза и увидел, что она лукаво улыбается, глядя на него снизу вверх.

– Ну что ж. – Она примерилась и развела ладони. – Можно сделать вывод, что ступни у тебя тоже большие.

Он тоже рассмеялся и заодно перевел дух.

– Милая, я стану еще больше, покуда смотрю на тебя.

Поднявшись с колен, она встала так близко, что их тела соприкоснулись, и он задрожал в предвкушении.

– Я хочу тебя, – сказала она, крепко взяв его за руки. Их глаза встретились, и он прочел нечто новое в глубине ее пронзительных голубых глаз.

Из его горла исторгся стон и сложился в ее имя:

– Джейн…

А потом для слов не осталось места.

Он приник к ее губам и вошел в ее рот языком, упиваясь ее прелестью, ее сладким миндальным вкусом. Она тесно прижалась к нему, и он прошелся ладонями по ее телу, сминая ее груди, бедра, путаясь пальцами в ее волосах, лаская ее всюду, куда только мог дотянуться. Дыхание его стало тяжелым, словно он долго бежал без остановки.

Медленно. Все должно быть медленно.

Он немного отодвинул ее от себя. Не из желания отдалиться, о нет, но чтобы еще раз поглотить взглядом свою милую Джейн, ту, которая уже поглотила его мысли, его дни и ночи.

Застенчиво улыбаясь, она стойко выдержала его взгляд.

– И как только я не догадался сразу, – пробормотал он.

– Я думаю, ты знал, – шепнула она. – Знал с самого начала.

Наверное, так оно и было. Она завоевала его с первой же встречи. Вот почему он так рвался помочь ей и сердился, когда она раз за разом отказывалась.

Она провела кончиками пальцев по его рукам, такая тонкая, белокожая по сравнению с ним.

– Видишь? Ты тоже знаешь вещи, о которых не написано в книгах.

Но тому, что он сейчас испытывал, еще не придумали названия. Он не знал, как назвать то чувство, которое вибрировало в его венах подобно ищущим гармонию струнам.

– Я знаю только одно. Сейчас мы займемся любовью. И я буду любить тебя до тех пор, пока ты не станешь моей целиком и полностью, без остатка.

– Мне кажется, – сказала она, не колеблясь, – я уже твоя.

И, поцеловав ее, он понял, что это правда.

Откинув с дороги покрывало, он подхватил ее на руки, отнес на кровать и лег рядом, ни на мгновение он не прекращая ласкать ее.

Она не лежала пассивно, с покорностью пережидая его страсть, как делали некоторые женщины. Ее поцелуи были жадными, глубокими, руки касались его смело и без стеснения. Она обняла его за плечи, потом ее пальцы сместились ниже и зарылись в поросль волос на его груди.

– Ты… такой необычный, – прошептала она, обводя кончиком пальца его сосок, бледное подобие ее собственного.

Его дыхание опасно участилось. Он придержал ее руку, чтобы не забежать слишком далеко вперед.

– Это ты у меня необычная.

Обмирая от нежности, он поцеловал ее мягкую грудь, захватил губами сосок, столь восхитительно твердый под его языком. Она выгнула спину. Стон вырвался у нее изнутри. Ее пальцы скользнули вниз по его животу, сжались вокруг его члена, и он упруго дернулся, подрагивая в ее ладони.

– Ты такой твердый и мягкий одновременно, – в изумлении прошептала она. – Как я могла подумать, что сумею подделать такую чудесную штуку?

– И в самом-то деле, – хрипло выдохнул он.

Он пылко тронул ее между бедер, раздвигая мягкие, повлажневшие завитки. Она с готовностью открылась ему навстречу и дрожащими пальцами попыталась направить его внутрь, но он остановил ее и пробормотал, урезонивая их обоих – и в первую очередь себя самого:

– Ш-ш. Не будем спешить, любовь моя.

Ибо он впервые предавался любви с девственницей.

Все его прежние пассии – гулящие женщины, развратные вдовушки – знали, что к чему. Их не нужно было учить. В постели они вели себя однообразно. Одни, не издавая ни звука, лежали под ним без движения. Другие блеяли, будто овцы во время стрижки, имитируя страсть. Манера их поведения была определена десятками его предшественников.

Они не ждали от него подвигов. Он был мужчиной. Этого было достаточно.

Но у нее он будет первым. Воспоминание об их близости, о том, что он сделает с нею сегодня ночью, она пронесет через всю жизнь. Своими ласками он сотворит уникальную мелодию, и если после него у нее будут другие мужчины, она будет искать того, кто окажется способен повторить этот мотив.

Мотив, который заставит ее благодарить небеса за то, что она родилась женщиной.

И потому, стиснув зубы, он обуздал свое нетерпение и принялся вспоминать все, что знал о женском теле.

«Уж я в этом разбираюсь», – когда-то бахвалился он перед нею своей искушенностью в любовных делах. Однако до сих пор его познания, как он внезапно понял, ограничивались только его собственным телом. Женские губы, груди, лоно – конечно, он знал, где они находятся, но как правильно обращаться с ними, чтобы она испытала наслаждение?

Он осторожно проник в нее пальцем. Потом вторым. Она закрыла глаза и запрокинула голову – уже, к его радости, скользкая, но такая тугая и тесная, что он испугался, как бы ненароком не разорвать ее.

Она сказала, что хочет его. Что ж, на исходе ночи она познает истинное значение этих слов. Он сделает все для того, чтобы она больше никогда не захотела притворяться мальчишкой.

И с этими мыслями он прижался губами к ее груди.

***

Везде, где он дотрагивался до нее, ее тело начинало гореть огнем. Ее губы, груди, шея, запястья, даже кончики волос, казалось, искрились от страсти. Все ее мысли померкли, осталось только одно устремление – слиться с ним воедино.

Их тела сплелись. Она уже не могла различить, кто кого ласкает. Они притрагивались друг к другу и одновременно издавали стон. Его член – горячая сталь в бархатных ножнах – пульсировал в ее ладони, и глубоко внутри она ощущала ответные спазмы, словно он уже вошел в нее.

Одежда более не разделяла их, но новым барьером стала сама кожа. Одурманенная страстью, Джейн жалела, что нельзя сбросить ее с себя, чтобы раствориться в нем без остатка.

Он немного отстранился.

– Погоди. Ты еще не готова.

Неправда. Она была готова. Она всю жизнь ждала этого мужчину, единственного, кто оказался способен пробудить в ней желание быть женщиной.

Что говорили о физической любви все те глупые женщины, которых она презирала? Что еще ей предстоит узнать о мужском теле и о ее собственном?

Тронув Дункана за колючую щеку, она повернула его лицо к себе и, упиваясь им, заглянула в его глаза – бездонные, темно-серые, они говорили о том, что сейчас он принадлежит ей безраздельно.

– Войди в меня, – прошептала она. И развела колени.

Он дотронулся до нее внизу, и дрожь, которая сотрясала ее тело, стала сильнее и сосредоточилась в одной точке.

Смелая ласка раздразнила ее. Завороженная волшебными ощущениями, которые пробудились в ее теле, она тоже потянулась вниз. Поначалу их пальцы, неловко сталкиваясь, двигались в разном ритме, а потом приноровились друг к другу и завибрировали в абсолютной гармонии, создавая мелодию, которую возможно было сотворить только вдвоем.

Все ее ощущения стремительным потоком хлынули вниз, к точке, где бились их пальцы. Ее плоть конвульсивно разомкнулась, требуя, чтобы он заполнил собою болезненную, ноющую пустоту, и он, почувствовав ее немой призыв, вошел в нее.

Они слились воедино. Все грани, все различия стерлись. Они стали, наконец, одним существом, более не разделенным на мужское и женское, единым духом, сотканным из двух душ, которые воспарив над их телами, образовали одно неразделимое целое.

Не в этом ли главный секрет бытия?

Но увы, он не сделал ее своей в полном смысле этого слова. В последнее мгновение он резко вышел и, содрогаясь, оросил семенем не ее лоно, а простыню под ее бедрами. И она, прижимаясь губами к его влажному виску, перебирая черные завитки волос на его макушке, не знала, благодарить его за предусмотрительность или ненавидеть за то, что он прервал момент наивысшего единения, какое только возможно между мужчиной и женщиной.

Он задремал в ее объятьях. Свеча догорела, а вместе с нею угасло и дивное ощущение близости.

Она снова стала Джейн. Ее былые страхи вернулись в новом обличье, и она поняла, что отныне зависит от этого мужчины по-настоящему.

Потому что без него ее жизнь потеряет смысл.

Глава 16.

Ее разбудил перезвон колоколов. Зимнее небо хмурилось, мешая понять, который сейчас час, сумерки на дворе или рассвет. Должно быть, они проспали утреннюю мессу. Впрочем, не страшно. Во время каникул, когда колледжи пустели, а студенты в большинстве своем разъезжались по домам, священники открывали двери церквей сами.

Еще в полусне она вспомнила, где она. И кто с нею рядом.

Всю ночь он не отпускал ее от себя, но не сковывая движения тесными объятьями, а бережно держа ее за руку. Несколько раз она просыпалась и замечала, что он не спит. Смотрит на нее.

Потом его тоже сморил сон.

Лежать рядом с ним было невероятно уютно. Их тела подходили друг к другу, словно новая, хорошо подогнанная одежда, которая идеально облегала тело.

Она смотрела, как размеренно вздымается и опадает его грудь в такт ее дыханию. За окном, созывая покупателей, голосил торговец дровами. Его голос далеко разносился в звенящей тишине, шаги были приглушенными. Джейн прислушалась, и за шорохом шагов услышала легкое поскрипывание.

Соскочив с кровати, она подбежала к окну и распахнула ставни. На улице было белым-бело. Снежинки кружились в воздухе, укрывая землю мягким искристым покрывалом. Первый снег!

По полу потянуло сквозняком. Выудив свои вещи из стопки на сундуке, она оделась.

– Дункан, вставай скорее.

– Что такое? – Его выбросило из кровати. Пошатываясь спросонья, он оторопело зашарил по бедрам, словно пытаясь нащупать рукоять меча. – Кто-то идет?

Она улыбнулась. Подобие меча у него все же имелось и стояло торчком между ног.

– Нет. Но смотри! – Она указала за окно. – Там снег!

Протерев глаза, он выглянул наружу.

– Разве ж это снег. – Он закрыл ставни, чтобы в спальню не проникал холод, и снова завалился в постель. – Таким снегом даже ноги не намочишь. То ли дело у нас дома. Порой так наметет, что проваливаешься по колено.

– Тогда мне ужасно понравится у тебя дома! – прокричала Джейн через плечо, сбегая по лестнице вниз. Слова вырвались спонтанно, как будто она не сомневалась, что однажды наступит тот день, когда он отвезет ее к себе домой.

Распахнув двери, она замерла, оглядывая покрытые инеем деревья и вдыхая свежий, промытый снегопадом воздух. Мир словно родился заново. Прошлое исчезло под покровом белоснежного покрывала.

Она услышала позади неохотные шаги. А потом, совершенно неожиданно, Дункан подхватил ее за талию и вихрем закружил по двору. Все вокруг замельтешило, и она, вцепившись в его надежные плечи, завизжала точно малое дитя, обмирая от восторга и страха.

Он отпустил ее. Борясь с головокружением, они закачались, оставляя следы на свежевыпавшем снегу. Набрав полную пригоршню снега, она слепила снежок, кинула в него и попала прямо в грудь. И бросилась удирать, спасаясь от возмездия. Он догнал ее, и они упали, покатились по земле, снег набился всюду – в рот, в уши, был в волосах. Весом своего тела Дункан придавил ее к земле, и Джейн рассмеялась, глядя ему в глаза.

И увидела в глубине его зрачков горячее желание.

Достаточно было одного взгляда, одного легкого прикосновения, чтобы из искры разгорелось пламя. Они могли бы заняться любовью прямо здесь, во дворе, и не заметить, что лежат на мерзлой, занесенной снегом земле.

Она заерзала, пытаясь сбросить его с себя.

– Не смотри на меня так.

– Как «так»?

– Будто кот на сметану. Это выдаст меня вернее, чем отсутствие пушка у меня на щеках.

Он скатился с нее.

– Покуда спереди у тебя торчат эти штуки, никто не обратит внимания на твои щеки, и уж тем более на то, как я смотрю на тебя. – Он тронул ее ребра, и она поняла, что не перевязала грудь.

– Не надо. – Она встала, задрожав под порывом ветра. Свела плечи, прикрывая ладонями упругие холмики, от которых уже успела отвыкнуть.

– То есть, все? Мне больше нельзя к тебе прикасаться?

Она кивнула на соседние дома. С улицы, из-за забора, их не было видно, но если кто-нибудь выглянет в окно…

Он сцепил руки на груди. Легкое утреннее настроение прошло.

– Женщиной ты умеешь быть еще меньше, чем мужчиной.

Так оно и было, хотя еще ночью она думала, что наконец обрела себя. Вслед за ним она вернулась под защиту стен общежития.

– Что я и пыталась тебе втолковать!

***

Пришли святки. Опустевшее общежитие было полностью в их распоряжении, на время превратившись в их личный дворец. Внешний мир будто исчез за пеленою снега.

Дункан не отходил от нее ни на шаг.

Она перестала носить перевязь, и ночной воздух отныне беспрепятственно ласкал ее маленькие, юные груди. Она и не подозревала, что так сильно соскучилась по ним – надолго забытым, истомившимся в тисках тугой перевязи. До чего же приятно было подарить им, наконец, свободу.

Дункану нравилось обнимать ее со спины, ловя ее груди в ладони, а после ловить ее сбившееся дыхание поцелуем.

Они не праздновали Рождество, ибо каждый день был для них чудесным даром. Днями напролет они не выбирались из постели, где лежали, сплетаясь ногами, ели из одной тарелки, пили из одной кружки, кормили друг друга, но чаще забывали о еде и вкушали наслаждение, которое дарили друг другу их тела.

И еще они пели.

С особенным удовольствием она пела непристойные куплеты, только теперь в полной мере понимая смысл содержавшихся в них намеков на физическую любовь. Голос ее, наконец-то вырвавшись на волю, звучал как никогда звонко. И когда они пели вместе, их голоса переплетались и дразнили друг друга словно прикосновения тел.

Однажды ночью, когда он, одной рукой обнимая ее, лениво перебирал струны, она очертила пальцами грань полированного корпуса гиттерн, гладкого и округлого, словно чрево беременной женщины.

– Замечательный инструмент.

Он гордо улыбнулся.

– Я сделал его сам, своими руками.

– Научишь меня играть?

Дункан без колебания вручил ей драгоценный инструмент, и она неловко установила его на коленях. Множество раз она видела, как он перебирает струны маленькой щепочкой, но смотреть – не значит делать. Он создавал мелодию легко и свободно, в то время как ее пальцы оказались способны породить только неуклюжее бренчание.

Он обнял ее со спины, и задал ее пальцам правильное положение на грифе.

– Теперь проведи по струнам.

Научившись простенькому мотиву из трех аккордов, она с энтузиазмом исполнила его несколько раз, жалея о том, что петь у нее получается много проще.

– Это труднее, чем учить латынь, – сконфуженно призналась она, возвращая ему инструмент.

Он рассмеялся.

– Может быть, но у музыке у тебя больше способностей.

Она шутливо ущипнула его и вздохнула.

– Подумать только, как же мне не хватало пения.

– У тебя чудесный голос.

– Мама говорила, что голос – единственное, что есть во мне от женщины.

– Тут я бы с нею поспорил, – озорно ухмыльнулся он.

Она улыбнулась и подсунула ступни под его теплое бедро, упиваясь своим женским счастьем и слушая, как он подбирает мелодию.

– Расскажи мне о своей матушке, – вдруг попросил он.

Во рту у нее пересохло.

В эти благословенные дни она и думать забыла о своих секретах. Он узнал, что она женщина, но не узнал, из какой семьи. Что, если ее последняя тайна вызовет у него еще большее негодование? Проверять это предположение она была еще не готова.

– Что именно? – спросила она с деланным безразличием.

– Какой она была? Вы похожи?

«Была». Он все еще думает, что оба ее родителя умерли. Поправлять его она не стала.

– Она была сильной женщиной.

– Значит, похожи.

Джейн так не считала. В свое время ее мать была богата и владела землями столь обширными, что мужчине они могли бы гарантировать место в Палате лордов. Но со смертью ее царственного покровителя все ее могущество сошло на нет, а земли указом парламента отошли ее мужу, который промотал все до последнего гроша и умер.

Оставшись без мужской поддержки, мать растеряла всю свою силу. В этом смысле Джейн совсем не стремилась быть на нее похожей.

– Но за эту силу ее… скажем так, недолюбливали.

– Так уж заведено в мире, – произнес он, медленно водя рукою по струнам. Она, наконец, вспомнила эту мелодию. Он играл ее в ночь, когда они впервые занимались любовью. – Сильных всегда не любят, и мужчин, и женщин. Она была такая же светловолосая, как ты?

Джейн покачала головой.

– Нет. У нее были темные волосы, и глаза тоже. – Солей унаследовала от матери цвет волос, а вот глаза ни у одной из дочерей не были карими.

– Значит, ты пошла в отца?

– Да. – Она улыбнулась, вспомнив пышную золотистую гриву покойного короля. Сходство с царственным отцом доставляло Джейн немалую гордость, когда она была маленькой. Она воображала себя принцем, который может получить все, что только пожелает – стоит лишь протянуть руку.

Впрочем, разговор об отце лучше отложить на потом.

– Что это за песня?

– Рано пока называть это песней.

Значит, он сложил ее сам.

– А слова уже есть?

– Так, несколько строк. – Он заиграл мелодию с начала и запел.

Смотреть на тебя приятно моим глазам, ласкать тебя приятно моим ладоням, целовать тебя приятно моим устам, любить тебя дорого моему сердцу.

Позволь возлечь с тобой рядом, позволь любить тебя вечно.

Он замолчал, а музыка лилась дальше.

– Конец я еще не придумал.

Она задержала дыхание.

Множество раз она всматривалась в его глаза, пытаясь прочесть его чувства, но только теперь поняла, где они скрывались все это время. Они струились сквозь его пальцы, складываясь в слова, превращаясь в музыку, обнажая перед ней его душу. Каждое слово и каждая нота наполняли ее сердце радостью, подобной той, что он уже подарил ее телу, и сердце ее забилось в одном ритме с дрожанием струн.

Наконец, последняя нота уплыла в воздух и затихла. Что же дальше? Она замерла в ожидании. И встретилась взглядом с его серыми, полными надежды глазами.

Он отложил инструмент в сторону, и они тесно обнялись. Он нежно гладил ее волосы, а она, закрыв глаза, уютно и расслабленно устроилась у его груди, слушая, как стучит его сердце.

– Да, – шепнула она, отвечая на вопросы, прозвучавшие в песне. – Навсегда – да.

Позднее, ночью, она задумалась, что означает это слово – навсегда.

Всю жизнь она наблюдала, как мужчины ставят себя выше женщин, и обещала себе сделать все, чтобы не попасть в зависимое от них положение.

Когда она жила в Виндзорском дворце, у нее, как у дочери короля, было все – еда, одежда, защита. Невидимые слуги, коих во дворце было несметное множество, разжигали камины, приносили одеяла, исполняли любые ее желания.

Потом они лишились всего. Дважды. Сначала по вине парламента, потом из-за мужа ее матери.

Десять лет, пока они жили в маленьком доме в деревне, каждое полено, каждый кусок хлеба был на счету. Потом Солей вышла замуж. У них снова появились еда, одежда и защита. Конечно, роскошествовать, как в былые времена, не приходилось, но все самое необходимое было в достатке.

Тот факт, что миром правят мужчины, был для нее очевиден. Но она выросла в доме, где мужчин не было, и потому не имела точного представления, как они этого добиваются. В ее глазах они шагали по жизни и по праву рождения присваивали себе все, что полагали своим.

Только пожив среди них какое-то время, она поняла, что их доля не так проста, как кажется.

Еда и питье не появлялись из воздуха. Любые жизненные блага им приходилось зарабатывать тяжким трудом. Все, что мужчина мог назвать своим, добывалось потом и кровью, благодаря силе его рук, упорству его воли и остроте его разума.

Она серьезно заблуждалась на счет мужчин. Когда они приходили в возраст, их выставляли за дверь, и пробиваться в жизни они должны были сами – своим трудом и умом. Однако по поводу женщин она никогда не питала иллюзий. Если мужчин выставляли за дверь, то женщин запирали в четырех стенах.

Устройство жизни не изменилось с тех пор, как она сбежала из дома. Изменилось другое – она сама.

Раньше она и помыслить не могла, что ею завладеет любовное безумие. Она не думала, что может возжелать мужчину так, как она возжелала Дункана, что будет искать и находить радость в соитии, что будет наслаждаться тем, насколько разные их тела и тем, насколько идеально они подходят друг к другу. Она хотела, чтобы это волшебство задержалось с нею надолго.

Навсегда.

Но если Джон исчезнет, в жизни Джейн больше не будет латыни. Нельзя будет, нацепив шоссы, вольно бродить по улицам, получать знания, распевать в пивной песни вместе с друзьями-студентами. С мечтами увидеть Париж или Рим придется навсегда распрощаться.

А если с Дунканом, не приведи Господь, что-то случится, то она окажется совершенно беспомощной и беззащитной.

Она хотела быть с ним, но не такой ценой. Должен быть какой-то другой выход.

Если Дункан любит ее, он поймет.

Глава 17.

– Расскажи о своей семье. – Они лежали в постели, обнявшись, обнаженные после любви. Прижимаясь к нему и слушая его расслабленное дыхание, Джейн подумала, что настал момент расспросить о его близких. Он почти не упоминал о них, больше задавал вопросы о ее семье. – Ты говорил, у тебя есть старший брат. Вас только двое?

Его рука слегка напряглась на ее плече.

– Теперь – да.

Всего два слова.

Она не видела выражения его глаз. Навивая на палец волосы, которые курчавились на его груди под ее щекой, ждала продолжения. Он молчал, и она мягко подтолкнула его:

– Теперь?

– У меня был младший брат.

Был.

– Как его звали?

– Питер.

Она поняла, что это грустная история. Дотянулась до его правой руки и сплела с ним пальцы.

– Он умер, когда ему было шесть.

– От болезни?

– Нет. Не от болезни.

Установилось тягостное молчание.

Опасности подстерегали детей повсюду. Его брат мог утонуть в озере. Нечаянно свалиться в очаг и обгореть. Попасть под колеса повозки. Мысленно она помолилась о здоровье младенца Уильяма.

Наконец, он заговорил:

– Нам было поручено привести стадо с выпаса в горах. Мы шли по краю обрыва. Тропинка была узкая. Я шел впереди, он следом. Потом раздался крик, и я понял, что он сорвался. – Заново переживая горе, он задышал тяжело и неровно. – На то, чтобы спуститься вниз и поднять его, ушло несколько часов. Всю дорогу до дома я нес его на руках. Его ноги, все его косточки… – Содрогание. – Все было переломано.

– Но он выжил?

– Прожил несколько дней.

– Мне очень жаль.

Она сочувственно сжала его пальцы, но он высвободился и сел, словно отгораживаясь от нее и от болезненных воспоминаний, вызванных ее вопросами.

– Оно и к лучшему, что он умер. В нашем мире калекам нет места.

Та безлюдная, суровая, продуваемая всеми ветрами земля, которая взрастила его, не знала жалости. Прекрасная, но жестокая, она не пощадила бы мальчика, лишенного возможности вырасти сильным и прокормить себя.

– Надо было привязать его к себе, – пробормотал он, обратив невидящий взгляд на огонь. Судя по всему, он упрекал себя далеко не впервые.

Она вдруг поняла, почему он воспитал в себе то необоримое чувство долга, которое понуждало его брать на себя ответственность за всех и вся. Я должен был внимательнее следить за братом. Я мог уберечь его от погибели. В ее сердце, соединяя их новыми узами, отозвалось похожее сожаление. Я должна была заботиться о своей сестре.

– Сколько лет тебе было?

– Десять.

– Так мало? – Она приподнялась на локте. – Да ты сам был ребенком! И вас не побоялись отпустить одних в горы?

Он выразительно взглянул на нее, всем своим видом говоря – южане.

– А с тобой с утра до ночи возилась нянька?

Она жарко покраснела. Да, у нее была няня. Даже две. В ее детстве всего было вдоволь – фруктов и сладостей, щенков и игрушек, любой еды и питья. Она засыпала под колыбельные, которые тихо наигрывали придворные музыканты, а когда просыпалась, слуги наряжали ее в одежды из лучшего полотна.

– Да, – ответила она, надеясь, что он никогда не узнает о том, что пока его шестилетнего брата заставляли пасти овец, ее саму носили на ручках по Виндзорскому дворцу.

Насупившись, он предупредил:

– Так вот, ничего такого не будет. Я имею в виду, если жить со мной.

– Я знаю. – Она заерзала, уютно устраиваясь у него под боком. – И ничего не жду. Оно мне и не нужно. – Но что же ей нужно? Да только одно. Чтобы он всегда был с нею рядом. – Огонь погас. Давай накроемся одеялом.

Больше они не говорили о будущем.

***

Однажды утром, спустя несколько дней после Двенадцатой ночи, Джейн лежала без сна рядом с Дунканом. Между ног приятно саднило после соития. На простынях еще не высохла влага пролитого им семени.

Ни единого раза – даже в ту первую, сумасшедшую ночь – он не забывал об осторожности. Она понимала, что он поступает разумно, но, вопреки здравому смыслу, мечтала принадлежать ему по-настоящему и не разлучаться до самого конца.

Он спал, обнимая ее за талию, а его голова уютно покоилась между ее грудей. Лежа на спине, она с грустью обвела взглядом их маленькое убежище, где на время они спрятались от всего мира.