Текст книги "Одри Хепбёрн"

Автор книги: Бертран Мейер-Стабли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Ящики ЮНРРА складировали в школах, и Одри, как и все её ровесницы, приходила в восторг: «Мы могли забрать домой одеяла, лекарства, одежду. Помню, как я вошла в просторный класс, где мы выбирали себе одежду: пуловеры, юбки; и всё это было такое красивое и прямо из Америки. Мы спрашивали себя, как же люди могут быть такими богатыми, чтобы отдавать ещё совсем новые вещи».

В 16 лет Одри, ростом 1 метр 76 сантиметров, тонула в этой одежде: она весила всего 40 килограммов. Астма, гепатит, анемия и недоедание за пять лет войны испортили её здоровье. Всю жизнь Одри будет страдать от спастического колита, типичного при функциональной колопатии (неврозе толстой кишки). Она никогда не будет весить больше 50 килограммов из-за нарушенного в военные годы обмена веществ и проявлений анорексии.

Но для семьи ван Хеемстра самой большой радостью освобождения стали конец подпольной жизни Александра и возвращение из Германии Яна. Как сказала Одри «Нью-Йорк таймс», «мы уже почти потеряли надежду, и вдруг однажды раздался звонок; это был Ян!.. Мы, конечно, всё потеряли:

наши дома, имущество, деньги. Но нам на это было наплевать. Мы выжили, и это было самое главное».

Трагические события лишили Одри нормального отрочества: никаких вечеринок, романтических ухаживаний, кино или танцулек. Её отдушинами были музыка и балет. Она инстинктивно обращалась к ним, чтобы забыть об ужасах повседневной жизни. С началом новой эпохи её детские увлечения превратятся в её главные козыри.

ВЗЛЁТ

Вскоре после освобождения от нацистской оккупации Одри вызвалась работать санитаркой в санатории для голландских солдат. Она получала огромное удовлетворение от этой работы, считая, что по мере своих слабых сил вносит лепту в огромные жертвы, на какие пошли люди ради тех, кто боролся с господством нацизма. Эта эпоха станет её наваждением. «Война оставила мне глубокое знание человеческих страданий, – скажет она однажды, – и я надеюсь, что многие другие молодые люди их никогда не узнают. То, что я видела во время оккупации, внушило мне реалистичный взгляд на жизнь, которого я с тех пор придерживаюсь. Верьте всему, что вы услышите или прочтёте о жестокостях нацистов. Это было хуже всего, что вы способны вообразить. Я, пережившая войну, благодарна зато, что осталась жива, и понимаю, что самое главное в жизни – человеческие отношения, они гораздо важнее, чем богатство, пища, роскошь, карьера или что-либо другое, что вы назовёте». Работая в санатории, Одри получала в подарок от пациентов еду и шоколад. Она так давно не ела ничего подобного, что однажды умяла семь плиток кряду. Результат не заставил себя ждать – ей стало плохо. Реадаптация ещё не завершилась. Её подстерегали и другие разочарования. Через одного друга семьи Одри узнала, что получила стипендию для обучения в знаменитой танцевальной школе «Рамбер» – филиале прославленной труппы Мари Рамбер. Эта польская балерина давала уроки ещё великому Нижинскому, боровшемуся с трудным ритмом «Весны священной» Стравинского. Её труппа, основанная в 1930 году[9]9
  Труппа была основана в 1926 году, первоначально носила название «Балетный клуб Рамбер, в 1935-м стала называться «Балетом Рамбер», в 1987-м – «Танцевальной компанией Рамбер», с 2013-го – просто «Рамбер».


[Закрыть], сегодня является самой старой из балетных трупп Англии. Главным её открытием считался хореограф Фредерик Аштон, поставивший балет «Гороскоп», который был показан в Арнеме накануне нацистского вторжения, а звездой труппы несколько лет была Алисия Маркова. Но стипендия была крошечной, и Одри, увы, пришлось пока отказаться от этого предложения.

Во время оккупации пострадали многочисленные земельные владения ван Хеемстра. Что же до имений, находившихся вне Арнема, они погибли под перекрёстным огнём. Хотя баронесса всё ещё обладала поместьями в Бельгии и Голландии, продать их было невозможно. Единственная собственность, которую можно выставить на торги, – кое-какие драгоценности. Вместо того чтобы остаться в Арнеме и попытаться всё восстановить, баронесса решила, что лучше переменить обстановку. После возвращения Яна из лагерей воссоединённая семья переехала в Амстердам.

Между тем Одри задумалась о своём будущем. Она как никогда была полна решимости стать балериной, и мать поддерживала её стремление. Даже разорившись, баронесса не пала духом и устроилась в зажиточную голландскую семью кухаркой-экономкой. Ван Хеемстра поселились в подвале. Благодаря скудным заработкам Одри могла каждую неделю заниматься балетом в Амстердаме. За следующие три года она усвоила там «европейский стиль», повадки и манеру работать, чего добивалась строгая преподавательница – русская танцовщица Ольга Тарасова.

«Я занималась два-три часа подряд, – рассказывала её ученица годы спустя. – И даже если я была пунцовая и мокрая от пота, она кричала: “Встаньте, ван Хеемстра, держитесь прямее!” Это придавало мне сил». «Для Одри танцевать так же естественно, как выпить воды», – призналась мадам Тарасова баронессе.

Под диктатом русской преподавательницы девушка делала успехи. Упорный труд не помешал ей превратиться в мечтательную и сентиментальную барышню, жаждущую любви. Однако у неё почти не было времени на ухажёров. «В каком-то смысле мой мир был наглухо закрыт», – сетовала она позже.

Единственное развлечение, которое она себе позволяла, – музыка. «Для меня было высшей радостью сходить на концерт, – восторженно рассказывала она. – Просто удивительно, как некоторые вещи западают в память. Я очень ясно представляю, как я с трудом иду к “Консертгебау” в Амстердаме, гордо зажав в руке абонемент на серию концертов».

Однажды на занятии побывал голландский кинорежиссёр Чарлз Хугейнот ван дер Линден. Одри под руководством мадам Тарасовой отрабатывала большой батман. Ван дер Линден собирался приступить к съёмкам фильма «Голландский за семь уроков», и ему срочно требовалось найти хорошенькую девушку на маленькую роль стюардессы. Для роли требовались главным образом хорошая осанка и хотя бы немного изящества. К режиссёру подошёл помощник продюсера X. М. Йозефсон, и они уселись в уголке балетного класса с зеркальными стенами. Пару раз они заговаривали с мадам Тарасовой о той или иной девушке, но в основном обсуждали их между собой. Под конец занятия они как будто пришли к согласию. «Пусть будет вон та высокая худенькая девушка с такими глазами, – сказал ван дер Линден. – Пойдём поговорим с ней».

В тот день Одри неслась домой словно на крыльях, чтобы сообщить баронессе, как ей повезло. Ей дают маленькую роль в новом фильме, предстоит сниматься три дня, начиная со следующего вторника. «Они хотят, чтобы я играла, – гордо заявила Одри. – Представляешь, я – стюардесса в самолёте! Правда, чудесно?» Баронесса улыбнулась: «Да, конечно».

Одри было 18 лет, когда она попала в мир кинематографа. Ван дер Линден всегда – и не без оснований – приписывал себе открытие будущего любимого дитя Голливуда.

На следующий год восстановилась конвертируемость валют стран Европы, Ян и Александр отправились искать приключений в Голландскую Ост-Индию, а Одри уговорила баронессу на поездку в Англию, где она сможет поступить в балетную школу Рамбер. Чтобы уехать, пришлось пройти через «ужасные мытарства» в посольствах Нидерландов и Великобритании из-за бельгийско-ирландско-голландского происхождения Одри. В конце концов визы были получены, и хотя баронессе так и не удалось продать свои поместья в Голландии и Бельгии, она скопила достаточно денег для путешествия. Заплатив за билеты, мать и дочь покинули родину с 35 фунтами в кармане.

Началась новая жизнь. Та, которую всё ещё называли Эддой, относилась к ней немного легкомысленно. «Меня подстёгивали трудности, – говорила она впоследствии. – Оглядываясь назад, я даже рада, что нам тогда приходилось тяжело. Иначе я никогда не решилась бы идти вперёд. Я всегда была в большей степени замкнутой, чем открытой, но когда было нужно, я могла выйти из своего кокона и встречать проблемы лицом к лицу. Я очень оптимистично оценивала свои шансы, потому что иначе попросту впала бы в уныние. На самом деле я совсем не знала, во что ввязалась, уговорив маму уехать в Лондон. Зато я была уверена, что увеличу свои шансы, изменив имя. Эдда уже хлебнула лиха».

Она навсегда стала Одри. В конце 1948 года баронесса ван Хеемстра с дочерью, которой было девятнадцать с половиной лет, прибыли в Лондон на пароме. Они поселились в гостинице в районе Кингс-Кросс. Лондон, как и Амстердам, только-только опомнился от войны, и тамошняя жизнь была полна лишений. Разрушения, нанесённые бомбардировками, бросались в глаза.

Баронесса, которая уже показала, что способна приспосабливаться к обстоятельствам, хваталась за любую работу, чтобы обеспечить их с дочерью существование. Для начала она стала цветочницей (в стиле «Моей прекрасной леди»), потом – кухаркой, косметологом и коммивояжёром, ходившим по домам. Несколько месяцев спустя она устроилась управляющей в многоэтажный дом в районе Мейфэр и смогла снять там же комнатку за разумную плату.

«Моя мать была в восторге оттого, что мы в Лондоне, – вспоминала Одри. – Мы жили в одной комнате. И у нас было такое ощущение свободы... Можно купить себе пару туфель, если захочешь, или взять такси... Вот только ездили мы всегда на метро или автобусе». Свои две пары чулок они сами стирали и штопали, тщательно проветривали скудный гардероб, чтобы меньше тратить на химчистку, и при этом смотрели в будущее с оптимизмом.

Однако главная причина переезда Одри в Лондон – балетная школа мадам Рамбер – обернулась разочарованием. Черноволосая, сухощавая и худая, как жердь, всегда в чёрных колготках и круглой шляпке с вуалью, легендарная Рамбер была шестидесятилетней дамой, эксцентричной, великодушной и хрупкой, сердечной и чуткой, но при этом требовала железной дисциплины: любой промах немедленно карался ударом трости по пальцам. Она никогда не разлучалась с этим орудием, чтобы, стукнув им об пол в балетном зале, подчеркнуть какое-либо замечание или выразить упрёк.

Несмотря на всё усердие, Одри утрачивала иллюзии. «Моя техника не шла ни в какое сравнение с подготовкой девочек, которые пять лет занимались в “Сэдлерс-Уэллс балле” за счёт своих семей, всегда могли как следует питаться и не бояться бомбёжек, – с горечью скажет она позже. – Ещё у меня было такое чувство, что я слишком высокая...» В другой раз Одри образно выразится, что в то время казалась самой себе «амазонкой, выше всех остальных на несколько голов»... Она ужасно стеснялась своей внешности. «Я перепробовала всё, чтобы превратить её в свой козырь: вместо того чтобы отрабатывать аллегро, брала дополнительные уроки адажио, чтобы самым выигрышным образом использовать свои длинные линии».

Она занималась балетом с десяти утра до шести вечера с полным самозабвением. Однако проницательная мадам Рамбер поняла, что из Одри никогда не выйдет солистки балета. «Мадам Рамбер не делала мне замечаний, – вспоминала Одри, – и я ей навеки за это благодарна. Я чувствовала, что вовсе не на высоте, но она никогда не подчёркивала моих слабых мест. Конечно, она била меня по пальцам, когда я недостаточно высоко поднимала ногу; было больно! Но нам всем так доставалось, и такое наказание никого не шокировало в среде, где дисциплина возводилась в абсолют. Она не пускалась в комментарии. Я была бы уничтожена, если бы она мне сказала, что я не из того теста. Не расхолаживая меня, она сделала так, что я сама пришла к верному выводу. И это произошло своевременно, когда я уже нашла другую цель в жизни. Случись это открытие раньше, оно имело бы разрушительный эффект. Только представьте себе: уговорить мать покинуть родину, найти работу и жильё в чужом городе, посвятить свою жизнь дочери – и понять, что всё это было ошибкой! Я страстно любила балет, но без взаимности!»

Мари Рамбер, известная своеобразным подходом к балету и отношениям с учениками, понимала, что Одри – старательная девочка, но она излучает слишком много энергии, чтобы вписаться в ансамбль. Что бы она ни делала, ей никогда не раствориться в кордебалете. Все взгляды всегда устремлялись на неё.

Благодаря учёбе в школе она имела право присутствовать на костюмированных репетициях, которые проходили в маленьком театре «Меркурий». Мир сцены, кулис и атмосфера театра оказывали на Одри завораживающее действие. Хотя она ещё полностью посвящала себя балету, она начала интересоваться и другими искусствами. Ненадолго стала манекенщицей, чтобы подработать. Одри не стремилась удовлетворить свои капризы, которых у неё никогда и не было (даже позже, став богатой, она по-прежнему жила просто и скромно), но с войны в ней глубоко укоренилась боязнь нищеты. На протяжении всей жизни она принимала важные решения исходя из потребности в материальной обеспеченности. «Мы с Эллой медленно, но верно возвращали себе финансовую независимость, – вспоминала Одри. – Я исполняла свои обязанности у мадам Рамбер, а потом мчалась в Уэст-Энд на кастинг. Мама сменила однокомнатную квартирку на настоящую квартиру в доме, которым заведовала. Я думаю, мы не смогли бы всего этого добиться без взаимной поддержки. Мы подставляли друг другу плечо».

Одри было 20 лет, когда она рассталась с мечтой стать солисткой балета. «Я обнаружила, что мой высокий рост – серьёзное препятствие для карьеры балерины. Потребовалось бы ещё долгие годы трудиться до изнеможения, и то успех был бы ограниченным. Но я не могла ждать столько лет, мне нужны были деньги».

Как ни странно, именно в тот момент, когда ей открылась эта истина, она была приглашена в провинциальную труппу. Одновременно ей объявили, к её великому удивлению, что её в числе десяти статисток отобрали из трёх тысяч кандидаток на роль в мюзикле Жюля Стайна «Высокие ботинки на пуговицах». В самом деле, она ходила на кастинг для этого мюзикла, который произвёл фурор на Бродвее. Юная танцовщица не имела ни малейшего представления о мюзиклах. «Помню, как вернулась домой после показа и бросилась на кровать вся в слезах. Я не знала никаких движений современного джаза и была страшно неуклюжа, пытаясь подстроиться. Мне самой не нравилось то, что я делаю! Это не имело ничего общего с искусством балета. <...> Я расплакалась, потому что была уверена, что меня ни за что не возьмут».

Но изящество и очарование, присущие Одри, сотворили чудо. Копродюсер Джек Хилтон уловил её суть. После кастинга он сделал пометку: «Как танцовщица – ноль, но много блеска».

Премьера «Высоких ботинок на пуговицах» состоялась 22 декабря 1948 года в лондонском театре «Ипподром», спектакль выдержал 291 представление. Музыка Жюля Стайна и хореография Джерома Роббинса оказались непростыми для кордебалета. Сюжетную фабулу составляли похождения мошенника двадцатых годов, и танцевальные номера основывались на танцах той эпохи, например чарльстоне, а также комических персонажах немого кино вроде кистоунских полицейских или купающихся красавиц Мака Сеннета[10]10
  Киностудия «Кистоун» была основана в Лос-Анджелесе в 1912 году кинорежиссёром и продюсером Маком Сеннетом, снимавшим фарсовые немые фильмы в кондитерских магазинах, где персонажи забрасывали друг друга пирожными с кремом, комедии с автомобилями, совершавшими головоломные трюки; эксцентричные сюжеты с полицейскими и купальщицами. Знаменитая «безумная погоня» с участием полиции появилась в результате импровизации, когда оператор случайно заснял погоню настоящих полисменов за актёрами по голливудскому бульвару.


[Закрыть].

Через несколько недель после премьеры на одном из представлений побывал английский импресарио Сесил Ландо. Он был «покорен девушкой, бежавшей через сцену». «Это трудно объяснить. Вроде ничего особенного: большие чёрные глаза и чёлочка, порхающие по сцене», – рассказывал он.

Одри всю жизнь помнила свою первую реплику: «Лу Паркер стоял посередине сцены, а я бежала по ней. Я держала за руку другую девушку и спрашивала: “Они все уехали?” И поверьте мне, каждый вечер у меня нервы сбивались в комок. Я повторяла эту фразу безостановочно, прежде чем выйти на сцену».

Один из танцовщиков, Николас Дана, уверял, что «Одри была самой красивой девушкой в спектакле». Его, впрочем, заинтриговала непритязательность партнёрши: «У неё была только одна юбка, одна блузка, пара туфель и берет, но зато 14 шарфиков. Вы не поверите, что она вытворяла с этими шарфиками каждую неделю. Свой беретик она носила то на макушке, то на одну сторону, то на другую, а то ещё складывала его пополам, что придавало ей очень странный вид. У неё был дар, чутьё на стиль».

Все, кто видел Одри во время её сценического дебюта, отзываются об этом одинаково. «Это была электрическая искорка, газель с длинными ногами и широкой улыбкой, с прекрасными манерами и неотразимостью, которую чувствовал каждый и которая пленяла всех».

«Жизнь статистки оказалась откровением, – вспоминала потом Одри. – Нас было десять девушек, мы делили одну гримёрную, и впервые в жизни я обнаружила у себя талант к скоморошничанью. Я обожала подражать людям, говорившим с разными акцентами, и мои товарки сгибались пополам от хохота. В свободное время я позировала для рекламы мыла и подружилась с девушкой из кордебалета Кэй Кендалл, которая потом вышла замуж за Рекса Харрисона[11]11
  Кэй Кендалл – английская актриса (1926—1959), дебютировала в кино в 1946 году в музыкальном фильме «Лондон-таун», в 1957-м получила премию «Золотой глобус» за роль в фильме «Девушки». Тогда же вышла замуж за английского актёра Рекса Харрисона (1908—1990), будущего партнёра Одри Хепбёрн в оскароносном фильме «Моя прекрасная леди» (1964).


[Закрыть]. Это было чудесно».

Жизнь Одри продолжалась в напряжённом ритме: помимо участия в спектакле, она позировала фотографам, посещала курсы актёрского мастерства и продолжала заниматься балетом. Она также начала брать уроки у актёра Феликса Эйлмера – исполнителя роли Полония в киноверсии «Гамлета» Лоуренса Оливье. Эйлмер занимался с ней сценической речью, и позже Одри хвалила его уроки: «Он научил меня как следует концентрироваться на том, что я делаю, и дал мне понять, что каждому актёру необходим свой метод, чтобы работать профессионально».

В мае 1949 года, отпраздновав двадцатилетие, Одри ушла из школы мадам Рамбер. Лондонские представления «Высоких ботинок на пуговицах» закончились весной, но Одри отказалась ехать на гастроли. Однако она недолго сидела без дела.

Продюсер Сесил Ландо предложил ей роль в своём новом шоу 1949 года «Соус тартар», и она согласилась, даже не спросив, что ей придётся делать. У импресарио было безошибочное чутьё: он собрал интернациональный коллектив артистов из многих стран, от России до Южной Африки. Там были норвежцы, испанцы, голландцы, бельгийцы, а также целый оркестр из Тринидада. Звездой спектакля была чернокожая певица Мюриэл Смит, прославившаяся на Бродвее в мюзикле «Кармен Джонс».

Премьера спектакля стала огромным успехом, но Одри так измучилась, что у неё даже не было сил радоваться. На протяжении всей своей карьеры она порой тратила все силы, доходя до изнеможения, чтобы сделать хорошо. В выходные она весь день спала, а потом утверждала, что ходила по магазинам. К тому же после «Соуса тартар» она сразу перешла в другое шоу того же продюсера и той же направленности: «Соус пикан».

Один из её партнёров по обоим спектаклям, Боб Монкхаус, вспоминает о впечатлении, произведённом Одри: «Танцевальный уровень “Соуса пикан” был... выше, но уровень Одри – ниже всех. Если бы она хорошо танцевала, другие девушки не относились бы к ней так плохо. <...> Они все любили её в жизни, но ненавидели на сцене, потому что видели: даже если Одри будет просто подпрыгивать на месте, публика будет покорена. В “Соусе пикан” Одри внушала публике огромное, преувеличенное чувство: “Я беззащитна и нуждаюсь в вас”, – и это умение послужит ей на протяжении всей карьеры. Люди заводились с полуоборота, наверное, даже не понимая почему. А у Одри этого было хоть отбавляй. <...> Каждый зритель говорил себе: “Как бы мне хотелось взять эту малышку Одри под своё крыло”. Она казалась слишком хорошенькой, слишком невинной, не сознающей опасности. Это было просто поразительно. Её лукавая улыбка от уха до уха получалась сама собой: губы полностью выворачивались, а в глазах появлялось немного чокнутое выражение, как у персонажей Уолта Диснея.

Это было настолько мило, что хотелось затаить дыхание. Впоследствии она научилась сдерживаться».

Одним из первых зрителей «Соуса тартар» стал модный фотограф Энтони Бошан, снимавший таких знаменитых красавиц, как Вивьен Ли и Грета Гарбо. Он тоже был очарован высокой черноглазой девушкой и «не мог поверить, что она настоящая». «Это лицо просто соткано из противоречий! Тайна и чистота, глубина и молодость, неподвижность и живость, – вспоминал он. – Я фотографировал большинство звёзд, включая Грету Гарбо. Но когда я нашёл Одри, у меня было чувство, что я сделал настоящее открытие. Она была так свежа, обладала эфирной красотой. Как танцовщице ей не хватало гибкости, но она была такая удивительная, что на это не обращали внимания. Она казалась очень взвинченной, когда я встретился с ней за кулисами после спектакля. У меня тогда сложилось впечатление, что многие господа, и далеко не всегда джентльмены, делали ей всякого рода предложения. Когда я представился и выразил желание её фотографировать, она сослалась на бедность. Я ответил, что это будет честь для меня. Мне непременно нужны были её снимки в портфолио. После первого сеанса она прислала мне записку с благодарностями, как хорошо воспитанная девочка, присовокупив к ней коробку шоколадных конфет. Она была одной из самых чудесных моих моделей».

Когда её фотографии появились в английской версии журнала «Вог», другим журналам тоже потребовалось лицо Одри на обложку. Так молодая актриса становилась узнаваемой читательницами британских еженедельных и ежемесячных изданий.

Однако Одри знала о своих слабых местах. «Мне бы хотелось быть не такой плоской. Я была слишком худой и не имела груди, достойной так называться. Вот и судите: было отчего появиться серьёзным комплексам у юной девушки». Фигура Одри вызывала ироничные насмешки труппы. «У меня самая красивая грудь в театре, – уверяла за кулисами норвежка Ауд Йохансен, щедро наделённая природой, – а все пялятся на эту девчонку, у которой её нет вовсе!»

Но причин комплексовать у Одри не было никаких, считал один из артистов, француз Марсель Лебон. Их небольшая лав стори началась в 21-й день рождения Одри, когда этот певец а-ля Морис Шевалье[12]12
  Морис Огюст Шевалье (1888—1972) – французский эстрадный певец и киноактёр. Играл в театре оперетты, выступал на эстраде как шансонье с непременным сценическим атрибутом – соломенным канотье.


[Закрыть] прислал ей в гримёрку роскошный букет. В конце концов они начали встречаться – к великой досаде продюсера. «С моей стороны это было вполне невинно, – вспоминала Одри. – Марсель оставлял для меня восхитительные любовные записки, букетики, веночки, стихи. Он стал первым мужчиной, оказывавшим мне такие знаки внимания, и поначалу я в большей степени была покорена этим, а не им самим. При всём том он был очарователен. Мы провели вместе много чудесных минут, но Сесил Ландо, продюсер “Соуса пикан”, боялся, что любовные истории внесут смятение в труппу. Он был ненормальный! Представьте себе, он вставил в мой контракт пункт, что я не могу выйти замуж!»

Когда представления подошли к концу, Сесил Ландо взял часть артистов в сокращённую версию спектакля, которая шла в «Сиро’с» – одном из самых шикарных ночных клубов Лондона. Одри тоже попала в их число, но Ландо постарался убрать Марселя Лебона – к великой радости матери Одри. На взгляд баронессы, которая по-прежнему опекала дочь, Марсель Лебон – это ненадёжно. Первым делом – карьера Одри.

Журналисты заметили Одри: еженедельник «Пикчергоуэр» уверял в 1950 году, что «эта девушка способна вызвать сердцебиение своеобразным стилем, истинным талантом актрисы и фотогеничностью, благодаря которым она будет обойдена вниманием прессы». Ричард Аттенборо[13]13
  Ричард Сэмюэл Аттенборо (1923—2014) – английский театральный и киноактёр, кинорежиссёр, кинопродюсер, лауреат премии «Оскар» (1983), президент Королевской академии драматического искусства (2007—2014).


[Закрыть] тоже её заметил: «Каждый сознавал, что в ней есть что-то совершенно замечательное и что рано или поздно она станет кинозвездой первой величины».

Одри мелькала на телевидении и позировала фотографам. На сцене, как и в жизни, её личность находила выражение в стильности и очаровании беззаботности. В костюмах хорошего покроя, шляпках и безупречных белых перчатках Одри была воплощённым совершенством, о которой мечтают все родители. В её невинности была своя сексапильность. «Она – запретный плод, недоступная женщина», – считала журналистка Диана Мейчик.

«Она была просто восхитительна, – вспоминает один из коллег, с которыми она выступала в «Сиро’с». – Не просто хорошенькая и элегантная до последнего жеста, но и предупредительная к партнёрам». Продюсеры были очарованы мальчишеской фигурой Одри. Её андрогинная красота вытеснила растиражированный идеал осиной талии, которым пестрели журналы.

Уильям Холден, который вскоре стал её партнёром на сцене и влюбился в неё, очень верно понял стиль Одри в пятидесятые годы: «Популярность видоизменяется от эпохи к эпохе по прихоти моды. В конце двадцатых – начале тридцатых годов великие звёзды, например Норма Ширер и Джоан Кроуфорд, соответствовали запросам публики, хотевшей элегантности и изысканности. Потом начались война, политический хаос, экономические потрясения... В этой атмосфере кино делало акцент на плотском и чувственном. Долгое время популярность актрисы напрямую зависела от объёма её груди... Сегодня, мне кажется, людям хочется чего-то другого. Не хотел бы взваливать такое бремя на плечи Одри, но думаю, что она превратилась в символ достоинства, олицетворяя собой всё, что есть в нас доброго и справедливого... И я думаю, что миру пора вернуться к этим ценностям, в них существует глубокая потребность. Этой потребности отвечают такие женщины, как Грейс Келли и Одри Хепбёрн... Одри это удаётся, потому что она естественна и свежа, у неё точные суждения, превосходный вкус и замечательная способность сосредоточиваться на своём деле».

Одри околдовывала почти всех, кто был рядом с ней. Австралийский актёр Джон МакКаллум, видевший её в «Сиро’с», вспоминал о «магии Одри»: «Мы выбрали столик рядом со сценой, и через какое-то время я осознал, что не могу отвести глаз от одной из танцовщиц. В танце не было ничего особенного, но эта девушка – Одри Хепбёрн – была иной. У неё были огромные глаза газели, она была похожа на эльфа. Но от других её отличал некий совершенно особенный, неописуемый запал, неотразимый магнетизм». По словам Боба Монкхауса[14]14
  Роберт Алан (Боб) Монкхаус (1928—2003) – актёр и ведущий телеигр на британском телевидении, автор скетчей для эстрадных комиков.


[Закрыть], «она была необыкновенной. Ей было достаточно улыбнуться своей улыбкой, которая казалась бесконечной, полной лукавства и сочувствия, – и её лицо озарялось, начинало сиять...».

Все эти комплименты не вскружили голову Одри. Наоборот, она прислушивалась к своему сердцу. Когда директор «Ассошиэйтед Бритиш Пикчерз Корпорейшн» (АВС) убедил режиссёра Марио Дзампи пригласить Одри в новый фильм, девушка отклонила предложение. «Я дала своему сердцу решить, что важнее! – объяснила Одри. – Я часто предоставляю выбор своему сердцу!» В данном случае Марсель Лебон умолял её создать с ним номер для кабаре. «У меня сердце разрывалось, глядя на него. Ему ничего не удавалось, и я подумала, что смогу ему помочь. Я уже начала работать над этим номером, когда мне предложили сниматься в фильме. Тогда я написала милое письмо хорошо воспитанной девочки: “Спасибо, но нет, спасибо”, – объясняла Одри Диане Мейчик. – Я хотела работать с Марселем. Всё просто. Мы поставим этот блестящий номер для кабаре, потом поженимся, будем счастливы, у нас будет много детей. Вот и всё. Это было наивно. Я мало что знала о кино, во всяком случае, не так много, чтобы понять, что упускаю интересную возможность. В те времена возможности возникали одна за другой. Откажусь от одного – появится что-то другое. Так я и представляла себе свою карьеру. Но вмешалась реальность. Если бы не Сесил Ландо, кабаре нас “кинули” бы. Наш ангажемент провалился, и я столкнулась с грубой реальностью: люди лгут! Мы испытали шок! Это отразилось на настроении Марселя, и он сорвал злобу на мне. Мы поссорились; он собрал чемоданы и уехал в США».

Одри вовсе не была гордячкой – она бросилась к режиссёру: «Если вы ещё не отдали роль и не слишком сердитесь на меня, я с радостью за неё возьмусь». Увы, роль уже была обещана Беатрис Кэмпбелл. «Осталась только одна ещё не занятая роль – продавщицы сигарет, – сказал он. – Хотите?»

«Смех в раю», типично английская комедия, вышел на экраны в 1951 году. Хотя продавщица сигарет произносит всего несколько слов в двух сценах этого фильма, она получилась такой обаятельной, что студия АВС тотчас подписала с исполнительницей контракт на семь лет. Одри стала регулярно сниматься в английских фильмах. Она сыграла администратора гостиницы в фильме «Зёрнышко дикого овса» Чарлза Саундерса, где адвокат, пытающийся помешать своей дочери любить мерзавца, становится жертвой шантажа. Потом она появилась в фильме «История молодых жён» Генри Касса, в котором робкая жилица влюбляется в женатого соседа. По словам режиссёра, «Одри была красивой, но неопытной. Я не был уверен, что она достигнет успеха как актриса, но в каком бы ракурсе она ни появлялась на экране, она всегда была легка и обворожительна. То же самое в жизни. Никакой разницы».

Её партнёрша по фильму Джоан Гринвуд вспоминает: «Одри была совершенно очаровательна. Я сразу почувствовала, что её успех – только вопрос времени. У неё были... чудесный, слегка приглушённый голос и изящество на грани позёрства». Потом, в сентябре 1950 года, Одри досталась небольшая роль в «Банде с Лавендер-хилл», где неприметный перевозчик разрабатывает и осуществляет (с помощью приятеля, живущего в том же семейном пансионе) гениальный план кражи золотых слитков у своих начальников. В этом фильме играет Алек Гиннесс[15]15
  Алек Гиннесс (1914—2000) – английский актёр театра и кино, лауреат премии «Оскар» (1958).


[Закрыть], который заметил молодую актрису: «У неё было слов всего полреплики, и я не думаю, что она произнесла их как-то уж особо замечательно. Но она обладала красотой молодого оленёнка и притягивала взгляды». Британский актёр даже рекомендовал Одри знаменитому режиссёру Мервину Лерою. «Не припомню, чтобы Алек Гиннесс рекомендовал кого бы то ни было до того или после. Некоторые актёры всегда сводят людей между собой, но только не Алек Гиннесс. Кроме того, он заявил, что даже не уверен, способна ли она играть, но она такая красивая, такая чудесная, что это совсем не важно. Когда подобный комплимент говорит настоящий мастер, каким был Гиннесс, от него не отмахнёшься: “Неважно, умеет ли она играть!” Мне захотелось увидеть это несравненное создание!»

Вскоре продюсерская фирма «Илинг студиос» решила пригласить её в кинодраму «Засекреченные люди» («Тайные личности») режиссёра Торольда Диккинсона. Это была первая большая роль Одри, она играла одну из сестёр, а вторую – Валентина Кортезе. Сценарий был построен на их странной судьбе: беженка из Центральной Европы, живущая в Лондоне, и её невинная младшая сестра, балетная танцовщица, после убийства их отца оказываются втянуты в страшный политический заговор. «На тот момент это была самая большая моя роль, – рассказывала Одри, – и я находилась под сильным впечатлением. Конечно, сюжет был мне более чем знаком. Я прошла через это. Поэтому я меньше нервничала. Ещё удача: Нора – балерина. В глубине души я говорила себе, что если всё пойдёт плохо и я забуду слова, то всегда смогу выкрутиться с помощью пируэта, не выходя при этом из образа!»

Репетиции перед съёмками шли тяжело, тем более что разворачивались на холоде; кроме того, множество ночных сцен предполагалось снимать вне павильона, обычно под моросящим ледяным дождём, который всё сеялся и сеялся в апреле 1952 года. Одри пришлось собрать в кулак все силы – физические и психические. «Холод стоял жуткий. Как у многих худых людей, у меня всегда были проблемы с кровообращением; очень трудно танцевать, когда пальцы рук и ног онемели от холода. Мы с девочками из кордебалета прибегали к разным ухищрениям, чтобы измерить температуру. За ночь вода в стакане замерзала. Я надевала по три пары шерстяных гетр поверх трико и каждый перерыв грелась у электрического обогревателя. Я уже начинала говорить себе, что сниматься в кино – примерно то же самое, что прятаться в погребе. Хуже всего были репетиции в костюмах, когда на нас были только трико и пачки».