Текст книги "Одри Хепбёрн"

Автор книги: Бертран Мейер-Стабли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Дэвид Нивен в мемуарах вспоминает: «Одри оставалась одна, когда Джеймс Хансон уезжал, и мне кажется, сильно от этого страдала... хотя, вероятно, была не столь напряжена, как я, понимая, что стоит на пути к успеху. Во всяком случае, мы оба сильно нервничали и безумно робели перед выходом на сцену. Она всегда выглядела божественно и казалась чрезвычайно ранимой».

Когда рядом не было Джеймса, Одри максимально сосредоточивалась на себе, продолжая заниматься с Кэтлин Несбитт. Она берегла силы для спектакля. Одри избрала для себя линию поведения, которой будет придерживаться всю свою творческую жизнь, старательно избегая светских салонов и общаясь с прессой только по мере необходимости.

Журналисту, который брал у неё интервью перед прогоном пьесы в Филадельфии, Одри призналась: «Сейчас я живу только ради премьеры “Жижи”. В этом вся моя жизнь». Его коллеге она сказала с трогательным простодушием: «Мне страшно. У меня нет абсолютно никакого театрального опыта. Другие провели на сцене целую жизнь, прежде чем чего-то добились... А мне придётся действовать интуитивно, пока я чему-то научусь».

На самом деле Одри была так напряжена и так нервничала, что на афише к спектаклю изображена практически девочка с синяками под глазами. Дэвид Нивен вспоминает о растерянной малышке с глазами газели, жившей в соседнем номере отеля: «Мы принимались дрожать от ужаса по мере того, как наш дебют неумолимо приближался».

Предпремьерный показ состоялся в Филадельфии, и продюсер опасался комментариев критиков, будучи уверен, что они разнесут Одри в пух и прах. Но она, к собственному удивлению, провела первый спектакль блестяще. Ей даже удалось в ключевой сцене оттолкнуть обольстительного Гастона властным жестом вместо плаксивого жеманства, которое она демонстрировала на всех репетициях. Наконец-то Одри слилась с персонажем Жижи.

Рецензии в Филадельфии были, в общем, положительными, хотя и без славословий. Премьера на Бродвее состоялась 24 ноября 1951 года. Дурная примета: Одри прошиб ужасный насморк. Во втором акте она скомкала несколько реплик в последней сцене. Но вечер прошёл триумфально, и критики разделяли реакцию публики. Уолтер Керр из «Нью-Йорк таймс» писал: «Она привносит простодушную невинность и ум девочки-сорванца в роль, которая могла бы пойти наперекосяк». Бродвейский гуру Брукс Аткинсон отмечал в той же «Нью-Йорк таймс»: «Она выстраивает целый характер от наивной неловкости в первом акте до трогательной кульминации последней сцены. Это превосходный пример напряжённой драмы, но притом естественной, проникновенной и захватывающей». «Эсквайр» даже описывал игру Одри: «Она кричит, хлопает дверями, ловко бегает вокруг мебели, как настоящая спортсменка, которая даст фору целой команде легкоатлетов. Одри Хепбёрн похожа на мальчишку, которого пичкали молоком и овощами и запрещали ему переходить улицу в одиночку». «Геральд трибюн» подчёркивала, что «мисс Хепбёрн обладает свежестью, задором и живостью непокорного щенка. Она привносит очаровательное простодушие и дерзкую невинность в роль, которая могла бы стать неловкой и двусмысленной. Её игра – словно глоток свежего воздуха в летний зной». Одри в одночасье стала знаменитой, спектакль шёл с аншлагом. Через несколько дней после премьеры неоновая реклама, возвещавшая:

«ЖИЖИ

с Одри Хепбёрн»

превратилась в другую:

«ОДРИ ХЕПБЁРН

в “Жижи”».

Даже в неделю своего триумфа Одри не забывала о хороших манерах. Вот что она писала Ричарду Миленду, лондонскому представителю «Парамаунт»: «У меня дрожат коленки, но теперь уже от счастья, а не от страха!» Сидни Коул, продюсер фильма «Засекреченные люди», приславший ей цветы в вечер премьеры (не в характере Коула было поэтически отзываться о кинозвёздах, однако Одри он всегда называл «безмятежной белой розой»), получил трогательное благодарственное письмо. После подписи она добавила в скобках имя «Нора», боясь, что он забыл, кто она такая, – ведь в «Засекреченных людях» снимались гораздо более известные актёры.

Успех не вскружил Одри голову. «Я думала, что это будет такое пьянящее, невыразимое чувство – увидеть своё имя, светящееся неоном. Это совсем не то, что пользоваться успехом в кордебалете. Там тебе могут помочь другие артисты. Когда играешь главную роль, всё совсем по-другому. Чувствуется, что всё зависит от тебя. Быть звездой – это не иметь права на усталость, никогда. Я думала, что быть знаменитым на Бродвее – это когда люди встают и поднимают бокал шампанского в твою честь. Но никто никогда этого не делал. Я думала про себя, что смогу войти в битком набитый ресторан и сразу же получить свободный столик, всего лишь улыбнувшись метрдотелю... Но Джеймс предпочитал не рисковать и всегда заказывал столик заранее...»

Никогда не следует забывать о том, что, несмотря на всю свою практичность, Одри Хепбёрн оставалась неисправимо романтичной, порой почти «девчонкой». Когда её расспрашивали о любимых в детстве книгах, она всегда перечисляла классические сказки: «Золушка», «Спящая красавица», «Бензель и Гретель» – потому что у них счастливый конец. Это один из секретов её обаяния. Её воспитание также вписывалось в эту философию: баронесса внушила дочери, что неприятности и разочарования – только временные трудности, а в конце всё будет хорошо. Хеппи-энд гарантирован!

Чтобы понять, почему её роман с Джеймсом Хансоном оставил по себе лишь ностальгическое воспоминание, достаточно вспомнить о закоренелом романтизме Одри. Молодой и красивый миллионер уже не тянул на прекрасного принца, когда за Одри начала увиваться слава. Такой человек, как Хансон, вынужденный заранее бронировать столик в модном ресторане, утрачивал весь свой блеск по сравнению с мужчиной, которому достаточно улыбнуться метрдотелю, чтобы его сразу провели за лучший столик в зале. Вот о нём-то Одри и мечтала. После начала представлений «Жижи» журналисты заметили, что из гримёрки Одри исчезла фотография Джеймса Хансона в серебряной рамке. Она объяснила это не слишком убедительно: «Столько людей спрашивают меня, как его зовут... Моя личная жизнь принадлежит только мне. Разве можно обращать все эти вопросы в шутку и не казаться невежливой?»

Однако 4 декабря 1951 года в лондонской «Таймс» появилось долго откладывавшееся объявление о помолвке между «Джеймсом, сыном мистера и миссис Роберт Хансон, из Норвуд-Грейндж (Хаддерсфилд, Йоркшир), и Одри Хепбёрн, дочерью баронессы Эллы ван Хеемстра, проживающей в Лондоне на Саут-Одли-стрит, 65, W1». Кто стоял за этим официальным объявлением? Подали ли его Хансоны с согласия матери Одри? Некоторые биографы предполагают, что Элла этому противилась, не желая брака, потому что была убеждена, что Джимми не остепенится; она хотела, чтобы дочь не допустила ошибки, которую она сама совершила дважды. Близкие Эллы ван Хеемстра не разделяют этой точки зрения и утверждают, что она дала согласие. Но для Одри ещё ничего не было решено. Пусть она помолвлена, до свадьбы было далеко.

Джеймс Хансон почувствовал, что она от него ускользает, и делал всё возможное, чтобы снова её завоевать. Однако профессиональная жизнь Одри стала для неё важнее личной, и усилия Джеймса оказались безрезультатны. Одри пребывала в нерешительности. «Я на полпути к тому, чтобы стать танцовщицей и актрисой, – сказала она в одном интервью после начала представлений «Жижи». – Мне надо ещё многому научиться». Она, кстати, не бросила балет: занималась в танцевальной академии на Манхэттене. Но теперь она находилась под строгим присмотром «Парамаунт Пикчерз», готовившейся к съёмкам «Римских каникул» и опекавшей молодую звезду, словно особу королевских кровей.

Одри безропотно выполняла указания киностудии по части диеты и хотела соответствовать голливудским канонам красоты. Её фигура была само совершенство: плоская грудь, тоненькая талия, стройные бёдра, длинные гибкие ноги. Её единственный протест – она отказалась выщипывать свои густые брови, наплевав на тогдашние стандарты.

Выступая в «Жижи», Одри познакомилась с Эдит Хед, одним из главных голливудских художников по костюмам, чтобы подобрать для «Римских каникул» костюмы принцессы Анны. Женщины сошлись во мнении по поводу двух ансамблей: роскошное бальное платье для первой сцены, где принцесса нехотя подчиняется жёстким условиям протокола, прежде чем открыть бал, и «официальном» дневном платье для пресс-конференции, когда взгляды, которыми обмениваются принцесса и журналист, подчёркивают романтическую пропасть между любовью и долгом, аристократкой и плебеем. Во время примерок быстро выяснилось, что у Одри и Эдит Хед похожие вкусы: им по душе простые линии, сдержанные аксессуары, качественные ткани. Одри честно предъявила модельеру то, что считала своими физическими недостатками: «Рахитичные руки, практически отсутствующая грудь, нескончаемая шея». «Она в точности знала, как выигрышно подать то, что в ней хорошего, – рассказывала Эдит Хед. – Ей лучше всего удавались роли грациозной сиротки. Но больше всего мне в ней нравилось, что она просчитывала каждое решение, словно бизнесмен, и при этом всегда казалось, будто она ничего не смыслит в этой области».

Врождённый инстинкт подсказывал Одри, как должна одеваться её героиня. Для «Римских каникул» ей нужны были тяжёлая парча, лента через плечо с чем-то вроде орденов с бантами, диадема и белые перчатки – непременные аксессуары королевских особ Европы того времени. Они будут резко контрастировать с её юностью и невинностью. Эдит Хед решила приспособить стиль самой Одри (английские костюмы и круглые воротнички) к «ординарному» гардеробу принцессы во время её эскапады. Однако повседневная одежда Одри давно вышла из моды. Актриса чувствовала себя непринуждённее всего в мужской рубашке, обвязав её полы вокруг талии. «Эти рубашки – такая прелесть, – сказала она в одном из своих первых интервью в Голливуде. – Постирала их, погладила – только и всего». «Сама?» – удивился журналист. «Сама!» – простодушно подтвердила Одри.

Для вылазки принцессы в Рим Эдит Хед создала этот беззаботный образ, добавив к нему расклешенную юбку в стиле американского студенческого городка и белые носочки – униформу американской молодёжи – с обувью без каблука. Этот «штатский» костюм – вдохновенная смесь. Он определяет стиль Одри и стиль её героини – и создаёт моду, которой будет легко следовать девушкам, не располагающим большими карманными деньгами. Одри сама предложила широкий кожаный пояс, ещё больше утягивающий её и без того тонкую талию. Именно на таких конкретных и неуловимых подробностях и строилась её известность. Эдит Хед определила стиль принцессы Анны из фильма, а инстинкт Одри его преобразил.

Двести семнадцать представлений «Жижи» завершились 31 мая 1952 года. Одри не удалось передохнуть перед началом съёмок «Римских каникул», разве что несколько часов в нью-йоркском отеле. Она вылетела в Рим самолётом «Констеллейшн» авиакомпании TWA. Спустилась по трапу в пекло итальянского лета, и её сразу же отвели на пресс-конференцию в аэропорту. Она впервые столкнулась с итальянской прессой (по сравнению с римскими хищниками бродвейские журналисты казались джентльменами):

– Вам двадцать три года, ведь так?

– Да!

– Тогда почему вы не замужем?

– Я скоро выйду замуж!

– Вы с синьором Хансоном поженитесь до фильма или после?

– После!

– Зачем же ждать?

Нет ответа.

– Вы не так сильно его любите?

Нет ответа.

Одри действительно предложила жениху отложить свадьбу до конца съёмок – как раз перед началом американских гастролей «Жижи». Теперь это решение камнем лежало на её совести. Ибо каждый шаг, который она делала в мире знаменитостей, отдалял её от алтаря. Она хотела бы совместить несовместимое: известность и личное счастье.

Затем Одри в окружении съёмочной группы кинокомпании «Парамаунт» уехала из аэропорта, преследуемая сворой папарацци. Дорога в Рим шла через предместья Мальяна и Портуэнсе, потом вдоль Тибра, мимо Колизея; наконец они достигли центра столицы; отель «Эксельсиор». Одри была сразу очарована этим городом. С террасы отеля, готовясь к первой встрече вечером с Грегори Пеком, она видела искрящиеся блики. Внизу – площадь Испании со знаменитой лестницей, чёрной от народа: людской муравейник с вкраплениями полицейских в мундирах, следящих за порядком. Ниже – старые узкие улочки, стекающиеся к Пьяцца дель Пополо, над которой высятся рыжеватые черепичные крыши дворцов с квартирами, лавками, небольшими отелями – и так до чёрной ленты Тибра. Ещё дальше, справа, виден освещённый купол собора Святого Петра. Просто чудесное место отдыха для первых съёмок в качестве звезды.

В этот же вечер Одри познакомилась с Грегори Пеком. Ему тогда было 36 лет. Звездой он был с 1945 года, весь его внешний облик и непринуждённые повадки говорили о моральной и физической силе. Он сразу начал обращаться с Одри тактично и любезно. Обхватил её ладошку своей рукой, почувствовал некую робость в её скромном пожатии и сказал, словно шутливо репетировал свою роль: «Ваше королевское высочество». Она ответила: «Надеюсь, что я вас не разочарую». Она была грациозна, как оленёнок.

Уильям Уайлер в воспоминаниях идеализирует съёмки «Римских каникул»: вся команда и исполнители жили, словно одна большая семья. Выезжая выбирать места для съёмок, он проводил чудесные дни, открывая для себя сокровища Вечного города. В самом деле, он решил снимать фильм полностью на натуре. Это было не в обычаях Голливуда, и никто, даже Уильям Уайлер, не подозревал, в какой ад превращается Рим летом. А лето 1952 года вошло в анналы как одно из самых жарких за столетие. Из-за влажности город превращался в парилку.

Каждый раз, когда технический персонал выезжал на место съёмок, ему приходилось творить чудеса, чтобы убрать шум, машины, папарацци и отогнать поклонниц Грегори Пека. Рим как будто был создан для того, чтобы заставить режиссёра потерять терпение. Уильяму Уайлеру приходилось перекрывать улицы, направлять движение в объезд, перегораживать канатами доступ к некоторым монументам, несмотря на протесты туристов, раздавать взятки множеству представителей власти. Препятствий оказалось так много, что режиссёру пришлось ограничиться малым количеством дублей. Для Одри это был подарок судьбы. Во время павильонных съёмок требовательный Уайлер настаивал, чтобы актёры проходили сцены много раз. Если бы «Римские каникулы» снимали в павильоне, его требовательность оказалась бы губительной для Одри, у которой лучшими выходили самые первые дубли.

Кроме того, фильм был черно-белый. Цветная плёнка в те времена стоила слишком дорого. Это позволило избежать документальности. Для подавляющего большинства американских зрителей пятидесятых годов туристические места, которые посещают Одри Хепбёрн и Грегори Пек, были ещё малознакомыми. До выхода на экран «Римских каникул» единственным фильмом, снятым на итальянской натуре и показанным в США, была картина «Похитители велосипедов».

Но притягательность фильму обеспечивали не памятники Вечного города, а Одри Хепбёрн. Вспоминая уроки съёмок в «Засекреченных людях», она старалась беречь энергию для съёмочной площадки, почти ни с кем не разговаривала, выпивала только один бокал шампанского за обедом и сосредоточивалась, прежде чем встать перед камерой, чтобы её эмоции были искренними, а не наигранными. Ей дорога была мысль о том, что в камеру должна попасть «правда». Потребовалось шесть дней, чтобы снять знаменитую сцену прогулки на мотороллере с Грегори Пеком, длившуюся всего несколько минут, но на экране не видно следа бесконечных остановок. Всё кажется легко, естественно, весело и трогательно.

Когда Одри бродит по улицам неузнанной принцессой, наслаждаясь простыми радостями обычных людей, мы понимаем, что это звезда во время своего первого выхода «в люди». Ни она, ни принцесса Анна не могли бы излучать более невинного счастья. Актриса полностью слилась со своим персонажем. То, что делает Анна, совсем просто, но поскольку зритель знает, кто она на самом деле, малейший её поступок, любая реакция приобретают сокровенный смысл. И тот факт, что фотограф Грегори Пека (которого играет Эдди Альберт) украдкой делает снимки «её королевского высочества», придаёт напряжённости самым банальным вещам.

Только один необычный, но мощный эпизод нарушает очарование, созданное невинностью принцессы – и Одри. Он происходит как раз перед тем, как героиня расстаётся с журналистом, ночью в машине, перед оградой посольства, за которой она исчезнет навсегда. Перед самым расставанием Одри приникает к губам Грегори Пека в очень чувственном поцелуе. То, как снята эта сцена – вполоборота, с желанием, написанным на лицах обоих, – вдруг добавляет несколько лет к возрасту Одри и намекает на целую гамму ролей, которые вскоре сможет сыграть восходящая звезда.

Одри Хепбёрн всегда будет вспоминать об этих съёмках как о незабываемой поре: «Я сохранила чудесное воспоминание об этом фильме, который снимали в Риме. Мы говорили по-французски с Уильямом Уайлером, родившимся в Мюлузе; во время съёмок его жена подарила ему сына». Только от одной сцены осталось дурное воспоминание: в конце прощания принцессы с журналистом в машине. «Я не знаю, как прощаться, – говорит она. – Не могу подобрать слова». «Не старайся», – отвечает ей персонаж Грегори Пека, и тут звучит музыка. Вроде бы ничего сложного, но, как рассказывала потом Одри, «я просто не представляла, как выдавить из себя эти слёзы. Становилось уже по-настоящему поздно, а Вилли ждал. Вдруг он ни с того ни с сего набросился на меня и заорал: “Нам тут всю ночь сидеть? Ты что, заплакать не можешь, господи ты боже мой?” За весь фильм он ни разу так со мной не говорил, ни разу. Всегда был таким милым и ласковым. Я расплакалась, он снял сцену – вот и всё. Потом он сказал мне: “Прости меня, мне нужно было найти способ заставить тебя это сделать”».

Когда в 1953 году фильм вышел на экраны, массовый зритель наконец-то открыл для себя Одри Хепбёрн. Сидящая амазонкой на «Веспе», в развевающейся юбке и босоножках без каблука, с шарфиком вокруг шеи, обхватив руками водителя – Грегори Пека, она запала в память как олицетворение пятидесятых годов. Успеху фильма способствовали некоторые события из жизни британской королевской семьи. Сценарий, в котором рассказывается о принцессе, находящейся с официальным визитом в Риме и сутки бродящей неузнанной с американским журналистом, сильно напоминал душевную драму принцессы Маргарет, влюблённой в Питера Таунсенда[22]22
  В 1953 году Маргарет, младшая сестра королевы Елизаветы II, чуть было не вышла замуж за капитана ВВС Питера Таунсенда, старше её на 16 лет, отца двоих детей, к тому же разведённого. Герой авиационной «Битвы за Британию» (1940), в 1944 году Таунсенд был назначен шталмейстером короля Георга VI. Принцесса познакомилась с ним ещё подростком, и все эти годы отношения влюблённых держались в строжайшей тайне, пока не стали достоянием гласности после коронации Елизаветы 2 июня 1953 года. В 1955-м 25-летняя Маргарет сделала официальное заявление по Би-би-си о прекращении отношений с Таунсендом. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Да, грациозная Одри, мчащаяся на мотороллере Грегори Пека, вошла в легенду мирового кинематографа и на протяжении более десяти лет в качестве образца для подражания служила очаровательной и озорной альтернативой голливудским красоткам.

Публика была покорена изяществом Одри, её элегантностью, а главное – лицом, совершенно новым для того времени. Огромные карие глаза вполлица под густыми бровями. Вместе с чёлочкой школьницы они создадут новую моду, новый стиль. Своей принцессой «made in Rome» в ореоле тайны и грусти Одри Хепбёрн обеспечила огромный успех «Римским каникулам». Весь мир влюбился в неё с первого взгляда.

«САБРИНА»... ЛАВ СТОРИ И ПРЕКРАСНЫЙ ПРИНЦ

Когда закончились съёмки «Римских каникул», среди иностранных журналистов в Риме пополз слух о связи между Грегори Пеком и Одри Хепбёрн. В нём было лишь зерно истины: брак Грегори Пека распался, он собирался расстаться со своей женой Гретой – но не из-за Одри, а ради французской журналистки Вероники Пассани (он и сегодня на ней женат)[23]23
  Грегори Пек скончался 12 июня 2003 года. (Прим пер.).


[Закрыть].

Однако пресса приписала неминуемый развод Грегори Пека появлению Одри. Возможно, она слишком уж восторженно отзывалась о своём партнёре во время интервью: «Он – само совершенство, такой простой, настоящий, милый со всеми». Подобные похвалы истолковывались не как проявление доброго согласия между профессионалами, в них видели что-то более близкое, интимное.

Та же интимность по отношению к Грегори Пеку звучит в интервью, которое Одри дала журналу «Эль» в 1988 году. На вопрос, кто из сердцеедов произвёл на неё наиболее сильное впечатление, Одри призналась: «Грегори Пек, мой партнёр по “Римским каникулам”, занимает особое место в моём сердце. Может быть, потому что он был первой звездой, с которой я познакомилась? И ещё это был невероятно милый человек».

Но эти беспочвенные слухи о связи с Грегори Пеком вызвали трения в её отношениях с женихом Джеймсом Хансоном. Вероятно, услышав сплетни про Одри и Грегори, тот в последний раз попытался надавить на невесту: объявил, что свадьба состоится 30 сентября 1952 года, и пригласил 200 гостей на венчание в приходской церкви Хаддерсфилда. Шэрон Дуглас, дочь британского посла Льюиса Дугласа, должна была стать подружкой невесты. Уже начали поступать подарки, когда церемонию внезапно отменили: съёмки «Римских каникул» выбились из графика!

Несмотря на отчаянные телефонные звонки Джеймса Хансона, Одри задвинула подальше подвенечное платье, красовавшееся в её шкафу, и заявила, что свадьбы не будет, – к великому (и плохо скрываемому) облегчению баронессы. 15 декабря было официально объявлено, что «помолвка мистера Джеймса Хансона и мисс Одри Хепбёрн расторгнута». Одри выступила с заявлением, чтобы внести уточнения: «Когда я приму решение выйти замуж, я действительно стану замужней женщиной». Тем самым она хотела показать, что надеется в своё время полностью посвятить себя семье.

Едва закончив съёмки в Риме, Одри сразу же отправилась на американские гастроли с «Жижи». «В конце концов, я отказалась от этого брака, – скажет она позже. – Я не была той женой, какая нужна была Джеймсу, по крайней мере, на той головокружительной стадии моей карьеры, когда всё происходило так быстро. Меня захватило всеобщее возбуждение. Фильм становился для меня важнее будущего брака. Я поняла, что с ним что-то не так. И потом, киностудия напомнила мне об обязанностях касательно рекламы фильма. Это настолько же важно, как и сами съёмки, говорили мне. Я подумала, что не могу их подвести, притом я не знала, сколько времени займёт это “гарантийное обслуживание”».

Всё логично. «Раз мы не собираемся жениться, разумно расторгнуть помолвку... Если бы мы поженились, мы бы так же мало виделись, и я решила, что это не идеально для нормальной семейной жизни». Прощай, Джеймс Хансон. Но расторгнутая помолвка (так напоминающая об одиночестве принцессы, которую она только что сыграла в «Римских каникулах», или об ожидающей свадьбы Жижи, которую она играла в театре) привлекла внимание прессы.

Одри уже подхватило голливудским вихрем. Ещё до выхода на экраны «Римских каникул» студия «Парамаунт» предложила ей новую роль. Фильм назывался «Сабрина», в его основу была положена пьеса Сэмюэла Тейлора «Красавица Сабрина». Одри прочла её перед отъездом на гастроли и предложила «Парамаунт» приобрести права на экранизацию.

Это была современная сказка, что, собственно, и понравилось Одри. Сабрина – дочь шофёра, состоящего на службе у богатого семейства с Лонг-Айленда. Её отец тратит всё своё жалованье на её обучение в парижской школе, где из неё делают «принцессу». Она же, в свою очередь, преображает неуживчивого хозяйского сына, которого должен был играть Хамфри Богарт.

Выбор Билли Уайлдера в качестве режиссёра оказался верным. Тот сразу разглядел в пьесе отголоски комедий Эрнста Любича[24]24
  Эрнст Любич (1892—1947) – немецкий кинорежиссёр, актёр, сценарист, продюсер еврейского происхождения, с 1922 года работал в Голливуде, снимая фильмы, действие происходило в светских салонах.


[Закрыть], в которых любовь преподносится как времяпрепровождение кокеток и богачей. «Сабрина» – одна из последних сатир на «высшее общество» среди послевоенных американских фильмов. Хотя в этом плане фильм смотрится немного наивно, вероятно, это связано с выбором героини, настолько очаровательной, что можно лишь пожелать, чтобы её жизнь всегда была сказкой.

Костюмы Одри вновь делала Эдит Хед – за одним исключением: весь гардероб, который Сабрина носит после пребывания в Париже, поручили парижскому кутюрье. Склонная к паранойе модельерша, которой никогда не удавалось успокоить Одри, принимавшуюся хохотать по любому поводу и садившуюся на пол, чтобы выслушать её указания, восприняла это как личное оскорбление.

В самом деле, для эпизодов «Сабрины», снимавшихся в Париже, и для возвращения на Лонг-Айленд костюмы Одри делал французский кутюрье Юбер де Живанши. Одри обожала его стиль ещё с тех пор, когда снималась во Франции в «Дитя Монте-Карло». Живанши собирался уйти от Скиапарелли[25]25
  Эльза Скиапарелли (1890—1973) – парижский модельер и дизайнер, создательница понятия «прет-а-порте», первой из парижских кутюрье использовала застёжку-молнию (1935).


[Закрыть], чтобы создать собственную фирму.

Одри предложила, чтобы он сделал эскизы её костюмов для «Сабрины». Это были первые проявления её вкуса и растущей решимости взять под свой контроль то, каким образом её представляют публике. Глэдис де Сегонзак, жена представителя «Парамаунт» в Париже, предпочитала модели Кристобаля Баленсиаги. Но испанец работал над новой коллекцией, и никто не смел его беспокоить. Одри настояла на новичке – Юбере де Живанши.

Их первая встреча произошла в салоне модельера на улице Альфреда де Виньи, дом 8. Так зародилось легендарное сотрудничество. Живанши вспоминал: «Она сама приехала ко мне. Это было в 1952 году в Париже. Мне было 26 лет, я был тогда молодым кутюрье, готовившимся устроить дефиле. Мне объявили о приезде актрисы из Голливуда, и я подумал, что это Кэтрин Хепбёрн. Увидев тоненькую девочку с огромными глазами, я сначала сильно удивился... почти расстроился! В то время Одри была ещё малоизвестна в Париже. Она непременно хотела примерить мои платья. Я упирался. Но она умела убеждать. “Позвольте мне примерить хоть одно”, – просила она. Это был в точности её размер, словно хрустальная туфелька в “Золушке”! После всё закрутилось очень быстро. Кстати, “Сабрина” – это история современной Золушки. Я специально поехал в Голливуд пообщаться с продюсерами и режиссёром. Поскольку она была довольно худой, мне нужно было избегать слишком глубоких декольте. “Главное – прячьте её грудь!” – говорил мне Уайлдер. Одри же было на это наплевать. Я сделал эскизы, которые потом показали продюсерам. Но Одри тоже должна была сказать своё слово».

Между молоденькой девушкой в миткалёвых брюках, простой футболке и широкополой шляпе с красной лентой и великим кутюрье сразу вспыхнул роман! Дочь баронессы ван Хеемстра и граф де Живанши, оба принадлежавшие к протестантскому вероисповеданию, дополняли друг друга; они больше никогда не расстанутся и будут способствовать взаимному успеху.

Живанши вспоминает: «Моя магия зависела от неё. Она привносила в одежду собственное изящество. В то время я одевал также Элизабет Тейлор и кое-каких других голливудских звёзд. Но ничего постоянного, как с Одри. Это была невероятно верная женщина. Работать с ней было радостью. Мы веселились, танцевали! Между нами было что-то необыкновенное, постоянное взаимопонимание. Мы перезванивались три-четыре раза в неделю. В каком-то смысле – да, она стала моей музой. Одри не была избалованным ребёнком. Она знала, что у неё есть талант, но успех не вскружил ей голову. Для меня это был ангел с глазами газели».

Это была великая история платонической любви. «Нежность её взгляда, её восхитительные манеры сразу меня очаровали», – писал Живанши об их первой встрече. А 40 лет спустя, в стихотворении в прозе, которое Одри написала, чтобы отметить вклад Живанши во французскую моду, она так выразилась о нём:

 
Корни его дружбы
Мощны и уходят глубоко.
Крепкие ветви его привязанности
Укрывают тех, кого он любит.
 

Она сама рассказала о платьях, которые Живанши нарисовал для «Сабрины»: «Одно – очень классическое, почти строгое вечернее платье с маленькой бесстыдной бабочкой на плече, придававшей ему лёгкость и юмор, которые мне нравятся. Ещё он нарисовал роскошное платье из белого органди с чёрной вышивкой, в которое Сабрина одета в сцене в зимнем саду, когда Уильям Холден, гуляка-брат Богарта, ведёт меня в медленном и чувственном танце».

Живанши даже назвал особый вид ткани «Сабрина» в честь Одри. Шесть лет спустя он выпустит духи «Запрет» («L’Interdit»)[26]26
  Живанши дал посвящённым Одри духам – чудесному букету фиалки, розы и жасмина, перца и гвоздики на фоне ладана – говорящее название «Запрет», потому что, узнав, что «её» духи вскоре поступят в продажу, она воскликнула: «Но это мои духи, я вам запрещаю!» (Прим. авт.).


[Закрыть] и посвятит их ей. Он даже возьмёт на работу одну манекенщицу, потому что та похожа на Одри. Одри в самом деле стала музой, вдохновлявшей Живанши. А он превратил её в символ молодости и элегантности.

В Голливуде пятидесятых годов «забавная мордашка» Одри Хепбёрн, сияющая свежестью, лукавством и энергией, появилась в журнале «Синемаскоп», хотя в те времена продюсеры ещё грезили о «буферах» Мартины Кароль, бюсте Джейн Мэнсфилд и пышных формах Сильваны Пампанини. Как отмечает журнал «Эль», «своей андрогинной фигурой ещё совсем молодая актриса вывела из моды пышные формы, которые в послевоенное время символизировали на экране возвращение к изобилию. Тоненькая – того и гляди, переломится, с хрупкими плечиками, лебединой шеей, но при этом округлыми бёдрами и длинными сильными ногами балерины, Одри на поколение предвосхитила великих топ-моделей, которых будут тиражировать журналы мод». На съёмках «Сабрины» Билли Уайлдер произнёс пророческие слова: «Этой девушке, возможно, удастся одной вывести грудь из моды».

По словам французского писателя Ролана Барта, увлечение публики Одри, в отличие от Риты Хейворт или других звёзд того времени, проистекает из особенностей её внешности и неповторимого стиля, которым она не была обязана голливудским киношникам. Унаследовав аристократическую утончённость, Одри Хепбёрн обратила на себя внимание исключительно своим талантом, щедростью и решимостью. Она была полной противоположностью Джейн Мэнсфилд или Мэрилин Монро, которые порой утрачивали кредит симпатии к себе из-за причуд, вызывающего и неизящного поведения. Деталью образа Одри стали и туфельки, созданные Сальваторе Феррагамо, которые актриса носила не только из-за их красоты, но и потому, что, имея высокий рост, предпочитала обувь на низком каблуке. Посадка головы, походка, элегантность движений довершили идеальный образ: при любых обстоятельствах она умела принять наиболее выигрышную позу.

На самом деле благодаря Живанши образ, который выстроила себе Одри в жизни и на экране, был непосредственным продолжением игры, поведения, логичного, подлинного и прямолинейного вкуса – под стать героиням её первых голливудских фильмов. Восхитительное сочетание королевского достоинства и экспансивности, впервые продемонстрированное в «Римских каникулах», было полностью воспроизведено в «Сабрине» и упрочило позиции Одри в глазах массового зрителя, особенно когда после Грегори Пека она снялась с двумя самыми кассовыми звёздами: Хамфри Богартом и Уильямом Холденом.

Однако Одри была инородным телом в Голливуде пятидесятых годов. Её естественность, опыт, жизненная сила диссонировали с киношной Меккой. В Голливуде не было бьющей ключом жизни, живописного оживления – только череда дорогих автомобилей, перевозящих чопорных, торопящихся, лишённых эмоций людей. Город порой сравнивали с роскошным отелем для состоятельных пенсионеров, огромным санаторием, состоящим из недешёвых домиков. Скорость, рентабельность, коррекция, точность, послушание и конформизм – вот основные определяющие черты тамошней жизни. А ещё страх. («Здесь им пропитано всё. Если я скажу гримёру с “Парамаунт”: “Пожалуйста, не надо столько помады”, – он начинает дрожать: директор может увидеть отснятые сцены и спросить, что случилось с помадой; поговорите об этом с режиссёром»).