Текст книги "Обман Зельба"
Автор книги: Бернхард Шлинк
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
9
История с бородой
– Ты ведь не был в лагере под Фирнхаймом, верно? – сказала Бригита, когда Ману уже лежал в постели и мы, как старые супруги, сидели перед телевизором. – Когда ты мне рассказывал о своей жизни, то об этом не сказал ни слова.
– Нет, я там не был. Это связано с моей работой.
– Если тебе нужно что-то узнать в Фирнхайме, у меня там живет подруга, коллега. Кроме того, ты же знаешь, мы, массажисты, как парикмахеры и священники, всегда в курсе всех дел.
– Это неплохая идея. Ты можешь мне организовать с ней встречу?
– Что бы ты без меня делал!
Бригита встала, набрала номер Лизы и пригласила ее в воскресенье на чашку кофе.
– Она тоже живет одна с ребенком, к тому же Соня ровесница Ману. Мы давно собирались их познакомить, а Лиза жаждет посмотреть, что за типа я себе…
– …подцепила.
– Вот именно.
Бригита опять села рядом со мной. По телевидению показывали фильм о том, как один старик любил молодую женщину. Она тоже его любила, но они решили расстаться, потому что он был стар, а она молода.
– Дурацкий фильм! А хорошо мы сегодня погуляли, правда? – Она посмотрела на меня.
Сначала я – из опасения, что четкое «да» спровоцирует очередной раунд переговоров о женитьбе и деторождении, – хотел ответить нечленораздельным и ни к чему не обязывающим «мгм». Никогда не говори «да» или «нет», если твоего собеседника устраивает и «мгм». Но потом все же сказал «да», и Бригита, молча, вполне довольная моим ответом, доверчиво прижалась ко мне.
На следующий день в десять утра я уже был в церкви Воскресения Христова в Фирнхайме. Я тщетно пытался вспомнить имя пресвитера, который много лет назад поручил мне поиски «Святой Катарины». После проповеди и хорала он, пустив по рядам кошель для сбора денег, заметил меня и приветливо кивнул. Проповедь была посвящена губительному влиянию страстей и зависимости от вредных привычек, хорал предостерегал от своеволия плоти, а пожертвования предназначались для оказания помощи наркоманам. Я готов был опустить в кошель для сбора денег свой «Свит Афтон» и навсегда отречься от сигарет. Но что бы я тогда курил, выйдя из церкви?
– Господин Зельб, какими судьбами?
Я ждал его перед церковью, и он сразу же направился ко мне.
– У меня есть вопросы, на которые вы, возможно, знаете ответы. Вы позволите пригласить вас на утреннюю кружечку вина?
Мы отправились в ресторан «Золотой ягненок».
– А, Веллер! Раненько сегодня. – Хозяин провел нас к столу для завсегдатаев.
– Мы можем здесь спокойно поговорить, остальные придут позже, – сказал Веллер.
Мы заказали по кружке вина.
– Я расследую дело об убийстве. В папке убитого оказалась карта с лесом севернее Фирнхайма, Фирнхаймской пустошью и государственным лесом Лампертхайм. Я не думаю, что его убили из-за этой карты. Может, из-за леса?.. Об этом лесе ходят разные разговоры, пишут в газетах. Вы наверняка читали заметку в мартовском номере «Фирнхаймер тагеблатт».
Он кивнул.
– Это была не единственная заметка. В «Шпигеле» писали что-то о боевых отравляющих веществах и в «Штерне». Правда, никаких точных сведений, одни слухи. И вы хотите узнать от меня, что там происходит?.. Ах, господин Зельб… – Он покачал своей седой головой.
Я вдруг вспомнил, что он раньше был обойщиком мягкой мебели, имел собственную мастерскую и жаловался, что люди сегодня идут в «ИКЕЮ», покупают дешевые диваны и кресла, просиживают в них дыры и выбрасывают их.
– Вы еще держите свою мастерскую?
– Да, и дела опять идут неплохо. У меня полно клиентов в Гейдельберге и Мангейме, которым я заново обиваю старую мебель. Бабушкину, или дедушкину, или из антикварного магазина. Но что мне сказать вам по поводу леса? Мне нет до него никакого дела. Чего хлопать крыльями? Им, наверное, и самим не нужны никакие чрезвычайные ситуации. Было бы смешно, если бы я вздумал их учить. Или они вздумали бы учить меня. А если что-нибудь и произойдет – я имею в виду, ведь может же такое случиться? – что, мне из-за этого уезжать отсюда? Бросить дом и мастерскую? Только потому, что газетные писаки корчат из себя борцов за справедливость?
Мужчина маленького роста с важным выражением лица подошел к столу, дважды приветственно стукнул кулаком по столешнице, сказал: «Привет» – и сел.
– Господин Хазенклее, – представил Веллер, – наш директор школы.
Директор, вовлеченный Веллером в разговор, сразу же принялся уверять меня, что не стал бы учить здесь детей, если бы им грозила опасность.
– Ну а если бы им грозила опасность – что бы вы стали делать?
– К чему эти пустые разговоры? Я уже двадцать лет работаю учителем и всегда горой стоял за своих учеников.
Постепенно собрались остальные члены «клуба завсегдатаев»: аптекарь, врач, заведующий сберегательной кассой, пекарь и заведующий отделом по вопросам труда. Боевые отравляющие вещества в Лампертхаймском лесу? Это уже история с бородой. Заведующий отделом по вопросам труда ограничился общим ответом, заведующий сберегательной кассой конкретизировал его мысль:
– Этот слух искусственно подогревают, и неслучайно: промышленный район Фирнхайм находится в центре жесткой конкурентной борьбы. С одной стороны Мангейм, который никогда не упустит своей выгоды, с другой стороны Вайнхайм, расширяющий свои промышленные границы вокруг автодорожной развязки, а стоит нам найти инвестора, как лампертхаймцы сразу же бросаются к нему с выгодным предложением. За этим слухом стоят совершенно определенные интересы. Совершенно определенные интересы.
Остальные кивали.
– Хорошо, что из Фишбаха все убрали. Теперь эта болтовня про боевые отравляющие вещества яйца выеденного не стоит.
– А может, наоборот – теперь за нас возьмутся? Не Фишбах, так Фирнхайм?
– Ерунда! Везде писали про операцию «Дракон» и про то, что все боевые отравляющие вещества вывезены из Германии.
– Я вообще не понимаю, как они могли напечатать эту заметку в «Тагеблатт», в марте.
– А вы заметили, что здесь уже пару дней отирается какой-то репортер?
– Еще и любезничай с этими типами! А скажешь ему пару ласковых, он потом так отыграется на нас всех, что мало не покажется…
– Не забывайте и про коммунистов, – шепнул мне директор Хазенклее, сидевший рядом со мной. – Для них такая тема – просто мечта.
– В наше время?..
– Во всяком случае, старый Хенляйн, который в шестидесятые и семидесятые годы бегал с листовками и все норовил поднять шум из-за этого леса, был коммунист. Правда, его действительно давно уже не видно и не слышно, и про Маркса с Лениным тоже замолчали. Если вас интересует мое мнение, наша Карл-Маркс-штрассе – это просто безобразие! Представьте себе: Ленинград переименовали обратно в Петербург, через пару лет уже во всей Восточной Европе не останется ни одной площади или улицы имени Карла Маркса, только у нас, в Фирнхайме. Надо переименовать ее в Хемницштрассе. Я считаю, что Маркс в долгу у Хемница, [41]41
Хемниц, Мартин(1522–1586) – выдающийся лютеранский богослов и реформатор.
Прим. верст.:Какое отношение имеет богослов к К. М. – неизвестно даже редактору этой книжки. Скорее всего автор намекает на город Хемниц, который с 1953 до 1990 года назывался Карл-Маркс-штадт. Книга написана Шлинком в 1992 году.
[Закрыть] и это был бы, кроме того, положительный сигнал для инвесторов.
Я спросил их про автоцистерны в Штрассенхайме. Все знали о них.
– Оранжевые, с надписью «Техническая помощь»? Они тут часто бывают, когда у них там учения.
Я попрощался и ушел. Улицы были пусты. Все уже принялись за воскресное жаркое, и я тоже поспешил на зеленые клёцки с бараниной по-тюрингски, которые уже, наверное, тушились в духовке у Бригиты. Она осуществляет объединение Германии на гастрономическом уровне. [42]42
Тюрингия – часть бывшей ГДР.
Прим. верст.:Федеральная земля Германии с 1990 г.
[Закрыть]
Я не знал, как мне относиться к тому, что я услышал в «Золотом ягненке». Верили ли они сами в то, что говорили мне, или пытались убедить меня, а заодно и себя в том, во что им хотелось бы верить? Точка зрения Веллера была ясна. Даже если бы в этом лесу и хранились боевые отравляющие вещества и им всем грозила опасность, разве это повод все бросить и уехать подальше? Можно ли начать все с начала в шестьдесят лет в Нойштадте или Гросс-Герау? На такое нелегко решиться и в пятьдесят, и в сорок лет. Единственная разница в том, что чем ты моложе, тем легче себя обмануть. Я все это понимал, и тем не менее эта компания завсегдатаев показалась мне собранием призраков, которые сидят в прокуренном полумраке пивной и сочиняют небылицы о заговоре против Фирнхайма.
После обеда было ясно и свежо. Мы пили в саду кофе, Ману, ухаживая за Соней, доказал, что в его жилах не зря течет бразильская кровь; Лиза оказалась очень приятной молодой женщиной. Она, конечно же, была в курсе всех этих историй с боевыми отравляющими веществами в лесу. Помнила она и старого Хенляйна, горбатого человечка, который долгое время каждую субботу стоял на Апостельплац и раздавал листовки. Она рассказала о пациентах, которые жаловались то на сыпь, то на нагноение в лобных пазухах, то на судороги, то на рвоту и понос – чаще, как ей казалось, чем в Рорбахе, где она раньше жила и работала.
– А вы говорили об этом со здешними врачами?
– Да. И для них это не было новостью. Но никаких выводов мы сделать не могли – нужна была статистика, нужны были наблюдения и сравнительный анализ. Кроме того, есть ведь объединение врачей больничной кассы, они же там получают счета и должны видеть, что происходит. Они должны были бы заметить, что у нас совсем другая картина, не такая, как в других местах.
– Вам страшно?
Она спокойно посмотрела мне в глаза.
– Конечно страшно. Чернобыль, парниковый эффект, уничтожение тропических лесов, сокращение количества видов, рак и СПИД – как в этом мире может быть не страшно?
– А в Фирнхайме, наверное, должно быть еще страшней?
Она пожала плечами, и в конце нашего разговора я знал не больше, чем когда покидал завсегдатаев «Золотого ягненка». То, что это было воскресенье, а по воскресеньям даже сыщики имеют право на отдых, было слабым утешением.
10
Когда песни так гармонично сливаются
Я забрал Турбо домой. Он отвернул голову крысе по кличке Руди, и Рёзхен щедро вознаградила его тунцом. По-моему, это сильно повредило его фигуре.
Вечер я посвятил своему дивану. Я взял лезвие от безопасной бритвы, старое, большое, не сверхэластичное с платиновым покрытием, а простое и удобное, перевернул диван, распорол шов обивки внизу, засунул руку по локоть внутрь и пошарил в поисках пули из пистолета Лемке. Вторую пулю, жертвой которой стала дантовская Беатриче, я, ошарашенный бандитским налетом Лемке, бездумно выбросил вместе с осколками.
Правда, она и сама изрядно пострадала, в отличие от первой, которую я через какое-то время выудил из дивана. Победив мрамор, она и сама расплющилась о него и была вся в царапинах. Первая же просто увязла в диване и сохранилась в своем первозданном виде. Я показал это гладкое, блестящее, изящное орудие смерти Турбо. Но он не захотел с ним играть.
Пришивать оказалось труднее, чем отпарывать. Вообще-то, я воспринимаю шитье и глажение как своего рода активную медитацию и с завистью думаю о многих и многих женщинах, которым это медитативное счастье отмерено щедрой мерой. Но на этот раз шитье превратилось для меня в неравную схватку с кожей, иголкой, наперстком и постоянно рвущейся ниткой.
Наконец я закончил, поставил диван на ножки, убрал швейные принадлежности и вышел на балкон. Воздух был теплый. Первые ночные бабочки бились в оконные стекла или, влетев в открытую дверь, кружились вокруг лампы. Я не сетую на свой возраст. Но бывают июньские вечера, в которые кажешься себе лишним в этом мире, если ты не молод и не влюблен. Я вздохнул, закрыл дверь балкона и задвинул шторы.
Зазвонил телефон. Я взял трубку, но сначала услышал только шум и тихий далекий голос, говоривший что-то, чего я не мог разобрать. Потом голос вдруг раздался у самого уха, совершенно отчетливо, хотя и на фоне того же самого шума; каждому слову вторило гулкое эхо:
– Герд? Алло, Герд?
Это была Лео.
– Ты где?
– Я хотела тебе сообщить… В общем… имей в виду, что Хельмута ты можешь не бояться…
– Я боюсь за тебя.Ты где?
– Алло, Герд! Алло! Я тебя не слышу. Ты меня слышишь?
– Ты где?
Связь оборвалась.
Я вспомнил рассуждения Тиберга о сверчке, который должен знать свой шесток. Потом представил себе Лео и Лемке в какой-нибудь Палестине или Ливии. Пока мы были вместе, я был уверен, что она не собирается делать карьеру террористки, что она просто попала в эту дурацкую историю и хочет поскорее выпутаться из нее, по возможности не угодив за решетку, и начать нормальную жизнь – если не прежнюю, то хотя бы новую. Еще я был уверен, что это лучший выход для всех. Детям тюрьма никогда не шла на пользу. Но и учебные лагеря боевиков в Палестине или в Ливии – тоже.
С такими мыслями плохо спится. Я рано встал и рано приехал к Нэгельсбаху в Гейдельберг.
– Ну что – мир?
Он улыбнулся.
– Мы работаем над одним и тем же делом. Я слышал, ваш новый заказчик – старик Вендт. А в остальном мы с вами мало что знаем об успехах друг друга, верно?
– Но мы оба знаем друг о друге, что не делаем ничего плохого.
– Надеюсь.
Я положил перед ним на стол пулю.
– Вы можете выяснить, не из того ли она пистолета, из которого был застрелен Вендт? И может, мы сегодня вечером встретимся? В вашем саду или на моем балконе?
– Приходите к нам. Моя жена будет рада. – Он взял пулю и покачал ее на ладони. – Результат будет сегодня вечером.
Я отправился в редакцию «Райн-Неккар-цайтунг». Титцке сидел за компьютером. Его вид напомнил мне свидетелей Иеговы, которые стоят на перекрестках со своей «Сторожевой башней». Та же самая серая, унылая и безнадежная добросовестность. Я не стал его спрашивать, что за черную тему он в данный момент освещает.
– Как насчет чашки кофе?
Он продолжал печатать, не поднимая головы.
– Ровно через тридцать минут в «Шафхойтле». Мокко, два яйца всмятку, один хлебец «Грэхем», масло, мед, сыр аппенцеллер или эмменталер. Заметано?
– Заметано.
– Лемке? – переспросил он, с аппетитом жуя. – Конечно знаю. Вернее, знал. В шестьдесят седьмом – шестьдесят восьмом годах он был знаменитостью в Гейдельберге. Видели бы вы его, когда он ставил на уши тринадцатую аудиторию. Когда правые, которые особенно его ненавидели, начинали орать во время его выступлений: «Зиг хайль, [43]43
Sieg Heil! ( нем.Да здравствует победа!) – приветственный возглас немецких национал-социалистов.
[Закрыть] Лемке! Зиг хайль, Лемке!» – а он в ответ начинал дирижировать: «Хо, Хо, Хо Ши Мин!» – вот это было веселье! Если речевки начинались не очень громко, он их перекрикивал, потом они набирали силу, и он умолкал, какое-то время неподвижно стоял за кафедрой, ждал, а потом вскидывал руки и начинал на кафедре отбивать кулаками ритм «Хо, Хо, Хо Ши Мин!». Сначала крики заглушали этот ритм, потом его поддерживали другие, вступало все больше и больше голосов. Он замолкал, через какое-то время переставал бить по кафедре, только размахивал руками, как дирижер, и иногда устраивал из всего этого комедию, и все кончалось массовым хохотом. Даже когда правые были в большинстве, «Хо, Хо, Хо Ши Мин!» побеждало «Зиг хайль, Лемке!». Он всегда гениально выбирал нужный момент – у него было на это какое-то особое чутье, и он всегда начинал именно в тот момент, когда враги еще бодро орали, но на самом деле уже выдохлись.
– Вы знали его лично?
– Я тогда был в стороне от политики. А он был член СДС, [44]44
Социалистический союз немецких студентов ( нем.SDS – Sozialistischer Deutscher Studentenbund).
[Закрыть] и я иногда бывал у них, а иногда у других. Я был, так сказать, сторонний наблюдатель, ни нашим, ни вашим. А познакомился я с Лемке не в союзе, а в кино. Вы помните? Шестьдесят седьмой – шестьдесят восьмой годы были эпохой итало-вестернов. Каждую неделю в прокат выходил новый фильм – Леоне, Корбуччи, Колицци и как их там еще. В какой-то момент и до американцев тоже дошло, что это новый стиль вестерна, и они тоже сделали пару отличных фильмов. Тогда премьеры фильмов устраивались в кинотеатрах не по четвергам, а по пятницам, и каждую пятницу в 14.00 я сидел с друзьями из СДС в «Луксе» или в «Хармони» в первом ряду, на первом показе нового вестерна. Однажды мы с ним разговорились. Не о политике, а о кино. Вы знаете фильм «Касабланка»? Помните сцену, когда немецкие офицеры поют «Стражу на Рейне», [45]45
Имеется в виду немецкая патриотическая песня «Die Wacht am Rhein», родившаяся в XIX в., во время Франко-прусской войны 1870–1871 гг. Кайзеровская армия форсировала Рейн и осадила Париж, песня стала символом немецкого триумфа, фактически – неофициальным гимном Германии. Была очень популярна во время Первой мировой войны, а также в гитлеровской Германии.
[Закрыть] а французы «Марсельезу», и обе песни так гармонично сливаются? Так вот, такого же эффекта он хотел добиться с «Зиг хайль, Лемке!» и «Хо, Хо, Хо Ши Мин!», сказал он мне, и это был наш единственный политический разговор. Знаете, он мне тогда понравился.
– А потом разонравился?
– После того как СДС был запрещен, он был в КБВ, [46]46
Коммунистический союз Западной Германии ( нем.KBW – Kommunistischer Bund Westdeutschland).
[Закрыть] профессиональной партии с центральным комитетом, генеральным секретарем и прочей белибердой. Сначала кандидатом, потом членом ЦК, сидел в высотном доме во Франкфурте, заведовал партийной службой информации и разъезжал в черном «саабе», не знаю, с шофером за перегородкой или без. Думаю, что он вряд ли закончил учебу. Иногда я встречал его в «Винном погребе», но он уже не ходил в кино, а говорить о мировой революции, о русском, китайском и албанском пути у меня не было желания. В начале восьмидесятых годов КБВ распался. Кто перешел к зеленым, кто в ДКП, [47]47
Коммунистическая партия Германии ( нем.DKP – Deutsche Kommunistische Partei).
[Закрыть] кое-кто примкнул к анархистам-радикалам, а кому-то вообще осточертела политика. Я не знаю, что стало с Лемке. Сначала прошел слух, что он якобы прихватил кучу денег из кассы развалившейся партии, подался в Америку и занялся игрой на бирже. Потом говорили, что Лемке – это и есть тот самый Карлос, [48]48
Имеется в виду Ильич Рамирес Санчес (Карлос-Шакал; р. 1949, Венесуэла) – международный террорист; арестован в 1994 г., отбывает пожизненное заключение во французской тюрьме.
[Закрыть] главный международный террорист. Но все это глупости и сплетни.
– А вы его случайно не видели совсем недавно?
– Нет. Я недавно встретил другого – из нашего первого ряда. Он теперь теолог, ректор Евангелической академии в Хузуме. Мы немного поговорили о тех временах. Он на своих семинарах анализирует духовные поиски поколения шестьдесят восьмого года. [49]49
В 1968 г. университетские города Западной Европы и США захлестнули студенческие бунты. Молодежь левого толка выступала против империалистической и милитаристской политики правящих классов, против войны во Вьетнаме, за социальную справедливость и демократические свободы.
[Закрыть] Вот и все. Теперь мне пора в редакцию, но хотелось бы все-таки узнать, что же мне причитается за мои рассказы, кроме второго завтрака за ваш счет. Что это за история?
– Я бы и сам хотел это понять.
11
Под грушей
Нэгельсбах покачал головой, когда я вопросительно посмотрел в сторону мастерской.
– Сегодня показывать нечего. «Поцелуй» Родена – с этим покончено. Бредовая идея. Да и когда я в прошлый раз пел этот глупый гимн спичечной скульптуре, у вас тоже был довольно смущенный вид. Слава богу, что у меня есть Рени!
Мы стояли на лугу; он обнял за плечи свою жену, а она прижалась к нему. До их недавнего кризиса они всегда были в моих глазах счастливой парой, но такими влюбленными я их еще не видел.
– Бедняжка, мы его совсем сбили с толку! – засмеялась она. – Расскажи ему.
– Ну… – он ухмыльнулся, – когда привезли модель, из керамики, под бронзу, вон она там стоит, Рени предложила сесть на минутку так же, как они, чтобы я, так сказать, проникся настроением. И мы…
– …и все сразу наладилось.
Между рододендроновыми кустами целовались роденовские влюбленные. Нэгельсбах был тоньше своего прототипа, а его жена круглее, но эта копия Родену бы наверняка очень понравилась. Мы сели под грушу. Фрау Нэгельсбах приготовила крюшон.
– Пуля, которую вы принесли, была выпущена из пистолета, из которого застрелили Вендта. Может, вы нам доставите и убийцу?
– Не знаю. Я расскажу вам о своих результатах. Шестого января четверо мужчин и одна женщина совершили террористический акт на территории американского военного объекта в Лампертхаймском лесу…
– …в Кэфертале, – перебил он меня.
– Не перебивай, – вступила фрау Нэгельсбах.
– Женщина и двое мужчин скрылись, один погиб, а один был задержан. В прессе речь шла о двух погибших – вторым, вероятно, был солдат или охранник. От взрыва или при перестрелке, я не знаю. Это и не важно.
– По моим сведениям, там была бомба.
– Полиция в этой ситуации могла бы сказать: не было бы счастья, да несчастье помогло. Им удалось задержать и разговорить некоего Бертрама (не знаю его фамилии), но он ничего толком не знал о своих сообщниках. Он знал фрау Зальгер и того, который погиб, некоего Гизелера, но не знал остальных, которым удалось скрыться. Не потому, что террористы образовали группу ad hoc, [50]50
Специально для данного случая; специально с этой целью ( лат.).
[Закрыть] чтобы ее члены не знали и не могли выдать друг друга. Причина скорее в том, что операция была в какой-то мере импровизацией. Во всяком случае, Бертрам не мог толком описать мужчин, поскольку он их не знал, к тому же ночью все террористы серы, а эти еще и закамуфлировали лица черной краской. Портреты, по которым ведется розыск, – это ведь фотороботы, верно?
– Я не работаю с этим делом. Но если нет фамилий… А разве в прессе не было сказано, что это фотороботы?
– Не знаю, может, я что-то пропустил. Как бы то ни было, теракт состоялся шестого января, а в розыск преступники объявляются лишь в мае. Можно ведь было сразу же обратиться за помощью к населению. Опубликовать фотороботы, когда задержанный дал показания, подтвердил участие фрау Зальгер в теракте и описал внешность остальных, это было не позднее февраля, потому что в это время полиция уже искала фрау Зальгер. Однако когда к поискам привлекли общественность, ни о времени, ни о месте, ни об обстоятельствах, ни о последствиях теракта не было сказано ни слова. Только не говорите мне, что это вполне нормально!
– Повторяю: я не работаю с этим делом. Но если американцы просят нас какое-то время не поднимать шума и вести расследование террористического акта на их территории с особой деликатностью, мы идем им навстречу.
– А с чего бы им об этом просить?
– Не знаю. Может, ответственность за этот теракт взяли на себя «священные воины», как возмездие за поддержку Израиля, а может, панамцы – чтобы добиться освобождения Норьеги, и американцам нужно было время, чтобы сообразить, как правильно реагировать на это с точки зрения внешней политики. Тут могут быть сотни причин.
– А почему розыск объявляется именно в день убийства Вендта?
– А что, это действительно было в тот день?
Фрау Нэгельсбах кивнула.
– Да, я тоже помню. Когда назвали фамилию Зальгер, я сразу же вспомнила ее – после вашего спора. И суфле из спаржи у меня село, пока я тебя дожидалась, – ты в тот день задержался из-за убийства Вендта.
– Это совпадение объясняется тем, что в папке у Вендта была карта части Лампертхаймского леса, где сидят американцы и где был совершен теракт. Я знаю, вы скажете, что теракт был совершен в Кэфертале, а Фирнхайм – это не ваш район, что это дело хеппенхаймского окружного управления и дармштадтской прокуратуры и что террористическими актами вообще занимается БКА. Но кто-то в вашей конторе явно увидел здесь взаимосвязь и намекнул тем, кто принимает решения по этому делу, что, пока не поздно, пора подключать общественность. Потому что есть опасность продолжения этой драмы и рисковать нельзя. И он был прав.
Лицо Нэгельсбаха приняло нарочито равнодушное выражение. Не он ли увидел эту «взаимосвязь»? Может, он с самого начала знал, что теракт был совершен именно в Фирнхайме, а не где-нибудь еще? Неужели дело было настолько щекотливым и секретным, что он предпочел показаться тугодумом, только чтобы не проговориться? Я посмотрел на его жену. Обычно она всегда была в курсе всех его дел. «У бездетных супругов не бывает служебных тайн друг от друга», – любил он повторять. Ее взгляд выражал любопытство.
– Пуля, которой был убит Вендт, была выпущена из пистолета одного из тех самых двух мужчин, которых вы ищете. Хельмут Лемке, около сорока пяти лет, личность отнюдь не безызвестная в Гейдельберге. Более свежей фотографии у меня нет. Но этот снимок лучше, чем ваш фоторобот, а фотографы БКА, уж наверное, сумеют состарить его лет на пятнадцать.
Я дал ему копию снимка из альбома Лео.
– Почему он это сделал?..
– Почему Лемке застрелил Вендта? Не знаю, фрау Нэгельсбах. Кроме того, известно лишь, что Вендт был застрелен из пистолета Лемке. Я подумал: может, нам с вашим мужем удастся выяснить больше, объединив наши усилия.
– А что я могу вам предложить со своей стороны? Вы знаете больше меня. Мы, конечно, занимались этим неизвестным, которого видела фрау Кляйншмидт, и его «гольфом», опрашивали соседей, искали очевидцев. Но в тот день шел дождь – вы ведь знаете, – и никто ничего не видел. Во всяком случае, чего-нибудь, что нам бы пригодилось. В доме, перед которым был припаркован «гольф», дети как раз ждали возвращения матери и время от времени посматривали в окно. Девочке запомнился красный «гольф», а мальчику – черный. На номерной знак они вообще не смотрели. – Он рассмеялся. – Смешно, но теперь я каждый раз, когда вижу красный или черный «гольф», стараюсь рассмотреть лицо водителя. С вами такое бывало?
– Да. – Я подождал, не скажет ли он еще чего-нибудь, но он молчал. – Все это звучит так, как будто вы уже закрыли дело Вендта.
– Честно говоря, мы уже не знали, что еще можно предпринять. Теперь, с вашей информацией, мы, может быть, сдвинемся с мертвой точки. А кто он, этот Лемке? И какое он имеет отношение к Вендту? Может, Вендт и был пятым участником теракта?
– Нет, не был.
– И это вы тоже подаете мне на блюдечке и опять не спешите объяснить, откуда вы это знаете?
– Если вы намекаете на то, что я не сказал, откуда у меня пуля, я готов восполнить этот пробел.
И я рассказал о своей встрече с Лемке.
– Ну вот, вы узнали от меня гораздо больше, чем я от вас.
Фрау Нэгельсбах поддержала меня:
– Я тоже считаю, что ты у него в долгу.
Он стал возражать:
– Конечно же, я буду держать его в курсе событий.
Но: у него была пуля, и у меня была пуля. Мы соединили их вместе, сравнили и установили, что они из одного и того же оружия. Теперь мы оба продвинулись вперед. Про себя я уже говорил, а он завтра утром позвонит своему клиенту и сообщит о первых результатах.
