Текст книги "Обман Зельба"

Автор книги: Бернхард Шлинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

29
Совсем другое дело

Тот ключ я запомнил. Замок мгновенно открылся.

Я осмотрелся. Полтора часа должно было хватить; дольше заставлять ждать Бригиту, которая охотно откликнулась на мое предложение и опять пригласила Пешкалека, я не мог. Я позвонил ей.

– Мне очень жаль, но…

– Ты что, опять задержишься?

– Да.

– Ничего страшного. Ману тоже еще не вернулся. Ты когда придешь?

Напольные часы как раз пробили восемь.

– Сейчас восемь. Думаю, к половине десятого я успею. Ужинайте, не ждите меня. И оставьте мне тоже что-нибудь.

– Обязательно.

В этот день темнеть начало немного позже, чем в прошлый раз. Мне пока еще все было видно. На этот раз я не просто заглянул в ящики письменного стола, а тщательно осмотрел всё в поисках пистолета. После этого я заглянул за каждую папку на полках стеллажа. Потом проверил спальню, прощупал все в шкафу от пуловеров до рубах, носков и белья, перетряс все пиджаки и брюки. Я никак не мог найти его обувь – никаких обувных полок и ящиков нигде не было видно, и на полу они тоже нигде не стояли. Мужчина с одной парой обуви? Нонсенс. Занявшись кроватью и подняв матрац, я обнаружил выдвижной ящик под днищем кровати, а в нем туфли и ботинки в огромном количестве – рассортированные по цвету и начищенные до зеркального блеска. Выдвинуть его полностью, чтобы посмотреть, нет ли чего между ящиком и стеной, было непросто в довольно тесной комнате. Но мне все-таки с грехом пополам удалось сделать это; я заполз под кровать и прощупал стену и пол. Ничего!

Под кроватью было тесно, и мне хотелось поскорее вылезти из-под нее. Однако вылезать оказалось гораздо сложнее, чем залезать. Я уперся руками в стену, подрыгал ногами, но почти не сдвинулся с места. Забрался я под кровать с помощью ног, но обеспечить задний ход они не могли. «Вот пожалуйста, – подумал я, – еще один наглядный пример того, что одно дело – вляпаться в какую-нибудь историю и совсем другое – выпутаться из нее». Мне полезли в голову разные сравнения – монастырь, женитьба или замужество, Иностранный легион, дурная компания. Я вспомнил пожарный водоем, в который я прыгнул мальчишкой. Я тогда только что научился плавать. Поплавав несколько минут, я вдруг понял, что мне не выбраться наверх по гладким бетонным стенкам. Я оказался в ловушке.

Наконец, после отчаянных усилий, елозя на животе и дрыгая ногами, я сантиметр за сантиметром продвинулся в обратном направлении настолько, что зад оказался снаружи; после этого дело пошло быстрее. Вскоре освободились плечи, потом голова. Я облегченно вздохнул. Перевернувшись на спину, я в изнеможении прикрыл глаза – я просто не мог сразу же подняться на ноги.

Когда я открыл глаза, надо мной стоял Пешкалек. Одну руку он держал в кармане, другой теребил ус, глядя на меня.

– Ты давно уже тут стоишь? – Это было неудачное начало. Надо было спокойно встать, предоставив первое слово ему.

– Я, наверное, должен был помочь тебе выбраться оттуда? И извиниться за то, что под моей кроватью так тесно. А потом любезно спросить: что прикажете еще показать? Где вам угодно будет еще порыться, господин частный сыщик? – Он сделал иронический поклон.

– Как ты вообще здесь оказался? – Это тоже была не самая остроумная реплика. Я явно растерялся. Но тем не менее все же встал с пола.

Он ухмыльнулся.

– Я услышал бой своих часов, когда ты звонил Бригите. – Его ухмылка стала злобной. – И отгадай, почему я тоже его услышал, когда ты звонил? Почему я оказался так близко от твоей Бригиты, а?

Он вынул руку из кармана и сжал кулаки. Я не знаю, хотел ли он, чтобы я бросился на него, или, наоборот, боялся этого. Я не торопился.

– Ну? – Он пританцовывал, как боксер.

– Где пистолет?

Он замер на месте, словно окаменев.

– Пистолет? Ты о чем?

– Брось, Инго! Кроме нас с тобой, здесь никого нет. Ни комиссара полиции в шкафу, ни микрофона в булавке моего галстука. Ты знаешь, о чем я говорю, и я знаю, что ты это знаешь, – зачем нам этот спектакль?

– Я действительно не понимаю, с чего ты…

– Ты прав, мой вопрос – это тоже спектакль. С какой стати ты будешь мне говорить, куда ты спрятал пистолет. Или ты его выбросил?

– Ну хватит, Герд. Я сказал Бригите, что только возьму фотоаппарат – и сразу же назад. И я так и сделаю. Я сфотографирую Ману, раз ей так хочется, а потом мы будем есть картофельное суфле, которое томится в духовке. Зажги свет и ищи себе на здоровье свои пистолеты. Только не забудь запереть дверь, когда будешь уходить.

Он развернулся и пошел в соседнюю комнату. Он держался великолепно. Гораздо лучше, чем я ожидал. И эта спокойная уверенность, с которой он говорил о Бригите, Ману и суфле, подействовала на меня сильнее, чем грубое злорадство по поводу близости от телефонной трубки в руке Бригиты. Я смотрел, как он кладет в кожаную сумку два фотоаппарата и вспышку.

– Я бы на твоем месте захватил еще и папку 15.6, вместе с видео.

Он медленно просунул конец ремня в пряжку, натянул ремень и вставил штырь в дырку. Потом бросил короткий взгляд на полку.

– Все пока еще на месте.

Он закончил сборы, но медлил. Положив руки на сумку, он смотрел в окно.

– Кстати, карта, которую ты хотел получить от Рольфа, у меня.

Теперь он вообще уже не знал, что ему делать. И как расценивать мои слова – как наживку? Как предложение о сделке? Левой рукой он отбивал на сумке какой-то нервный ритм.

– Лемке ведь для тебя – рискованный вариант? Ты исходил из того, что он подыграет тебе и не расколется. Ему – сенсационное выступление на процессе, тебе – «убойный репортаж». А когда он выйдет из тюрьмы, получит половину, причем уже с огромными процентами. Но до этого получит сколько? – восемь? десять лет? Высокая цена, но теперь, когда его взяли раньше времени и ему в любом случае грозит срок, – выиграл бы он что-нибудь оттого, что не стал бы подыгрывать тебе и раскололся? – Рука Пешкалека отбивала уже медленные, размеренные удары. – Он выиграл бы. Он мог бы тогда отомстить тебе за то, что ты его сдал.

Пешкалек повернулся ко мне:

– Я его сдал?.. Я не понимаю…

– Не знаю, можно ли это доказать какими-нибудь неопровержимыми уликами. Магнитофонная запись, анализ голосов – есть масса возможностей, но полиция, конечно, вряд ли станет этим заниматься. – Я покачал головой. – Лемке не нужны неопровержимые доказательства. Если я только слегка подтолкну его в нужном направлении, он, как и я, поймет, что это мог быть только ты, а никакой не испанский турист или за кого ты там себя выдавал.

Пешкалек смотрел на меня, словно ожидая следующего удара.

Я медленно развернул башню главного орудия.

– Самое скверное для тебя заключается в том, что для Лемке – это не только возможность мести. Уж если он расколется, то заодно спасет и свою шкуру. Если он станет главным свидетелем, то, скорее всего, получит года четыре, максимум пять. Так что… Он расколется и расскажет всю историю. Но расскажет так, что ты будешь в ней главным действующим лицом. Это ты все придумал, разработал, подготовил и провел. Ты стрелял – сначала в Фирнхайме, а потом в Виблингене. Ты. Всё ты.

30
Поезд еще не ушел

Он сдался. Наживка, предложение, угроза – в какую бы игру я ни играл, он уже больше не решался игнорировать ее. Он решил принять в ней участие, но не сдаваться. Однако принять участие в моей игре означало отказаться от своей собственной.

– Неужели ты всерьез думаешь, что я застрелил Рольфа Вендта? – Он с ужасом смотрел на меня.

– Ты оказал на него давление. У тебя был пистолет Лемке. Ты позвонил в редакцию. Ты…

– Но как…

– Как? – со злостью перебил я его. – Ты хочешь узнать, как это все можно доказать? Можешь не сомневаться: как только у полиции появится след, она найдет доказательства, а то, чего она не найдет сама, она узнает от Лемке.

– Нет, я имею в виду, как я мог убить его, если мне от него было что-то нужно.

– Мне-то какое до этого дело!

– Это был несчастный случай. Рольф…

– Выстрел – несчастный случай?.. Брось, Инго…

– Ты можешь хотя бы выслушать меня, если уж я заговорил?.. – воскликнул он с отчаянием и злостью, и я умолк. – Я сам знаю, что со стороны – это чистый бред. Мы с Рольфом разругались, потому что я требовал карту, а он не хотел ее давать, и я пригрозил, что сообщу в полицию о том, что он прятал Лео у себя в больнице. Он схватил меня за шкирку, я отбил его руки и оттолкнул его. Он упал на спину.

– А дальше?

– Он не шевелился. Я сначала подумал, что он придуривается, потом – что он без сознания. Потом мне стало не по себе, и я пощупал его пульс. Ноль. Он был мертв. – Пешкалек сел в венецианское кресло, положил руки на подлокотники и, приподняв их, вновь уронил, словно говоря: ничего не поделаешь, это факт. Я ждал. Он посмотрел на меня и криво усмехнулся. – У меня был с собой пистолет – я взял его, чтобы припугнуть Рольфа. И теперь, когда он уже все равно был мертв… Короче, я выстрелил.

– И все ради своего «убойного репортажа»? Ты подумал…

– Я не только подумал. Все так и было бы, если бы не ты. Репортер приехал бы раньше полиции, нашел маленькую карту и стал бы прикидывать, что к чему. А я мог бы подбросить ему идею. Но все и так пришло в движение, и поднялся шум.

– Лемке сам дал тебе пистолет?

– Чтобы Лемке мне что-нибудь когда-нибудь дал?.. – Он рассмеялся. – Лемке из той породы людей, которые умеют только брать. А я много лет был одним из тех, что умеют только давать. Я гордился, что я с ним, и позволял командовать собой. Девицы должны были варить кофе и спагетти, а я отвечал за электричество, механизмы и машины. Поэтому я понадобился ему и в Испании, когда он затеял эту историю с «Нью-Эйдж», с группами и семинарами, купанием в голом виде и горячими источниками. Но когда из этого ничего не получилось и он вернулся обратно, началось то же самое. Я должен был обеспечивать техническую сторону. Но я уже был не такой дурак, как раньше, и кое-что успел понять.

Он успел понять, что никто ему ничего не подарит, что как постелешь, так и поспишь и что под лежачий камень вода не течет.

Все придумал Лемке.

– «Люди хотят жареного» – вот его девиз. Футбольные матчи, свадьбы знаменитостей, несчастные случаи и преступления… Терроризм эпохи постмодерна – это тоже медийное явление, и его нужно обставлять и продавать так же, как и все остальное.

Чтобы занять эту нишу на рынке, Лемке нужен был Пешкалек. На этот раз не только для того, чтобы самому не заниматься техническими вопросами, а еще и потому, что сам он был вообще не способен решить эту задачу. Ему нужен был оператор.

– Но, несмотря на то что я был ему нужен, делить прибыль поровну он не хотел, мне полагалась только треть. Я пытался говорить с ним, но это не помогало. Он… С ним вообще трудно спорить. И тогда я сказал себе: ну погоди, настанет и мой черед диктовать условия!

И он настал. Сначала они были в ужасе.

– Утром на следующий день – ты себе даже представить не можешь! Мы сидим перед радиоприемником, каждый час передают последние известия, каждый раз мы думаем: ну вот, сейчас! И каждый раз вхолостую. Притом что у нас два трупа! Это тебе уже не мелочь.

Вхолостую прошли и следующие дни, а к разочарованию прибавилась еще и неизвестность: что с Бертрамом и Лео? Что рассказал полиции Бертрам? Взяли Лео или нет? Если нет, то куда она пропала? Но Бертрам не мог рассказать полиции ничего существенного, потому что не знал ничего существенного о Хельмуте и Инго, а за Лео Лемке был спокоен – она будет молчать. И они принялись за работу – писали на телевидение, в газеты и журналы. Убедившись в том, что это бесполезно, Хельмут решил все бросить.

– Он, правда, зарядил тебя на поиски Лео и говорил, что затеял это для того, чтобы можно было ускорить дело, не опасаясь, что она в один прекрасный день нам все испортит. И взял для этого мои деньги. Но я думаю, что он просто хотел вернуть себе девчонку и уже давно строил новые планы.

Это и был звездный час Пешкалека. Он следил за мной, чуть не вышел на след Лео и натравил на меня Равитца с Блекмайером. Потом, видя, что даже смерть Рольфа не обеспечила этой истории желаемой огласки, он донес сначала на меня, а потом на Хельмута и Лео.

– Хельмут все время держал со мной связь. О том, что и его самого тоже можно взять за жабры, он не подумал.

Пешкалек вошел в раж, разговорился и уже смотрел на меня с надеждой и вопросом в глазах.

– Герд, поезд еще не ушел. Когда дело дойдет до суда и Хельмут перечеркнет сказку про Кэферталь и расскажет новую, про Фирнхайм, – это будет такой взрыв, что телевидение и все газеты, которые не клюнули на мой репортаж, будут носиться за нами наперегонки. А с твоей картой эта история получится еще круче – и дороже. Мы все трое запросто получим по полмиллиона, запросто! – Он принялся лихорадочно шарить по карманам. – У тебя есть сигарета?

Я закурил сам, бросил ему пачку и зажигалку и прислонился спиной к полке.

– Забудь эту идею. У тебя уже ничего не получится. Но ты мог бы отдать материал мне.

– И что ты будешь с ним делать?

– Не бойся, я не собираюсь на нем зарабатывать. Я попробую с помощью этих бумаг вытащить Лео.

– Ты что, спятил? Я уже полгода работаю над Фирнхаймом. А ты хочешь, чтобы все пошло коту под хвост?

– Все и так уже кончилось. Полиция знает, что в Вендта стреляли из пистолета Лемке. Если она предъявит это обвинение Лемке, он знает, что пистолет был у тебя и что именно ты стрелял в Вендта. Он не захочет отвечать за убийство, которого не совершал. Он сдаст тебя полиции. У него нет другого выхода. Игра кончена, Инго!

Я взял с полки папку 15.6 и видеокассету. Он вскочил и ухватился за них. Я пытался удержать и то и другое, но у меня не было ни малейшего шанса против него – молодого, сильного и разъяренного. После непродолжительной возни он отнял у меня и папку, и кассету.

Он смотрел на меня взглядом хищника, изготовившегося к прыжку.

– Этот номер у тебя не пройдет.

Он как бы в шутку замахнулся на меня правой рукой. Я отступил назад. Он выложил из левой руки папку и кассету и подошел ближе. Я не знал, что у него на уме. Он пританцовывал на месте, изображая бой с тенью, выкидывал вперед то правую, тот левую руку. Я продолжал отступать. Он что, сошел с ума? Потом я почувствовал удар, зацепился за что-то ногой, полетел спиной в открытую дверь ванной, опрокидывая банки, бутылки и ванночки с жидкостью, и приземлился на полу среди обломков и осколков. Я выпрямился. Пахло какой-то химией. Сигарета, которую я выронил при падении, упала в какую-то лужу, которая вспыхнула с тихим, характерным звуком, похожим на тот, что возникает, когда зажигаешь огонь в духовке. Я рванулся мимо испуганного Пешкалека в большую комнату. За спиной у меня опять раздался этот звук, еще и еще раз. Я почувствовал жар, оглянулся и увидел языки пламени, рвущиеся из ванной и уже лижущие ковер и полку. Пешкалек сорвал с себя пиджак и принялся тушить им огонь. Это была совершенно безнадежная затея.

– Уходим! – крикнул я. Огонь гудел все громче. В спальне загорелись кровать и шкаф. – Уходим!

Пиджак, которым он тушил огонь, уже давно горел. Я схватил его за плечи, но он вырвался. Я опять схватил его, потащил к выходу, распахнул дверь. Внутрь ворвался поток воздуха, и вся комната мгновенно вспыхнула, как факел. Нас обдало жаром, и мы ретировались на лестничную площадку. Здесь он остановился и, как загипнотизированный, уставился на бушующее пламя.

– Скорее! Вниз!

Но он не слышал меня. Когда он, как лунатик, вдруг двинулся обратно в квартиру, я столкнул его с лестницы и поспешил вслед за ним. Он споткнулся, кое-как удержался на ногах, опять споткнулся, упал, перевернулся через голову и покатился вниз.

На нижней площадке он замер и уже не шевелился.

31
Равитц смеется

В соседних домах одно за другим загорались и открывались окна. Люди высовывались наружу и кричали друг другу то, что все и так видели: пожар! Еще до пожарного расчета приехала «скорая помощь» и увезла Пешкалека, который по-прежнему был без сознания. Потом прибыли пожарники – в синей форме, смешных касках и с топориками на пряжках ремней. Они с немыслимой быстротой размотали и протянули в подъезд шланги и включили воду. Тушить было уже почти нечего.

Я несколько минут поковырялся в горячем, мокром, черном болоте. Еще прежде чем меня выдворил из помещения пожарник, я понял, что никакие поиски тут уже ничего не дадут. В доме не осталось ничего, что имело хотя бы отдаленное сходство с папкой или видеокассетой.

Когда полиция начала перепись свидетелей, я тихо улизнул. Я бы с удовольствием пошел не к Бригите, а в «Розенгартен» или домой. Но не мог же я просто не явиться и не позвонить. Я выдал ей приглаженную и приукрашенную версию случившегося. Она вполне удовлетворилась моими объяснениями, а я – тем, что так и не узнал причину, почему Пешкалек оказался так близко от Бригиты в момент моего звонка. Поздним вечером мы позвонили в городскую больницу, в которой Пешкалек лежал с сотрясением мозга. У него оказались сломаны рука и нога. Других повреждений не было.

Потом я лежал в кровати и обозревал внутренним взором обломки своего дела. Я думал о смерти Рольфа Вендта, который мог бы жить в шикарной квартире и иметь собственную клинику, о незадачливом убийце Инго Пешкалеке и о призрачной жизни Лео в промежутках между бегством и тюрьмой. Я думал, что не сомкну глаз в эту ночь, но быстро уснул и спал как убитый. Во сне мне пришлось бегать по лестницам и коридорам, спасаясь от огня. При этом мой бег вскоре превратился в парение и скольжение. Скрестив ноги по-турецки, в развевающейся ночной рубахе, я несся по воздуху над ступеньками лестниц, длинными коридорами и в конце концов оставил пожар позади, затормозил и плавно приземлился на зеленом лугу среди пестрых цветов.

Кратчайший путь от Бригиты ко мне домой ведет через Неккар, мимо Коллини-центра, за Национальным театром и через Вердерплац. В шесть утра улицы пусты, только на Гётештрассе и у Аугустен-анлаге уже попадаются машины. За ночь воздух не успел остыть, и теплое утро обещало жаркий день. На Ратенауштрассе мне перебежала дорогу черная кошка. Немного везения мне сегодня не помешает. <sup>[77]77
  В некоторых странах, в том числе и в Германии, существует суеверие, согласно которому черная кошка, перебежавшая дорогу справа налево, принесет счастье.


[Закрыть]</sup>

Отчет для старика Вендта я написал, исходя из имевшейся у меня на тот момент информации. Потом я приступил к последнему акту.

Я позвонил в Министерство обороны. Меня соединяли то с одним, то с другим сотрудником; наконец я добрался до чиновника, который занимался боевыми отравляющими веществами, оставшимися после двух мировых войн. Он заявил, что пока ничего не может сказать, но министерство, разумеется, заинтересовано в любой информации, которая помогла бы предотвратить опасность в данной сфере или исправить нанесенный вред. Фирнхайм? Карта из архивов вермахта, в архив Министерства обороны? Вознаграждение за возврат? Он обязательно проведет необходимые консультации. Когда я отказался сообщить ему номер своего телефона, он дал мне свои номера – два служебных и домашний.

Нэгельсбах тоже пока не мог или не хотел ничего сказать.

– Как обстоят дела фрау Зальгер? Предварительное следствие идет полным ходом, и у нас есть строгое указание не давать никакой информации кому бы то ни было. Вероятность того, что именно вам пойдут навстречу, очень невелика. – Его язвительный тон вполне соответствовал содержанию сказанного. Но он согласился организовать мне встречу с Францем из федеральной прокураторы.

И вот после обеда я был уже в гейдельбергской прокуратуре, и снова передо мной были старые знакомые: элегантный Франц, неизбежный Равитц и Блекмайер с его, так сказать, несокрушимой сокрушенностью. Нэгельсбах тоже присутствовал, но сидел не за столом вместе со всеми, а у двери, словно хотел иметь возможность в любой момент убежать или предотвратить побег кого-либо из нас.

– Вы хотели говорить со мной?

– Я должен рассказать вам одну историю и сделать одно предложение.

– Боже мой! – раздраженно воскликнул Равитц. – Теперь мы должны еще и торговаться с ним!

– Итак, я начинаю, если вы не возражаете.

Франц кивнул, и я рассказал им о Лемке и его «терроризме эпохи постмодерна», о первой встрече Вендта и Пешкалека много лет назад и их последней встрече под мостом автострады в Виблингене. Я рассказал о своем визите к Пешкалеку, о его материалах и о карте. Причем рассказал правду. Единственное отличие оригинальной версии от изложенной мной – это то, что мне удалось спасти от огня папку и видеокассету.

– Вы хотите сказать, что убийца Вендта лежит в больнице и в каком-то смысле ждет ареста?

– В каком-то смысле. Кстати, я не говорил, что он убил Вендта. Мне его версия кажется вполне достоверной.

– Ха! – язвительно хмыкнул Равитц.

– А какое вы хотели сделать предложение? – Франц, как всегда, приветливо улыбался.

Я ответил ему такой же приветливой улыбкой, выдержал паузу, чтобы усилить драматический эффект.

– Я оставляю у себя материал Пешкалека, запираю его, так сказать, на семь замков навечно и ручаюсь вам, что он никогда не попадет ни в руки журналистов, ни в руки защиты. Вы можете сказать Лемке и Пешкалеку, что он сгорел.

– Интересно, что он за это потребует! – ухмыльнулся Равитц.

– Сначала еще одна деталь. Я, кроме того, отдаю вам карту.

– География – не наш профиль.

– Бросьте, коллега! Эта карта – всем картам карта.

Я дал Францу телефон чиновника в Министерстве обороны, и он послал Блекмайера звонить.

– Итак?

– Вы отпускаете фрау Зальгер и исключаете ее из числа фигурантов.

– Ну вот, пожалуйста! – рассмеялся Равитц.

– Такое, значит, ваше условие, – кивнул Франц. – А что по этому поводу думает ваш заказчик?

– Одной из последних забот его сына была забота о фрау Зальгер. Он помог ей устроиться в Аморбахе, а до этого скрывал ее в своей больнице. Моему заказчику дорого все, что связано с его сыном, и все, что тот считал важным в своей жизни.

Равитц опять рассмеялся. Франц сердито посмотрел на него.

– У нас будут копии материала Пешкалека?

– Нет.

– Почему?

– Я бы не хотел, чтобы вы знакомились с этим материалом и извлекали из него информацию, которая может влиять на определенные вещи.

– Но вы хотя бы покажите нам все это.

– Упомянутый риск все равно сохраняется.

– То есть мы должны покупать кота в мешке?

– Вы можете затребовать материал, который Пешкалек разослал в средства массовой информации. Он все равно уже вошел в обращение. Кроме того, я захватил с собой несколько образцов. – Я разложил перед ними копии фотографий, которые унес с собой при первом визите к Пешкалеку.

– Ему можно верить? – Франц повернулся к Нэгельсбаху. – Мы можем быть уверены в том, что материал останется у него при любых обстоятельствах?

– «Останется у него»! Где гарантия, что он вообще у него есть? Может, все сгорело и он просто блефует. Или у Пешкалека и Лемке тоже есть копии. – Равитц сердито пробурчал все это, но в промежутках между слов слышалось какое-то хрюканье, словно он подавлял смех.

Нэгельсбах посмотрел на меня, потом на Франца.

– Я бы ему поверил. А есть ли копии у Пешкалека и Лемке, мы поймем по их реакции на сообщение о пожаре.

Франц отправил Нэгельсбаха распорядиться об аресте Пешкалека. Блекмайер вернулся, и Франц попросил меня подождать в коридоре. Когда Нэгельсбах вернулся, мы на секунду оказались лицом к лицу перед дверью.

– Спасибо.

– Вам не за что меня благодарить. – Он вошел в комнату.

Мне были слышны их голоса. Равитц время от времени смеялся. Через двадцать минут дверь открылась, и на пороге появился Франц.

– Мы свяжемся с вами. Благодарю вас за помощь следствию.

Он попрощался со мной рукопожатием.

Я поехал в контору, дописал свой отчет Вендту и составил счет. Потом закурил и задумался, глядя на фотографию Лео, прислоненную к каменному льву.

Дома я застал Турбо. Он на меня явно дулся. Я вышел на балкон и сел на солнцепеке. Турбо тоже пришел на балкон, но, отвернувшись от меня, занялся своим туалетом.

Около восьми зазвонил телефон. Нэгельсбах сообщил мне, что завтра утром я могу забрать Лео из тюрьмы на Фаулер-Пельц. И просил принести карту. Он говорил официальным тоном, и я думал, что он сразу же попрощается. Но он медлил, а я ждал, так что возникла неловкая пауза. Наконец он прокашлялся.

– С фрау Зальгер будет очень непросто, господин Зельб. Я только хотел вас предупредить. Всего доброго.