Текст книги "Помощник"

Автор книги: Бернард Маламуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Это мне? Что там?

– Увидите.

Элен взяла пакет и поблагодарила Фрэнка. Дальше они почти не разговаривали. Он застал ее врасплох. Если бы ей хоть минуту подумать, она отказалась бы взять пакет, предложила бы ему остаться просто друзьями. Ведь они друг друга совсем не знали. Но раз уж она взяла, ей не хватало духу тут же вернуть пакет. Это была какая-то картонная коробка, и в ней – что-то тяжелое. Может быть, книга? Нет, для книги коробка слишком большая. Элен прижала пакет к груди и почувствовала, что где-то внутри нее зреет желание, толкающее ее к Фрэнку, и это вызвало в ней раздражение. Не доходя до лавки примерно полквартала, Элен попрощалась с Фрэнком и пошла вперед. В окне лавки еще горел свет.

Когда Элен вошла, родители были внизу, но ни Ида, ни Моррис ничего не спросили. Элен поднялась к себе и, дрожа, распаковала картонку. Там лежали два свертка, каждый был завернут в белую оберточную бумагу и перевязан красной тесьмой. Элен раскрыла первый сверток и обомлела: там был большой шарф ручной работы из отличной толстой черной шерсти. Во втором свертке лежало дорогое издание пьес Шекспира в красном кожаном переплете. Никакой карточки с надписью в коробке не было.

Элен опустилась на кровать. «Не могу, – подумала она. – Это дорогие вещи, он, небось, потратил на них чуть ли не весь свой заработок, который откладывает на колледж. Даже если и не так, все равно я не могу себе позволить принимать такие дорогие подарки. Это и вообще нехорошо, а уж когда дело касается Фрэнка, то вдвойне скверно».

Элен хотела сразу же пойти и оставить подарки у его двери с запиской. Но она не смогла это сделать сейчас – в тот же вечер, что он их ей вручил.

На следующий вечер она пожалела, что не вернула подарки накануне: тогда бы она могла непринужденнее разговаривать с Натом. Но подарки надо было как можно скорее вернуть.

Элен опустилась на четвереньки и вытащила картонку из-под кровати. Ее тронуло, что он преподнес такие хорошие вещи, каких ей еще никто никогда не дарил. Нат, в лучшем случае, приносил полдюжины маленьких красных роз.

«А ведь за подарки надо платить», – подумала Элен. Она затаила дыхание, поднялась с коробкой в руках по лестнице и осторожно постучалась к Фрэнку. Он, видимо, узнал ее шаги и уже ждал около двери. Кулаки у него были сжаты, ногти впились в ладони.

Когда дверь открылась, он взглянул на коробку в руке Элен и нахмурился.

Элен вошла и тихонько притворила за собой дверь. Ее удивило, что комнатушка у Фрэнка такая маленькая и бедная. На разобранной постели лежал носок, который он штопал.

– Ник и Тесси дома? – спросила Элен.

– Они вышли, – безжизненным голосом сказал Фрэнк, не отрывая отчаянного взгляда от своего подарка.

Элен протянула ему коробку.

– Большое вам спасибо, Фрэнк, – сказала она, пытаясь улыбнуться. – Но, по-моему, я не должна это брать. Вы будете поступать в колледж, и вам надо экономить каждый цент.

– Вы не поэтому возвращаете, – сказал он.

Элен покраснела. Она уже хотела было объяснить, что мать, если увидит подарки, устроит ей скандал; но вместо этого сказала:

– Я не могу их принять.

– Почему?

Это было трудно объяснить, и он не хотел облегчить ее положение, он просто держал в своих больших руках отвергнутые дары, как будто это были живые существа, которые только что умерли.

– Не могу, – сказала Элен. – У вас хороший вкус. Мне очень жаль, простите.

– Ладно, – сказал Фрэнк грустно.

Он бросил коробку на кровать, и книга упала на пол. Элен нагнулась, чтобы поднять, и ее поразило, что книга открылась на «Ромео и Джульетте».

– Спокойной ночи!

Элен выскользнула из комнаты и не слыша ног под собой сбежала по ступенькам лестницы. Когда она была уже в своей комнате, ей показалось, что где-то плачет мужчина. Она прислушалась, схватившись рукой за горло, но больше ничего не услышала.

Чтобы успокоиться, Элен приняла душ, влезла в ночную сорочку, набросила жакет и попыталась читать, но не смогла. Она и раньше замечала некоторые признаки, по которым можно было предположить, что Фрэнк в нее влюбился, но теперь была в этом совершенно уверена. Когда он шел с ней рядом, неся пакет, вид у него был какой-то необычный, хотя и шляпа и пальто на нем были те же. В нем было что-то серьезное, солидное, весомое, чего она раньше не замечала. Когда он вручил ей пакет, ее словно озарило. Это она была виновата, что все зашло так далеко. Она же себя предупреждала, что не нужно с ним связываться, поощрять его. Но она была так одинока, и ей нравилось иной раз побыть с ним вместе. Да и что она сделала? Просто ходила в библиотеку, зная, что и он там сидит. А на обратном пути она вместе с ним заходила куда-нибудь съесть пиццу и выпить кофе, слушала его рассказы, обсуждала с ним его планы поступить в колледж, говорила с ним о книгах, которые он читал. Но от родителей она все это скрывала. Он это знал. Неудивительно, что у него появились надежды.

Самое странное было то, что временами она чувствовала к нему какую-то нежность, он ей нравился. Фрэнк во многих отношениях был интересный человек, и если он выказывал какое-то искреннее чувство, то кто она такая, машина, что ли, чтобы не ответить ему тем же? Но она знала, что не следует всерьез им увлекаться, потому что ни к чему хорошему это не приведет. Нет уж, она по горло сыта неприятностями! Она хотела жить спокойно, хватит с нее всяческих волнений. Они могли стать друзьями, могли даже в лунную ночь подержаться за руки, но больше – ни-ни! Ей нужно было ему что-то об этом сказать, дать ему понять; тогда бы он не тратил деньги ни на какие подарки ей, а сберег бы их на что-то более нужное для себя, а она сейчас не мучилась бы из-за того, что так его обидела. И все же она сама удивилась, что это ее так затронуло. Она не ожидала, что нечто подобное может случиться так быстро: у нее все всегда бывало наоборот – сначала она влюблялась, а потом уж мужчина, если это был не Нат Перл, отвечал ей взаимностью. Конечно, интересно, если для разнообразия однажды будет иначе, и неплохо, если бы такое случалось чаще, – но только не с таким человеком, как Фрэнк. Элен решила пореже ходить в библиотеку; тогда он все поймет – если до сих пор еще не понял – и оставит всякую надежду, что она его полюбит. Когда он поймет, что к чему, он преодолеет свою боль. Но чем больше Элен думала о Фрэнке, тем больше ее мучило беспокойство, и она никак не могла – хотя пыталась – сосредоточиться на книге. Когда Моррис и Ида заглянули к ней в комнату, свет был погашен и она, вроде бы, спала.

На следующее утро, уходя на работу, она, к своему удивлению, обнаружила, что в одном из мусорных баков, стоявших перед лавкой на краю тротуара, на самом верху лежит коробка, которую она накануне вернула Фрэнку. Элен раскрыла коробку и обнаружила там оба подарка. «Разве можно так обращаться с такими дорогими вещами!» – сердито подумала Элен. Она вынула из коробки шарф и книгу и вошла в лавку. Если она понесет эти вещи наверх, Ида спросит, откуда она их взяла, поэтому она решила спрятать все в подвале. Она включила свет, сбежала вниз по лестнице, стараясь не стучать каблучками, и спрятала книгу и шарф в нижнем ящике сломанного шифоньера. Грязную оберточную бумагу и красную тесьму она завернула в старую газету и бросила в мусорный бак. Проделав это, она заметила, что из окна глядит на нее отец, но лицо его не выражает никакого любопытства, лишь полное безучастие. Она вошла в лавку, поздоровалась, вымыла руки и отправилась на работу. В метро она чувствовала себя подавленной.

Вечером, после ужина, пока Ида мыла тарелки, Элен пробралась в подвал, достала шарф и книгу и поднялась к комнате Фрэнка. Она постучала, никто не ответил. Она хотела было положить вещи около двери, но подумала, что Фрэнк снова выбросит их, если она не поговорит с ним.

Дверь открыла Тесси.

– Он только что ушел, – сказала она.

Взгляд Тесси_был устремлен на книгу и шарф. Элен покраснела.

– Спасибо, Тесси.

– Что-нибудь передать?

– Нет, не надо.

Элен вернулась к себе и сунула вещи под кровать. Потом передумала и разложила их по разным ящикам комода, спрятав под своим бельем. Когда Ида вошла к ней в комнату, Элен слушала радио.

– Элен, ты сегодня вечером идешь куда-нибудь?

– Не знаю, может быть. Может, я схожу в библиотеку.

– Зачем ты так часто ходишь в библиотеку? Ты же пару дней назад там была.

– Мама, я иду на свидание с Кларком Гейблом.

– Элен, не дерзи.

Элен вздохнула и извинилась.

Ида тоже вздохнула.

– Некоторые родители хотят, чтобы их дети больше читали. А я хотела бы, чтобы ты поменьше читала.

– От этого я не выйду замуж быстрее.

Ида немного повязала в комнате у Элен, но потом забеспокоилась и спустилась в лавку. Элен вынула Фрэнковы подарки, запаковала их в толстую оберточную бумагу, которую купила по пути с работы, перевязала пакет веревкой и поехала на трамвае в библиотеку. Фрэнка там не было.

На следующий день после работы она снова постучалась к нему в комнату, потом сходила в библиотеку, но его не было ни тут, ни там.

– Фрэнк еще работает? – спросила она на следующее утро у отца.

– Конечно.

– Я его несколько дней не видела, – сказала Элен. – Я думала, что, может быть, он ушел.

– Он уйдет к лету.

– Он так сказал?

– Мама так сказала.

– И он об этом знает?

– Знает. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто так, любопытно.

Элен отправилась на работу. Когда она вечером вернулась домой и вошла в лавку, Фрэнк спускался по лестнице. Она подождала, пока он сойдет вниз. Он приподнял шляпу и хотел уже было пройти мимо, но она остановила его.

– Фрэнк, зачем вы бросили ваши подарки в мусорный бак?

– А на что они мне?

– Но как же это? Так швыряться деньгами! Вы могли бы получить деньги обратно, у вас ведь их не густо.

Он улыбнулся:

– Разом густо, разом пусто.

– Не шутите. Я вынула эти вещи из бака, они у меня в комнате. Вы можете их взять.

– Спасибо.

– Снесите их назад в магазин и получите обратно деньги. Вам ведь сейчас нужно беречь каждый цент.

– С детства я терпеть не мог приносить обратно в магазин вещи, которые уже купил.

– Ну, так дайте мне чеки, и я сама это сделаю.

– Чеки я потерял.

– Фрэнк, – мягко сказала Элен, – иногда не все бывает так, как нам хочется. Не обижайтесь.

– Надеюсь, я буду уже на том свете, когда перестану обижаться, – ответил Фрэнк и вышел на улицу.

Элен вернулась к себе.

В выходной день Элен снова принялась вычеркивать дни в календаре. Она этого не делала с Нового года. В воскресенье на дворе потеплело, и Элен снова почувствовала беспокойство. Ей опять хотелось, чтобы позвонил Нат; но вместо Ната позвонила его сестра, и они в час или два пополудни пошли вдвоем прогуляться по Парквею.

Бетти было двадцать семь лет, и она была похожа на Сэма Перла. Крупная, костистая и довольно невзрачная на вид, она умела как следует причесать свои рыжие волосы и следила за своей внешностью. А вообще-то, по мнению Элен, с ней было скучно. У Бетти было мало общего с Элен, и виделись они редко, но время от времени им нравилось потолковать друг с другом или вместе сходить в кино. Недавно Бетти была помолвлена с бухгалтером из ее конторы и большую часть времени проводила с ним. На пальце у нее красовалось кольцо с бриллиантом. Элен ей немного завидовала, и добродушная Бетти, как будто догадываясь об этом, желала ей того же.

– Я уверена, это будет очень скоро, – сказала она.

– Спасибо, Бетти.

После того как они прошли несколько кварталов, Бетти сказала:

– Элен, я не люблю лезть в чужие дела, но я давно тебя хотела спросить, что произошло между тобой и моим братцем Натом. Я его однажды спросила, и он не мог толком ничего мне сказать.

– Ты знаешь, что в таких случаях бывает.

– Мне казалось, он тебе нравился.

– Нравился.

– Почему же ты больше не хочешь его видеть? Вы что поцапались?

– Ничего мы не цапались. Просто, мы думаем о разных вещах.

Больше Бетти ни о чем не спрашивала, но спустя какое-то время сказала:

– Может быть, Элен, дашь ему еще одну попытку. Он ведь вправду неплохой парень. И мой Шеп тоже так думает. Хуже всего то, что он думает, будто он умнее других и поэтому ему позволено больше, чем другим. Но он перебесится, и это пройдет.

– Может быть, – сказала Элен. – Я подумаю.

Они зашли в кондитерскую. Там уже дожидался Шеп Хирш – будущий муж Бетти, дородный человек в очках; он как раз собирался покататься с Бетти в своем понтиаке.

– Поехали с нами, Элен, – сказала Бетти.

– Мы будем рады, – сказал Хирш, приподнимая шляпу.

– Соглашайся, Элен! – подхватила Голди Перл.

– Спасибо, большое вам спасибо, – ответила Элен, – но я тороплюсь, мне нужно еще погладить белье.

Вернувшись домой, Элен немного постояла у окна своей комнаты. На заднем дворе чернели клочья грязного снега, выпавшего на прошлой неделе; нигде не было даже полоски зелени – ни травинки, ни цветочка, чтобы порадовать глаз, чтобы легче стало на сердце. Элен почувствовала себя так, словно всю ее скрутили и выжали; она в отчаянии схватила пальто, повязала желтую косынку и снова кинулась прочь из дому. Не зная, куда идти, она направилась к облетевшему, голому парку.

Неподалеку от входа в парк на перекрестке двух улиц находился маленький островок спокойствия – небольшой бетонный треугольник. Здесь люди днем отдыхали на скамейках, бросали арахис или крошки хлеба шумливым голубям. Вот и сейчас на одной скамейке сидел какой-то мужчина и кормил голубей. Кроме него на треугольнике никого не было. Человек поднялся, и голуби заколотили вокруг него крыльями и повзлетали вверх, два-три голубя примостились у мужчины на плечах, а один опустился на руку и стал клевать прямо из раскрытой ладони; я еще один голубь взгромоздился на шляпу. Орешки кончились, мужчина хлопнул в ладоши, и голуби разлетелись в стороны.

Элен узнала Фрэнка Элпайна. Она поколебалась: подойти или нет? Сначала ей не хотелось к нему подходить, но она вспомнила о свертках, лежавших у нее в комоде, и решила раз и навсегда покончить со всем этим. Дойдя до угла, она сошла с тротуара и направилась к треугольнику.

Фрэнк видел, что Элен идет к нему, но он еще сам не решил, хочет он с ней сейчас говорить или нет. Когда она вернула ему подарки, все его надежды рухнули. Он думал, что если бы Элен его полюбила, жизнь могла бы перемениться к лучшему, – а с другой стороны, его иногда пугала мысль о том, что придется как-то менять свою жизнь, пусть даже и таким образом. Что он выигрывает, например, если женится на ней и всю жизнь будет жить среди евреев? И, поколебавшись, он сказал себе: «Нет, это не для меня».

– Привет! – сказала Элен.

Фрэнк прикоснулся пальцами к шляпе. Выглядел он усталым, но глаза были ясные и спокойные, словно он прошел через какое-то испытание и с честью его выдержал. Элен мучилась угрызениями совести, что причинила ему столько страданий.

– Я был простужен, – объяснил Фрэнк.

– Вам нужно больше бывать на солнце.

Элен присела на самый краешек скамейки, словно боялась, что это – чужая собственность, и ее отсюда попросят. Фрэнк сел несколько поодаль. Один голубь стал по кругу гоняться за другим и вспорхнул на спинку скамейки. Элен отвела глаза от Фрэнка, но Фрэнк на нее и не смотрел, он следил за птицами.

– Фрэнк, – сказала Элен, – мне очень неприятно снова вам со всем этим надоедать, но я не могу вынести такого расточительства. Я знаю, вы не Рокфеллер, так что, пожалуйста, скажите мне, где вы купили такие прекрасные подарки, и я их верну. Может, мне отдадут деньги даже без товарных чеков.

Элен заметила, что глаза у Фрэнка темно-синие; как это ни смешно, он, казалось, ее боялся, словно она была для него слишком решительной, слишком серьезной. И в то же время она ему все еще нравилась. В последние несколько дней Фрэнк совсем о ней не думал, но сейчас, когда они сидели на одной скамейке, ему пришло в голову, что она все еще ему нравится. Это было бессмысленно, безнадежно, и в то же время – не совсем, потому что сейчас, сидя почти рядом с ней и видя ее осунувшееся, безрадостное лицо, он вдруг подумал, что надежда вовсе не потеряна.

Фрэнк повернулся к ней.

– Послушайте, Элен. – сказал он, хрустнув костяшками пальцев. – Может быть, я слишком поторопился. Если так, то извините, пожалуйста. Уж такой я человек, что если мне кто нравится, не умею скрывать, я люблю это показывать, люблю делать подарки… Понимаете? Хотя я знаю: не все любят, когда им делают подарки. Это их дело. А я вот люблю делать подарки, и тут ничего не попишешь: не могу себя переделать, даже если бы и хотел. Так-то вот! Вы меня тоже простите, что я психанул и выбросил подарки в мусорный бак, а вам пришлось их оттуда вытаскивать. Но я вам вот что хочу сказать. Давайте заключим соглашение. Вы возьмете одну из этих вещей, какую хотите, а другую отдадите мне. Пусть это будет вам на память от парня, с которым вы были когда-то знакомы и который хотел вас поблагодарить за то, что вы ему посоветовали прочитать хорошие книжки. Не беспокойтесь, я совсем не жду, что вы мне должны что-то взамен.

– Фрэнк… – сказала Элен, покраснев.

– Погодите, дайте мне кончить. Ну как, идет? Если вы возьмете себе что-то одно, мы поставим на этом крест; я верну другую вещь в магазин и возьму деньги. Ну, по рукам?

Элен не знала, что ответить, но ей так хотелось поскорее со всем этим развязаться, что она почти машинально кивнула головой.

– Отлично! – сказал Фрэнк. – Ну, что вы берете?

– Мм, шарф очень хороший, но я бы предпочла книгу.

– Ну, так берите книгу. Когда у вас будет время, принесите мне шарф, и я снесу его в магазин, обещаю вам.

Фрэнк закурил сигарету и сделал глубокую затяжку. Элен решила, что теперь, когда дело сделано, нужно с ним попрощаться и пойти дальше.

– Вы сейчас заняты? – вдруг спросил Фрэнк.

Она догадывалась, к чему он клонит.

– Нет.

– Не сходить ли нам в кино?

Элен задумалась. Что он, сначала все начинает, что ли? Она почувствовала, что нужно сразу поставить его на место, не то он зайдет слишком далеко. Однако, не желая снова его огорчать, решила сперва хорошенько обдумать, что она ему скажет, а потом уже поговорить с ним.

– Мне нужно рано вернуться домой.

– Ну, так пошли, – сказал он и встал.

Элен медленно развязала косынку, затем завязала ее снова, и они двинулись.

По дороге Элен думала, правильно ли она поступила, согласившись взять книгу, – взять, несмотря на все Фрэнковы заверения, что он от нее ничего не ждет. И когда Элен опять невольно спросила себя, нравится ей Фрэнк или нет, она вынуждена была признаться, что да, немного нравится. Нравится – но, впрочем, не настолько, чтобы это ее беспокоило, не настолько, чтобы это переросло во что-нибудь серьезное. Не в такого человека хотела бы она влюбиться! Она очень ясно себе это сказала – ибо, помимо всего прочего, в Фрэнке было что-то непонятное, скрытое, ускользающее; иногда казалось, что он лучше, чем кажется, иногда – хуже. Элен интуитивно чувствовала, что его надежды и мечты – это одно, а его личность – что-то другое; то есть, его настоящая личность – то, что он собой на самом деле представляет, когда ведет себя естественно и не пытается притворяться не тем, кто он есть; но поскольку притворяется он почти всегда, то, следовательно, тогда, когда он притворяется меньше. Элен не могла толком разобраться, как это все получается, ибо если Фрэнку все-таки удается делать вид, что он лучше, умнее, образованнее, чем на самом деле, то значит, в нем все это в какой-то степени есть, потому что если у человека вовсе этого нет, то никакими силами не удастся сделать вид, что есть. И все же Фрэнк скрывал и то, что в нем есть, и то, чего в нем нет. Одной рукой фокусник показывал, какие он держит карты, а другой рукой превращал их в дым. И в ту минуту, когда он раскрывался, объясняя, кто он такой, вы уже сомневались, правду ли он сейчас говорит. Это как смотреть в зеркало против зеркала и не знать, что верно, и что реально, и что имеет значение. Постепенно у Элен появилось ощущение, будто Фрэнк только притворяется искренним и, рассказывая о своих приключениях, о том, что он перенес в жизни, он лишь скрывает свою истинную сущность. Может быть, даже бессознательно, сам не понимая того, что делает. Элен спросила себя: а может быть, он уже женат? Как-то он ей сказал, что никогда не был женат. А не было ли чего-нибудь более серьезного с той девушкой-акробаткой, с которой он якобы только раз поцеловался? Он говорил, что нет. Если нет, то почему у Элен такое чувство, будто он что-то сделал, будто на нем какая-то ответственность, а за что именно, она не знает?

Они уже подходили к кинотеатру, когда она почему-то вспомнила слова матери и, к собственному удивлению, услышала, как у нее вдруг вырвалось:

– Не забывайте, что я еврейка.

– Ну и что? – спросил Фрэнк.

В темноте зала, вспомнив, что именно он ей ответил, Элен почувствовала себя несколько возбужденно – как будто она с разбегу ударилась головой о кирпичную стену, а на голове не осталось ни синяка, ни ссадины.

Она прикусила язык, но ничего не сказала.

«Ну, ладно, – подумала она, – во всяком случае, к лету его у нас не будет».

Ида страшно ругала себя за то, что согласилась оставить Фрэнка в лавке, хотя легко могла от него отделаться. Это была ее вина, и это – ее головная боль. Хотя у нее не было никаких доказательств, она подозревала, что Элен как-то заинтересовалась Фрэнком. Между ними что-то происходило. Спросить об этом дочь прямо она не решалась: ведь она сгорит от стыда, если Элен ей твердо ответит: «Нет». И Ида, как ни пыталась, не могла заставить себя доверять Фрэнку. Да, действительно, благодаря ему дела в лавке пошли в гору; но чем им придется с ним расплачиваться? Иногда, когда Ида входила в лавку и Фрэнк был там один, у него на лице появлялось, как она себя уверяла, какое-то угодливое выражение. Он часто вздыхал, что-то про себя бормотал, а если замечал, что за ним наблюдают, то сразу же притворялся веселым и беззаботным. Чем бы он ни занимался, казалось, он скрытно делает что-то еще, помимо того, что делает явно. Он напоминал человека с раздвоением личности: один Фрэнк находился в лавке, а другой – где-то в другом месте. Читая книгу, он тоже как бы не только читал, но и делал что-то еще. Даже его молчание говорило на языке, который невозможно было понять. Что-то тревожило Фрэнка, и Ида подозревала, что тут замешана ее дочь. Стоило Элен войти в лавку, как Фрэнк начинал чувствовать себя свободно, естественно, переставал быть озабоченным и становился вполне единой личностью. И хотя Элен, вроде бы, не замечала его, у Иды все же сердце было не на месте. Элен в присутствии Фрэнка вела себя совершенно спокойно, почти не обращала на него внимания, в ответ на его беспокойные взгляды только оборачивалась к нему спиной. И все-таки, – а может быть, отчасти именно поэтому, – Ида беспокоилась.

Как-то вечером, когда Элен ушла из дому, Ида услышала, как Фрэнк спускается по лестнице. Она быстро надела пальто, накинула на голову платок и побежала следом за ним на улицу. Он дошел до кинотеатра в нескольких кварталах от лавки, купил билет и вошел внутрь. Ида была почти уверена, что Элен уже сидит в кино и ждет Фрэнка. Она вернулась домой, вся кипя, и обнаружила, что Элен дома – гладит белье. В другой раз Ида следила за дочерью до самой библиотеки, битый час прождала на морозе, пока Элен не вышла, и потом кралась за ней обратно к дому. Она проклинала свою подозрительность, но ничего не могла с собой поделать: тревога не покидала ее. Однажды она подслушала, как Элен и Фрэнк говорят о какой-то книжке. Это насторожило ее. И когда позднее Элен как-то упомянула о том, что Фрэнк собирается осенью поступать в колледж, Иде показалось, будто дочь говорит это только для того, чтобы Ида заинтересовалась Фрэнком.

Ида завела обо всем этом разговор с Моррисом и спросила, не замечал ли тот чего-нибудь между Фрэнком и Элен.

– А, не говори глупостей! – отмахнулся бакалейщик.

Он подумал было про такую возможность, но, обмозговав все как следует, выбросил эту мысль из головы.

– Моррис, я боюсь, – сказала Ида.

– А! Ты всегда боишься, даже того, чего и нет вовсе.

– Скажи ему, чтоб он ушел: дела в лавке пошли лучше.

– Так-то так, – пробурчал бакалейщик, – но кто знает, как будут идти дела через неделю? Мы же решили, что он останется здесь до лета.

– Моррис, будут неприятности.

– Ну, какие могут быть от него неприятности?

– Моррис, – сказала Ида, скрестив руки, – помяни мое слово: не миновать беды.

На Морриса эти слова сначала не действовали, но потом он тоже заволновался.

На следующее утро бакалейщик и его помощник сидели за столом и чистили вареный картофель для салата. Кастрюля была освобождена от воды и стояла на боку. Они сидели рядом, наклонясь над грудой горячей, дымящейся картошки, маленькими ножами снимая тонкую кожуру с крупинками соли. Вид у Фрэнка был болезненный, он не брился, и под глазами лежала густая тень. Моррис подумывал, уж не запил ли его помощник, но от Фрэнка никогда не пахло спиртным. Они работали молча, каждый был погружен в свои мысли. Через полчаса Фрэнк вдруг заерзал на стуле и сказал:

– Послушайте, Моррис, если бы кто-нибудь спросил вас, в чем заключается еврейская вера, что бы вы ответили?

Моррис перестал чистить картошку и задумался.

– Я хотел бы понять, – продолжал Фрэнк, – что же все-таки такое евреи?

Моррис стыдился, что ему не хватает образования, и подобные вопросы его всегда смущали. Однако он чувствовал, что сейчас обязан ответить.

– Мой отец говаривал: для того, чтобы быть евреем, достаточно иметь доброе сердце.

– А что скажете вы?

– Ну, самое главное – Тора. Это – Закон. Еврей обязан верить в Закон.

– Можно вас кое о чем спросить? – продолжал Фрэнк. – Вы считаете себя настоящим евреем?

Моррис вскинулся.

– То есть как это так, считаю ли я себя настоящим евреем?

– Не обижайтесь, пожалуйста, – сказал Фрэнк. – Но, по-моему, я могу доказать, что вы не настоящий еврей. Во-первых, вы не ходите в синагогу; по крайней мере, я ни разу не видел, чтобы вы туда ходили. Во-вторых, ни вы, ни ваша семья не соблюдаете кошер. Вы даже не носите этой маленькой шапочки – я помню, один еврей-портной, с которым я познакомился в Чикаго, никогда не снимал ее. И еще тот портной три раза в день молился. Я слышал, как ваша супруга говорила, что вы открываете лавку даже по еврейским праздникам, хотя она рвет и мечет, чтобы вы этого не делали.

– Ну, иногда, – краснея, сказал Моррис, – приходится открывать лавку и по праздникам, коли хочешь что-то есть. Но в Иом-Киппур я-таки лавку не открываю. А что касается кошера, так за это у меня голова не болит: по-моему, в наши дни это устарело. Если я и стараюсь что-то делать, так это жить по еврейскому Закону.

– Но ведь все эти вещи – часть Закона, не так ли? И разве Закон не запрещает вам есть свинину? А я видал, вы ели бутерброд с ветчиной.

– Ну, по-моему, не так уж важно, пробую я свинину или нет. Для некоторых евреев это самое важное, но не для меня. Никто не скажет, что я не еврей, если мне вдруг захочется отведать ломтик ветчины. Но мне-таки да скажут, что я еврей, и будут правы, если я забуду Закон. Соблюдать Закон – значит делать то, что правильно: быть честным и творить добро. То есть, я имею в виду, не делать зла другим людям. Жизнь и так тяжела, зачем же мы будем еще кого-то обижать? Всем должно быть лучше, не только вам и мне. Мы ведь не животные. Поэтому и нуждаемся в Законе. Вот во что верит еврей.

– Но, по-моему, и в других религиях тоже есть эти идеи, – заметил Фрэнк. – Скажите, Моррис, почему евреи столько страдают? Такое впечатление, что им даже нравится страдать, а?

– Вам нравится страдать? Кому нравится страдать? Мы страдаем, потому что мы евреи.

– Вот я и говорю. Евреи страдают больше, чем надо.

– Раз уж ты живешь, значит, ты страдаешь. Одни люди страдают больше других, но это не потому, что им так хочется. Но я думаю, что если еврей не страдает ради Закона, так чего ради будет он страдать?

– А ради чего вы страдаете, Моррис? – спросил Фрэнк.

– Я страдаю ради вас, – спокойно сказал Моррис.

Фрэнк положил нож на стол и раскрыл рот.

– Что вы этим хотите сказать?

– Я хочу сказать, что вы страдаете ради меня.

Фрэнк промолчал.

– Если еврей забывает Закон, – закончил Моррис, – он нехороший еврей и плохой человек.

Фрэнк снова взял нож и стал скоблить картошку. Бакалейщик умолк, и Фрэнк больше не задавал вопросов.

Пока картошка остывала, Моррис, которого эта беседа взволновала, спросил себя, для чего Фрэнк ее затеял. Почему-то ему на мысль пришла Элен.

– Скажите правду, – обратился он к Фрэнку, – почему вы меня об этом спрашивали?

Фрэнк поерзал на стуле и медленно ответил:

– По правде говоря, Моррис, было время, когда я недолюбливал евреев.

Моррис, не двигаясь, глядел на Фрэнка.

– Но это было давно, – продолжал Фрэнк, – а после этого я узнал евреев получше. По-моему, я их просто тогда не понимал.

Лоб его покрылся испариной.

– Такое бывает, и часто, – сказал Моррис.

Но от этого Моррисова объяснения на душе у Фрэнка не стало спокойнее.

Как-то после обеда, взглянув на себя в зеркало, Моррис обратил внимание, что сильно оброс, и ему стало совестно. Он сказал Фрэнку, что ему нужно пойти в парикмахерскую, которая была напротив, через улицу. Фрэнк, молча изучавший страницу газеты «Миррор», посвященную скачкам, молча кивнул. Моррис снял передник, повесил на крюк и зашел в лавку, чтобы захвалив из кассы немного мелочи. Взяв из ящика несколько двадцатипятицентовых монет, он проверил, сколько они с Фрэнком сегодня наторговали, и остался доволен. После этого Моррис вышел из лавки, перешел через улицу и вошел в парикмахерскую.

В парикмахерской никого не было, и ему не пришлось ждать. Пока пахнущий оливковым маслом мистер Джаннола обрабатывал его голову и они беседовали о том, о сем. Моррис, хоть и смущенный тем. что заставил парикмахера состричь столько волос, поймал себя на том, что думает он почти все время о своей лавке. Если дело и дальше пойдет так же, как сейчас, – это, конечно, не рай, как у Карпа, но и не та ужасная нужда, что была всего несколько месяцев назад, – Моррис будет вполне доволен. Ида все еще пилила его, что он должен продать лавку, но какой толк продавать сейчас, когда повсюду спад и некуда вложить деньги? Эл Маркус, Брейтбарт, шоферы, с которыми он беседовал, – все жаловались, что дела швах. Может быть, летом, когда Фрэнк уйдет, он продаст лавку и поищет что-нибудь более стоящее.

Сидя в кресле парикмахера и поглядывая в окно на свою собственную лавку, Моррис с удовольствием отметил, что, пока он стригся, в ней побывало по крайней мере три покупателя. Один из них ушел с большой сумкой, в которой, наверно, представлял себе Моррис, унес не менее шести бутылок пива. И еще две женщины вышли с объемистыми пакетами, а одна при этом несла еще большую сумку. Если, рассуждал Моррис, каждая женщина взяла провизии на два доллара, то, значит, на круг он получил за это время добрых пять долларов и, значит, заработал себе на стрижку. Когда парикмахер размотал простыню и Моррис возвратился к себе в лавку, он зажег спичку и вгляделся в цифры на кассовом аппарате. К его удивлению, там было всего на три доллара больше той суммы, которую он заметил, уходя в парикмахерскую. Он был поражен. Как это может быть, что лавка наторговала всего на три доллара, если он сам видел, как покупатели выходили с бумажными пакетами и сумками, набитыми товаром? Может быть, там были большие коробки с дешевыми продуктами, вроде кукурузных хлопьев? Моррис едва верил своим глазам, у него от огорчения даже голова заболела.