Текст книги "Помощник"

Автор книги: Бернард Маламуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Фрэнк хриплым голосом сказал, глядя на свои тяжелые, покрытые шрамами руки, что он здесь недавно и живет у своей замужней сестры. Он приехал с Запада и теперь ищет какую-нибудь приличную работу.

Бакалейщик предложил ему чашку кофе, и Фрэнк сразу согласился. Сев за стол, он положил шляпу на пол у свои ног и сахару в кофе насыпал три ложки с верхом, чтобы как он сказал, побыстрей согреться. Моррис предложил ему булочку, и Фрэнк жадно впился в нее зубами.

– Господи, – сказал он, – как вкусно!

Кончив, он вытер рот платком, смел со стола крошки в согнутую лодочкой ладонь и, хотя Моррис возражал, вымыл под умывальником чашку и блюдечко, вытер их и поставил на крышку газовой плиты, откуда бакалейщик их взял.

– Большое спасибо за все, – сказал Фрэнк.

Он поднял шляпу, но не двигался.

– Когда-то в Сан-Франциско я месяца два работал в бакалейном отделе, – сказал он. – Но это было в супермаркете большой фирмы, у которой целая сеть магазинов.

– Вот такие фирмы и губят маленького человека.

– Мне лично по душе маленькие лавки. Когда-нибудь я и сам куплю такую.

– Лавка – это тюрьма. Поищите что-нибудь получше.

– По крайней мере, ты сам себе хозяин.

– Когда у хозяина ничего нет, то нечем и хозяйничать.

– А все равно, это неплохо. Только чего мне нужно, так это поднабраться опыта. Разобраться, значит, какие товары есть, какой марки, ну, и все такое прочее. Хорошо бы найти работу в лавке и попривыкнуть к делу.

– Попытайте счастья в фирме «Эй энд Пи», – посоветовал Моррис.

– Может быть.

Моррис замолчал. Фрэнк надел шляпу.

– А что с вами? – спросил он, глядя на Моррисову забинтованную голову. – Несчастный случай?

Моррис кивнул. Ему не хотелось говорить о том, что произошло; Фрэнк был несколько разочарован, но ушел, так ничего и не сказав.

В понедельник, когда Моррис снова мучился над ящиками, Фрэнк опять оказался под боком. Он приподнял шляпу и сообщил, что отправляется в город искать работу, но у него есть время и он поможет Моррису с ящиками. Он втащил ящики, загрузил бутылки в холодильник и сразу же ушел. Однако, Моррису показалось, что час спустя Фрэнк прошел мимо лавки в обратном направлении. После обеда, когда Моррис ходил за своим «Форвертсом», он увидел, что Фрэнк сидит в кондитерской и беседует с Сэмом Перлом. На следующее утро в шесть часов Фрэнк снова помог Моррису втащить ящики и благодарно согласился зайти в лавку на чашку кофе, которую ему Моррис с готовностью предложил: он сразу видел, когда человек голоден.

– Как с работой? – спросил Моррис за завтраком.

– Так себе, – сказал Фрэнк, не глядя Моррису в глаза.

Он был возбужден и думал как будто о другом. Каждые несколько минут он ставил чашку на блюдечко и беспокойно озирался. Выражение глаз у него было какое-то измученное, он несколько раз раскрывал рот, но ничего не произносил, словно решив, что говорить не стоит. Казалось, ему обязательно нужно было что-то сказать, на лбу у него выступил пот, зрачки расширились, но он так и не мог решиться выдавить из себя ни слова. Он глядел на Морриса так, словно его сейчас стошнит; но после нескольких безуспешных попыток высказаться он, вроде бы, сдался, и глаза у него потускнели; он глубоко вздохнул и допил кофе. Затем он громко рыгнул, и это его как будто облегчило.

«Что бы ты ни хотел сказать, – подумал Моррис, – скажи это кому-нибудь другому. Я всего лишь бакалейщик».

Он поежился в кресле, со страхом подумав, что ему, кажется, снова становится хуже.

Фрэнк подался вперед и, казалось, готов был заговорить, но лицо его вдруг перекосилось, и тело забил озноб.

Бакалейщик кинулся к газовой плите и налил чашку дымящегося, горячего кофе. Фрэнк проглотил ее в два глотка. Дрожь унялась, но он выглядел жалким, несчастным, как будто, подумал Моррис, вдруг потерял надежду получить то, что страстно хотел иметь.

– У вас грипп? – участливо спросил Моррис.

Фрэнк кивнул, чиркнул спичкой о подошву, зажег сигарету и стал молча курить.

– Паршивая у меня была жизнь, – сказал он вдруг и снова замолчал.

Бакалейщик не ответил. Немного помолчав, он решил, что хорошо бы разрядить гнетущую обстановку, и спросил:

– А где живет ваша сестра? Может, я ее знаю?

– Я не помню точного адреса, – монотонно ответу Фрэнк. – Где-то возле Парка.

– А как ее зовут?

– Миссис Гарибальди.

– Странное имя.

– То есть, как это? – Фрэнк взглянул на Морриса.

– Я имею в виду, кто она по национальности.

– Итальянка. Я итальянец по происхождению. Меня зовут Фрэнк Элпайн, а по-итальянски – Альпино.

Запах сигареты Фрэнка дразнил Морриса, ему безумно хотелось закурить, и он тоже достал сигарету. Моррис думал, что сумеет удержаться от кашля, – но не сумел. Он закашлялся так, что у него, казалось, голова разламывается. Фрэнк с интересом следил за ним. Ида застучала сверху, и Моррис смущенно бросил окурок в мусорное ведро.

– Она не любит, когда я курю, – объяснил он между двумя приступами кашля. – У меня что-то не в порядке с легкими.

– Кто это?

– Моя жена. У меня катар или что-то в этом роде. У моей матери был катар всю жизнь, а она, слава Богу, прожила восемьдесят четыре года. Но в прошлом году мне делали рентген и нашли два очажка. И мою жену это напугало.

Фрэнк молча отложил сигарету.

– Что я хотел сказать про свою жизнь, – проговорил он медленно, с натугой, – так это то, что жизнь у меня была чудная: то есть не чудная, а так какая-то. То есть, мне крепко досталось. Сколько раз, казалось, плывет в руки мне что-то, чего я хотел: например, хорошая работа, или образование, женщины – и в последний момент все срывалось. – Он сидел, крепко зажав руки между коленями. – Не спрашивайте, почему, но рано или поздно все, что я хотел бы иметь, от меня уходит – так или иначе, но уходит. Я работаю, как лошадь, чтобы получить то, что мне хочется, а когда уже кажется, вот оно, близко, я делаю какую-нибудь глупость, и все летит вверх тормашками.

– Только не отказывайтесь от того, чтобы пойти в колледж, – сказал Моррис. – Для молодого человека это самое лучшее дело.

– Я бы мог сейчас уже кончить колледж, но когда мне нужно было пойти учиться, подвернулось что-то другое, и я ухватился за это. Одна глупость влечет за собой другую, а в конце концов понимаешь, что ты в тупике. Хочешь луну поймать, а ловишь кусок сыра.

– Вы еще молоды.

– Мне двадцать пять, – горько сказал Фрэнк.

– Выглядите вы старше.

– Я и чувствую себя старше… Чувствую себя чертовски старым.

Моррис покачал головой.

– Мне иногда кажется, что как начинается жизнь, так она и идет, – продолжал Фрэнк. – Моя мать умерла через неделю после моего рождения. Я никогда не видел ее лица, даже фотографии. Когда мне было пять лет, мой старик вышел из меблированных комнат, где мы с ним жили, пошел купить сигарет, и с тех пор я его не видел. Через год нашли, куда он скрылся, только он к тому времени уже помер. Я рос в приюте, а когда мне было восемь лет, меня отдали на воспитание фермерам. Они были суровые, недобрые, я от них десять раз убегал. Меня взяла другая семья, я и от них убегал. Я часто думаю о своей жизни и говорю себе: «Чего же ты после этого хочешь от нее?» Конечно, иногда встречаются хорошие люди, но их так мало, и они чужие тебе; и кончается тем, что ты снова при том же, с чего начал…

Бакалейщик расчувствовался. Бедняга!

– Я много раз хотел что-то изменить, чего-то добиться, но не знаю, как это сделать. А даже если мне и кажется, что знаю, то на самом деле я все равно ничего не знаю. Мне так хочется сделать что-то, что-то большое, но я даже упомнить всего не могу. – Он помолчал, откашлялся и продолжал. – Это звучит глупо, я понимаю, но все так трудно. Я хочу сказать, что когда мне что-то нужно, у меня обычно не хватает пороху добиться этого, чего-то мне не хватает, и я сам, наверно, в этом виноват. Сколько раз мне снился один и тот же сон: хочу сказать кому-то по телефону что-то злое, обидное, а когда вхожу в будку, там вместо телефона на крючке висит гроздь бананов.

Фрэнк поглядел на бакалейщика, а потом уставился в пол.

– Всю жизнь я хотел сделать что-то стоящее, что-то такое, что нужно людям, да так и не сумел. Может, я слишком непоседлив. Полгода на одном месте – это для меня мука мученическая. И я все хочу получить слишком быстро, не умею ждать. Я не делаю того, что мне нужно делать, вот у меня и нет ничего. Вы меня понимаете?

– Да, – сказал Моррис.

Фрэнк помолчал, потом снова заговорил.

– Я сам себя не понимаю. Не знаю толком, что я тут говорю и почему я вам говорю это.

– Успокойтесь, – сказал Моррис.

– Что может сделать в жизни человек в мои годы?

Он ждал, чтобы Моррис что-нибудь сказал, посоветовал ему, как жить, но бакалейщик молчал. «Мне шестьдесят, – подумал он, – а этот парень говорит то же, что и я».

– Хотите еще кофе? – спросил он.

– Нет, спасибо.

Фрэнк зажег еще одну сигарету и докурил ее до конца. Казалось, он слегка успокоился, как бы чего-то добившись («Чего?» – спрашивал себя Моррис), хотя на самом деле ничего он не добился. На лице у него появилось умиротворенное выражение – почти сонное, но он с хрустом сгибал и разгибал пальцы и молча вздыхал.

«Почему он не идет домой? – подумал бакалейщик. – Я человек рабочий, у меня куча дел».

– Ну, я пошел, – сказал Фрэнк и встал, но не двинулся.

– Что у вас с головой? – спросил он снова.

Моррис пощупал повязку.

– В эту пятницу на меня был налет.

– Они вас ударили?

Моррис кивнул.

– Таких мерзавцев надо расстреливать! – яростно сказал Фрэнк.

Моррис поглядел на него.

Фрэнк потер рукав.

– Вы еврей, да?

– Да, – ответил Моррис, все еще глядя на Фрэнка.

– Мне всегда нравились евреи, – сказал Фрэнк, опустив глаза.

Моррис не ответил.

– У вас есть дети? – спросил Фрэнк.

– У меня?

– Простите за любопытство.

– Дочь, – сказал Моррис, вздохнув. – У меня еще был сын, но он умер от воспаления среднего уха, тогда это еще плохо умели лечить.

– М-да, – сказал Фрэнк сочувственно и шмыгнул носом. – Плохо.

«Ведет себя как джентельмен», – подумал Моррис, и это расположило его к парню.

– А ваша дочь – это та девушка, которая стояла за прилавком на прошлой неделе?

– Да, – сказал бакалейщик, поколебавшись.

– Ну, большое спасибо вам за кофе.

– Хотите бутерброд? А то потом проголодаетесь.

– Нет, спасибо.

Моррис настаивал, но Фрэнк решил, что он сегодня получил от еврея все, что хотел.

Оставшись один, Моррис с тревогой подумал о своем здоровье. Его то и дело поташнивало, нередко болела голова. «Убийцы!» – подумал он, подошел к умывальнику и, глядя в мутное, потрескавшееся зеркало, начал разбинтовывать голову. Он хотел совсем снять повязку, но шрам выглядел уж очень уродливо, это будет неприятно покупателям, и он снова наложил повязку, с горечью вспоминая тот злосчастный вечер: покупатель лавки так и не пришел тогда, и позже он тоже не пришел, и вообще никогда-то он не появится. С тех пор, как Моррис встал с постели, он не разговаривал с Карпом. В ответ на каждое его слово у виноторговца было два, но когда Моррис упорно молчал, Карпу становилось не по себе.

Несколько позднее Моррис поднял глаза от газеты и с удивлением увидел, что кто-то, стоя снаружи, моет шваброй окно его лавки. Он выбежал на улицу, чтобы прогнать незваного доброхота: не раз уже случалось, что мойщик, у которого нет заказов, начинал без спросу мыть чужое окно, а потом требовал плату за работу. Однако, выйдя из лавки, Моррис увидел, что непрошеным окномоем был на этот раз Фрэнк Элпайн.

– Мне хотелось вас как-то отблагодарить, – сказал Фрэнк.

Он объяснил, что одолжил у Сэма Перла ведро, а в мясной лавке рядом – швабру.

Ида из верхних комнат тоже спустилась в лавку и, увидев незваного помощника, заторопилась наружу.

– Ты что, разбогател? – накинулась она на Морриса.

– Он делает мне мицву, – ответил бакалейщик.

– Верно, – подтвердил Фрэнк, водя по стеклу шваброй.

– Войди в лавку, тут холодно.

Внутри Ида спросила:

– Кто этот гой?

– Бедняга-итальянец, ищет работу. Он помогал мне утром с молочными ящиками.

– Тысячу раз я тебе говорила, бери пластмассовые пакеты, и не будет возни с бутылками.

– Пакеты часто текут. Мне больше нравятся бутылки.

– Тебе хоть кол на голове теши… – сказала Ида.

Фрэнк вошел в лавку, дуя на окоченевшие пальцы.

– Ну, как? Хотя по-настоящему нельзя сказать, пока не вымыто изнутри.

– Плати теперь за свою мицву, – вполголоса заметила Ида.

– Ладно, – сказал Моррис. Он подошел к кассовому аппарату и поставил его на «откл.».

– Нет, спасибо, – возразил Фрэнк, предостерегающе протягивая руку. – Это просто услуга за услугу.

Ида покраснела.

– Еще чашку кофе? – спросил Моррис.

– Спасибо, в другой раз.

– Может быть, бутерброд?

– Я только что ел.

Фрэнк вышел из лавки, выплеснул ведро в водосток, отнес ведро и швабру и вернулся в лавку. Он зашел за прилавок и, постучав в притолоку, вошел в заднюю комнату.

– Как вам нравится чистое окно? – спросил он Иду.

– Чистое – это чистое, – ответила она ледяным тоном.

– Я не хотел быть назойливым, но ваш муж был ко мне так добр, и я подумал, что, может быть, я смогу попросить еще об одном маленьком одолжении. Видите ли, я ищу работу и хочу поработать где-нибудь в бакалейной лавке, чтоб набраться опыта. Кто знает, может, это мне понравится? А то я совсем забыл, как резать, взвешивать, и все такое. Вот я и подумал: может быть, вы мне разрешите поработать у вас две-три недели, бесплатно, просто чтоб я поучился, как это делается… Это вам не будет стоить ни цента. Я понимаю, вы меня не знаете, но правда, я не жулик. По-моему, стоит только на меня посмотреть, и это сразу видно. Это по-честному, верно?

– Здесь вам не школа, мистер, – сказала Ида.

– А вы что скажете? – обратился Фрэнк к Моррису.

– Если я кого не знаю, так это еще не значит, что он жулик, – ответил бакалейщик. – Об этом я не беспокоюсь. Что меня беспокоит, так это чему вы здесь научитесь. Одно вот только, – он положил руку на грудь, – плохо у меня с сердцем.

– Вам ведь это ничего не будет стоить, правда, миссис? – обратился Фрэнк к Иде. – Я же понимаю, он все еще плохо себя чувствует, и если я буду помогать неделю или две, он сможет побыстрее поправиться, разве не так?

Ида ничего не ответила.

Но Моррис решительно сказал:

– Нет, это бедная маленькая лавка. Трех человек на нее слишком много.

Фрэнк снял передник с крюка над дверью и прежде, чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, он скинул шляпу, надел на себя передник и завязал сзади лямки.

– Ну, как?

Ида опять покраснела.

Моррис приказал Фрэнку снять передник и повесить обратно на крюк.

– Надеюсь, вы не обиделись, – сказал Фрэнк, выходя из лавки.

В осенних сумерках по аллее Кони-Айленда шли рядом, не берясь за руки, Элен Бобер и Луис Карп.

Сегодня Луис остановил Элен перед винной лавкой, когда она шла домой с работы.

– Элен, не хочешь ли прокатиться в моем «меркурии»? Я так редко тебя теперь вижу. В старые добрые школьные дни ты ко мне лучше относилась.

Элен улыбнулась.

– Ах, Луис, это было так давно!

Ее снова охватило чувство сожаления, которое она так старалась в себе подавить.

– Давно или недавно, для меня ты все та же самая.

У него были широкие плечи и узкое лицо, и несмотря на то, что глаза были несколько навыкате, выглядел он импозантно. Когда-то, в школе, он смачивал волосы, чтобы они лучше лежали. Тщательно изучив однажды фотографию известного киноактера в газете «Дейли Ньюс», он сделал себе пробор. Больше он, сколько ей помнится, никогда и никак не менял свою внешность. Если Нат Перл был честолюбив, то Луис жил легко, без претензий, просто стриг купоны с отцовского богатства.

– Как бы там ни было, – предложил он, – почему бы не покататься: тряхнем стариной, вспомним нашу дружбу?

Она поколебалась с минуту, прижала палец в перчатке к щеке; но это был наигранный жест: на самом деле она чувствовала себя слишком одинокой, чтобы отказаться.

– Тряхнем стариной – где?

– Полностью к твоим услугам: выбирай.

– Кони-Айленд?

Он поднял воротник пальто.

– Брр, такая холодина, да к тому же и ветер! Ты хочешь промерзнуть насквозь?

Но видя, что она вот-вот откажется, он быстро добавил:

– Ладно, где наше не пропадало! Когда за тобой заехать?

– Позвони мне сразу после восьми, и я выйду.

– Решено! – сказал Луис. – В восемь.

И вот они шли к Морским Воротам, где кончалась аллея. Элен с завистью смотрела на палисадники больших освещенных домов, выходивших фасадами к океану. На Кони-Айленде было пустынно, только тут и там попадались ресторанчики, где подавали сэндвичи со шницелями, да стояли игорные автоматы. Зонтик розового света, который заливал это место в летние месяцы, исчез, и на небе стали выступать звездочки. На горизонте виднелись очертания большого «чертова колеса», похожего на остановившиеся часы. Они остановились у перил и стали вглядываться в черное, бурное море.

Все время, пока они ехали, а потом шли по парку, Элен думала о своей жизни, о том, как она сейчас одинока и как все было иначе в школьные годы, когда она всегда была окружена подругами и приятелями, проводила лето в оживленной компании ребят на пляже. Но теперь все ее школьные друзья переженились, повыходили замуж и постепенно перестали с ней видеться. А некоторые уже кончили колледж, и Элен им завидовала, ей было совестно, что она ничего не достигла, и самой не хотелось с ними видеться. Сначала было больно терять друзей, но потом она привыкла, и это ее больше не трогало. Теперь она почти никого из них не видела – только иногда встречалась с Бетти Перл; Бетти понимала ее, но не настолько, чтобы это имело для Элен большое значение.

Лицо Луиса раскраснелось от ветра; он чувствовал, в каком она настроении.

– Элен, что тебя угнетает? – спросил он, обняв ее за плечи.

– Трудно объяснить. Весь вечер я думала о том времени, когда мы школьниками резвились на пляже. А помнишь наши вечеринки? Наверно, мне грустно потому, что мне уже не семнадцать лет.

– Ну, и что? Чем плохо, что тебе двадцать три?

– Это уже много, Луис. Жизнь так быстро проходит. Ты знаешь, что такое молодость?

– Конечно! И я не собираюсь от нее отказываться. Я еще достаточно молод.

– У молодого уйма возможностей. С тобой могут произойти самые чудесные вещи: просыпаешься утром и чувствуешь – вот оно! Это и есть юность. А у меня этого больше нет. Теперь я думаю, что каждый новый день – такой же, какой был вчера и, что еще хуже, такой же, как будет завтра.

– Ну, ты уже говоришь как бабушка!

– Чего-то во мне нет.

– А кем ты хочешь стать – наследницей фирмы «Пиво Рейнгольд»?

– Я хочу жить лучше, интереснее, так, чтобы в жизни было что-то значительное. Чтобы у меня были возможности, надежды…

– Например?

Она схватилась за поручень – холод передавался рукам даже сквозь перчатки.

– Образование, – сказала она. – Надежда на что-то интересное. То, чего я хотела, но чего у меня никогда не было.

– И мужчина?

– И мужчина.

Он обхватил ее за талию.

– Стоять и разговаривать так холодно, детка. Может, поцелуемся?

Она легко коснулась его холодных губ и отвернула голову. Он не настаивал.

– Луис, – сказала Элен, глядя на далекий огонек, мерцавший на воде, – чего ты хочешь от жизни?

Он все не отнимал руку.

– Того, что уже есть, плюс…

– Плюс – что?

– Плюс немного больше, так, чтобы моя жена и дети тоже могли хорошо жить.

– А что, если твоей жене захочется чего-то другого, не того же, что и тебе?

– Все, что ей захочется, я охотно предоставлю.

– А если ей захочется стать лучше, расширить свой кругозор, жить более интересно? Жизнь так коротка, и все мы беспомощны перед смертью. У жизни должен быть какой-то высший смысл.

– Я не против, чтобы кто-то становился лучше, – сказал Луис. – Это личное дело каждого.

– Наверно, – сказала Элен.

– Вот что, детка, давай оставим на время философию и пойдем, сжуем по сэндвичу со шницелем. У меня в животе урчит.

– Подождем еще минутку! Я здесь целый век не была в такое время.

Он похлопал себя по рукам.

– Черт, ветрила так под брюки и задувает! Ну, по крайней мере, еще один поцелуй!

Он расстегнул пальто.

Элен позволила Луису поцеловать себя. Он прижался к ее груди. Она отступила и высвободилась из его объятий.

– Не надо, Луис.

– Почему не надо?

Вид у него был растерянный и обиженный.

– Мне это не доставляет удовольствия.

– Может быть, я первый, кто тебя чмокнул?

– А ты что, статистику собираешь?

– Ладно, – сказал он, – прости. Ты знаешь, Элен, я не такой уж плохой парень.

– Конечно, только, пожалуйста, не надо делать того, что мне не нравится.

– Когда-то ты относилась ко мне лучше.

– Что было, то прошло; мы были детьми.

Смешно! Она вспомнила радужные мечты, которые возникали раньше, когда она обнималась с парнями.

– А потом, когда мы стали старше и когда Нат Перл поступил в колледж, у тебя что-то было к нему. Небось, ты его держишь про запас, на будущее?

– Во всяком случае, мне ничего об этом не известно.

– Но ты думаешь о нем, правда? Интересно, что у этого пижона есть, кроме образования? Я работаю и зарабатываю себе на жизнь…

– Нет, Луис, я о нем не думаю.

Но это была неправда, она думала о нем. Что, если бы Нат признался ей в любви? О, в ответ на волшебные слова девушка и сама способна стать волшебницей.

– Ну, если так, то чем же я плох?

– Ничем. Мы просто друзья.

– Друзей-то у меня хватает!

– А чего тебе не хватает?

– Ладно, Элен, хватит ходить вокруг да около! А что ты скажешь, если я хочу жениться на тебе?

У него самого дух захватило от собственной смелости.

Она была удивлена и тронута.

– Спасибо, – пробормотала она.

– Спасибо – этого мало. Скажи: да или нет?

– Нет, Луис.

– Так я и думал!

Он тупо уставился на океан.

– Мне даже в голову не приходило, что ты хоть сколько нибудь мной интересуешься. Ты гуляешь совсем не с такими девушками, как я.

– Ты же не знаешь, о чем я думаю, гуляя с ними.

– Конечно, нет.

– Со мной тебе будет лучше, чем сейчас. Я дам тебе то, чего у тебя нет.

– Конечно. Но, видишь ли, я хочу, чтобы жизнь у меня была другая, не такая, как моя сейчас, и не такая, как у тебя. Я не хочу быть женой лавочника.

– Вино и виски – это совсем не то же, что бакалея.

– Знаю.

– Может быть, это потому, что твой старик недолюбливает моего?

– Нет, не потому.

Она слушала, как под порывами ветра ревел прибой.

– Ладно, пойдем и съедим по шницелю, – предложил Луис,

– С удовольствием.

Она взяла его за руку, но уже по тому, как его рука напряглась, поняла, что он обижен.

Когда они ехали домой по Парквею, Луис сказал:

– Если ты не можешь получить всего, что хочешь, постарайся взять хотя бы часть. Не будь такой заносчивой.

– Что я должна взять, Луис?

Он помолчал.

– Довольствуйся хотя бы частью.

– Никогда.

– Люди идут на компромисс.

– На компромисс со своей мечтой? Нет.

– Так что ж, ты хочешь остаться в старых девах? Быть этакой сушеной сливой? Этого ты хочешь?

– Нет.

– Так что ж ты будешь делать?

– Ждать. Мечтать. Что-нибудь случится.

– Чепуха!

Он высадил ее перед бакалейной лавкой.

– Спасибо за все.

– Ты меня смешишь, – сказал Луис и дал газ.

Лавка была закрыта, свет наверху выключен. Наверно, отец спит после долгого, трудного дня, и ему снится Эфраим. «Для кого я себя берегу?» – подумала она. «Семейная невезучесть Боберов!»

На следующий день выпал первый легкий снежок – Ида пожаловалась, что никогда еще не было снега так рано. Он вскоре растаял, но потом выпал снова. Одеваясь поутру, в темноте, бакалейщик сказал, что вот он откроет лавку и потом расчистит снег перед домом. Он любил чистить снег. Это напоминало ему детство. Однако Ида запретила ему возиться со снегом: он все еще неважно себя чувствовал, и его иногда поташнивало. Когда он попытался подтащить прямо по снегу ящик с бутылками к двери лавки, это ему не удалось. А Фрэнка Элпайна не было, чтобы помочь: вымыв у Морриса окно, Фрэнк исчез.

Ида спустилась вниз следом за мужем; на ней было тяжелое, теплое пальто, толстый шерстяной головной платок и галоши. Она расчистила лопатой снег, и они вместе подтащили ящики с молоком. Только тогда Моррис заметил, что в одном из ящиков не хватает бутылки.

– Кто ее взял? – закричала Ида.

– Откуда мне знать?

– Ты уже сосчитал булочки?

– Нет.

– Сколько раз я говорила: считай все сразу!

– Что, булочник будет воровать у меня? Я его знаю двадцать лет.

– Я тебе тысячу раз говорила: сразу считай все, что тебе доставили.

Он высыпал булочки в корзину и пересчитал их. Трех булочек не хватало, а ведь он продал только одну – польке. Чтобы утихомирить Иду, он сказал, что все булочки на месте.

На следующее утро пропала еще бутылка молока и две булочки. Он обеспокоился, но когда Ида его спросила, сказал, что все в порядке. Он нередко скрывал от нее неприятные новости, потому что она очень раздражалась и делала только хуже. Он сказал об этих исчезнувших булочках молочнику.

– Моррис, клянусь тебе, когда я оставлял ящик, в нем были все бутылки, – заверил тот. – Но разве я могу отвечать за этот нищий район?

Он обещал несколько дней ставить ящики с молоком между дверьми. Может быть, вор побоится туда зайти. Моррис стал подумывать о том, чтобы заказать у молочной фирмы запирающиеся ящики. Много лет назад он пользовался таким ящиком – тяжелым, деревянным, с висячим замком. Но ему так осточертело поднимать каждый день эту тяжесть, что он перешел на обычные ящики, и до сих пор все было в порядке.

На третий день, когда снова исчезла бутылка молока и две булочки, бакалейщик, отчаявшись, стал думать, не обратиться ли ему в полицию. Бывало, что молоко и булочки пропадали и раньше. Обычно их воровал какой-нибудь бедолага, которому было нечего есть. Поэтому Моррис предпочитал в полицию не обращаться, а избавлялся от вора собственными силами. Он просыпался очень рано и ждал в темноте у окна спальни. Стоило какому-нибудь мужчине – или женщине – подойти к ящику и взять бутылку молока или булочку, как Моррис тут же поднимал окно и орал:

– Эй ты, проклятый вор, а ну, марш отсюда!

Обычно после этого вор бросал то, что пытался украсть, и убегал. Иногда это бывал постоянный покупатель, которому было вполне по средствам купить себе молоко и булочку, – в таком случае Моррис терял клиента. Как правило, этот вор больше не показывался – в следующий раз молоко крал кто-нибудь другой.

И вот Моррис проснулся на следующее утро в половине пятого, незадолго до того, когда обычно доставляли молоко, и сел в нижнем белье караулить у окна. На улице было темно. Вскоре подъехал молочник. Отдуваясь, он поставил ящики между дверьми. Затем улица снова опустела: было темно, падал снег. Кто-то прошел по улице, спустя некоторое время еще кто-то. Через час появился Витциг, булочник, он привез мешок с булочками. Но около двери никто не останавливался. В шесть часов Моррис торопливо оделся а сошел вниз. Снова не хватало бутылки молока и двух булочек.

Он и на этот раз скрыл пропажу от Иды. На следующую ночь она вдруг проснулась и обнаружила, что Моррис сидит у окна.

– В чем дело? – спросила она, садясь в постели.

– Мне не спится.

– Не сиди у окна в нижнем белье, ты простудишься. Ложись в постель.

Он послушался и лег. На утро одной бутылки и двух булочек снова недоставало.

Подавая польке ее ежедневную булочку, он спросил, не видела ли она, чтобы кто-нибудь проскальзывал в дверь и выносил бутылку молока. Она вытаращила свои маленькие глазки, потом схватила булочку и, не ответив, хлопнула дверью.

Пораскинув умом, Моррис решил, что вор живет у них в квартале. Ник Фузо такой вещи не сделает; да и Моррис услышал бы, как он спускается и поднимается по лестнице. Нет, вор, должно быть, пробирался вдоль улицы, прижимаясь к стенам домов, так что Моррис со второго этажа не мог его увидеть под карнизом; затем он осторожно открывал дверь, брал молоко и булочки и исчезал, опять-таки под прикрытием карниза.

Моррис заподозрил Майка Пападопулоса, паренька-грека, который жил над лавкой Карпа. Ему было восемнадцать лет, и он уже был раз осужден условно. В прошлом году, глубокой ночью, он поднялся со двора по пожарной лестнице и залез в окно бакалейной Морриса. Украл три блока сигарет и кучку десятицентовиков, которые Моррис оставил возле кассового аппарата. Утром, когда бакалейщик открывал лавку, мать Майка, худощавая, преждевременно постаревшая женщина, принесла Моррису сигареты и мелочь. Она, оказывается, увидела, как Майк все это притащил домой, и долго била его туфлей по голове. В конце концов он признался, что сигареты и мелочь украл, и сказал, у кого именно. Она вернула Моррису украденное и умоляла не сообщать в полицию, чтобы мальчика не посадили: клялась, что больше тот ничего не возьмет.

Решив, что новое воровство – это дело рук Майка, Моррис в девятом часу утра поднялся на третий этаж и скрепя сердце постучал в квартиру миссис Пападопулос.

– Простите за беспокойство, – и он рассказал, что происходит с молоком и булочками.

– Майк по ночам работает в ресторане, – сказала миссис Пападопулос. – Он возвращается домой в девять часов утра и спит как убитый.

Глаза ее пылали гневом. Моррис извинился и ушел.

Он был очень встревожен. Может быть, рассказать обо всем Иде и сообщить в полицию? Примерно раз в неделю к нему приходили из полиции и задавали все новые вопросы насчет налета, но пока все это ничего не дало. Но, может быть, все же стоит сообщить в полицию? Как-никак, эти кражи продолжаются уже почти неделю. Кто в наши дни может позволить себе такое? И все же Моррис медлил. Вечером он, как обычно, запер лавку изнутри, вышел через боковую дверь, навесил на нее замок и включил свет в подвале. Он посмотрел вниз, и сердце у него забилось: ему померещилось, будто в подвале кто-то заперся и ждет. Моррис отомкнул замок, вернулся в лавку и взял небольшой топорик. Призвав на помощь все свое мужество, бакалейщик медленно спустился по деревянной лестнице в подвал. Никого. Он осмотрел большие пыльные лари, стоявшие в подвале, обшарил все углы: кругом было пусто.

Утром он рассказал Иде, что происходит; она обозвала его идиотом и сразу позвонила в полицию. Вскоре в лавке появился полный, краснолицый детектив из ближайшего участка, мистер Миногью; он-то как раз и расследовал дело о налете на Моррисову лавку. Это был спокойный, неулыбчивый человек с лысой головой; когда-то он жил тут по соседству, потом овдовел и переехал в другое место. У него был сын по имени Уорд, который учился в школе вместе с Элен; Уорд был хулиган и задира и все время издевался над девочками. Увидев, что кто-нибудь из его соучениц играет перед домом или на крыльце, он накидывался на нее и загонял в прихожую; а там, как бы девочка ни сопротивлялась и ни просила, он хватал ее за грудь и сжимал так, что бедняжка начинала кричать. При появлении разгневанной мамаши Уорд убегал, а девочка захлебывалась слезами. Родители жаловались мистеру Миногью, и тот бил сына смертным боем, но это не помогало. Восемь лет назад Уорда уволили с работы за кражу. Отец избил его до полусмерти и выгнал из дому. После этого Уорд исчез, и никто не знал, куда он делся. Мистера Миногью все жалели, потому что он был честный, порядочный человек, и все понимали, каково ему иметь такого сына.