Текст книги "Помощник"
Автор книги: Бернард Маламуд
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Идя рядом с Фрэнком, Элен почувствовала, что он вызывает в ней раздражение, а то и что-то похуже. Она понимала, чем это вызвано; тут была виновата ее мать, для которой всякий нееврей был заведомо опасен; следовательно, Фрэнк и она, вместе, воплощали собою какое-то потенциальное зло. Кроме того, ее раздражало, что он всегда пожирал ее глазами; она чувствовала, что он видел в ней гораздо больше, чем можно было судить по случайно перехваченному взгляду. Она боролась со своей неприязнью, убеждая себя, что если мать и видит в нем врага, то это совсем не его вина, он тут ни при чем; а если он так смотрит на нее, значит, находит ее привлекательной, иначе зачем бы он стал на нее смотреть? К тому же, она была так одинока в жизни, и поэтому чувствовала к нему даже что-то вроде признательности.
Неприятное ощущение прошло, и Элен испытующе поглядела на Фрэнка. Он безмятежно шагал в лунном свете, не обращая внимания на то, как она с ним держалась. Она решила, что с ее стороны стыдно было бы не воспользоваться случаем, чтобы поблагодарить его за все то, что он сделал для ее отца.
В парке луна казалась такой большой; она медленно плыла по белому небу. Он говорил о зиме.
– Любопытно, что вы сказали про снег, – сказал Фрэнк. – Я как раз читал в библиотеке биографию Святого Франциска Ассизского, и когда вы сказали про снег, я вспомнил ту историю, когда он проснулся зимней ночью и подумал, правильно ли он сделал, что стал монахом. Он подумал: «Боже мой, а если бы я встретил хорошую девушку, и женился на ней, и теперь у меня была бы жена и дети?» И ему стало так не по себе, что он больше не мог заснуть. Тогда он встал со своей соломы, на которой всегда спал, и вышел из церкви, или из монастыря, где он там тогда был. Все было покрыто снегом. И он скатал снежную бабу и сказал: «Вот моя жена!» А потом слепил несколько детишек, тоже из снега. Потом он их всех поцеловал, и пошел, и снова лег на солому. И тогда ему полегчало, и он уснул.
Рассказ Фрэнка удивил и тронул Элен.
– Вы только что об этом прочли?
– Нет. Я помню это еще с детства. Я знаю кучу таких историй, неизвестно почему. Нам в приюте читал их священник, и я все эти истории так с тех пор и не забыл. До сих пор то и дело их вспоминаю – вроде бы, без всякой причины.
Элен заметила, что он постригся, и в новом костюме он мало походил на того обтрепанного приказчика, который неделю спал в подвале ее отца. Сегодня он выглядел так, что, казалось, она его впервые увидела. Одет он был со вкусом, и вообще ом был недурен собой. Без передника он казался моложе.
Ош прошли мимо пустой скамьи.
– А что, если немного посидеть? – спросил Фрэнк.
– Я бы лучше погуляла.
– Вы курите?
– Нет.
Он остановился и закурил, потом догнал ее.
– Наверно, иногда все же курите.
– Я хотела вас поблагодарить за то. что вы помогаете моему отцу. – сказала Элен. – Вы были очень добры. Мне надо было бы раньше об этом вам сказать.
– Не за что меня благодарить. Ваш отец тоже оказывал мне услуги.
Он почувствовал себя неловко.
– Но, во всяком случае, не посвящайте свою жизнь бакалейной торговле, – сказала Элен. – В этом нет будущего.
Он выпустил дым и улыбнулся.
– Все меня предупреждают. Не беспокойтесь, у меня чересчур богатое воображение, чтобы оставаться продавцом. Это для меня только временная работа.
– А разве обычно вы не этим занимались?
– Нет. – Он решил быть честным. – Я, как это говорится, завязываю. Я дурно начал, и мне надо изменить свою жизнь. Так уж случилось, что я оказался в лавке у вашего отца, но я останусь тут только до того, как надумаю, что мне делать дальше.
Фрэнк наизусть помнил свое признание, которое он когда-нибудь выложит, но время еще не приспело. Одно дело признаться, когда ты незнакомец, и совсем другое – когда ты друг.
– Чего я только не пробовал! – продолжал Фрэнк. – Теперь мне нужно выбрать свой путь и идти по нему. Надоело метаться от одного к другому.
– Не слишком ли поздно начинать жизнь?
– Мне двадцать пять. Сколько угодно на свете людей, которые находят себя в этом возрасте, а то и позже, я много раз об этом читал. Возраст – это чепуха. Сколько бы тебе ни было лет, почему ты из-за этого должен быть хуже, чем кто-то другой?
– Я так не говорила.
Около следующей скамейки она замедлила шаги.
– Если хотите, можем немного посидеть.
– Конечно.
Фрэнк вытер скамейку платком, и она села. Он снова предложил ей сигарету.
– Я же сказала, что не курю.
– Простите, я просто подумал, что вы не любите курить на ходу. Некоторые девушки не любят.
Он спрятал сигареты.
Она бросила взгляд на книгу, которую он держал в руке.
– Что вы читаете?
Он показал.
– «Жизнь Наполеона»?
– Да.
– Почему вас интересует Наполеон?
– Почему бы и нет? Это был великий человек, не так ли?
– Были люди, великие в другом – в чем-то лучшем.
– Я читаю и другие биографии.
– Вы много читаете?
– Да. Я любопытен. Мне хочется узнать, зачем люди живут на этом шарике. Почему они делают то, а не другое. Понимаете, о чем я говорю?
Она кивнула.
Фрэнк спросил, что читает она.
– «Идиот». Вы читали эту книгу?
– Нет. О чем это?
– Это роман.
– Я больше люблю читать правду, – сказал Фрэнк.
– Этот роман – правда.
Потом Элен спросила:
– Среднюю школу вы кончили?
– Конечно, – засмеялся Фрэнк. – В нашей стране образование бесплатное.
Элен покраснела.
– Простите, это был глупый вопрос.
– Я и не думал обижаться, – сказал он быстро.
– А я и не подумала, что вы обиделись.
– Я учился в школе в трех разных штатах, и в конце концов учился по вечерам. Вечернюю школу я и кончил. Хотел поступить в колледж, но подвернулась работа, я не мог от нее отказаться и решил подождать. Но это была ошибка.
– А я должна была помогать родителям, – сказала Элен, – и поэтому тоже не смогла поступить в колледж. Я ходила на вечернее отделение в Нью-Йоркский университет – слушала лекции по литературе. У меня почти достаточно зачетов за первый курс; но учиться по вечерам, после работы, очень трудно. Работа моя мне не нравится. Я хотела бы учиться днем, как все.
Он бросил окурок.
– Я подумываю о том, чтобы все-таки поступить в колледж, – сказал он. – Неважно, что мне уже двадцать пять. Я знаю одного парня, который тоже поступил в колледж, когда ему было двадцать пять.
– Вы хотите на вечернее отделение? – спросила Элен.
– Может быть, а может, буду учиться днем, если удастся найти подходящую работу – например, в ночном кафетерии или еще что-нибудь. Тот парень, о котором я говорил, он был заместителем управляющего, или что-то в этом роде. Прошло лет пять-шесть, и он стал инженером. А теперь у него навалом работы по всей стране, и он делает хорошие деньги.
– Учиться и работать – это очень тяжело.
– Времени не хватает, но к этому привыкаешь. Когда есть, к чему руки приложить, сон – пустая трата времени.
– На вечернем учиться дольше.
– Для меня это неважно.
– А для меня важно.
– По-моему, ничего нет невозможного. Я часто вспоминаю, что мне подвертывалось в жизни и что я упустил. Поэтому у меня в голове засело: не давай себе заниматься чем-то одним – может быть, что-то другое ты можешь делать лучше. Из-за этого, наверно, я такой беспокойный. Я вечно пробовал – не то, так это. У меня еще есть какие-то мечты, и я хочу чего-то добиться. Главное, это получить хорошее образование. Я не всегда так думал, но чем дальше я живу, тем больше так считаю. Теперь я только об этом и думаю.
– Я всегда так думала, – сказала Элен.
Он закурил новую сигарету и отбросил спичку.
– А кем вы работаете?
– Я секретарша.
– Вам это нравится?
Он курил, прищурив глаза. Она чувствовала, что он понимает, насколько ей осточертела ее работа; может быть, он случайно слышал, как об этом говорили ее отец или мать.
Помолчав, Элен ответила:
– Нет, не нравится. Работа очень однообразная. Изо дня в день одно и то же. А кроме того, меня с души воротит от всех этих типов, которые с утра до вечера увиваются вокруг меня.
– Каких типов?
– Коммивояжеров.
– Они что, пристают к вам?
– Они слишком много языками чешут. Мне хотелось бы делать что-нибудь полезное: быть преподавателем или социальным работником. То, что я сейчас делаю, не дает мне никакого удовлетворения. Я жду не дождусь, когда пробьет пять и я смогу наконец пойти домой. Вот и все, чем я живу.
Элен говорила о ежедневной рабочей рутине, но Фрэнк вдруг поймал себя на том, что почти не слушает. Он засмотрелся на силуэты деревьев в лунном свете, и на лице у него появилось отсутствующее выражение, мысли витали где-то далеко.
Элен чихнула; она размотала свою шаль и снова закутала голову, только более плотно.
– Может, пойдем?
– Сейчас, только докурю.
«Он нервничает», – подумала Элен.
Фрэнк глубоко вздохнул.
– Вы чем-то расстроены? – спросила она.
Фрэнк откашлялся, но все равно голос у него был хриплый.
– Нет, я просто смотрел на луну, и в голову лезло всякое. Знаете, как иногда бывает…
– Природа навевает на вас мечтательное настроение?
– Я люблю природу.
– Я тоже, поэтому я много хожу.
– Я люблю ночное небо; но на Западе небо – красивее. Здесь оно слишком высокое, потому что видишь его между небоскребов.
Фрэнк раздавил каблуком окурок и нехотя поднялся; он выглядел так, словно с юностью прощается.
Элен встала и пошла с ним рядом. По бесприютному небу катилась луна.
После долгой паузы Фрэнк сказал:
– Я хотел бы рассказать вам, о чем я думал.
– Пожалуйста, но это совсем не обязательно.
– Нет, я сам хочу. Я вспомнил о том, как я работал в карнавальном городке. Мне был тогда двадцать один год. И там я влюбился в одну акробатку. Фигурка у нее была вроде как у вас – такая же стройная. Сначала, по-моему, она меня не очень-то жаловала. Наверно, думала, что я слишком прост для нее. А сама она была ого какая серьезная, и настроение у нее было неустойчивое из-за того, что она вечно решала про себя кучу всяких проблем. Как-то раз она мне сказала, что хочет уйти в монастырь. Я говорю: «По-моему, это не для тебя». А она спрашивает: «Что ты обо мне знаешь?» Я ей ничего не ответил, но вообще-то я в людях немного разбираюсь, не спрашивайте, почему; наверно, что-то дается нам от рождения. Но, так или иначе, все лето я по ней сохнул, а она меня в грош не ставила – хотя, по-моему, больше никто за ней не приударял. Я ее спрашиваю: «В чем дело? Может, я для тебя слишком молод?» А она говорит: «Нет, но ты не знаешь жизни». Я говорил: «Если бы ты только могла заглянуть ко мне в душу, ты бы поняла, сколько я пережил». Но, по-моему, она мне не верила. Мы только говорили друг с другом, и дальше дело не пошло. Время от времени я пытался назначить ей свидание, но так ничего и не добился. И тогда я себе сказал: «Отступись, забудь ее, она интересуется только сама собой». А потом, как-то утром, уже в конце лета – чувствовалось, что осень на дворе – я ей сказал, что, как карнавал закончится, я уезжаю. Она спросила, куда я поеду. Я сказал: «Куда-нибудь, где можно получше устроиться». Она ничего не ответила, и тогда я спросил: «А ты все еще хочешь в монастырь?» Она покраснела, отвела глаза и сказала, что теперь она в этом не так уж уверена. Я видел, что в ней что-то изменилось, но я был не так глуп, чтобы подумать, что это из-за меня. Но кажется, что это-таки было из-за меня, потому что когда я случайно коснулся ее руки, она на меня так поглядела, что мне стало даже дышать трудно. «Боже ты мой! – подумал я. – Да ведь мы оба влюблены!» И тогда я сказал: «Дорогая, давай встретимся сегодня после представления и проведем вечер вдвоем». Она согласилась и быстро меня поцеловала. Но в тот вечер она взяла у своего старикана машину – старый такой, раздрызганный драндулет – и поехала покупать себе блузку; ей там в витрине приглянулась какая-то блузка; а когда она ехала назад, шел дождь, и я уже не знаю, что случилось – может, она не заметила поворота, – и этот драндулет съехал с дороги и сорвался в обрыв, и она погибла. Вот так все и кончилось.
Некоторое время они шли молча. Элен была растрогана. «Но зачем, – подумала она, – зачем все эти минорные воспоминания?»
– Мне очень жаль, – сказала Элен.
– Это было давно.
– Я понимаю, вы, наверно, чувствовали себя ужасно.
– Уж это точно, – сказал Фрэнк.
– Но жизнь продолжается.
– Да; а мне везет по-прежнему.
– Поступайте в колледж, как вы решили.
– Да. Обязательно поступлю.
Глаза их встретились, и у Элен мурашки пробежали по коже.
Они вышли из парка и направились к дому.
Перед входом в лавку Элен быстро пожелала ему спокойной ночи.
– Я еще постою на улице, – сказал Фрэнк. – Погляжу на луну.
Элен поднялась наверх.
Лежа в постели, она вспоминала прогулку с Фрэнком. «Интересно, – подумала она, – правду он мне рассказал о себе и о своих планах поступить в колледж?» Он не мог бы сказать ничего, что произвело бы на Элен лучшее впечатление. Но зачем он рассказал ей эту историю про девушку в карнавальном городке? Кто он такой, чтобы ухаживать за акробатками? Но говорил он обо всем этом просто, без всякой попытки разжалобить ее. Может быть, все это правда, и вспомнил он эту печальную историю потому, что сейчас ему так одиноко. А у нее есть свои невеселые воспоминания, которые тоже находят на нее при лунном свете. Думая про Фрэнка, Элен попыталась представить его себе, но – странно! – не смогла, все смешалось: помощник бакалейщика с голодными глазами смешивался в ее воображении с бывшим рабочим карнавального городка и с будущим серьезным студентом – человеком с перспективами.
Уже засыпая, Элен вдруг сообразила: а ведь Фрэнк хочет, чтобы она вошла в его жизнь! Она опять ощутила было прежнюю неприязнь к нему, но тут же без всяких усилий подавила ее. Жаль, что из окна ее спальни не видать неба, не выглянуть на улицу. Кто он такой, этот парень, который хочет залучить себе жену с помощью снежного лунного света?
А в бакалейной лавке Морриса выручка продолжала расти; особенно много покупателей было к Рождеству и к Новому году. За последние две недели декабря Моррис выручил сто девяносто долларов: сумма для него необыкновенная, просто сказочная. У Иды появилась новая теория, почему торговля шла так хорошо: в нескольких кварталах от них построили новый многоквартирный дом – это во-первых; во-вторых, поговаривали, что у Генриха Шмитца обслуживание стало гораздо хуже, чем было сразу после того, как он открыл свою лавку; и вообще, бакалейщик-холостяк – это было что-то необычное и даже подозрительное. Моррис не отрицал, что все это, наверно, так, но продолжал стоять на том, что главная причина – это появление Франка. Покупателям Фрэнк нравился – Моррис отлично понимал, почему, – поэтому они и сами приходили и своих знакомых сюда посылали. В результате дела у Морриса поправились, он стал сводить концы с концами и даже заплатил по кое-каким срочным счетам. В благодарность Фрэнку – который, впрочем, принимал рост выручки как должное, – Моррис решил прибавить ему жалованье, а то каждый раз было не по себе, когда он вручал Фрэнку эти несчастные пять долларов; но сначала, сказал он себе, нужно посмотреть, что будет в январе, такая же будет выручка или нет; в январе обычно дела шли хуже, чем всегда. Даже если он станет зарабатывать двести в неделю, после всех выплат ему будет оставаться так мало, что на эти деньги едва ли можно себе позволить держать в лавке приказчика. Для этого нужно, чтобы лавка давала как минимум двести пятьдесят или триста, а это – просто фантазия.
Однако, коль скоро дела все-таки пошли на лад, он сказал дочери, что теперь она может оставлять себе больше денег из своих двадцати пяти долларов в неделю, которые она с таким трудом зарабатывала.
– Оставляй себе пятнадцать долларов, – сказал он. – А если так же пойдет и дальше, ты сможешь всю зарплату себе оставлять.
Он надеялся, что так оно и будет. Элен, получив возможность тратить на себя огромную сумму – пятнадцать долларов в неделю, – была на седьмом небе от радости. Ей позарез нужны были новые туфли, и неплохо было бы еще купить новое пальто – ее пальто совсем уже поизносилось – и одно-другое платье. И еще она хотела начать откладывать деньги, чтобы снова записаться на курс в Нью-Йоркский университет. Она была согласна с отцом относительно Фрэнка: он и вправду принес им удачу. Вспоминая, как тогда, в парке, он говорил о своем желании получить образование, Элен чувствовала, что рано или поздно он добьется всего, чего хочет добиться, – чувствовала, что в нем что-то есть, что он – не просто обычный парень, каких много.
Он часто бывал в библиотеке. Почти каждый раз, когда Элен приходила в библиотеку, она видела, что он сидит за столом, а перед ним – раскрытая книга. «Интересно, – думала, она, – он что, проводит здесь все свободное время?» Тем, что Фрэнк много читал, он вызывал у нее уважение к себе. Сама Элен ходила в библиотеку раза два в неделю, каждый раз брала только одну или две книги, потому что ей нравилось брать и отдавать книги. Даже когда у нее бывало совсем уж похоронное настроение, ей всегда доставляло удовольствие видеть вокруг себя много-много книг, – хотя иной раз ее угнетала мысль о том, сколько она еще не прочла книг, которые стоит прочесть. Поначалу ей было не по себе от того, что она так часто сталкивалась с Фрэнком: чего ради он тут постоянно торчит? Но библиотека – это библиотека; Фрэнк, так же как и она, приходил сюда, потому что ему здесь что-то было нужно. Как и она, он много читал, потому что ему было одиноко. Впервые эта мысль пришла ей в голову после того, как он рассказал ей историю про акробатку. Постепенно ее неловкость прошла.
Хотя обычно он уходил из библиотеки одновременно с ней, но если она хотела идти домой одна, он не настаивал на том, чтобы ее провожать. Иногда она шла пешком, а он садился на трамвай. Но обычно, особенно если погода была хорошая, они шли домой вместе. Иногда – раза два – они сворачивали в парк. Он рассказал ей еще кое-что о себе. У него была совсем не такая жизнь, как у большинства ее знакомых, и она ему немного завидовала: он столько повидал! Ее собственная жизнь, думала она, была серой и унылой, как у ее отца: все вертелось вокруг его лавки и его привычек. Моррис не то что в другие города, но и дальше, чем за угол, едва ли заходил, разве что изредка – например, если нужно было вернуть покупателю какую-нибудь вещь, которую тот забыл на прилавке. Когда они были детьми и Эфраим был жив, отец любил по воскресеньям купаться на Кони-Айленде; а в еврейские праздники он брал детей посмотреть еврейский спектакль или вез их на метро в Бронкс к своим ландслойте. Но после того как умер Эфраим, Моррис годами не вылезал за пределы своего квартала. И она тоже – правда, по другим причинам. Да и куда ей было податься, у нее же ни цента не было. Она с жадностью читала о далеких странах, а сама все время сидела дома. Она дорого бы отдала, чтобы съездить в Чарлстон, или в Новый Орлеан, или в Сан-Франциско; она столько слышала об этих городах – а сама, пожалуй, никогда не бывала даже за пределами Манхеттена. Слушая рассказы Фрэнка про Мексику, Техас, Калифорнию и другие такие места, она с особой остротой понимала, какая у нее жалкая жизнь: каждый день, кроме воскресенья, она ехала на метро до 34-й улицы, а потом обратно. Кроме того, два вечера в неделю – в библиотеку и обратно. Летом, так же, как раньше, она – обычно во время отпуска – ездила на Манхеттенский пляж. Ну, и если посчасчастливится, выбиралась на концерт в Льюисон-Стейдиум, Когда ей было двадцать лет и она как-то особенно переутомилась, мать настояла, чтобы Элен съездила на неделю в недорогой летний лагерь в Нью-Джерси. А до этого, еще школьницей, она ездила вместе с классом на уик-энд в Вашингтон по программе «История Америки», и там их водили по правительственным учреждениям. Вот и все, и больше нигде она не была. Это же просто преступление – все время жить там, где родилась и выросла, и никуда больше носу не казать. Рассказы Фрэнка распаляли Элен – ей не терпелось путешествовать, испытывать приключения, жить!
Как-то вечером они сидели на скамейке в тенистой части парка, в стороне от большой лужайки, окруженной деревьями, и Фрэнк сказал, что он твердо решил осенью поступить, наконец, в колледж. Это почему-то привело Элен в странное возбуждение, несколько часов она ни о чем другом и думать не могла. Ей представлялось, какие интересные курсы он будет слушать и каких умных людей встретит среди товарищей-студентов, и как это будет прекрасно – учиться в колледже. Она воображала, как он будет выглядеть студентом: в элегантном костюме, коротко остриженный, причесанный; может быть, даже нос у него станет ровнее, а его английский сделается более культурным, правильным; он будет интересоваться музыкой, литературой, будет изучать философию, политику, психологию; и чем больше он будет знать, тем больше ему будет хотеться узнать, и он подымется во мнении других и в своем собственном. Она представляла себе, как он пригласит ее в колледж на концерт или на спектакль, и там она познакомится с другими студентами, его друзьями – людьми, которых ждет блестящее будущее. А потом они будут в темноте идти по саду, прилегающему к колледжу, и Фрэнк покажет, где находится какой корпус, и в каком здании он слушает лекции знаменитых профессоров. А если закрыть глаза, можно даже себе представить, что она – о чудо из чудес! – и сама здесь занимается, что она не случайная визитерша, которая слушает один или два вечерних курса, а утром возвращается в фирму «Левеншпиль – дамское белье». Он-таки заставил ее помечтать.
Чтобы помочь Фрэнку подготовиться к поступлению в колледж, Элен посоветовала ему прочесть несколько хороших книг – великих романов. Ей хотелось, чтобы эти романы Фрэнку понравились и доставили ему такое же наслаждение, какое получила она. Элен взяла в библиотеке «Мадам Бовари», «Анну Каренину» и «Преступление и наказание» – Фрэнк лишь краем уха слыхал об авторах этих произведений – и посоветовала ему прочесть. Он обратил внимание, что с каждой пожелтевшей страницей этих книг Элен обращается так, точно это Слово Божье. В этих книгах – сказала она – можно прочитать все, что человек не имеет права не знать, всю Правду Жизни. Фрэнк унес все три книги к себе в комнату и, завернувшись в одеяло, – в комнате было довольно холодно, – принялся читать. Это было нелегкое чтение: места и люди, которые в книгах описывались, были ему совсем незнакомы, об эти сумасшедшие имена и названия можно было язык сломать, а уж запомнить их, казалось, совершенно невозможно; и многие фразы были такие длинные и сложные, что Фрэнк, дойдя до конца предложения, забывал начало. Читая первые страницы, он раздражался: кому это нужно, продираться сквозь дебри непонятных обстоятельств и поступков? Он начал одну книгу, потом вторую, потом третью – и в конце концов в отчаянии сдался и бросил книги.
Но ведь Элен читала и так ценила эти книги; ему стало стыдно, что он не может их осилить, и он снова взялся за чтение. По мере того, как он одолевал все новые и новые главы, читать становилось легче, и люди, герои книги, начали его все больше и больше интересовать; у всех у них была несчастная жизнь – по той или по другой причине – и некоторые из них в конце концов погибли. Сначала Фрэнк читал урывками, но постепенно все больше вчитывался, и в конце концов одолел все три книги. Начал он с «Мадам Бовари» – сперва было просто любопытно, но когда он закрыл книгу, по спине у него пробегал холодок, он чувствовал себя опустошенным и разбитым. Фрэнк не понимал, почему этому писателю захотелось написать книгу о такой дамочке. Но ему было жалко бедную Эмму, жалко, что у нее все так получилось и она не нашла другого выхода, кроме как покончить с собой. Потом он взялся за «Анну Каренину». Эта женщина вызывала больше симпатии, и, наверно, в постели она была тоже лучше. И какая обида, что в конце романа она бросилась под поезд. И хотя Фрэнку казалось, что не так уж обязательно было эту книгу читать, его тронуло, как изменилось настроение Левина в лесу, когда он уже решил было повеситься. Вот уж этот, по крайней мере, хотел жить! «Преступление и наказание» вызвало у Фрэнка неприязнь, и в то же время книга его очень увлекла; все эти люда, едва они открывали рот, тут же начинали в чем-нибудь каяться: в какой-нибудь слабости, или в болезни, или в преступлении. А про Раскольникова читать было просто больно – про все его напасти. Сначала Фрэнку показалось, что Раскольников еврей, и он очень удивился, когда узнал, что вовсе нет. При всем том волнении, которое вызвала у Фрэнка эта книга, он иногда чувствовал, что Достоевский окунает его лицом в канаву с грязной водой, а иногда – что он уже месяц как в запое. Фрэнк был рад, когда дочитал книгу до конца, хотя проститутка Соня ему очень нравилась, и он еще много дней размышлял о ее судьбе.
Потом Элен посоветовала Фрэнку прочесть и другие книги этих писателей, чтобы лучше их понять, но Фрэнк стал отговариваться, что он и эти-то книги не очень понял.
– Я уверена, что вы все поняли, – сказала Элен, – если вы действительно, как сам говорите, разбираетесь в людях.
– Разбираюсь, – пробормотал Фрэнк.
Чтобы доставить ей удовольствие, он осилил еще две толстые книги; когда он их читал, ему порой становилось так тошно, что в глазах темнело, и, закрыв книгу, он чувствовал облегчение. «Интересно, – думал он, – что такого Элен находит в этих описаниях всяких напастей?» Он заподозрил, что она заметила, как он подсматривал за ней в ванной, и этими книгами хочет его наказать. Но потом сообразил, что это очень маловероятно. По крайней мере, после всех этих книг он задумался о том, что жизнь часто катится ко всем чертям, если человек не знает, что ему делать, как раз тогда, когда надо что-то сделать. И он понял, как легко сломать свою жизнь каким-то одним-единственным неверным поступком. Сделал неверный шаг – и потом всю жизнь будешь мучиться, как бы ты ни старался загладить то, что натворил. Временами Фрэнк, сидя поздно вечером у себя в комнате с книгой на коленях, завернувшись в одеяло и нахлобучив шляпу и все же дрожа от холода, ловил себя на том, что у него появляется странное ощущение, будто он читает про самого себя. Сначала это его забавляло и даже веселило, но потом стало угнетать.
Как-то тусклым, дождливым вечером Элен чуть было не поднялась в комнату Фрэнка, чтобы вернуть ему то, что он ей дал, а она не хотела; но в это время зазвонил телефон, Ида взяла трубку и позвала Элен. Фрэнк, который лежал в своей комнате на кровати и смотрел, как оконное стекло заливает струями дождя, слышал, что Элен спустилась по лестнице. Моррис был в лавке, он кого-то обслуживал, а Ида сидела в задней комнате и пила чай.
– Это Нат, – прошептала Ида, не двигаясь с места.
«Она скажет, что не прислушивается», – подумала Элен.
Ее первым побуждением было отказаться от разговора; но в голосе Ната была теплота (небось, приложил немало усилий для этого), а добрый, участливый голос в дождливый вечер – это добрый и участливый голос. Она легко могла себе представить, как Нат сейчас выглядит. Как было бы хорошо, если бы он позвонил ей раньше, еще в декабре, когда она так отчаянно хотела, чтобы он позвонил! А теперь она снова почувствовала, что она ему – чужая, хоть и сама не понимала, откуда взялось это чувство.
– Элен, что это тебя не видно? – спросил Нат. – Где ты пропадаешь?
– Я все время здесь, – сказала Элен, пытаясь скрыть легкую дрожь в голосе. – А ты?
– Что, кто-нибудь есть в комнате? Ты не можешь говорить свободно?
– Вот именно.
– Так я и думал. Я буду краток. Элен, это тянется уже Бог знает сколько времени. Я хочу тебя видеть. Что, если в субботу вечером вместе сходить в театр? Я завтра буду в центре и куплю билеты.
– Спасибо, Нат, но я, пожалуй, не пойду.
Нат прокашлялся.
– Элен, мне бы хотелось знать, как может человек защищаться, если он не знает, о чем говорится в обвинительном акте? Что я тебе сделал? Скажи!
– Я не прокурор и никого ни в чем не виню.
– Ну, если не винишь, назовем это просто делом – в чем дело? То мы с тобой так дружны, а то на другой день я – словно один-одинешенек на необитаемом острове. Что я тебе сделал, скажи?
– Не будем об этом говорить.
Ида поднялась и ушла в лавку, осторожно притворив за собой дверь. «Спасибо», – подумала Элен. Она понизила голос, чтобы ее не было слышно через стенной проем.
– Ты странная, – сказал Нат. – У тебя кое в чем совершенно старомодные понятия. Я всегда говорил, что ты напрасно мучаешь сама себя. Ну, к чему эти дурацкие угрызения совести из-за всякой ерунды? В наше-то время! В двадцатом веке люди чувствуют себя свободнее. Извини меня, что я тебе это говорю, но ведь это так.
Элен покраснела. К его чести, он достаточно проницателен.
– Мои понятия – это мои понятия, – сказала она.
– Что была бы за жизнь, – горячился Нат, – если бы люди стали жалеть о каждой своей счастливой минуте?
– Ты, наверно, один в комнате, – сердито сказала Элен, – что так откровенно обо всем рассуждаешь?
– Конечно, один, – сказал он обиженно. – Боже мой, Элен, неужели ты обо мне так плохо думаешь?
– Я же тебе сказала, что я не одна. Мама только что вышла из комнаты.
– Прости, я забыл.
– Ничего, все в порядке.
– Послушай, девочка, – сказал он мягко, – сложно выяснять отношения по телефону. Что, если я сейчас к тебе подскочу? Может, мы сумеем друг друга понять. Поверь, Элен, я вовсе не такая уж скотина. То, чего ты не хочешь, ты не хочешь, и это – твое личное дело. Но давай останемся друзьями и будем хоть иногда встречаться. Можно, я к тебе сейчас приду, и мы потолкуем?
– В другой раз, Нат, сейчас я занята.
– Чем?
– В другой раз.
– Ну что ж, ладно, – сказал он любезно.
Когда Нат повесил трубку, Элен несколько секунд стояла около телефона, раздумывая о том, права она была или не права, разговаривая с Натом таким образом. «Наверно, нет», – подумала она.
В кухню вошла Ида.
– Это был Нат? Чего он звонил?
– Просто так, поговорить.
– Он тебя куда-нибудь приглашал?
Элен кивнула.
– Ну, и что ты ответила?
– Я сказала, что в другой раз.
– Как это в другой раз? Что это значит? – вскинулась Ида. – Да что ты, Элен, старуха, что ли? Почему ты все время корпишь одна у себя в комнате? Этими твоими книжками не проживешь. Что с тобой?
– Ничего, мама.
Она двинулась к двери.
– Не забудь, что тебе уже двадцать три года, – крикнула Ида ей вслед.
– Знаю.
Элен поднялась в свою комнату, но и там не находила себе места. Она еще раньше думала о том, что должна будет сегодня сделать, и чувствовала, что делать это ей совсем не хочется.
Накануне вечером Элен повстречалась в библиотеке с Фрэнком – в третий раз за последние восемь дней. Когда они выходили, она заметила у него под мышкой какой-то пакет. «Рубашки, или белье», – подумала она. Но по пути домой Фрэнк бросил сигарету и, остановившись под уличным фонарем, протянул ей пакет.