Текст книги "Помощник"

Автор книги: Бернард Маламуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Иногда вечерами Фрэнк отправлялся посмотреть, как идут дела у норвежцев. Он выходил на улицу, сняв передник, и стоял в подъезде у Сэма Перла, глядя через улицу на магазин бакалейных товаров и деликатесов. Вся витрина у норвежцев была уставлена красивыми банками и коробками, а полки ломились от аппетитных продуктов, и у Фрэнка, когда он на все это смотрел, неизменно разыгрывался аппетит. Там весь день толпились покупатели – Моррисова же лавка почти всегда бывала пуста. Иной раз, когда норвежцы закрывали лавку и уходили домой, Фрэнк пересекал улицу и сквозь стекло вглядывался в темную лавку, как бы пытаясь разгадать секрет Тааста и Педерсена, которые умудряются делать такой бизнес.

Однажды, закрыв лавку, Фрэнк отправился в дальнюю прогулку и забрел в кафе под названием «Кофейник»; оно работало круглые сутки, Фрэнк здесь прежде раз или два бывал.

– Нет ли у вас случайно какой-нибудь ночной работы? – спросил Фрэнк хозяина кафе.

– Мне нужен человек, чтобы стоять за стойкой, варить кофе и подавать холодные закуски, и еще немного мыть посуду, – сказал хозяин.

– Идет, – сказал Фрэнк.

Рабочий день Фрэнка длился с десяти вечера до шести утра, и хозяин кафе платил ему тридцать пять долларов в неделю. Возвращаясь по утрам, Фрэнк открывал лавку. Так прошла неделя, и в субботу Фрэнк положил в ящик тридцать пять долларов, не пробив их на кассовом аппарате. Эта деньги, да еще зарплата Элен, позволили им с грехом пополам свести концы с концами.

Днем Фрэнк отсыпался на кушетке в задней комнате лавки. Он установил звонок, который будил его, когда кто-нибудь отворял входную дверь, но покупателей было так мало, что Фрэнк успевал отлично выспаться.

Так и жил он в своем заточении, сокрушаясь, что свел к плохому все хорошее, и эти мысли растравляли его сердце. Фрэнк видел дурные сны, ему снился ночной парк, его постоянно преследовал запах помойки. Он проклинал свою долю, у него на языке вертелись слова, которые он не решался произнести вслух. По утрам он стоял у окна лавки, глядя, как Элен уходит на службу. Он был на том же месте и когда она возвращалась. Элен входила в дом с опущенной головой, потупив глаза, которые, казалось, не замечали Фрэнка. Ему хотелось сказать ей много такого, что было необычным для него самого, но не мог разобраться в этой путанице, подкатывавшей комом к горлу, так что все изо дня в день умирало внутри него. Он частенько подумывал, а не сбежать ли ему, но это было именно то, что он всегда делал и от чего решил отказаться наотрез. Нет, он останется здесь. Его вынесут отсюда только вперед ногами. И если будут рушиться стены, его придется откапывать лопатами.

Как-то Фрэнк нашел в погребе деревянный брусок и от нечего делать стал кромсать его ножом. К его собственному изумлению, получилось нечто вроде летящей птицы. Он подумал было подарить эту птицу Элен, но птица получилась грубой и какой-то кособокой: первый блин всегда комом. Тогда Фрэнк попробовал вырезать что-нибудь еще. Он решил вырезать цветок – и получилась распускающаяся роза. У розы были тонкие лепестки и толстый стебель, и она была куда больше похожа на розу, чем вырезанная прежде птица – на птицу. Сперва Фрэнк хотел раскрасить розу, но потом решил, что без краски она выглядит лучше. Он завернул деревянный цветок в оберточную бумагу, написал на ней печатными буквами имя и фамилию Элен и за несколько минут до того, как она должна была вернуться с работы, прикрепил пакет клейкой лентой к почтовому ящику. Фрэнк видел, как Элен пришла, слышал, как она поднялась по лестнице. Выглянув, он обнаружил, что пакет исчез.

Деревянный цветок напомнил Элен о ее несчастьях. Она ненавидела себя за то, что полюбила Фрэнка, зная, что делает ошибку. Она влюбилась, думала Элен, чтобы выбраться из трудного положения. Теперь же ей более, чем когда-либо, было ясно, что она жертва обстоятельств, как бы привидевшихся в дурном сне, и символизировала все это лавка внизу и безжалостное присутствие в ней Фрэнка, которого она должна была выгнать со скандалом, но вместо этого позволила ему остаться на месте.

Когда Моррис вернулся из больницы, он сперва хотел тут же одеться и бежать в лавку, но доктор, прослушав его легкие и постучав пальцами по волосатой груди, спросил:

– Дела у вас идут хорошо, так куда вам торопиться?

А Иде он втихомолку сказал:

– Ему нужно хорошенько отлежаться – и это обязательно.

И, видя, что Ида перепугалась, добавил:

– Шестьдесят лет – это вам не шестнадцать.

Моррис, немного поворчав и поспорив, все же позволил уложить себя в постель и после этого уже не рвался в лавку: да гори она огнем, век бы глаза на нее не глядели! Поправлялся он медленно.

А тем временем весна уже пробивала себе дорогу. Дни стали длиннее, в окна спальни чаще заглядывало солнце. Но по улицам еще гулял холодный ветер, прохожие зябко кутались в пальто и шарфы, и иногда, после нескольких часов солнечной погоды, небо темнело и начинал валить крупными хлопьями снег. Моррис лежал в постели, грустил и часами вспоминал свое детство. Вспоминал зеленые поля. Никогда ему не забыть, как мальчишкой носился он по полям, как оглашенный. Отец, мать, единственная сестра – сколько уже лет он их не видел, о Господи! И в завывании ветра Моррису чудились их голоса.

Он слупил, как внизу на улице хлопает на ветру парусиновый навес над витриной, и со страхом думал о своей лавке. Моррис уже бог знает сколько времени не спрашивал Иду, как идет торговля, но он и без того знал это – нутром чуял, что дело швах. Прислушиваясь, он замечал, что кассовый аппарат позванивает редко, и это ему все объясняло. Внизу стояла зловещая тишина. Да и какие звуки можно услышать на кладбище, где над угрюмой землей возвышаются одни лишь могильные плиты? Сквозь щели в полу просачивался запах смерти. Моррис понимал, почему Ида так редко отваживается спускаться вниз, а старается найти себе хоть какое-нибудь дело в квартире. Да и кто может оставаться часами в такой лавке? Разве что гой, у которого нет сердца. Лавка представлялась Моррису какой-то зловещей черной птицей; а когда он начал чувствовать себя лучше, птица стала широко открывать горящие глаза и выпяливаться на него, и он все больше и больше беспокоился.

Как-то утром Моррис сидел, опершись спиной о подушку, и просматривал вчерашний «Форвертс»; и вдруг на него что-то накатило, ему стало так тошно, что он весь покрылся холодным потом и сердце застучало часто-часто. Моррис отбросил одеяло, вылез из постели и начал поспешно одеваться.

В комнату вбежала Ида.

– Моррис, что ты делаешь? – закричала она. – Ты же болен!

– Я должен сойти вниз.

– Да кому ты там нужен? Нечего тебе делать внизу. Ложись и отдыхай.

Моррису смерть как хотелось снова лечь в постель и лежать там хоть всю жизнь, до скончания века, но он не мог справиться с охватившим его почему-то возбуждением.

– Я должен сойти вниз, – упрямо повторил он.

Ида умоляла его лечь в постель, но Моррис ее не слушал.

– Сколько Фрэнк сейчас наторговывает? – спросил он Иду, натягивая брюки.

– Пару пустяков. Может, семьдесят пять.

– В неделю?

– А что же, в день?

Это было паршиво, но Моррис ожидал худшего. Он лихорадочно перебирал в голове один план за другим, как спасти лавку. Авось, когда он сам начнет работать, дела пойдут лучше. Ему стало страшно, что он тут валяется в постели, а ведь ему нужно быть внизу, спасать лавку.

– Лавка открыта весь день?

– Весь день, с утра до поздней ночи; и Бог его знает, чего ради он так работает.

– А почему он все еще здесь? – спросил Моррис с внезапным раздражением.

– Он остался, – ответила Ида, пожав плечами.

– Сколько ты ему платишь?

– Нисколько; он говорит, ему ничего не нужно.

– А что же ему нужно? Пить мою кровь?

– Он говорит, что хочет тебе помочь.

Моррис что-то пробормотал.

– Ты за ним хоть приглядываешь?

– А чего мне за ним приглядывать? – насторожилась Ида. – Он что, воровал у тебя, что ли?

– Не хочу я, чтоб он здесь оставался. И не хочу, чтоб он был рядом с Элен.

– Элен с ним даже разговаривать не хочет.

Моррис уставился на Иду.

– А что случилось?

– Пойди, спроси ее! А какая кошка пробежала между ней и Натом? Она – вроде тебя: никому ничего не говорит.

– Так пусть он сегодня же убирается! Я не хочу, чтобы он был здесь.

– Моррис, – с запинкой сказала Ида, – поверь, Фрэнк тебе очень, очень помог. Пускай побудет тут еще неделю, пока ты не станешь на ноги.

– Нет!

Моррис застегнул пуловер и, не слушая ее заклинаний, начал, шатаясь, спускаться вниз по лестнице.

Фрэнк услышал, как Моррис спускается по лестнице, и весь похолодел.

С тех пор, как Моррис выписался из больницы, Фрэнк со страхом думал о том, что будет, когда бакалейщик в один прекрасный день спустится в лавку; хотя, как ни странно, в то же время Фрэнк в глубине души даже хотел, чтобы это случилось поскорее. Он часами думал, как убедить Морриса в своем раскаянии, чтобы тот позволил ему остаться. Он собирался сказать: «Разве я не голодал, вместо того, чтобы потратить свою долю денег, которые мы с Уордом у вас взяли, – для того только, чтобы положить их вам обратно в кассу, что я в конце концов и сделал? Единственное, что я у вас взял, – это пару булочек да немного молока, чтобы не помереть с голоду!» Однако Фрэнк не очень-то верил, что этим сумеет убедить Морриса. Может, он сошлется на то, как долго и терпеливо работал у бакалейщика, какие оказал ему услуги? Однако он ведь в то же самое время воровал у Морриса деньги – и это портило всю картину. Он мог бы напомнить Моррису, что спас его, когда тот отравился газом, – но Ник Фузо спас его в той же мере, что и он, Фрэнк. Фрэнк понимал, что нет у него никаких козырей, которыми он мог бы крыть, – понимал, что он уже исчерпал все свои аргументы. Но тут ему в голову пришла сумасшедшая идея – идея жутко рискованная, но, если повезет, она могла бы оказаться козырным тузом. Он подумал: «А что, если я как раз сейчас расскажу ему про налет – может быть, тогда-то Моррис действительно поймет, что я за человек, и тогда он меня пожалеет; ведь я же столько сделал, чтобы загладить свое прошлое». Когда Моррис поймет, почему Фрэнк так долго вкалывал у него за гроши, он растрогается и позволит Фрэнку остаться – а тогда у Фрэнка будет возможность сделать все так, как ему и хочется. Обдумывая эту шальную идею, Фрэнк понимал, что идет ва-банк, что это может его окончательно погубить, но в крайнем случае, если Моррис ни за что не согласится оставить Фрэнка в лавке, нужно будет пустить в ход этот козырь. В конце концов, что ему терять? Но когда Фрэнк рисовал в своем воображении, как он во всем признается и Моррис его прощает, и пытался при этом представить себе, что вздохнет с облегчением, то понимал, что ни черта он не вздохнет с облегчением, – потому что его исповедь не будет полной и совершенно чистосердечной, если он не признается Моррису и в том, как он поступил с его дочерью. А об этом, он знал, ему лучше даже не заикаться; и потому Фрэнк чувствовал, что как бы он ни пытался облегчить свою душу признанием, это будет всегда угнетать его.

Когда бакалейщик – бледный, хмурый, с неприязненным взглядом – вошел в лавку, Фрэнк стоял возле кассового аппарата и чистил перочинным ножом ногти. Он притронулся пальцем к своей матерчатой шапочке и сделал шаг навстречу Моррису.

– Рад вас видеть снова здоровым, Моррис, – сказал он, сожалея в душе, что за весь месяц так и не отважился подняться наверх и повидаться с Моррисом. Моррис холодно кивнул и зашел за прилавок. Фрэнк последовал за ним, опустился на одно колено и включил обогреватель.

– Здесь холодновато, так что лучше включить. Я не включал, чтобы меньше платить за отопление.

– Фрэнк, – твердо сказал Моррис, – спасибо вам за то, что вы мне помогли, когда я отравился газом, и за то, что вы работали в лавке, пока я болел. А теперь вы можете идти.

– Моррис, – ответил Фрэнк, и сердце его сжалось в комок, – клянусь вам, я за последнее время не украл у вас ни цента, и да разразит меня Господь на этом самом месте, если я вру.

– Я не потому хочу, чтобы вы ушли, – сказал Моррис.

– А почему же? – спросил Фрэнк, краснея.

– Вы знаете, – сказал Моррис, опустив глаза.

– Моррис, – сказал Фрэнк, пуская в ход свой последний козырь. – Я должен рассказать вам одну важную вещь. Я хотел сказать вам об этом раньше, но никак не мог набраться храбрости. Моррис, не укоряйте меня за то, что я когда-то сделал; теперь я совсем изменился, я – совсем другой человек. Я был одним из тех двух парней, которые вас ограбили. Клянусь Богом, я этого не хотел, но так уж получилось, я не мог пойти на попятный. Я хотел вам об этом сразу рассказать – потому-то я на другой день пришел к вам, и при первой возможности я положил мою долю денег обратно в кассу; но рассказать вам обо всем у меня духу не хватило. Я не мог вам в глаза смотреть. Мне тяжело об этом говорить, у меня все внутри переворачивается, но я вам все-таки об этом рассказываю, чтобы вы знали, как меня все это мучило, и я очень у вас прошу прощения за тот удар по голове, хотя ударил вас не я. Вы должны понять, что я теперь – не тот человек, каким был тогда. Может, я и выгляжу тем же самым человеком, но если бы вы видели, что у меня на душе, вы бы поняли, что я – совсем другой. Теперь вы можете мне доверять, клянусь вам. Потому-то я и прошу вас: разрешите мне остаться и помочь вам.

Закончив свою речь, Фрэнк почувствовал невыразимое облегчение: дерево, усыпанное птицами, разразилось песней. Однако песня сразу прервалась, когда Моррис, угрюмо глядя на Фрэнка, сказал:

– Так все это я уже знаю, вы не сказали мне ничего нового.

– Знаете? – простонал Фрэнк. – Откуда?

– Я это сообразил, когда лежал наверху, больной. Мне однажды приснилось, что вы меня ударили, и тут я понял…

– Но я не бил вас! – воскликнул Фрэнк. – Я был тот, который дал вам воды. Помните?

– Помню. И я помню ваши руки. И помню ваши глаза. В тот день, как Миногью привел сюда того громилу, так я по вашим глазам увидел, что вы передо мной в чем-то виноваты. А потом, когда я стоял за дверью, а вы украли у меня доллар и положили его себе в карман, я подумал, что я вас раньше где-то видел, но не мог вспомнить, где. А как вы меня откачали, когда я отравился, так я вас почти узнал. И потом, лежа в постели, – делать мне было нечего – я думал обо всех своих неудачах, и как я угробил свою жизнь на эту паршивую лавку. И я вспомнил, как вы впервые сюда пришли, и как вы сидели за этим столом, и вы тогда сказали, что вы всегда делаете какую-нибудь глупость, и все летит вверх тормашками. И тут я понял и сам себе сказал: «Фрэнк – это один из тех двоих, что сделали на меня налет».

– Моррис, – сказал Фрэнк дрожащим голосом, – простите меня.

У Морриса было слишком тяжко на душе, чтобы отвечать. «Жаль парня, – подумал он, – но ведь нельзя же, чтобы в лавке у меня работал повинившийся преступник. Даже если он исправился – какой толк его здесь держать? Лишний рот надо кормить, лишняя пара глаз будет видеть, как я помираю».

– Вы рассказали Элен, что я сделал? – вздохнув, спросил Фрэнк.

– Элен не хочет с вами знаться.

– Моррис, дайте мне последнюю возможность, – взмолился Фрэнк.

– Кто был этот антисемит, который ударил меня по голове?

– Уорд Миногью, – сказал Фрэнк, помолчав. – Сейчас он очень болен.

– Ах! – вздохнул Моррис. – Бедняга Миногью: иметь такого сына!

– Он сперва хотел ограбить не вас, а Карпа. Пожалуйста, дайте мне остаться хоть на месяц. Я буду платить за еду и за жилье.

– Чем же вы будете платить, если я вам платить не буду? Моими долгами?

– Я подрабатываю по ночам, когда закрываю лавку. Мне кое-что платят.

– Нет, – сказал бакалейщик.

– Моррис, я вам нужен. Вы даже не представляете себе, как плохо сейчас идет торговля.

Но Моррис уже твердо решил уволить своего приказчика, и никакая сила в мире не могла его поколебать.

Фрэнк повесил передник на крюк и ушел. Он купил дешевый чемодан и уложил в него свои нехитрые пожитки. Потом он постучал к Нику, чтобы вернуть ему радиоприемник. Ника не было дома, и Фрэнк попрощался с Тесси.

– Куда вы пойдете, Фрэнк? – спросила она.

– Не знаю.

– Вывернетесь?

– Не знаю. Передайте от меня привет Нику.

Перед тем, как уйти, Фрэнк написал записку Элен; в этой записке он еще раз попросил прощения за все зло, которое ей причинил. Он написал, что она – самая лучшая девушка, которую он когда-либо встречал, и что он сам погубил свое счастье.

Прочтя записку, Элен разрыдалась, но ей даже в голову не пришло ответить Фрэнку.

Хотя Моррису понравились те нововведения, которые Фрэнк произвел в лавке, он сразу же понял, что на торговле это никак не отразилось, торговля шла из рук вон плохо

А на следующий же день после ухода Фрэнка она пошла еще хуже: выручка оказалась на десять долларов ниже, чем при Фрэнке. Моррис-то думал, что он уже пережил свои худшие времена, а они, видать, еще впереди.

– Что будем делать? – в отчаянии спросил он Иду и Элен, когда они в воскресенье вечером сидели на кухне, завернувшись в свои пальто.

– А что мы можем делать? – грустно отозвалась Ида. – Устрой в лавке аукцион-распродажу.

– Уж если мы откажемся от лавки, так лучше найти на нее покупателя, – возразил Моррис. – Если мы ее кому-то продадим, то можем продать и дом и что-то за него выручить. Тогда я смогу расплатиться с долгами и, глядишь, у нас останется еще пара тысяч долларов. А пойдет с молотка – так кто купит дом?

– Где же ты найдешь покупателя? – спросила Ида.

– А можно распродать все так, чтобы избежать банкротства? – спросила Элен.

– После распродажи у нас останутся гроши. А когда лавка будет стоять пустая и сдаваться внаем, так дом уж точно никто не купит. В этом квартале уже есть два помещения, которые сдаются внаем. Стоит оптовикам пронюхать, что я пошел на распродажу, они доведут меня до полного банкротства, и заберут дом тоже. А если нам удастся найти покупателя на лавку, мы и за дом сможем получить больше денег.

– Кто эту лавку купит? – вздохнула Ида. – Я тебе говорила, когда надо было продавать, а ты не слушал.

– Предположим, ты продашь и лавку и дом, – сказала Элен. – Что ты будешь делать дальше?

– Может быть, я смог бы купить какое-нибудь крохотное дело, может быть, маленькую кондитерскую. Если бы найти партнера, мы бы открыли кондитерскую в хорошем районе.

– Грошовыми конфетами я торговать не стану, – сказала Ида. – И партнер у нас тоже был, чтоб он сдох…

– А не можешь ты поискать работу? – спросила Элен.

– Кто мне даст работу, в мои-то годы?

– У тебя ведь есть знакомства в торговом мире, – сказала Элен. – Может быть, тебе найдут место кассира в супермаркете.

– Ты что, хочешь, чтобы твой отец весь день стоял на ногах? – закричала Ида. – Ведь у него же расширение сосудов!

– Это все-таки лучше, чем торчать в холодной, пустой лавке.

– Ну, так что мы будем делать? – спросил Моррис.

Никто не ответил.

Когда Ида и Элен остались одни, Ида сказала:

– Все было бы иначе, если бы ты вышла замуж.

– За кого, мама?

– За Луиса Карпа.

На следующий день Ида пошла к Карпу, когда тот был один в своей винной лавке, и рассказала ему о своих заботах. Виноторговец присвистнул сквозь зубы.

– Помните, – сказала Ида, – в ноябре прошлого года вы хотели послать к нам человека по имени Подольский, иммигранта, который хотел открыть бакалейную лавку?

– Да. Он сказал, что придет посмотреть лавку, но в тот самый день заболел гриппом.

– Ну, и купил он уже лавку?

– Кажется, нет, – осторожно сказал Карп.

– И он все еще хочет купить?

– Может быть. Но что я ему могу сказать про такую лавку, как ваша?

– Не надо ему ничего говорить про лавку, скажите ему про цену. Моррис сейчас в таком положении, что он продаст лавку тысячи за две. Если этот ваш Подольский захочет купать еще и дом, мы продадим недорого, и он получит свою выгоду. Этот иммигрант – молодой человек, у него есть силы; если он засучит рукава и хорошо возьмется за дело, то сможет потягаться с этими гоями.

– Пожалуй, я ему как-нибудь позвоню, – сказал Карп.

Потом он, как бы невзначай, спросил про Элен:

– Небось, она того гляди выйдет замуж?

Ида сразу поняла, что ветер дует туда, куда ей нужно.

– Скажите Луису, чтобы не был таким тихоней. Элен очень одинока, а ее никто даже никуда не пригласит.

Карп кашлянул в кулак.

– Я что-то уже несколько дней не видал вашего приказчика. В чем дело?

Он говорил небрежным тоном, но осторожно продвигался и глядел в оба.

– Фрэнк у нас больше не работает, – торжественно заявила Ида. – Моррис его рассчитал, и на прошлой неделе он съехал.

Карп приподнял свои мохнатые брови.

– Пожалуй, – сказал он медленно, – я позвоню Подольскому и скажу, чтобы он пришел завтра вечером. Он работает днем.

– Лучше бы он пришел утром. По утрам приходят некоторые Моррисовы постоянные покупатели.

– Я ему скажу, чтобы в среду он взял выходной, – сказал Карп.

Позднее он рассказал Луису, о чем они беседовали с Идой, но Луис, меланхолически подстригавший ногти, поднял голову и сказал, что Элен – не в его вкусе.

– Когда у тебя в карманах гелт, любая бабенка – в твоем вкусе, – сказал Карп.

– Только не Элен.

– Ладно, увидим.

На следующее утро Карп заявился к Моррису и таким тоном, будто они друзья – водой не разольешь, посоветовал:

– Пусть Подольский тут все осмотрит, но пусть не очень долго смотрит. И помалкивай насчет того, как идет торговля. Не пытайся ему чего-нибудь продать. Когда он кончит, он придет ко мне, и я ему объясню, что к чему.

Моррис, пытаясь скрыть свои чувства, молча кивнул. Ему хотелось поскорее отделаться и от лавки и от Карпа, пока он еще не протянул ноги. С неохотой согласился он послушать совета Карпа.

Подольский появился в среду рано утром. Это был тихий, застенчивый молодой человек в зеленом костюме из такой толстой шерсти, словно этот костюм сшили из попоны. На нем была маленькая шляпа, какие носят в Европе, и в руке он держал разболтанный зонтик. У него было простодушное лицо и добрые глаза.

Моррис, который собирался по совету Карпа пускать Подольскому пыль в глаза и потому чувствовал себя очень неловко, пригласил Подольского в заднюю комнату лавки, где уже нервно ожидала Ида. Но Подольский прикоснулся пальцем к шляпе и сказал, что лучше побудет в лавке. Он забился в угол около двери, и никакой силой нельзя было его оттуда выгнать. К счастью, как раз появилось несколько покупателей, и Подольский с интересом наблюдал, как Моррис умело их обслуживал.

Когда лавка опустела, бакалейщик, стоя за прилавком, пытался завести что-то вроде светской беседы, но Подольский упорно отмалчивался, лишь то и дело покашливая. Моррис почувствовал жалость к молодому иммигранту: небось, ему пришлось-таки хлебнуть лиха и как следует повкалывать, чтобы скопить какие-то жалкие гроши; и, не в силах пойти на сознательный обман, он взял Подольского за лацкан пиджака и честно рассказал ему, что торговля в лавке идет неважно, но энергичный юноша, у которого есть силы и здоровье, если он немного потратится и оснастит лавку на современный лад, сможет за недолгое время поправить дело и начать прилично зарабатывать.

Ида крикнула из кухни, чтобы Моррис помог ей чистить картошку, но Морриса занесло, и он продолжал рассказывать о том, как он выбивается из сил, плывя по морю печали. Потом Моррис вспомнил предостережение Карпа и, хотя он сейчас больше, чем когда-либо, презирал этого осла, он все же на середине оборвал рассказ о своих напастях. Однако, прежде чем отпустить Подольского, он заметил:

– Я мог бы продать за две тысячи, но если кто даст мне тысячу пятьсот, тысячу шестьсот наличными, чтоб деньги на бочку, так пусть берет лавку хоть сегодня. А о доме мы поговорим отдельно. Ну, разве это не хорошее предложение?

– Почему нет? – пробормотал Подольский и опять замолчал.

Моррис удалился в кухню. Ида посмотрела на него так, словно он убил человека, но промолчала. Появилось еще несколько покупателей, но после половины одиннадцатого лавка совершенно опустела. Ида нервничала и думала, как бы поскорее выжить Подольского, но тот никак не уходил. Она пригласила его выпить стакан чаю, но он вежливо отказался. Она заметила, что, наверно, Карп хочет его видеть; Подольский кивнул, но не ушел. Он занялся своим зонтиком. Не зная, что еще сказать, Ида обещала подарить ему рецепты всех своих салатов. К ее удивлению, он рассыпался в цветистых благодарностях.

С половины одиннадцатого до полудня в лавку не зашел ни один покупатель. Моррис спустился в подвал, чтобы не мозолить глаза Подольскому. Ида сидела в задней комнате. Никто не заметил, как Подольский вместе со своим зонтиком незаметно бежал из лавки.

В четверг утром Моррис, поплевав на сапожную щетку, начистил ботинки и облачился в свой парадный костюм, белую рубашку и галстук. Он позвонил в дверной звонок, чтобы Ида спустилась вниз, и надел пальто и шляпу; пальто и шляпа были куплены несколько лет назад, но выглядели совсем новыми, потому что Моррис больно уж редко их надевал. Одевшись, он прокрутил на кассовом аппарате «откл.» и неохотно взял из ящика два доллара мелочью.

Он решил отправиться к Чарли Собелову, своему бывшему компаньону. Много лет назад Чарли, который был хоть и косоглаз, но дальновиден, пришел к Моррису с тысячей долларов в кармане, взятых в долг, и предложил, чтобы Моррис стал его компаньоном – и вложил в дело четыре тысячи долларов; Чарли хотел вместе с Моррисом купить бакалейную лавку, которую он где-то приглядел. Моррис недолюбливал Чарли за нервозность и за его косоглазие (никогда нельзя было сказать, в какую сторону Чарли смотрит), но энтузиазм Чарли его заразил, и они купили лавку. Дела сразу же пошли хорошо, и Моррис был доволен. Но Чарли, который ходил на вечерние бухгалтерские курсы, предложил полностью взять на себя ведение конторских книг, и Моррис, несмотря на предупреждения Иды, согласился – потому что, как он сказал, книги все равно всегда у него перед глазами, и он может в любую минуту их проверить. Но у Чарли, видать, был нюх на простаков. Моррис за все время ни разу не удосужился заглянуть в книги, и через два года после покупки лавки оказалось, что они прогорели.

Сначала, когда на него обрушился этот удар, Моррис никак не мог понять, что произошло. Но Чарли с цифрами в руках доказал, что им не избежать банкротства. Слишком велики были расходы (они платили самим себе чересчур шикарное жалованье, и Чарли признал, что в этом – его вина), а доходы были ничтожны, и цены все росли. Моррис понял, что его компаньон у него за спиной занялся мошенническими сделками, спекулировал, комбинировал – в общем, пустился во все тяжкие. Они продали лавку за смехотворную цену, Моррис отказался наотрез когда-нибудь иметь дело с Чарли, а тот довольно скоро наскреб денег, снова выкупил лавку, переоборудовал ее и постепенно превратил в процветающий супермаркет. Моррис много лет не видел Чарли, но в последние годы бывший Моррисов компаньон, возвращаясь весной из Майами, где он проводил зиму, почему-то стал навещать Морриса, охотно распивал с ним чаи в задней комнате лавки, постукивая пальцем по столу и ностальгически вспоминая о добрых старых временах, когда они были молоды. С годами Моррис перестал ненавидеть Чарли, но Ида его до сих пор терпеть не могла. И вот именно к Чарли Собелову отчаявшийся бакалейщик решил теперь обратиться за помощью – попросить у него работу, что ли…

Когда Ида спустилась вниз и увидела, что Моррис грустно стоит у двери в пальто и шляпе, она удивленно спросила:

– Моррис, куда ты идешь?

– Я иду за своей смертью, – ответил бакалейщик.

Видя, что он дошел до последней степени отчаяния, Ида разрыдалась и стала ломать руки:

– Куда ты идешь, скажи?

– Я иду просить работу, – сказал Моррис, открывая дверь.

– Вернись! – сердито закричала Ида. – Кто даст тебе работу?

Но Моррис заранее знал все, что она скажет, и, недослушав, выскочил на улицу.

Проходя мимо лавки Карпа, он бросил на нее беглый взгляд и увидел сквозь стекло, что перед стойкой, за которой стоит Луис, толпятся покупатели, человек пять или шесть – все, небось, забулдыги! – и Луис делает бойкий бизнес. А он за четыре часа продал только две кварты молока. Мысленно Моррис пожелал, чтобы эта проклятая винная лавка дотла сгорела – хотя тут же устыдился своей мысли.

На перекрестке он остановился, соображая, в какую сторону повернуть. Он уж и забыл, в каком большом городе живет, – в городе, где столько разных улиц, по которым можно пойти. Решив, как ему лучше добираться, Моррис безрадостно пустился в путь. Было ветрено, но солнечно и не холодно, погода явно начинала меняться к лучшему, в воздухе пахло весной; но Моррис теперь был совершенно равнодушен к природе. Что давала она еврею? Он шел, подгоняемый мартовским ветром, и чувствовал себя беспомощным, невесомым – жертвой всего того, что было у него за, спиной: ветра, забот, долгов, Карпа, налетчиков, разорения.

Он не шел, его толкала судьба. У него не было никаких желаний, лишь одно стремление принести себя в жертву.

Чего ради я всю жизнь надрывался? – спрашивал он себя. – Где моя молодость, на что она ушла?

Прошли годы, не принеся ему ни барыша, ни человеческого сочувствия. И кто виноват? Чего не сотворила ему судьба, то он сам себе натворил. Нужно было делать правильный выбор, а он делал неправильный. Но даже делая правильный выбор, он вел себя неверно. Понять, почему это так, мог лишь человек образованный, а у него образования не было.

Он знал только, что хотел все сделать, как лучше, но за все эти годы так и не понял, что для этого нужно. Удача – это дар свыше. У Карпа был этот дар, и у некоторых его бывших друзей тоже – у зажиточных людей, которые уже обзавелись внуками, а Моррису даже в этом было отказано, и его дочери, сотворенной по его образу и подобию, грозит судьба остаться в старых девах, да она сама чуть ли не к этому и стремится. Жизнь – сплошная скудость, и мир становится все хуже и хуже. Сложно жить в Америке. Один человек ничего не стоит. Слишком много кругом магазинов, кризисов, волнений. Куда бежать от этого?

Вагон метро был переполнен, и он вынужден был стоять, пока сидевшая перед ним беременная женщина не встала со своего места, сделав ему знак, что он может сесть. Моррису было неловко садиться, но никто больше не двинулся, так что он все-таки сел. Посидев немного, он почувствовал, что ему хорошо и приятно, и он готов был ехать так долго-долго и никогда не попасть на свою станцию. Но он все-таки попал. На Миртл-авеню он негромко вздохнул и вышел из поезда.

Дойдя до собеловского супермаркета, Моррис, хоть уже был о нем наслышан, поразился его величине. Помещение, где когда-то была их бакалейня, Чарли увеличил втрое: он купил соседний дом и прорубил стену, а потом пристроил еще помещение, заняв часть двора. Получился огромный супермаркет со множеством полок и секций, ломившихся от товаров. В супермаркете толпилось столько народу, что Моррису, когда он заглянул в окна, сперва показалось, что это – универсальный магазин. Он подумал, что часть всего этого великолепия могла бы принадлежать ему, если бы он не разбазарил того, чем когда-то владел, и эта мысль причинила Моррису боль. Нет, он не завидовал Чарли Собелову, который нажил все это мошенническим образом, но мысль о том, что мог бы он сделать для Элен, будь у него хоть немного денег, погрузила Морриса в еще большее отчаяние.