Текст книги "Лед"

Автор книги: Бернар Миньер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

На миг он застыл на месте, потом улыбнулся в ответ, скромно отдавая должное ее красоте.

– Заходи. Венсан сейчас будет готов. Кофе хочешь?

Он вдруг вспомнил, что еще ничего не ел, и пошел за ней на кухню.

– Венсан говорит, что ты занялся спортом, – сказала она, ставя перед ним чашку.

От него не укрылась улыбка в ее голосе. Шарлен умела разрядить атмосферу, и он был ей за это признателен.

– Попытался. Надо сказать, не очень удачно.

– А ты не сдавайся, продолжай.

– Labor omnia vincit improbus. Труд усмирит любого нахала, – перевел он, покачав головой.

– Венсан говорит, ты часто прибегаешь к латинским цитатам. – Она улыбнулась.

– Это такая маленькая уловка, чтобы привлечь к себе внимание в нужный момент.

Однажды он попытался рассказать ей об отце. Сервас никогда ни с кем об этом не говорил, но если кому и мог довериться, то только ей. Он почувствовал это с первого вечера, когда она подвергла его настоящему допросу, только мягкому и дружескому.

Шарлен одобрительно покачала головой и заявила:

– Венсан от тебя в восторге. Иногда мне кажется, что он стремится тебе подражать, отвечать так, как говорил бы ты, поступать по-твоему, с его точки зрения. Я сначала не понимала, откуда эти перемены, а потом посмотрела на тебя и сообразила.

– Надеюсь, он подражает только хорошему.

– Я тоже.

Он помолчал. В этот момент в кухню ворвался Эсперандье, на ходу натягивая серебристую куртку, которая Сервасу показалась не соответствующей обстоятельствам.

– Я готов! – Он положил руку на круглый живот жены. – Береги вас обоих.

– Какой уже срок? – спросил Сервас, когда они сели в машину.

– Семь месяцев. Так что готовься, скоро станешь крестным. Расскажешь в двух словах, что там случилось?

Сервас изложил то немногое, что знал сам.

Спустя полтора часа они с Эсперандье уже ставили автомобиль в Сен-Мартене на парковке возле супермаркета, забитой машинами жандармерии, велосипедами, мотоциклами и зеваками. Непонятно как, но информация откуда-то просочилась. Туман немного рассеялся и теперь лежал полупрозрачной многослойной пеленой: все было видно как сквозь запотевшее стекло. Сервас заметил машины прессы и регионального телевидения. Журналисты и любопытные сгрудились внизу у бетонного парапета, дальше на мост их не пускала желтая лента заграждения. Сервас предъявил свое удостоверение и прошел за ленту. Регулировщик указал на тропу. Вся суматоха осталась позади, и они молча стали подниматься по дорожке, которая забирала все круче. До первых поворотов им на дороге никто не попался. Туман густел по мере подъема, был холодный и сырой, как намокшая перчатка.

На полдороге Сервас почувствовал колющую боль в боку и остановился, чтобы перевести дыхание перед последним поворотом. Подняв голову, он различил над собой силуэты, снующие в тумане, и большое пятно белого света, словно наверху сияли все фары грузовика.

Последнюю сотню метров Сервас преодолел с мыслью о том, что убийца хорошо продумал мизансцену. Как и в первый раз.

Он ничего не делает наудачу.

Он хорошо знает местность.

Что-то тут не клеится. Неужели Гиртман бывал здесь перед тем, как его поместили в институт? Как могло случиться, что он знал это место? Сколько вопросов, и на все надо ответить! Он вспомнил первую мысль, которая пришла ему в голову, когда позвонила д’Юмьер. Не может быть, чтобы и на этот раз Гиртман вышел из института. Но тогда кто же убил человека на мосту?

Сквозь туман Сервас разглядел капитана Циглер и Майяра. Ирен о чем-то увлеченно говорила с маленьким загорелым человечком с львиной гривой седых волос. Сервас его уже где-то видел и вдруг вспомнил. Это Шаперон, мэр Сен-Мартена, он был тогда на электростанции. Сказав еще несколько слов мэру, Циглер направилась к ним. Он представил ей Эсперандье, и она показала на металлический мостик, под которым висел человек в белом электрическом свете.

– Это ужасно! – крикнула Ирен, стараясь перекрыть шум потока.

– Кто его обнаружил? – громко спросил Сервас.

Она махнула рукой в сторону сидящего на камне человека в оранжевом пончо и объяснила, как было дело. Парень совершал утреннюю пробежку и обнаружил тело под мостом. Капитан Майяр оцепил место и конфисковал мобильник у единственного свидетеля, но информация, несмотря ни на что, все-таки проникла в прессу.

– Что здесь делает мэр? – полюбопытствовал Сервас.

– Мы попросили его приехать, чтобы опознать тело, поскольку речь идет об одном из местных жителей. Может быть, прессу информировал именно мэр. Политикам всегда нужны журналисты, даже самым мелким. – Циглер повернулась и отошла к месту преступления. – Потерпевшего уже опознали. По словам мэра и Майяра, это, скорее всего, некто Гримм, аптекарь в Сен-Мартене. Майяр сказал, что утром в жандармерию позвонила его жена и заявила, что он пропал.

– Пропал?

– Вечером ушел на воскресную партию в покер и к полуночи должен был вернуться. Жена сказала, что он не пришел домой и от него нет никаких известий.

– В котором часу?

– В восемь. Когда она проснулась, то удивилась, что мужа нет дома, а его постель холодная.

– Его постель?

– Супруги спят в разных комнатах.

Они подошли совсем близко, и Сервас изготовился. Со всех сторон мост был освещен прожекторами. В их слепящих лучах туман напоминал клубы дыма на поле боя, все вокруг плыло и пенилось в них. Скалы и поток под мостом тонули в испарениях, которые перерезал острый клинок белого света. Грохот потока сливался в ушах Серваса с шумом крови и отчаянным стуком сердца.

Тело было абсолютно голое.

Жирное.

Белое.

Мокрая от сырости кожа блестела в ослепительном свете прожекторов, словно намазанная маслом. Прежде всего бросалось в глаза то, что аптекарь толст. Очень толст. Внимание Серваса сразу привлекло пятно темных волос и крошечный пенис, съежившийся в складках жира между массивных бедер. Потом его взгляд скользнул вверх по бесформенному торсу, гладкому и белому, покрытому такими же складками жира до самой шеи, на которой был затянут ремень, врезавшийся так глубоко, что его почти не было видно. Под конец – черный капюшон плаща, надвинутый на лицо, а на спине – шлейф из непромокаемой ткани.

– Зачем надевать на голову жертвы капюшон плаща, а потом вешать голышом? – спросил Эсперандье каким-то не своим голосом, одновременно глухим и резким.

– Потому что у плаща есть свое значение, – ответил Сервас. – Точно так же, как и у наготы.

– Хорошенькое зрелище, – проворчал Эсперандье.

Сервас повернулся к нему, указал на парня в оранжевом пончо, сидевшего поодаль на камне, и распорядился:

– Бери машину, вези его в жандармерию и возьми показания.

– Ладно, – отозвался тот и быстро зашагал прочь.

Через металлические перила мостика перегнулись два техника в белых комбинезонах и хирургических масках. Один из них достал фонарик-авторучку и навел луч на тело, висящее под ним.

– Судмедэксперт считает, что смерть наступила от удушения. Видите?.. – Циглер указала на два ремня, которыми труп был накрепко привязан к мосту за кисти рук и растянут в виде буквы V, а третий, вертикальный, впился в шею. – Похоже, убийца постепенно спускал тело в пустоту, играя длиной боковых ремней. Потом он ослабил их, надел еще один на шею и затянул. Смерть была долгой.

– Жуткая смерть, – сказал кто-то за их спинами.

Они обернулись. Кати д’Юмьер, не отрываясь, смотрела на труп. Она сразу постарела и подурнела.

– Мой муж собирается продать свою долю в предприятии связи и открыть клуб подводного плавания на Корсике. Он хочет, чтобы я бросила магистратуру. Бывают утра, вроде этого, когда я готова его послушаться.

Сервас прекрасно знал, что Кати ничего такого не сделает. Он без труда представлял, какая она потрясающая жена, этот маленький отважный солдат повседневности. После изнурительного дня на работе эта женщина запросто могла принимать у себя друзей, смеяться с ними вместе и переносить все превратности существования так, словно они не серьезнее, чем вино, пролитое на скатерть.

– Имя потерпевшего известно?

Циглер повторила ей все, что уже говорила Сервасу.

– Как зовут судмедэксперта? – спросил он.

Циглер подошла к тому, кто писал протокол, и вернулась с информацией для Серваса. Тот удовлетворенно кивнул головой. В самом начале службы он поссорился с судебным медиком. Та отказалась выехать на место происшествия в рамках расследования, к которому была прикреплена. Серваса тогда направили в Университетский госпитальный центр Тулузы, и он страшно разозлился. Однако докторша отбивалась с редким апломбом. Впоследствии майор узнал, что та же особа появлялась на первой полосе местной прессы в материале о знаменитом серийном убийце. Многочисленные убийства молодых девушек долго принимали за самоубийства из-за невероятной небрежности следствия.

– Они собираются поднять труп, – объявила Циглер.

Здесь было гораздо холоднее, чем внизу, и очень сыро. Сервас замотал шарф вокруг шеи, а потом вспомнил ремень, стянувший горло жертвы, и тут же размотал.

Вдруг в глаза ему бросились две детали, которые поначалу, под впечатлением ужасного зрелища, он не заметил.

Первое – кожаные сапоги, единственное, что было на аптекаре, не считая плаща с капюшоном. На его грузном теле они выглядели до странности маленькими.

Второе – правая рука жертвы.

На ней недоставало пальца.

Безымянного.

Палец был отрезан.

– Пошли, – сказала д’Юмьер, когда техники поднял и тело и положили его на мост.

Металлический мостик вибрировал под их шагами, и Серваса на мгновение охватил ужас. Под ним была пропасть, и по дну ее несся поток. Сгрудившись вокруг тела, техники осторожно откинули капюшон и отпрянули. Нижняя часть лица аптекаря была замотана серебристым скотчем, глаза вылезли из орбит. Сервас представил себе, какие муки испытывал человек, которого фактически душили скотчем, и как он кричал. Но более внимательный осмотр показал, что глаза Гримма были так выпучены не по естественной причине. Убийца вывернул ему верхние веки к бровям, скорее всего, с помощью пинцета, а нижние пришпилил к щекам. Он заставил жертву видеть… Мало того, преступник изуродовал лицо аптекаря каким-то тяжелым предметом, видимо, молотком, нос держался только на узкой полоске кожи и остатках хряща. На волосах виднелись следы грязи.

На миг все затихли. Потом Циглер отвернулась к берегу и сделала знак Майяру, а тот взял мэра под руку. Они подошли к Сервасу. У Шаперона был очень испуганный вид.

– Это несомненно он, – пролепетал мэр. – Гримм. Но господи боже мой, что с ним сделали!

Циглер мягко подтолкнула мэра к Майяру, и тот увел его подальше от трупа.

– Вчера вечером мэр играл в покер с Гриммом и еще с одним приятелем, – объяснила Ирен. – Получается, что они последними видели его живым.

– Думаю, на этот раз у нас будут неприятности, – тихонько буркнула д’Юмьер. Сервас и Циглер взглянули на нее, и она добавила: – Мы явно удостоимся чести появиться в прессе на первой полосе. Причем не только в местных газетах.

Сервас понял, о чем она говорит. Ежедневные газеты, еженедельники, национальные телеканалы… Они окажутся в центре циклона, их закрутит медиавихрь. Это явно не создаст благоприятных условий для расследования, но выбора у них не было. Тут он обратил внимание, что Кати д’Юмьер выглядела необыкновенно элегантно. Это не бросалось в глаза, поскольку прокурор всегда одевалась с иголочки и прекрасно держалась. Но сегодня она явно постаралась. Блузка и костюм в английском стиле, пальто, колье и серьги в ушах – все подобрано безупречно. Сдержанный макияж был под стать: лицо выглядело суровым и в то же время приветливым. Наверное, на эту сдержанность ушло немало времени перед зеркалом.

Она предвидела, что будет много прессы, и заранее подготовилась.

Не то что Сервас, который даже не удосужился причесаться. Слава богу, хоть побрился!

Все-таки одного Кати предвидеть не могла. Вид трупа произвел на нее такое впечатление, что все ее старания хорошо выглядеть пошли насмарку. Лицо сразу постарело, стало затравленным и усталым, хотя она прекрасно собой владела.

Сервас подошел к технику, который со вспышкой фотографировал тело в разных ракурсах.

– Я на вас надеюсь. Ни одна фотография не должна потеряться, – сказал он. – Ни в коем случае не оставляйте их в беспорядке.

Техник кивнул. Понял ли он намек? Если хоть одно фото просочится в прессу, отвечать за это придется Сервасу.

– Судмедэксперт осмотрел его правую руку? – спросил он Циглер.

– Да. Он считает, что палец отрезали каким-то острым предметом, наподобие клещей или секатора. Более подробное исследование покажет.

– Безымянный палец правой руки, – уточнил Сервас.

– Соседний и все остальные не тронули, – заметила Ирен.

– Кажется, мы подумали об одном и том же?

– Перстень с печаткой или кольцо.

– Убийца хотел его украсть, унести в качестве трофея либо сделать так, чтобы кольца больше никто не увидел.

Циглер удивленно посмотрела на него и спросила:

– Зачем ему было его прятать? Почему бы просто не снять?

– Наверное, оно не снималось, ведь у Гримма были очень толстые пальцы.

Спустившись вниз, он увидел толпу журналистов и собрался их обойти, но другой дороги, кроме бетонного парапета за супермаркетом, не наблюдалось. Разве что пойти напрямую через горы.

Изобразив на лице соответствующее случаю выражение, Сервас приготовился броситься в свалку, но его остановила чья-то рука.

– Позвольте мне.

Д’Юмьер снова обрела весь свой апломб. Сервас посторонился и принялся с восхищением следить, как виртуозно она заговаривает зубы журналистам, создавая впечатление, что действительно делится важными открытиями. Кати отвечала каждому из них, значительно, с легкой понимающей улыбкой глядя прямо в глаза, при этом не давая никому забыть об ужасе ситуации.

Великая артистка.

Не дожидаясь конца спектакля, он стал проталкиваться среди журналистов, пробираясь к машине. «Чероки» был припаркован с другой стороны стоянки, за тележками, и едва просвечивал в тумане. Под порывами ветра Сервас поднял воротник и подумал о том, как артистически была скомпонована жуткая мизансцена там, наверху. Если ее автором был тот, кто убил коня, то он явно отдает предпочтение местам, приподнятым над окружающим ландшафтом.

Подходя к джипу, Сервас заметил, что с автомобилем что-то не так. Он вгляделся повнимательнее. Колеса распластались на асфальте, как спущенные воздушные шарики. Их вспороли. Все четыре… Вдобавок исцарапали кузов ключом или каким-то острым предметом.

«Добро пожаловать в Сен-Мартен», – сказал он себе.

11

Воскресным утром в Институте Варнье повсюду царило какое-то необычное спокойствие. У Дианы сложилось впечатление, что все обитатели покинули здание. Ни шороха. Она вылезла из-под перины и направилась в крошечную холодную душевую. Скорее в душ. Вымыть голову, быстро высушить волосы и почистить зубы. Холод заставлял все делать быстро.

Выходя, она взглянула в окно. Туман. Словно некая фантастическая сущность воспользовалась ночным временем, чтобы занять свои позиции. Туман плыл над заснеженным лесом, в нем тонули белые пихты. Он обступил институт со всех сторон, и на расстоянии десяти метров глаз упирался в непроницаемую белую стену. Диана поглубже запахнула полы пеньюара.

Она планировала сегодня поехать в Сен-Мартен. Быстро одевшись, она вышла из комнаты. В кафе на первом этаже никого не было, кроме персонала. Диана заказала кофе и круассан и устроилась возле большого, во всю стену, окна. Не прошло и двух минут, как в кафе вошел мужчина лет тридцати, в белом халате, и взял поднос. Пока он заказывал большой кофе с молоком, апельсиновый сок и два круассана, она украдкой его разглядывала, потом увидела, что этот человек со своим подносом идет к ее столику.

– Здравствуйте, можно присесть?

Она кивнула, улыбнулась, протянула руку и представилась:

– Диана Берг. Я здесь…

– Я знаю. Алекс. Медбрат у психов. Как вам работается?

– Я только что приехала.

– Нелегкая работа… Когда я сюда поступил и в первый раз увидел это место, мне захотелось вскочить в машину и уехать куда подальше, – сказал он, смеясь. – Кроме того, я не могу здесь спать.

– Вы живете в Сен-Мартене?

– Нет, в долине я не живу.

Он так это сказал, словно последним его желанием было ни за что не жить в долине.

– Вы не знаете, здесь зимой всегда так холодно в комнатах? – спросила Диана и с улыбкой посмотрела на Алекса.

У него было добродушное, открытое лицо, приветливые карие глаза и курчавые волосы. Большое родимое пятно между бровей выглядело как третий глаз. На миг она невежливо задержала взгляд на родинке и покраснела, увидев, что он это заметил.

– Ну да, я тоже боюсь холода, – сказал он. – На верхних этажах вечно гуляют сквозняки, а система отопления очень старая.

За окном открывался великолепный пейзаж с заснеженными пихтами, тонущими в тумане. Пить кофе и ощущать, что от всей этой красоты тебя отделяет только оконное стекло, было так странно, что Диана почувствовала себя среди декораций какого-то фильма.

– В чем состоят ваши обязанности? – спросила она, решив воспользоваться случаем и побольше выведать об институте.

– Вы хотите знать, в чем состоят здесь обязанности медбрата?

– Да.

– Ну… медбрат в психиатрии должен подготовить и разнести лекарства, убедиться, что все пациенты их приняли и не возникло никаких ятрогенных [21]21
  Ятрогенный – вызванный тем или иным лекарством или лечением.


[Закрыть]реакций. За постоянными пациентами я, разумеется, тоже наблюдаю. Но за ними надо не только приглядывать, но и организовывать для них занятия, разговаривать, следить, все время быть наготове, постоянно прислушиваться… но не навязывать свое присутствие. Работа медбрата заключается в том, чтобы не мозолить глаза, но и не отсутствовать, не быть равнодушным, но и не опекать излишне. Словом, находиться на своем месте. А уж здесь – тем более. С этими…

– А лекарства? – спросила она, стараясь не смотреть на родимое пятно. – Они ведь сильнодействующие?

Он осторожно покосился на нее и ответил:

– Да… Здесь дозировки намного превосходят рекомендованные. Как в Хиросиме. Тут не осторожничают с лекарствами. Наркотики им не колют. Посмотрите на них, они не похожи на зомби. Просто большинство из этих… личностей устойчивы к лекарствам. Потому им подбирают коктейли из транквилизаторов и нейролептиков, которые могли бы свалить быка, и дают четыре раза в день вместо трех. Кроме того, имеется электрошок, смирительные рубашки, а когда ничего не помогает, прибегают к чудодейственному клозапину…

Диана слышала разговоры об этом лекарстве. Клозапин был атипическим антипсихотическим средством, применявшимся в случаях шизофрении, устойчивой к другим лекарствам. Как у большинства медикаментов, применяемых в психиатрии, побочные действия клозапина могли быть опасными: недержание, обильное слюнотечение, падение зрения, увеличение веса, судороги, тромбоз…

– Надо хорошо усвоить, что насилие и опасность здесь всегда рядом, – продолжал Алекс с полуулыбкой, похожей на оскал.

Диане показалось, что она слышит голос Ксавье: «Разум развивается в условиях перемен и опасности».

– В то же время это место гораздо безопаснее, чем некоторые кварталы в каком-нибудь большом городе, – поправился Алекс со смешком, тряхнул головой и продолжил: – Между нами говоря, еще не так давно психиатрия находилась на пещерном уровне. На пациентах проводили редкие по варварству эксперименты, ни в чем не уступавшие инквизиции или нацистским застенкам. Теперь средства развились и поменялись, но дел непочатый край. Здесь никогда не говорят о выздоровлении. Только о стабилизации, положительной динамике…

– А еще какие-нибудь нагрузки у вас есть? – спросила Диана.

– Да. Много административной работы: возня с бумагами, всякие формальности. – Он бросил короткий взгляд в окно. – Есть еще собеседования с больными, которые медперсонал проводит по предписанию доктора Ксавье и старшей медсестры.

– Как их проводят?

– Очень просто. Существуют испытанные техники, стандартные вопросники, но бывают и импровизации… Надо соблюдать по возможности нейтральную позицию, не обнаруживать излишней настырности, стараясь снять напряжение и беспокойство, держать паузу. Иначе есть риск достаточно быстро столкнуться с серьезными проблемами.

– Ксавье и Ферней тоже проводят собеседования?

– Конечно.

– В чем отличие их бесед от ваших?

– Да ни в чем. Разве что некоторые больные рассказывают нам то, что не доверяют им. Ведь мы каждый день проводим с ними больше времени, стараемся установить доверительные отношения между пациентами и персоналом, разумеется не нарушая терапевтической дистанции. Если только Ксавье и Элизабет не назначат лекарства и схему лечения… – Последнюю фразу он произнес каким-то странным голосом.

– Похоже, вы не всегда одобряете их назначения, – едва заметно нахмурила брови Берг.

– Вы здесь новичок, Диана. Еще увидите…

– Увижу что?

Алекс быстро исподлобья взглянул на нее. Очевидно, ему не хотелось касаться этой темы. Но она ждала, и в ее глазах застыл вопрос.

– Как бы это сказать?.. Вы же понимаете, что находитесь в таком месте, которое не похоже ни на какое другое. Мы ведем пациентов, которых иные учреждения принять не могут. То, что делается здесь, не имеет ничего общего с тем, что происходит в других клиниках.

– К примеру, электрошок без анестезии у пациентов из сектора А?

Она тут же пожалела о том, что сказала. Теплый, дружеский взгляд Алекса сразу похолодел на много градусов.

– Кто вам это сказал?

– Ксавье.

– Да бросьте!

Он опустил глаза, уткнулся в чашку с кофе и нахмурился. Ему явно не понравилось, что его втянули в такой разговор.

– Я не уверена, что это законно, – настаивала Диана. – Разве французский закон позволяет такие вещи?

Алекс поднял голову и заявил:

– Французский закон? А вы знаете, сколько психиатрических больных принудительно госпитализируют в этой стране каждый год? Пятьдесят тысяч!.. Для современных демократий помещение больного в лечебное учреждение против его воли – исключительный случай. Но не для нас. Люди, по факту или предположительно страдающие умственными расстройствами, имеют гораздо меньше прав, чем здоровые. Хотите задержать преступника? Дождитесь шести часов утра. Зато если кого-то обвинят лишь на том основании, что сосед настрочил на него донос с просьбой о принудительной госпитализации, полиция примчится и днем и ночью. Правосудие вмешается только тогда, когда человека уже лишат свободы. Но только в том случае, если этот человек знает свои права и сумеет их защитить. Вот что такое психиатрия во Франции. Прибавьте еще отсутствие средств, злоупотребление нейролептиками, дурное обращение. Наши психиатрические клиники стали зонами бесправия, а эта – в гораздо большей степени, чем остальные. – Такую длинную тираду он выпалил с горечью, и улыбка сошла с его лица.

Алекс резко поднялся, оттолкнул стул и посоветовал Диане:

– Оглядитесь вокруг и составьте собственное мнение.

– Мнение о чем?

– О том, что здесь творится.

– А здесь что-нибудь творится?

– Какая разница? Ведь вам хочется узнать побольше, разве не так?

Она проследила глазами, как он отнес свой поднос и вышел из кафе.

Сервас прежде всего опустил жалюзи и зажег свет. Ему не хотелось встретиться с журналистами и попасть в объективы фотокамер. Молодой автор комиксов отправился домой. В конференц-зале Эсперандье и Циглер что-то строчили на клавиатуре ноутбуков. В углу стояла Кати д’Юмьер и разговаривала по мобильнику. Выключив телефон, она уселась к столу. Сервас окинул их взглядом и вернулся к своим выкладкам.

В углу у окна стояла белая доска для объявлений, наподобие школьной.

Он пододвинул ее поближе к свету, достал маркер и написал в две колонки:

– Как вы думаете, этого достаточно, чтобы считать, что оба преступления совершили одни и те же лица? – спросил Сервас.

– Есть сходства, но видны и различия, – отозвалась Циглер.

– В любом случае оба преступления совершены в одном городе с интервалом в четыре дня, – заметил Эсперандье.

– Согласна. Вероятность того, что их совершили разные люди, очень мала. Несомненно, здесь поработал один и тот же преступник.

– Или преступники, – уточнил Сервас. – Вспомните, о чем мы говорили в вертолете.

– Я не забыла. Мы сможем окончательно связать эти два преступления, если у нас будет одна вещь…

– ДНК Гиртмана.

– ДНК Гиртмана, – подтвердила она.

Сервас приподнял жалюзи, посмотрел в окно и снова опустил их с сухим треском.

– Вы действительно полагаете, что ему удалось выйти из института и пройти мимо ваших постов?

– Нет, это невозможно. Я сама проверяла посты. Через такую плотную сеть он пройти не мог.

– В таком случае это не Гиртман.

– На этот раз не он.

– Если так, то можно предположить, что тогда тоже был не он, – подал голос Эсперандье, и все головы повернулись к нему. – Гиртман не поднимался на фуникулере, там был кто-то другой. Этот тип, вольно или невольно, имел с ним какие-то контакты в институте и занес в кабину его волос.

Циглер повернулась к Сервасу и вопросительно на него взглянула. Она догадалась, что он не все рассказал своему заместителю.

– Да, только в кабине нашли не волос, а следы слюны, – уточнила Ирен.

Эсперандье покосился на нее, потом на Серваса, тот с виноватым видом опустил голову и произнес:

– Не вижу во всем этом логики. Зачем убивать сначала лошадь, потом человека? Чего ради прибивать коня к верхней площадке фуникулера? А человека под мостом? В чем сходство?

– В определенном смысле обоих повесили, – сказала Циглер.

Сервас внимательно на нее посмотрел.

– Справедливо.

Он подошел к доске, стер некоторые строчки и написал:

– Допустим. Но зачем было вешать коня?

– Чтобы напугать Ломбара, – еще раз повторила Циглер. – И конь, и электростанция принадлежат ему. Метили явно в него.

– Ладно. Предположим, целью был Ломбар. А кому насолил аптекарь? Коню отрубили голову и наполовину освежевали, а аптекаря раздели и закрыли голову капюшоном. Какая здесь связь?

– Освежевать животное – все равно что раздеть, – отозвался Эсперандье.

– У коня лоскуты шкуры были обернуты вокруг тела. Рабочие поначалу решили, что это крылья. Может быть, хотели изобразить не их, а плащ с капюшоном?

– Возможно, – без особого убеждения пробормотал Сервас. – Но тогда зачем отрубать голову коню? А капюшон, сапоги – они-то тут при чем?

Никто не ответил.

– Все упирается в один и тот же вопрос: какова роль Гиртмана в сложившейся картине?

– Он бросает вам вызов! – крикнул от двери чей-то голос.

Все обернулись. В зал шагнул незнакомый человек лет сорока, с длинными светло-каштановыми волосами и кудрявой бородкой. С мороза он быстро вошел в теплое помещение, и его маленькие круглые очки запотели. Он снял их, чтобы протереть, и теперь разглядывал светлыми глазами, проверяя, не осталось ли на них влаги. На незнакомце был толстый свитер и плотные велюровые брюки. Он походил то ли на учителя-гуманитария, то ли на профсоюзного деятеля, то ли на ностальгирующего шестидесятника.

Сервас решил, что это кто-то из журналистов, уже собрался вытолкать его прочь, но спросил:

– Кто вы такой?

– Это вы руководите следствием? – Гость, протянув руку, двинулся вперед. – Симон Пропп, психокриминолог. Я должен был приехать завтра, но мне позвонили из жандармерии и сообщили о случившемся. И вот я здесь.

Он обошел стол вокруг, каждому пожал руку, потом остановился, оглядывая свободные стулья, и выбрал себе место слева от Серваса. Тот сразу понял, что это сделано не случайно, и почувствовал легкое раздражение, словно им собирались манипулировать.

Симон Пропп поглядел на доску и пробормотал:

– Интересно.

– В самом деле? – Голос Серваса помимо воли прозвучал саркастически. – Что же вас так заинтересовало?

– Я предпочел бы, чтобы вы продолжали, словно меня здесь нет, если, конечно, вам это не будет мешать, – сказал психолог. – Очень сожалею, что прервал совещание. Разумеется, я здесь не для того, чтобы оценивать ваши методы работы. – Он махнул рукой. – На это я совсем не гожусь и не для того приехал. Я здесь, чтобы помочь вам, когда вы начнете работать с Юлианом Гиртманом, и, если понадобится, составить клиническую картину, начиная со следов, оставленных на месте преступления.

– Входя сюда, вы сказали, что он бросает нам вызов, – не унимался Сервас.

Психолог прищурил под очками маленькие желтые глазки. Круглые, румяные от мороза щеки и блестящая борода придавали ему вид хитрого гнома. У Серваса возникло неприятное чувство, что его мысленно препарируют. Тем не менее он выдержал взгляд Проппа.

– Пожалуй, – сказал тот. – Вчера я изрядно поработал в своем доме отдыха. Как только узнал, что в кабине фуникулера обнаружена ДНК Гиртмана, я покопался в его досье. Несомненно, он манипулятор, социопат и очень умный человек. Скажу вам больше: Гиртман не укладывается в категорию просто убийц. Те нарушения психики, которыми обычно страдают подобные типы, как правило, приводят к тому, что они стремятся так или иначе произвести впечатление своими умственными способностями и общественным статусом. Окружающие могут совсем не заметить их чудовищной сущности. Именно поэтому они зачастую нуждаются в сообщнике. Обычно таковым становится супруг или супруга, такие же монстры. Они-то и помогают сохранить видимость. Гиртман же, находясь на свободе, блестяще умудрялся отделять свою общественную жизнь и статус от той части его «я», которая страдала приступами ярости и безумия. Он виртуозно подменял зверя, как говорят охотники. До него это удавалось и другим социопатам, но никто из них не занимал такого заметного поста.

Пропп поднялся и медленно обошел стол. Со все возрастающим раздражением Сервас отметил, что это тоже один из приемчиков воздействия на окружающих.

– Его подозревают в совершении более сорока убийств. Жертвы – молодые женщины лет двадцати пяти. Сорок убийств – и ни одной улики, ни единого следа, который указывал бы на преступника! Если бы не статьи в прессе и досье, которые он сохранял в банковской ячейке, на него никогда не вышли бы.

Он остановился позади Серваса, но тот головы не повернул и упрямо продолжал смотреть на Циглер, сидевшую напротив.

– Вдруг он оставляет след, да какой: грубый, явный и заурядный!

– Вы забываете одну деталь, – подала голос Циглер, и Пропп застыл. – В то время, когда он совершил большую часть убийств, анализов ДНК либо вообще не существовало, либо они были намного менее эффективны, чем сейчас.

– Это так, но…

– Вы утверждаете, что все, что произошло здесь, не похоже на деяния того Гиртмана, каким его знают, – сказала Циглер, посмотрев психологу в глаза.

Пропп прикрыл глаза и утвердительно кивнул.

– Следовательно, вы считаете, что коня убил не он, если не принимать во внимание ДНК?

– Я этого не говорил.

– Не понимаю.

– Не забывайте, что Гиртман уже семь лет находится в институте. Его жизнь изменилась. Он много лет под замком и умирает от скуки. Этот человек всегда был активным, и теперь его съедает медленный огонь. Он жаждет игры. Поразмыслите над ситуацией. Гиртман попался на глупом убийстве из ревности, а раньше вел интенсивную общественную жизнь, которая возбуждала и требовала держаться в форме. Его ценили на службе. У него была красавица жена, он организовывал оргии, которые посещали сливки женевского общества. Параллельно Гиртман в строжайшей тайне отлавливал, насиловал и убивал молодых женщин, иными словами, вел жизнь, идеальную для такого монстра, как он. Ему вовсе не хотелось, чтобы все это исчезло, а потому он с такой тщательностью прятал трупы. – Пропп сцепил пальцы под бородой и добавил: – А теперь ему нет никакого смысла прятаться. Наоборот, убийца хочет, чтобы все узнали о том, что это сделал он. Хочет заставить всех говорить о себе, привлечь внимание.