Текст книги "Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой"

Автор книги: Бенгт Янгфельдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Архитектор

В первом семестре 1932 года Рауль выбрал в качестве учебной дисциплины теорию строительства, что предусматривало изучение физики и математики – двух предметов, с которыми у него всегда были сложности. Причиной выбора послужило его предположение, что после возвращения в Швецию ему скорее понадобится именно это, а не архитектурные дисциплины. Под Рождество Рауль писал своей тете Карин: “Мне здесь очень нравится. Я бы только хотел, чтобы нас побольше учили практической архитектуре и поменьше физике, математике и тому подобному. История архитектуры, на мой взгляд, – очень интересная вещь”. В течение семестра он получает задание начертить проект музыкальной школы, но ему трудно выбрать, который из своих набросков представить: у него есть бумажка и на ней нечто, “напоминающее то ли муху, то ли летательный аппарат братьев Райт, и вот это мне очень нравится”. Архитектура уже захватила его, “она доставляет удовольствие” ему, и он, единственный из учащихся, получил “отлично” за задачку на проектирование – фонтан в саду.

Как сообщил Рауль бабушке Анни, за весь семестр он ни разу не ходил на танцы. Зато пару раз посещал Крэнбрук Фаундейшн, построенный по проекту финского архитектора Элиэля Сааринена, в тот год ставшего первым президентом фонда. “Сааринен – великий человек маленького роста, он постоянно молчит, но вид у него хитрый, – таковы впечатления Рауля. – Это один из лучших здешних архитекторов”.

Рауль едет в Крэнбрук в обществе подруги, Бернис Рингман, владелицы автомобиля. О Миллесе, у которого “невероятно добрые, не от мира сего глаза”, он пишет, что тот “считает, что дома к нему относятся плохо” и “говорит, что там “он никогда не знает покоя”. Американцы, как всегда, проявили “завидную щедрость”, у Миллеса “три больших ателье, и они строят для него четвертое, еще больше”. Во время визита Рауля Миллес работал над скульптурой для павильона General Motors на Всемирной выставке в Чикаго, котора я должна была открыться летом 1933 года. По сведениям Рауля, скульптор отказался от полумиллиона долларов, предложенного Центром Рокфеллера, “поскольку они не соглашались оставить ему руки свободными”, но эта скульптура, “Человек и единорог”, позднее все же была завершена.

Президентские выборы

На настроения американского общества осенью 1932 года наложили свой отпечаток президентские выборы, происходившие через три года после биржевого краха на Уолл-стрит и в разгар наступившей с того момента глубокой экономической депрессии. Республиканскому президенту Герберту Гуверу не удалось переломить этих тенденций. В своих речах он объявлял, что самое страшное позади, но каждый раз был вынужден констатировать, что ошибся. На выборах 1932 года его соперником стал кандидат от демократов Франклин Д. Рузвельт, пообещавший американскому народу “новый курс”, пакет реформ с упором на крупные государственные заказы, такие как строительство дорог и плотин. Крестьянам также была обещана экономическая помощь на закупку современных сельскохозяйственных машин и электрификацию жилищ. “Новый курс” включал в себя также расширение прав профсоюзов и новые законы социального страхования. Гувер назвал Рузвельта опасным радикалом, но это не помогло: на выборах 8 ноября Рузвельт одержал внушительную победу.

Рауль с большим интересом следил за президентской кампанией, “увлекательным и драматичным процессом”, когда “все штаты сидят и напряженно ловят выпаливаемые заявления” во время “огромных radio hook-ups”, то есть общенациональных программ.

На обоих основных кандидатов Рауль смотрит с той же острой наблюдательностью и юмором, что и на жизнь вообще. Гувер, известный своим занудством, отличается “странным способом говорить”, писал Рауль своей тете: “Он совершенно игнорирует точки и запятые и делает вдох не чаще чем раз в десять минут, за исключением тех моментов, когда речь заходит о жирных и длинных колонках цифр, – тогда он и вовсе перестает дышать. Если вдруг в кои-то веки он приходит в волнение, это выглядит настолько необычно, что публика начинает плакать”. Если Гувер – скучный зануда, то Рузвельт театрален, и в числе его риторических приемов – “с чарующей тихой улыбкой пожелать собравшимся на прощанье “доброй спокойной ночи”. Временами он с большой силой взмахивает рукой, “как будто разбрасывая гнилые помидоры по “зеленым божьим лугам” и объясняя, что “время пришло – час пробил”, а собравшиеся ликуют так, что только зубы золотые стучат!”

Энн-Арбор считался форпостом республиканцев и, утверждал Рауль, “был сильно возмущен” результатами выборов. Сам он был за Рузвельта. “Я обрадовался победе демократов на выборах, – объяснял он два года спустя, оглядываясь назад. – Нет сомнений в том, что теперешние времена гораздо лучше, чем когда я приехал, и в особенности лучше, чем в 1932 году: это был страшный год”.

Прекрасная каникулярная философия

Осенью 1932 года первый снег выпал еще в конце ноября. На эти рождественские каникулы Рауль не поехал в гости к Кольвинам, а остался в городе. “Энн-Арбор живет практически своим университетом, и, когда тот закрывается в связи с каникулами, город совершенно пустеет, остаются только старики с больными, я и еще немногочисленные полицейские”, – жаловался он тете Карин, которой послал шуточный экспромт:

Я ощущаю себя каким-нибудь Альфонсом[6]6
  Имеется в виду Альфонс – главный герой пьесы Александра Дюма-сына “Господин Альфонс”.


[Закрыть] (забыл, под каким номером), то есть беженцем из своей страны. Дождь льет как из ведра. Филины и вóроны свисают гроздьями, каркают и ухают. Оконное стекло не совсем целое, и в него задувает буря. Между балками крыши сочатся блики лунного света. Где мои брюки?

Этим, кажется, все испорчено. Я-то думал, что я новый Стриндберг, и вот с грохотом упал с высот искусства.

Сочельник Рауль проводит в одиночестве за написанием писем. “Пользуясь моментом, я прежде всего сплю до середины дня, что приятно после утомительного семестра, и еще пишу письма всей семье, что во время учебы было затруднительно, – пишет он деду. – Я также планировал в Рождество усиленно заняться учебой, но пока мне лень за нее взяться. Я, однако, включусь – завтра или, может быть, на следующей неделе. Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра! Прекрасная каникулярная философия”.

Учеба, за которую Раулю было “лень взяться”, – это математика и физика, два предмета, дававшиеся ему, как и следовало ожидать, с трудом. Во втором семестре он посчитал, что хорошего понемногу, и решил на следующий год перевестись обратно с теории строительства на архитектуру. В письме матери, беспокоившейся по поводу его “усидчивости и плохих результатов по математике”, он объяснял, что “лучше стать хорошим архитектором, чем плохим инженером, не говоря обо всех прочих соображениях”. То, что он решил не перенапрягаться из-за физики и математики, не значит, что он живет по “закону наименьшего сопротивления”. Скорее, он намерен “целенаправленно посвящать все больше и больше времени вещам, соответствующим моей натуре”.

Как и раньше, посредственные оценки Рауля – результат не отсутствия таланта, а лени, о которой свидетельствовал один из его товарищей по учебе: “Рауль учился мало, но работал быстро и очень эффективно. Нередко бывало, что целый проект он готовил в течение одной ночи”.

Рауля мучили не только математика с физикой, но и врожденный порок: он страдал серьезным дальтонизмом. Этот дефект обнаружил еще его сводный брат Ги, когда Рауль, выполняя школьное задание, раскрасил лошадь в зеленый цвет, а траву в красный. В ходе дальнейшего медицинского обследования было констатировано, что он “абсолютно не различает красный цвет”, у него вообще отсутствует “нормальная способность к различению цветов”. “Лишь в этом году я стал обнаруживать степень моего дальтонизма, – писал он матери в апреле 1933 года. – Я все время совершаю прямо-таки ужасные промахи”. Однокурсник Рауля тем не менее заверяет, что тот, несмотря на свой дальтонизм, “накладывал краски очень точно, а его цветовые гаммы всегда оказывались крайне приятными”.

То ли из-за плохих оценок, то ли из-за осознания этого своего дефекта, то ли из-за того и другого вместе Рауль стал сомневаться в целесообразности занятий архитектурой. В апреле 1933 года в письме матери он задался вопросом, насколько успешен он окажется в Швеции со своим американским образованием, которое не обязательно лучше шведского. “Хотя мне очень нравится архитектура, думаю, будет лучше, если я как можно скорее после завершения своей учебы займусь тем или иным бизнесом. Это не означает, что учеба была зря потраченным временем, ведь к деловой жизни, наверно, едва ли где-то готовят”. Май фон Дардель сочла это тревожным сигналом и переслала письмо свекру со следующим комментарием: “Написанное в этом письме… Рауль наверняка более подробно разовьет для Вас, если только это не просто выражение временного настроения. Но я, во всяком случае, сочла своим долгом поделиться с Вами”.

Рауль завершил свое образование, но его неуверенность в выборе профессии не уменьшилась, а, наоборот, с годами только возросла.

Международная выставка “Век прогресса”

Несмотря на свое негативное отношение к инженерной стороне архитекторского образования, Рауль по-прежнему с тем же энтузиазмом, что и раньше, интересовался архитектурой как видом искусства. Как раз в это лето он получил возможность ознакомиться с новейшими достижениями архитектуры, науки и дизайна. Как однажды он сразу же после выпускных экзаменов бросился на Стокгольмскую промышленную выставку, на этот раз он, как только 5 июня закончилась учеба, поехал в Чикаго на Всемирную выставку, открывшуюся несколькими днями ранее. Еще до открытия выставки он написал директору шведского павильона и предложил свои услуги – без оплаты. Но “с обычным своим шведским тактом эти люди мне даже не ответили”, жаловался он матери. В конце концов он получил ответ и предложение поработать на выставке в те сроки, которые и предлогал, то есть сразу после окончания занятий и в течение трех недель.

Силуэт Рауля, сделанный во время пребывания в Чикаго.

Цель Всемирной выставки заключалась в том, чтобы, согласно официальной брошюре, “постараться показать международной публике качество и значение научных открытий, каким образом они были сделаны и к каким изменениям в экономике и условиях жизни привело их внедрение”. Шведский павильон, двор которого был украшен скульптурами Карла Миллеса, специализировался на изделиях художественных промыслов, прежде всего текстиле и стекле. Другим “шведским” достижением был Золотой храм – китайский храм XVIII века, демонтированный Свеном Гедином и вновь собранный на территории выставки на деньги шведско-американского миллионера Винсента Бендикса. Храм, названный в честь спонсора реконструкции The Bendix Lama Temple, привлек к себе большое внимание, в том числе потому, что радикальным образом отличался от модернистского стиля архитектуры, доминировавшего на выставке.

В Энн-Арборе Рауль любил кататься на велосипеде.

На выставке Раулю пришлось исполнять разные мелкие работы, то есть “демонстрировать экспонаты, мыть окна, продавать стекло, фарфор, мебель, книги и т. д.” В последнюю неделю он получал по три доллара в день от шведской страховой компании Тюле “за раздачу флаеров”. Иными словами, он работал на подхвате, как и многие другие в павильоне. Но при его предприимчивости и находчивости у него были и собственные инициативы. Однажды он добился аудиенции у одного из организаторов выставки и уговорил его осветить скульптуры Миллеса с одной из 200-метровых башен, на которых держалась The Sky Ride – подвесная дорога, перевозившая посетителей от одной точки выставки к другой. “После того как я еще раз посетил представителя гигантской фирмы “Скай Райд”, мне наконец удалось получить разрешение, и теперь у нас каждый вечер бесплатное мягкое освещение нашей территории”, – с гордостью рапортовал он.

Четыре чрезвычайно неприятные личности

После почти трех недель в Чикаго пора было возвращаться в Энн-Арбор, в летнюю школу, занятия в которой начинались 26 июня. Поскольку Рауль немного заработал во время выставки, он вез домой деньги наличными, а не в дорожных чеках. Путешествовал он опять автостопом. Его подвез “господин в роскошном автомобиле”, развлекавший его воспоминаниями молодости. Они ехали со скоростью километров 100 в час и слишком поздно увидели перед собой переезд и мчащийся поезд. Врезавшись в машину впереди, они полетели в кювет. Владелец автомобиля и Рауль не получили ни единой царапины, но сама машина пострадала, ее требовалось эвакуировать. Вторая машина оказалась неповрежденной, так что шофер Рауля уехал на ней вместе с ее владелицей – “теткой, находившейся в состоянии шока”. На пустынной проселочной дороге Рауль остался один. Стало смеркаться. Через некоторое время его подобрали “четыре личности” лет 23–27, которые “выглядели достаточно неприятно”. Оставшуюся часть истории лучше всего передает перо самого Рауля:

Вдруг мы услышали какой-то звук в задней части машины, и водитель остановился, чтобы выяснить причину. Меня удивило, что ради этого все они сочли необходимым выйти. Вдруг мимо проехал другой автомобиль, после чего все четверо вернулись. К тому моменту я уже испытывал некоторые подозрения в связи с их расспросами о деньгах, отсутствием у них багажа и внезапной остановкой. Поэтому я ввернул в разговор пару высказываний о своей бедности и т. д. Внезапно они круто свернули на небольшую боковую дорогу, так что мы едва не перевернулись. С самыми худшими предчувствиями я сохранял хорошую мину, пытаясь не усугублять ситуацию. Проехав несколько километров темным лесом, они остановились после довольно неуклюжего и театрального розыгрыша: “Джо, выйди-ка посмотри, что там с бензобаком”. Один за другим они вылезли, после чего последовал призыв и мне тоже выйти, “чтобы им на меня взглянуть”. У одного из них в руке был большой револьвер. Хотя, может быть, незаряженный.

Спросили про деньги, и я отдал им то, что лежало у меня в нагрудном кармане. Я им также сказал, что в чемодане у меня есть еще. Тогда они извлекли конверт, в котором лежали и деньги, и некоторые бумаги, и еще ключ от моего банковского сейфа. Ключ мне удалось получить обратно, я их обманул, сказав: “Мне он дорог по личным причинам, а вам ни к чему”. Я не стал им говорить, что это ключ от сейфа. Возможно, с моей стороны было глупо добровольно сознаваться, где у меня деньги. Но столько ходит рассказов о том, как они обыскивают одежду и часто оставляют свою жертву вовсе без нее. Однако я забыл им рассказать, что еще 13 долларов лежат у меня в другом кармане. Когда они забрали мои деньги, я решил, что теперь их черед проявить любезность. И попросил отвезти меня назад до шоссе, поскольку час поздний и у меня тяжелые вещи. Они позволили мне сесть рядом с водителем, а затем загрузили сверху мой багаж, чтобы я не мог двинуться. К этому моменту они испугались, может быть, по причине моего спокойствия, ведь я на самом деле не чувствовал никакого страха. Я все время думал, что это довольно интересно. Может быть, они подумали, что я собираюсь их обмануть и заманить в засаду. В результате они внезапно вышвырнули меня в канаву, а сверху кинули мой багаж. Я тут же забился в кусты, боясь, что на прощание последует выстрел из револьвера. Чуть позже мне удалось остановить пригородный поезд, который довез меня до Саут-Бэнда, в 300 км от Энн-Арбора, где я сообщил о происшедшем в полицию.

Это происшествие свидетельствует об авантюризме и отваге – и о юношеской лихости. Может быть, поведение Рауля – проявление того же ощущения непобедимости, которым отмечено и его отношение к учебе? Чувства, что “я все смогу”, укрепленного сознанием принадлежности к семье, исключительность которой не уставал подчеркивать дед? “Я не перестану из-за этого путешествовать автостопом, – сообщал Рауль матери, которая, надо думать, до смерти испугалась, прочитав его письмо. – Но я буду брать с собой чуть меньше денег – и буду хитрее”.

Занятия в летней школе продолжались до конца августа. В тот год Рауль записался только на два курса, один по архитектуре и один по экономике – “Современное европейское общество”, “очень интересный предмет о послевоенных переменах в Европе”. Он получил оценки более высокие, чем ожидал, А по архитектуре и В по экономике. На курсе оказалось не так много студентов, и у них был “замечательный преподаватель”, с которым они часто ходили по вечерам в город “выпить пива в каком-нибудь из вновь открывшихся местечек”. Сухой закон, действовавший с января 1920 года, в апреле 1933-го частично был отменен, продажу и употребление вина и пива разрешили. Один из любимых Раулем ресторанчиков назывался “Претцель Белл”, и он существовал вплоть до 1980-х годов.

После окончания летней школы Рауль отправился в гости к своему товарищу по учебе Лайману Уодарду, жившему в городе Овоссо. Сто двадцать километров до города он проехал на велосипеде, чем всех удивил. Семейство Уодардов “живет в приятном месте, у них красивая речка и дикий racoon[7]7
  Енот (англ.).


[Закрыть] (в словаре нет), недавно им подаренный”, – сообщал Рауль. В свободное от игр с енотом время они катались по речке на каноэ.

Побыв какое-то время в Овоссо, Рауль поехал дальше, в Миннеаполис, в 1200 км от Энн-Арбора (на этот раз, правда, не на велосипеде, подчеркнул он). Покатался на машине по штату Миннесота в компании “симпатичной девушки”, а затем отправился через Чикаго, Толедо и Кливленд в Нью-Йорк, где погостил несколько дней у Кольвинов, а потом продолжил путь в Монреаль. Раулю нравилась Канада, и в бытность свою в Энн-Арборе он время от времени наезжал туда, чтобы “сравнить США и заграницу и не вполне забыть, как выглядят другие части света”. В Монреале, помимо прочего, он смог воспользоваться своим знанием французского.

Рождество у родственников

В новом семестре Рауль продолжал изучать “технические и некоторые другие предметы”, с которыми дела обстояли не так уж хорошо. Даже в области архитектуры “триумфов не было”, сообщал он деду, но к Рождеству он сдал проект молочной фермы, получивший оценку “отлично”.

Осенью Рауль начал подготовку выпускного проекта, темой которого должна была стать современная шведская архитектура. Поэтому он попросил мать возобновить его подписку на шведский архитектурный журнал “Строитель” и выяснить, каким учебным пособием по архитектуре пользуются в Высшем техническом училище в Стокгольме. “Пришли что-нибудь, чтобы там было побольше современной архитектуры”, – просил он ее.

Рождество Рауль провел в гостях у Кольвинов. По дороге к ним он на пару дней остановился у семьи Берендтов в Эри, штат Пенсильвания. Эрнст Берендт был основателем и владельцем бумажной фабрики. Рауль познакомился с Берендтом, который был намного старше (он родился в 1869 году в Германии), на Всемирной выставке в Чикаго и пару раз заезжал к нему осенью. Берендт также бывал в Стокгольме, где гостил у Маркуса Валленберга-младшего. Семья как раз строила новый дом, и, хотя архитектор был очень известным, Рауль во время своего приезда помог хозяевам разобраться в чертежах, “чтобы посмотреть, нельзя ли их улучшить”.

“Сразу же после окончания летней школы я поехал на велосипеде к Уодарду, чтобы поговорить с ним о наших планах на лето. Эта фотография сделана на речке возле их дома в одном из многочисленных принадлежащих им каноэ”, – написал Рауль на обратной стороне похожей фотографии.

Заехав на день в Джеймстаун, штат Нью-Йорк, к своему профессору по архитектуре Бейли, Рауль отправился дальше к родным в Гринвич. “Мои рождественские каникулы прошли превосходно”, – писал он Густаву Валленбергу:

Я впервые почувствовал вкус к светской жизни, об опасностях которой Вы всегда меня предупреждали. Наверное, дело в том, что моя двоюродная сестра Лусетта теперь повзрослела, так что по той или иной причине больше не было той диспропорции между количеством дам и количеством кавалеров, которую я всегда наблюдал в восточных штатах прежде.

Балы теперь оказались очень приятным развлечением. У тебя есть время познакомиться, прежде чем твою даму у тебя заберут. На Востоке США принят обычай cutting in, а это означает, что кто угодно когда угодно имеет право подскочить к танцующей паре и попросить кавалера убираться куда подальше, оставив даму. На тех танцевальных вечерах, на которых я бывал прежде, с популярной девушкой можно было протанцевать не более нескольких секунд.

После полутора недель в гостях у родных Рауль поехал через Нью-Йорк в Вашингтон. В американской столице его принимали в лучших салонах. Ему исполнился всего 21 год, но перед юношей с его фамилией, как разъяснял ему ранее Густав Валленберг, “едва ли не все двери были открыты”. Вначале Раулю помогла популярность, которой пользовался в свое время в Вашингтоне брат Густава Валленберга Аксель, шведский посланник в 1921–1926 годах. “Дядя Аксель и тетя Эльса оставили о себе невероятно хорошие воспоминания в Вашингтоне, и я без преувеличения могу сказать, что на обеде, когда меня представили как их родственника, не меньше сотни человек были охвачены пароксизмом восхищения”, – с гордостью сообщал Рауль тете Амалии. “Госпожа Бристоль, супруга адмирала Бристоля, сказала, что “люди так преданы им”, а госпожа Макдугал, супруга одного капитана военно-морского флота США, подтвердила, что “это были очаровательные люди, и мы все ими так восхищались”. Как оказалось, некоторые знали и Густава Валленберга по Константинополю и Японии.

“Снято на мосту Бер Маунтен Бридж над Гудзоном в 40–50 милях от Нью-Йорка. Я тогда ехал к Кольвинам в Нью-Йорк, побывав до этого в Миннеаполисе и Чикаго. После этого я поехал в Монреаль, откуда вернулся в Нью-Йорк, а затем отправился в Энн-Арбор к началу осеннего семестра” (текст на обратной стороне фотографии).

Адмирал Марк Бристоль, написавший одно из рекомендательных писем профессору Лорху в Энн-Арборе, принял Рауля с распростертыми объятиями. Он и его жена “были очень добры” к Раулю и очень ему понравились. Адмирал устроил для Рауля “экскурсию по городу, включавшую помимо осмотра многочисленных зданий еще и пять чаепитий и один бал”. Рауля также пригласил на обед новый посланник Швеции в Вашингтоне, Вульмар Бустрём, раздобывший для него приглашение на новогодний бал, что дало ему “еще один случай увидеть изнутри один из старинных домов в красивом колониальном стиле, которых так много в Вашингтоне”.