Текст книги "Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой"

Автор книги: Бенгт Янгфельдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Будущее Рауля (IV)

Бездействие и затянувшееся ожидание дедушки, состояние здоровья которого продолжало беспокоить и его самого, и всех родных, мучили Рауля. Поэтому в середине ноября было принято решение, что сестра Густава Валленберга Лилли Крафорд съездит в Ниццу. В сопровождающие она взяла Рауля. 18 ноября они отправились во Французскую Ривьеру. “С дедушкой, насколько я вижу, все обстоит очень хорошо, и я думаю, что у нас нет причин для беспокойства”, – сообщал Рауль тете Карин после приезда в Ниццу:

Когда мы прибыли, он был на вокзале. Конечно, он выглядел более худым, чем обычно, но никак не скажешь, что он похудел на 13 кг. […] В остальном он ведет себя нормально, и непохоже, чтобы он находился в угнетенном состоянии духа. Он не просиживает до четырех утра и выглядит активнее, чем можно было бы ожидать после столь долгой диеты.

Хорошему самочувствию Густава Валленберга способствовало и то, что к нему приехала Лилли, а не его разговорчивая супруга. “Она такая нервная, а это мне совершенно некстати”, – говорил он своей секретарше в Стамбуле Фине Юхансон.

В Ницце в это время находились и супруги Кнут и Алис Валленберги, вот уже 30 лет проводившие там осень. Они взяли с собой дочь Маркуса-старшего Гертруду, которая была замужем за австрийским графом Фердинандом Арко ауф Валлей и проживала в Сан-Мартине в австрийском Тироле. Они остановились в “Ривьера-Палас”, а Лилли и Рауль – в “Гранд-отеле”.

Директор семейного банка Маркус Валленберг. Фотография публикуется впервые.

Для Маркуса и его сыновей не было секретом, что Кнут настроен к Раулю благожелательно и полагает, что тот со временем займет место “на самом верху”, если решит делать карьеру в банке. Так что поездка Рауля на Ривьеру вызвала у них немедленную лихорадочную активность. Чтобы быть в курсе тамошних разговоров, Маркус попросил свою дочь Гертруду принять на себя роль осведомителя. Он писал ей: “Было бы интересно узнать sans bruit [без шума], выдавил ли дядя Густав у дяди Кнута какое-нибудь полуобещание, что Рауль получит место в банке. Я знаю, что мама Рауля ранее обращалась к дяде Кнута с этой целью”. Маркус и его сыновья не хотели видеть Рауля в Enskilda Banken и опасались, что Густав уговорит Кнута и тот тайком, у них за спиной, возьмет Рауля в банк. Тема, начатая еще в 1935 году, по-прежнему была актуальна.

Гертруда согласилась. Она никогда раньше не видела Рауля, и, когда представился случай с ним познакомиться, Рауль произвел на нее “очень еврейское впечатление”, сообщала она отцу. Ее вывод носил отчетливо антисемитский характер:

Я полагаю, что тогда уж нужно сразу отдать ему и Нахмансонам управление банком. К тому же не знала, что дядя Кнут уполномочен решать такие вопросы в банке, и также не знала, что банк у нас семейное благотворительное учреждение!!

Если учесть, что на руководящих постах в банке у Маркуса-старшего работало несколько евреев, в том числе братья Аугуст и Юсеф Нахмансоны, такие формулировки, должно быть, показались ему неудобоваримыми.

Следующее донесение последовало через неделю, уже после отъезда Рауля из Ниццы. Как-то во время ланча с Лилли Крафорд Гертруда поинтересовалась “этим Раулем – уехал ли он и чем занимается”. Ответ Лилли, который Гертруда тут же передала отцу, должно быть, успокоил его: “В присутствии Кнута и Алис тетя Лилли тогда ответила, что Рауль хочет стать только архитектором, но около года назад дядя Густав устроил его на работу в один банк, однако там он чувствовал себя несчастным и сам говорит, что ни за что не хочет быть банкиром”[11]11
  Переписка Маркуса Валленберга-ст. и Гертруды хранится в SEHF, но не каталогизированa.


[Закрыть].

Якоб и Маркус Валленберг-младший (Додде) в конторе Enskilda Banken, 1936 год.

Рауль тем самым подтвердил, что не стремится получить место в семейном банке. Маркус и его сыновья могли вздохнуть с облегчением. О том, что в течение этих недель они очень нервничали, свидетельствует не только шпионское задание Гертруды. Одновременно Маркус написал письмо Раулю с предложением заняться “небольшой шведской компанией”, которую он, Маркус, думает создать для изготовления застежек-молний по новому немецкому патенту. Если Рауля интересует это предложение, пусть он по дороге из Ниццы домой встретится с директором Аугустом Нахмансоном (!) в Нойштадте в Бадене, где есть фабрика по изготовлению таких молний. Письмо было отправлено из Стокгольма 23 ноября и пришло в Ниццу через несколько дней после приезда туда Рауля. То, что предложение последовало именно в этот момент, естественно, не было случайностью. Это была сознательная попытка со стороны Маркуса отвлечь мысли Рауля от возможной карьеры в семейном банке.

Между архитектурой и бизнесом

Весь следующий месяц после возвращения домой Рауль был занят тем, что выяснял возможности создания предприятия по изготовлению молний. Рынком сбыта должна была послужить Скандинавия. Ему нравилось работать, нравилось быть в деятельном состоянии. “Рауль сейчас так счастлив, у него полно работы, для него интересной”, – сообщала мать своим свекру и свекрови на Рождество 1936 года. Он “рассылает письма по всему миру” и опрашивает разных потребителей на предмет их возможного интереса к предлагаемым застежкам-молниям.

“Если бы запустить это производство, я нашел бы себе хорошо оплачиваемое место, но минус в том, что я связал бы себя с компанией, которая, возможно, не оказалась бы успешной, – писал он деду. – Поэтому я взвешу все с исключительной осторожностью, прежде чем принять решение”. Хотя проект с молниями мог бы обеспечить хорошо оплачиваемую должность, похоже, Рауль так и не смог действительно заинтересовать им потенциальных участников: судя по всему, усилия пропали даром.

Как же тогда он представлял свое будущее? Мысли о банковской карьере он оставил раз и навсегда. Архитектор? Раулю хватало ума, чтобы понять, что у 24-летнего мальчишки с иностранным дипломом шансы найти работу архитектора в Швеции периода экономической депрессии минимальны. К тому же его американский диплом не признавался автоматически в Швеции. Но сердце его склонялось именно к архитектуре, и идеалом он видел совмещение этой его страсти с каким-то бизнесом. Во время пребывания в Ницце, прежде чем принять решение о будущем, Рауль написал своему старому учителю Эмилю Лорху в Энн-Арборе, прося совета. Он, правда, получил несколько “очень неплохих предложений о работе”, но все эти вакансии находятся в “самых отдаленных местах” вроде Южной Америки, Южной Африки и Ирана. Ему же самому хочется в Америку, и больше всего он желает найти применение своему архитектурному образованию:

Мне жаль отвернуться от архитектуры после всего доброго, что она мне давала. Я верю, что строительству в Америке в перспективе суждено бурное развитие в ближайшие годы, и мне бы хотелось внести свой вклад в предстоящие великие дела. Пожалуйста, скажите мне, думаете ли Вы, что теперешняя ситуация такова, что у меня был бы шанс найти оплачиваемую работу проектировщика в Нью-Йорке или Детройте. Помимо образования в вашем университете у меня был небольшой опыт архитектурной работы – всего лишь проект купальни, некоторые иллюстрации к которому я Вам послал. Но у меня была хорошая практика в сфере бизнеса, и она могла бы быть полезной кому-то, кто взял бы меня в свою фирму. В Южной Африке я достаточно успешно занимался продажами и организационными вопросами. Мы внедрили там много новых шведских товаров, и при этом было чрезвычайно важно, что переговоры велись дипломатично, убедительно и быстро. Ответственность за них возложили на меня, и это была хорошая школа. Может быть, Вы знаете кого-то, кому нужен человек с образованием между архитектурой и бизнесом? Мне так хочется снова приехать в Америку, что я бы приехал и на худших условиях, чем твердое предложение работы.

К осени 1936 года Рауль, видимо, уже осознал, в чем его сила как профессионала и чему он хочет себя посвятить. Он хороший бизнесмен и организатор, а также умеет дипломатично, убедительно и быстро вести переговоры. Эти качества Рауль хотел совместить со своими знаниями в области архитектуры. То, что формулировки в письме к Лорху были неслучайны, подтверждается тем, что они слово в слово повторяются в написанном тогда же письме деду. В нем Рауль тоже говорит об “области возможной работы… между архитектурой и бизнесом”.

В благодарной памяти

Густав Валленберг по-прежнему был болен и оставался в Ницце. Перед самым Рождеством его сестра Лилли сообщила, что с помощью Рауля собирается построить лифт, чтобы Густав мог навестить ее по приезде в Стокгольм. У него были проблемы с почками и печенью, он весь пожелтел, похудел, потерял аппетит, но, по советам доктора, заставлял себя есть как можно больше. “Вы, Фина, можете себе представить, до какой степени я болен, – писал он секретарше, – если я, заядлый курильщик – вообще-то я выкуриваю по пять сигар в день, – целый месяц не мог заставить себя выкурить ни одной”.

Густав Валленберг не доверял французским врачам. Когда в Ниццу 8 февраля прибыл король Густав V, он попросил у того разрешения получить консультацию у его личного врача Яльмара Кассермана. После тщательного осмотра доктор посоветовал ему немедленно ехать домой и пройти обследование. “Я ведь не хотел ехать домой, пока хоть в какой-то степени не восстановлюсь, потому что стеснялся появиться дома среди братьев и сестер совсем исхудавшим и больным, но в связи с предписанием Кассермана делать было нечего”, – писал он Фине Юхансон 13 февраля. На следующий день они с супругой, которая несмотря ни на что все же к Рождеству приехала к нему, сели на берлинский поезд, намереваясь из Берлина ехать далее в Стокгольм.

Дом в Кевинге, настоящее время.

Пребывание Густава Валленберга на родине оказалось непродолжительным. 21 марта он умер в больнице Красного Креста в Стокгольме. Болезнью, оборвавшей жизнь дедушки Рауля в возрасте 74 лет, оказался рак почек. В качестве причин, ускоривших кончину, свидетельство о смерти называет воспаление легких и хронический миокардит.

Единственными скорбящими, кого некролог называл по имени, оказались супруга Анни и дочери Карин и Нита с супругами. Рауль, может быть, скорбевший более всех, упомянут не был, лишь подразумевался под словом “внуки”.

Погребение Густава Валленберга состоялось в Чистый четверг, 25 марта, в церкви, где его крестили 74 года назад. Среди пришедших на похороны были помимо родных представители дипкорпуса и шведского Министерства иностранных дел, в том числе Иван Даниэльсон, чьей судьбе несколькими годами позже предстояло переплестись с судьбой Рауля. Присутствовал также Свен Гедин. Соболезнования пришли от короля и нескольких других представителей королевского дома. Оркестр военно-морского флота играл траурный марш Шопена, пастор Густав Брандт произнес речь, в которой подчеркнул “ясный, верный долгу и любви к родине образ мыслей” покойного, который надолго сохранится в благодарной памяти как в Швеции, так и за ее пределами.

Прах Густава Валленберга был препровожден в Мальмвик, на остров Лувён – в семейную усыпальницу Валленбергов, где с 1912 года покоился его сын.

Желание узнать об отце

Густава Валленберга уже не было в живых, и Рауль остался и без отца, и без деда – без двух мужчин, служивших для него образцами. С одним из них он в общей сложности виделся всего несколько месяцев, с другим – никогда.

Что знал Рауль о своем отце, сыне Густава Валленберга? Основную информацию он почерпнул от матери, которая в ранних письмах свекру рассказывает о детском любопытстве Рауля в отношении отца. Неизвестно, что и сколько она рассказала ему, когда он вырос. Ведь она сама знала Рауля-старшего недолго, всего пару лет. Однако очевидно, что умерший отец виделся Раулю почти недостижимым идеалом.

Отец совершенно отсутствует в обширной переписке Густава Валленберга и Рауля, и тому есть естественное объяснение: дед просто-напросто не очень хорошо знал своего сына. “Благодарю за письмо от 13-го, – писал Рауль Густаву Валленбергу из Хайфы в июле 1936 года, ссылаясь на несохранившееся письмо. – Когда я прочитал первую фразу, мне сразу захотелось узнать у Вас что-то о моем папе. Лучше всего в виде письма, чтобы я мог всегда иметь его при себе. Наполовину бессознательно я всегда ощущал себя намного ниже его. На фотографиях он выглядит таким прекрасным и честным и готовым жертвовать собой; я чувствую себя негодной заменой ему”.

Густав Валленберг в Ницце зимой 1936–1937 годов.

То, что в переписке деда и внука именно в тот момент возникла ранее избегавшаяся тема отца, вероятно, объясняется тем, что Густав Валленберг уже понял, что жить ему осталось недолго. Когда Рауль попросил сообщить ему побольше об отце, дед ухватился за его слова, но переадресовал задачу своей родственнице. 14 сентября в длинном письме сводной сестре Анне Рютцель он попросил ее “рассказать [Раулю] как можно больше о его отце” и о семействе в целом. Это примечательное письмо, написанное отцом и дедом, посвятившим полстолетия своей жизни воспитанию двух мальчиков, с которыми он был знаком почти исключительно по переписке:

Ты знала его лучше остальных. Намного лучше, чем я сам, проведший основную часть периода его взросления в Восточной Азии. А когда мальчики – курсанты военно-морского училища, их ведь вообще видишь не так уж много. Как раз в те годы, когда он был юным офицером в Стокгольме, у тебя было так много возможностей встречаться с ним, а у меня – лишь совсем ненадолго, во время моих редких приездов в Стокгольм. Поэтому ты, должно быть, можешь рассказать много такого, что будет в высшей степени интересно его сыну. У того совсем другой склад характера. Отец был натурой артистической. Младший Рауль – практик и с большой легкостью общается с людьми. Его очень хвалят за способность вести переговоры. Рауль восхищается матерью и имеет для этого все основания, ибо Май – прекрасная женщина. Я желаю, чтобы ты предоставила [Раулю] все возможные сведения о нашей семье и, конечно, в первую очередь о его отце. […] Я хочу, чтобы Рауль понял всю ценность принадлежности к семейству Валленбергов. Опиши его [Рауля-старшего] всесторонний интерес к своей стране, гораздо более заметный, чем зарабатывание денег, которое в целом было для него чем-то второстепенным.

В письме есть также портрет внука, как дед его видел:

Ты получишь удовольствие от общения с Раулем. Его искрящиеся глаза и живой характер в сочетании с неплохим слогом и довольно глубокой начитанностью делают его хорошим собеседником. И если ты будешь говорить четко на данную тему, то есть о деятельности нашей семьи и о чертах характера ее членов, увидишь, вопросы посыплются градом. Рауль восхищается семьей своей матери. Но его отношение вызвано скорее очарованием этих людей, чем достигнутым ими. Мы, Валленберги, конечно, люди совсем другого сорта. […]

Анну Рютцель (1858–1944) ее братья и родные одного с ней возраста называли Зеллан или Сэллан, а младшее поколение – тетей Зэлен. Она часто подписывала свои письма рисунком тюленя, по-шведски “сэл”. Она и ее брат Нильс (1860–1902) появились на свет в результате связи Андре Оскара Валленберга с Марией Лувисой Андерссон, старшей сестрой его покойной первой жены Вильхельмины (Мины). Анна и Нильс носили фамилию матери – Рютцель, но считались членами семьи и воспитывались в доме клана Валленбергов.

Анна с радостью согласилась исполнить поручение: Рауль такой “открытый и прямодушный и нисколько не стесняется и не робеет… и он беседует с необыкновенной легкостью… так что мне не будет сколько-нибудь трудно говорить о его отце, которого я знала так хорошо…”.

В письме Густава Валленберга сын характеризуется как “артистическая натура”, в то время как внук назван “практиком”. Анализ кажется неожиданно однобоким, особенно в устах человека, вполне осознававшего страстный интерес Рауля к архитектуре и изобразительному искусству. На самом деле Рауль обладал и талантом художника, и талантом бизнесмена. Вопрос был только в том, как наилучшим образом их совместить. Ведь он хотел работать, и он хотел зарабатывать деньги. Одну такую возможность, как мы видели, он представил себе в пограничной зоне между архитектурой и бизнесом. Мечте о деятельности, сочетающей его творческий талант с практическим, суждено было осуществиться. Но лишь годы спустя и совсем в другой области.

Интерлюдия

Густав Валленберг оставил после своей смерти большое и практически не отягощенное долгами наследство примерно в один миллион крон – на сегодняшние деньги почти в 30 раз больше. Основная часть капитала была помещена в акциях Enskilda Banken, а также в разных компаниях, контролируемых семейством Валленбергов. Супруга Анни унаследовала 75 % наследства, а дочери Нита и Карин и внук Рауль разделили между собою оставшееся. Ните компенсировалось, кроме того, 40 тыс. крон – деньги, которые ее отец вложил в образование Рауля[12]12
  Подробности о наследовании можно найти в Berger 2008b.


[Закрыть].

Доля Рауля в наследстве должна была, таким образом, составить минимум 70 тыс. крон, что сегодня соответствует примерно 2 млн. Он унаследовал также мебель и часть винного погреба дедушки, который оценивался в 2 тыс. крон. (Дед в течение всех лет, проведенных за границей, заботился о пополнении своей стокгольмской винной коллекции.)

Хотя наследство дало Раулю определенную экономическую свободу, из-за кончины деда он оказался в ситуации, справиться с которой было не так легко. Если раньше он чувствовал себя обязанным действовать в соответствии с инструкциями Густава Валленберга, теперь он был полностью свободен – и вынужден – принимать собственные решения. Совершенно естественно, что за советом и руководством он в первую очередь обратился к членам семьи, которая не только владела Enskilda Banken и контролировала многие крупные шведские компании, но и располагала широкой сетью контактов в мире бизнеса.

Рауль мечтал о приличной работе и хороших доходах, и в голове у него было полно идей и планов. Рольф аф Клинтберг, лишь время от времени видевшийся с Раулем после его возвращения домой из-за границы, вспоминает, что “когда тот появлялся, это было как если бы через комнату пролетел вихрь новых идей и дерзких, иногда ошеломляющих инициатив”. Поскольку Рауль пять лет провел за границей, он оказался как бы в противофазе со своим поколением, и в Швеции среди его сверстников не было товарищей по учебе и работе. Эта отчужденность в сочетании с экономической депрессией 1930-х также объясняет его зависимость от семьи при поиске интересного и приносящего доход занятия.

Уже через неделю после кончины деда Рауль посетил Маркуса-старшего, но о чем они говорили – неизвестно. В сентябре и октябре он несколько раз приходил к Якобу Валленбергу. С ним у Рауля был налажен самый тесный контакт. К нему, согласно одному свидетельству, Рауль относился почти как к “идолу”[13]13
  Согласно Коломану Лауэру.


[Закрыть]. На то было несколько причин. Во-первых, из двух братьев именно с Якобом состоял в близких отношениях отец Рауля (разница в возрасте между ними была всего лишь четыре года, и оба были морскими офицерами). Во-вторых, Якоб был крестным отцом Рауля. В-третьих, он не был женат и не имел детей (по крайней мере официально). К тому же именно Якоб сразу после выпускных экзаменов в гимназии в первый раз устроил Рауля в банк.

Во время встреч с Якобом они, в частности, обсуждали возможную работу Рауля по поручению Международной спичечной корпорации, заинтересованной в деловых контактах с Турцией. Рауль предложил свои услуги и заявил о желании предоставить собственные и дедовские связи в распоряжение компании. Дело представляет для него большой интерес, писал он: “Я знаком со странами Леванта по своим поездкам в Турцию и по работе в Хайфе в Holland Bank Union. Конечно, утверждение Рауля о его знакомстве со страной – легкое (хотя и объяснимое) преувеличение: он всего несколько раз недолго бывал в Турции, причем во время первого визита ему было 14 лет. Но это показывает, как важно для него было получить работу, пусть и незначительную. Однако его услугами так и не воспользовались.

Затем Раулю, как и в случае с патентом на застежки-молнии, вновь предложили заняться изучением рынка. На этот раз речь шла о новом методе изготовления стали по так называемой технике Соро, предложенной швейцарской фирмой “Эдерлин”. Рауль поехал в Швейцарию для изучения предпосылок сотрудничества этой компании с Enskilda Banken и затем представил положительный отчет, но банк отказался от сотрудничества. Позже Рауль занимался изучением рынка для одной кофейной фирмы. Эта работа вызвала у него оптимизм, тем более что Якоб посулил новые поручения в будущем.

Какие поручения имел в виду Якоб, неизвестно, но в дальнейшем он ничего конкретного не предложил. В начале февраля 1939 года Якоб повторил обещание и призвал Рауля проявлять терпение. В ожидании поручений шли дискуссии о возможном назначении в Индию для Шведской спичечной компании. Но Рауль в конце концов сам отказался, так как “предпочел бы работу в Европе или Америке, чем в колониях, независимо от типа работы”.

Вышеприведенная цитата взята из письма, написанного Раулем Якобу Валленбергу 27 апреля. В этом письме ясно проступают признаки начинающегося уныния по поводу отсутствия осмысленного занятия:

Слоняться вот так в ожидании довольно-таки тоскливо. Я был бы тебе благодарен, если бы ты пожелал сообщить мне, советуешь ли ты, как в начале февраля, продолжать ожидать ту работу, которую ты имеешь в виду, или условия таковы, что ты скорее советовал бы мне попытаться найти работу самостоятельно. В первом случае мне бы хотелось знать, не можешь ли ты что-то предложить на это время.

“На это время” Якоб засадил Рауля за еще одно задание по изучению рынка. Теперь дело было связано с его профессией архитектора. У Валленбергов были земельные интересы в отношении земли Хювудста под Стокгольмом, которую предполагалось пустить под жилищную застройку. Рауль работал над проектом два с половиной месяца, но ничего не вышло: в сентябре 1939 года началась война, и проект отложили на будущее. Действительно, политическая ситуация и положение на рынке труда изменились в мгновение ока. Вместе с тем, пояснял Якоб, война может принести с собой “ряд проблем”, для решения которых ему могли бы понадобиться услуги Рауля. Однако Рауль отнесся скептически к новым заданиям вроде тех, что ему давались до сих пор, и спросил Якоба без обиняков, нельзя ли ему получить постоянную работу. Якоб пообещал это обдумать. Поскольку он так ничего и не предложил, Рауль стал настаивать на ответе: “Я был бы благодарен, если бы ты сообщил мне, что решил”.

Предложения о постоянной работе так и не последовало. Почему? Действительно ли так уж невозможно было подыскать Раулю приличную работу в рамках империи Валленбергов? Конечно, возможности были. Сомневались ли в его способностях? Или на его шансах отрицательно сказалась его пресловутая слабость – “красноречивость”? Как мы помним, во время разговора в Каннах в декабре 1933 года Маркус-старший сказал Густаву, что было бы хорошо, если бы Рауль “обуздал свою красноречивостъ”, и что брату стоит при случае “сделать ему предупреждение”. Или “новые идеи и дерзкие, иногда ошеломляющие инициативы” Рауля (пользуясь формулировкой Рольфа аф Клинтберга) пугали Якоба – человека, имевшего в своем характере, как писал Рауль, “что-то от судьи”, “холодного и циничного” и очень непохожего на Рауля? Может быть, Рауль с его фантазиями и нестандартными идеями казался белой вороной в мире Якоба и Додде? Рольф аф Клинтберг называл его “мечтателем”, и то же слово употреблял другой человек, вращавшийся в тех же кругах, – Густав фон Платен. Короче говоря, не был ли Рауль слишком чуждой фигурой для представлений о бизнесе, царивших в семье?

А может быть, Раулю помешала его близость к деду? Нельзя не провести параллель между, с одной стороны, усилиями Маркуса-старшего держать брата Густава подальше от руководства банком, а с другой – беспокойством того же Маркуса и его сыновей, как бы Рауль не внедрился в банк, и их очевидным нежеланием дать ему какую-то должность в сфере влияния семейного бизнеса. Может быть, они опасались, что свойственная деду авантюрность передалась по наследству внуку? Или “дядя Маркус” желал продвижения собственных родственников, а не отпрыска брата?

Каким бы ни был ответ на эти вопросы, ясно одно: Рауль оказался в полной зависимости от родных. Его главная опора в семействе, дед, уже два года как умер, а летом 1938 года скончался и Кнут Валленберг. До этого, хотя их и не связывали особо близкие отношения, Рауль всегда мог рассчитывать на благожелательность “дяди Кнута”. Бертиль аф Клеркер, тесно общавшийся с Раулем в те годы, отмечает, что у него “было такое чувство, будто ему хочется, чтобы его жизнь была более осмысленной” и вспоминает, что Рауль был “в некоторой депрессии”. Неудивительно, что молодой, активный, переполненный идеями человек, такой как Рауль, чувствовал уныние от продолжающегося бездействия – тем более при его высоком мнении о собственных способностях бизнесмена и организатора.

При отсутствии поддержки со стороны семьи Рауль был вынужден собственными силами выстраивать свое будущее. Хотя проект с немецкими молниями не привел ни к чему, Рауль продолжал следить за этим товаром. Весной 1937 года он вынашивал планы организовать импорт японских молний. Он также раздумывал об импорте кофе и пытался продвигать на шведском рынке португальские сардины. Ни один из этих проектов не увенчался особым успехом.

Примерно в то же время Рауль с партнером основали небольшую экспортно-импортную фирму, Шведско-швейцарский промышленный синдикат. Этот синдикат, в частности, предлагал патент на пробку, которая выскакивала сама, без штопора: в 1938 году этот патент удалось продать французскому заводу стеклянных изделий Сен-Гобен. Но в целом проект “пробки “Квик” успеха не имел, а синдикат впоследствии распался.

Через год Рауль включился в работу еще одной компании, Special-Metall Förening, занимавшейся торговлей, промышленным производством, а также продажей прав интеллектуальной собственности. Когда через год Рауль покинул эту фирму, он передал свои акции за символическую цену в одну крону Эриху Филиппи, немецкому еврею, эмигрировавшему в Швецию.

В связи со своим бизнесом Рауль совершил несколько поездок в Европу. Он ездил в Париж (где в числе прочего посетил Всемирную выставку), а в конце осени 1938 года побывал в Берлине[14]14
  Поездка в Берлин задокументирована в письмах Рауля Валленберга Эрнсту Берендту (6.12.38; NL) и Май и Энцио фон Плауэнам (Рождество 1938 г.; NL).


[Закрыть]. Согласно одному источнику, летом он ездил еще и в Будапешт. Хотя он приехал как бизнесмен, “все дворцы были перед ним открыты”, вспоминал Ласло Хертеленди, впервые разговорившийся с Раулем во время приема, организованного регентом Венгрии Миклошем Хорти. И далее: “Валленберг очень легко сходился с людьми, через пять минут все вокруг уже были его друзьями”. По его словам, Рауль “принимал все приглашения, какие только получал”, – на официальные приемы, церковные мессы и скаутские слеты[15]15
  Интервью Ласло Хертеленди Magyar Hirlap (11.04.1987).


[Закрыть].

Рождественский вечер в гостях у старшего поколения фон Дардель на улице Хумлегорд. Слева направо: Матильда (тетя Фредрика на отцовской линии), Май, Эльса (сестра Фредрика), Рауль, Фредрик, Нильс (дядя Фредрика по отцовской линии) и Ги.

Бернис Рингман и Рауль на прогулке на улице Страндвэген. На оборотной стороне кто-то, видимо Бернис, написал: “Как глупо мы смотримся, правда?”

Люди, с которыми Рауль общался в Будапеште, принадлежали к высшим слоям общества и аристократии. В числе прочих он встречался с сыном регента Миклошем Хорти-младшим. Он общался также с беспечным бароном Теодором Зичи, профессиональным гонщиком, который брал Рауля с собой, разъезжая на своем “бугатти”. Рауль, очень интересовавшийся автомобилями, имел хорошие отношения и с Видором Петровичем, генеральным секретарем венгерского Автомобильного клуба, с которым ходил по разным ночным барам, в том числе в известный клуб Szatyor в Пеште. Хертеленди рассказывает:

Однажды мы вместе с ними пошли в парк с аттракционами. В это время как раз стала рекламироваться продукция “Пальмолив”. Один из аттракционов заключался в том, что над бассейном с мыльной пеной фирмы “Пальмолив” раскачивалась на качелях дама. В случае попадания в цель дама падала в воду. Валленберг и Зичи – ни тот ни другой о деньгах не заботились – договорились с владельцем, что, компенсировав ему двойную дневную выручку, заберут даму с собой.

Дамы Рауля не ограничивались девочками фирмы “Пальмолив”. По вспоминаниям Хертеленди, он с удовольствием появлялся в обществе в сопровождении красивых женщин, включая баронессу Дору Грёдли, хотя их отношения “были исключительно социального характера”.