Текст книги "Агент Зигзаг. Подлинная военная история Эдди Чапмена, любовника, предателя, героя и шпиона"

Автор книги: Бен Макинтайр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

На следующий день после того, как Британия объявила войну Германии, Оуэнс вновь появился, позвонив в политическую полицию и объявив, что хочет встречи. В Уондсвортской тюрьме Оуэнса поставили перед выбором: либо казнь, либо работа в качестве двойного агента. Тот вновь заявил о своей преданности Британии. В сентябре 1939 года он отправился в Голландию, на сей раз в сопровождении отставного полицейского Гвилима Уилльямса, представляясь валлийским националистом, мечтающим сбросить со своей родины британское ярмо. Они встретились с офицером абвера Николасом Риттером и вернулись в Лондон с ценной информацией, в том числе различными радиокодами абвера.

Агент Сноу все еще был у британцев на подозрении, которое усилилось после следующего события в Северном море. Риттер приказал Оуэнсу найти еще одного агента для прохождения подготовки в Германии и согласился прислать подводную лодку, которая должна была забрать обоих к югу от Доджерской отмели. МИ-6, мечтавшая обзавестись двойным агентом в абвере, тут же определила на эту роль раскаявшегося вора и мошенника Сэма Маккарти, согласившегося участвовать в игре. На траулере, по пути на встречу с германским агентом, каждый из них – и Маккарти, и Оуэнс – был уверен, что его спутник – германский шпион. За два дня до назначенного срока Маккарти, заперев Оуэнса в каюте, на всех парах двинул корабль обратно к дому. В ходе обыска у Оуэнса обнаружили доклад об операциях британской разведки. След этого документа привел к менеджеру одного из ресторанов на Пикадилли Уилльяму Рольфу, когда-то поставлявшему информацию для МИ-5. Прижатый к стенке, Рольф признался, что Оуэнс завербовал его, чтобы шпионить в пользу Германии. Лишь только допрашивавшие его люди ушли, Рольф покончил с собой, сунув голову в газовую духовку.

Оставшиеся годы войны Оуэнс провел в тюрьме. До сих пор до конца неизвестно, был ли он патриотом, предателем или и тем и другим одновременно. Тем не менее история с Оуэнсом продемонстрировала все значение двойных агентов, а также помогла британцам получить кое-какую жизненно важную техническую и криптологическую информацию. Фарс в Северном море показал, что немцы активно ищут недовольных среди британцев, даже преступников, чтобы использовать в качестве своих агентов.

Тем временем из-за растущего страха перед германским вторжением шпиономания в Британии приобрела характер эпидемии. Успех нацистского блицкрига, молниеносные поражения, которые европейские страны терпели одна за другой, могли иметь лишь одно объяснение: в каждой из стран, должно быть, действовала тайная сеть германских агентов, помогавшая продвижению немцев. Такая же сеть, по всеобщему мнению, скорее всего, существовала в Британии; должно быть, шпионы уже плели заговоры, роя подкоп под государство. Миф о германской «пятой колонне» родился на волне обычно нехарактерной для англичан массовой истерии, которую подстегивали как пресса, так и политики. «К шпиономании склонна легко опознаваемая часть общества, – писал Черчилль, сам не совсем чуждый шпионской лихорадке. – Это состоятельные люди, для которых война – счастливое и давно ожидаемое событие».

Германских шпионов обнаруживали везде – и нигде. Полиция была завалена донесениями граждан о каких-то странных людях, явно старавшихся изменить свою внешность, о световых сигналах в ночи и подожженных стогах сена. Параноики-соседи слышали за стенами странные звуки. Один заядлый любитель охоты за шпионами докладывал, что видел на улице мужчину с «типично прусской шеей»: не зря Баден-Пауэлл, создатель скаутского движения, утверждал, что немецкого шпиона можно узнать по походке. Шпионом мог оказаться кто угодно. Ивлин Во в одном из памфлетов едко издевался над всеобщей истерией: «Подозревайте всех – викария, деревенского бакалейщка, фермера, чья семья живет здесь уже сотню лет. Подозревайте любого, кто менее всего похож на шпиона». Говорили, что шпионы разбрасывают по земле газеты, подавая таким образом сигналы немецким парашютистам, добавляют отраву в шоколад, просачиваются в полицию, вербуют сумасшедших в психиатрических лечебницах для службы в отрядах смертников, а также засылают своих кровожадных агентов в английскую сельскую глубинку под видом дамочек, путешествующих автостопом.

На то, чтобы рассмотреть все эти донесения, уходило много энергии и ресурсов, – при полном отсутствии каких бы то ни было успехов. Наиболее печальным результатом паники стало интернирование 27 тысяч немцев, итальянцев и других «враждебных иностранцев», большинство из которых не только не были немецкими шпионами, но и горячо ненавидели нацизм. Невозможность вычислить заговорщиков лишь усиливала уверенность в том, что они были агентами высочайшего класса. Секретная служба, писал осведомленный источник, «пребывала в неприятном ощущении, что в стране, по-видимому, действуют агенты, которых она не в состоянии раскрыть».

Правда, однако, заключалась в том, что, не считая Артура Оуэнса и его воображаемой организации валлийских экстремистов, абвер до начала войны так и не сумел справиться с задачей создания в Великобритании эффективной шпионской организации. Однако с началом операции «Морской лев» – плана германского вторжения в Великобританию – немецкая секретная служба начала активно мстить британцам за свой провал. С конца 1940 года, когда усилилась воздушная дуэль между Британскими королевскими ВВС и люфтваффе, абвер начал забрасывать агентов на территорию Великобритании – на резиновых лодках, субмаринах, гидросамолетах, с парашютами. Большинство из них по легенде были беженцами или моряками. Некоторые имели с собой радиопередатчики новейшей конструкции и поддельные документы высочайшего класса, другие прибывали в страну, не имея ничего, кроме одежды на себе. По некоторым оценкам, в сентябре-ноябре 1940 года в Великобританию был заброшен как минимум 21 агент абвера с задачами докладывать о передвижении войск, выискивать и уничтожать цели, жизненно важные для британской обороны, и быть готовыми в ходе грядущего вторжения смешаться с отступающей британской армией. Уже был составлен список известных британцев, которых в первую очередь должно было арестовать гестапо, и в берлинской штаб-квартире абвера мало кто сомневался, что скоро гитлеровские штурмовые части ворвутся в Уайтхолл.

Среди шпионов абвера были люди самого разного пошиба. Некоторых привлекала нацистская идеология, однако в основном это был обычный человеческий мусор, который во множестве вращается в мире шпионажа: оппортунисты, преступники и небольшая горстка фантазеров. Большинство «агентов вторжения» объединяло лишь одно: они были непрофессионалами. Некоторые из них плохо говорили по-английски, другие вообще не знали языка. По большей части, их подготовка ограничивалась кратким инструктажем. Им не рассказывали о стране, где им предстояло действовать, поэтому они совершенно не разбирались в жизни Британии. Так, один подобный агент был арестован, когда попытался заплатить 10 фунтов и 6 шиллингов за билет на поезд, который стоит «десять ноль шесть» (то есть 10 шиллингов и 6 пенсов).

Руководители абвера так никогда и не узнали, что вся их шпионская программа была разобрана по косточкам, подробнейшим образом изучена и повернута против них самих. Многих своих агентов абвер полагал бесследно исчезнувшими, но это были лишь предположения. Кое-кто начал посылать радиограммы и письма, написанные симпатическими чернилами, а некоторые, казалось, прекрасно устроились под своей легендой. По крайней мере, именно так докладывали Гитлеру. Однако более опытные и профессиональные разведчики понимали, что качество агентов, засланных в Великобританию, крайне низко. По большей части, поступающая от них информация была малозначащей ерундой. Ни одной диверсионной операции так и не удалось провести.

Руководство абвера решило: чтобы переиграть британскую контрразведку, нужно использовать разведчиков куда лучше качеством, чем засылавшиеся ранее непрофессионалы. Необходимы были шпионы высшего сорта: тщательно отобранные и надлежащим образом подготовленные профессионалами для осуществления опасных операций. Они должны быть преданы делу, безжалостны и к тому же, по возможности, быть урожденными британцами. Для подготовки таких агентов в марте 1942 года было учреждено подразделение (по-немецки – Dientstelle) абвера в Нанте: это был элитный центр подготовки агентов. Во главе его встал ротмистр абвера, восходящая звезда этой разведывательной службы. Ему предоставили необходимые средства, инструкторов, персонал и просторное здание недалеко от города, в деревушке Сент-Жозеф. Новое подразделение формально подчинялось штаб-квартире абвера в Париже, однако де-факто было практически независимым.

Молодому офицеру абвера Вальтеру Преториусу, знающему английский, было поручено найти изменника-англичанина, из которого можно было бы подготовить первоклассного агента. Преториус по своим взглядам был убежденным нацистом, однако по вкусам и привычкам – истинным англофилом. Его прадед по материнской линии Генри Томас, шотландский купец, торговавший льном, в свое время эмигрировал из Данди в Ригу, где женился на немке. Преториус чрезвычайно гордился своей британской кровью и не упускал случая напомнить каждому, кто подвернется под руку, что он – потомок «главной ветви клана Мактомасов».

Молодой Преториус закончил Берлинский университет. В 1933 году, в возрасте двадцати двух лет, он провел год в Университете Саутхемптона, совершенствуя свой английский по немецко-британской программе студенческого обмена. Он собирался стать учителем. Будучи в Англии, Преториус играл на флейте, занимался греблей в университетской команде и кичился костюмами и привычками английского джентльмена. Кроме того, он занимался танцами. Наиболее значимым из всего приобретенного им за год в Великобритании стала необычная и сильная страсть к английским народным танцам. Он научился танцу с вращениями и танцу с мечами, любимому его шотландскими предками, однако более всего его покорил танец моррис. Сами англичане подсмеиваются над этой пляской, однако Преториуса по-настоящему пленяли танцоры в их странных шляпах, будто исполняющие необычный ритуал. Во время каникул он путешествовал на велосипеде по Англии, фотографируя народные пляски и анализируя танцевальные па. После нескольких месяцев тщательного изучения Преториус объявил, что моррис – предок всех танцев на Земле, а стало быть, он – основа мировой культуры (эта замечательная теория ни до, ни после Преториуса более никем не выдвигалась).

В Саутхемптоне Преториуса любили. За красноватый оттенок своих редеющих волос он получил от товарищей прозвище Рыжий. О нем говорили как о «человеке добродушном и вежливом». Однако в то же время он был сторонником крайних взглядов, чрезвычайно впечатлительным и подверженным вспышкам чрезмерного беспричинного энтузиазма. После возвращения в Германию в 1936 году его страсть к народным танцам очень скоро сменилась не менее сильной страстью к фашизму. Если верить полицейским досье, его мать к тому времени уже была «фанатичной нацисткой», и он воспринял новую веру с характерной для него горячностью и наивностью, быстро пройдя через все ступени отличия в гитлерюгенде. «Превосходство германской и англосаксонской рас над всеми остальными» стало его символом веры, а начало войны открыло перед ним великолепную возможность продемонстрировать всем силу Германии, служа в рядах СС. Гибель единственного брата Ганса в Польше в самом начале войны лишь распалила его страсть. Бывший Рыжий, учтивый флейтист и любитель народных танцев, превратился в идейного, нерассуждающего нациста.

Обер-лейтенант СС Вальтер Преториус, взявший себе псевдоним Уолтер Томас в память о своих шотландских предках, прилежно изучал документы и тщательно прочесывал тюрьмы, лагеря беженцев и военнопленных в поисках кандидатов в идеальные шпионы. Приехав в поисках предателей на Джерси, он остановился в отеле «Альмаду». Он беседовал с преступниками и дезертирами, британцами, оставшимися на оккупированных территориях, и даже сторонниками Ирландской республиканской армии – ирландцами, которых можно было завербовать для борьбы против Британии. Но никто не казался ему подходящим. Однако в конце марта 1942 года Преториус отправил взволнованное письмо руководителю подразделения абвера в Нанте, сообщавшее, что в парижской тюрьме он нашел вора, которого «можно подготовить для диверсионной работы», и собирается встретиться с ним немедленно.

Обер-лейтенант Вальтер Преториус (он же Томас), один из охранников Чапмена, – нацистский фанатик со страстью к английским народным танцам.

6

Доктор Грауманн

Чапмен стал изучать свой новый дом. Преториус по кличке Томас был его гидом и стражником. Спальня Чапмена на верхнем этаже виллы Бретоньер располагалась прямо над спальней Грауманна, чей многокомнатный номер занимал почти весь второй этаж. В соседней с Эдди комнате жил Келлер, чья спальня была также и комнатой для изучения радиодела. Войх и Шмид жили в одной комнате, а Преториус расположился в спальне по соседству с Грауманном. На нижнем этаже размещались столовая, элегантная курительная комната с панно, расписанными в стиле Фрагонара, и большой учебный класс со столами вдоль стен и стальным сейфом в углу. В милом коттедже садовника неподалеку от главного здания на первом этаже разместилась химическая лаборатория, где было все необходимое для изготовления взрывчатки, с пестиками, ступками и рядами зловещего вида бутылок, выстроенных вдоль стен.

Франц Штоцнер (он же Франц Шмидт), немецкий агент с акцентом лондонского кокни, до войны работавший официантом в Лондоне.

Весь штат прислуги на вилле Бретоньер был из числа местных жителей. Тридцатилетняя Одетта занималась кухней и хозяйством, ей помогала дочь-подросток Жанетт. Двое приходящих садовников, один из которых был бывшим заключенным, каждый день стригли траву, ухаживали за цветниками, пропалывали овощные грядки и кормили цыплят, гусей и свиней, содержавшихся в подсобном хозяйстве.

Обучение Чапмена начали немедленно. Для него изготовили список сигналов азбуки Морзе, и с помощью Келлера и Преториуса Эдди усвоил разницу между точкой и тире.

Затем он перешел к буквам, состоящим из двух элементов, потом – из трех и наконец научился выстукивать весь латинский алфавит. Его научили основным условным обозначениям, используемым в радиоделе, методам запоминания последовательностей букв, а также сборке рации.

Через три дня после прибытия Чапмена садовников отослали по домам пораньше, и Войх организовал в саду рассчитанный по времени взрыв, а затем продемонстрировал в лаборатории «химическое смешивание». Краснолицый диверсант обращался с летучими соединениями с чрезвычайной сноровкой, и Чапмен, гордившийся своим умением работать со взрывчаткой, был воистину впечатлен: «Он лишь брал в руки какое-нибудь вещество, смотрел на него, пробовал – и тут же начинал смешивать. Не думаю, чтобы он был химиком, – скорее, просто у него был большой опыт». Каждый день Чапмен и Войх работали в лаборатории, изготовляя самодельные бомбы и зажигательные смеси из самых простых ингредиентов – сахара, растительного масла, бертолетовой соли. Эдди изо всех сил старался запоминать составы смесей.

Карл Бартон (он же Германн Войх), главный инструктор по диверсионной деятельности на вилле Бретоньер.

Готовя Чапмена к парашютному прыжку, Лео начал учить его падать и перекатываться. К самому высокому в саду буку приставили лестницу; высота, с которой прыгал Эдди, постоянно увеличивалась, пока он не научился сигать с высоты 30 футов, не получая травм. После нескольких лет тюрьмы он был не в лучшей физической форме, поэтому Лео разработал для него жесткую программу тренировок: Эдди рубил дрова, пока у него не начинали болеть плечи, и каждое утро в сопровождении Преториуса совершал четырехмильную пробежку по берегу Эрдра. Он был впечатлен «красотой реки около Нанта», осознавая, что лишь после тюрьмы «начал понимать, сколько прелести таится в окружающем нас мире».

Для Чапмена это были неожиданно идиллические дни. Колокольчик сзывал всех на завтрак к половине девятого. С десяти утра Эдди учился отправлять радиограммы, связываясь с отделениями абвера в Париже и Бордо. Остаток утра проходил в изучении диверсионной работы, занятиях по шифрованию или парашютными прыжками. Обедали в половине первого, затем следовал отдых – до трех или половины четвертого, после чего вновь начинались занятия. Вечерами они играли в бридж или в шары на газоне либо отправлялись в Café des Pêcheurs – «Рыбацкое кафе», небольшой, отделанный деревом бар в ближайшей деревеньке, где, потягивая пиво по 3 франка за кружку, они смотрели, как солнце садится за рекой. Иногда в компании товарищей Чапмен выезжал в деревню, чтобы затовариться продуктами с черного рынка: свежими яйцами, хлебом, ветчиной и вином. Закупками занимался один из водителей, бельгиец по имени Жан, поскольку с немцев французские фермеры запросили бы больше. Еда была дорога – ветчина могла обойтись в две с половиной тысячи франков, – но у них, кажется, не было недостатка в деньгах.

На вилле Бретоньер алкоголь лился рекой. Особенно впечатляли таланты доктора Грауманна: Чапмен подсчитал, что тот выпивал не меньше двух бутылок вина за вечер, после чего опрокидывал немалое число стопок бренди. Но, похоже, алкоголь его вообще не брал. По субботам вся команда загружалась в четыре машины, принадлежавшие подразделению, с французскими номерами и эсэсовскими пропусками, и отправлялась в Нант, где они обедали в «Шез Элль», танцевали в «Кафе де Пари» или заходили в кабаре «Ле Куку», где шампанское продавали по 300 франков за бутылку. Чапмен ни за что не платил, при этом его снабжали карманными деньгами в неограниченном количестве. Во время поездок в город Чапмен заметил буквы V – знак французского Сопротивления, – нарисованные мелом во многих людных местах. Какой-то упорный нацист нарисовал внутри каждой V по свастике, таким образом «меняя пропагандистский знак». Кое-кто из мужчин захаживал в контролируемый нацистами городской бордель – курносый Альберт был его завсегдатаем, восхваляя очарование тамошних «красоток» – les jolies filles – с таким жаром, что заработал прозвище Joli Albert – Красавчик Альберт, – впрочем, нимало не соответствующее действительности.

Чапмен с удовольствием проводил время в компании Войха: «Он любил жизнь, у него всегда было много денег, к тому же он был весьма вульгарен, любил женщин и вино». Бывший боксер, Войх был невероятно силен. Он часто вызывал остальных на своеобразное состязание в рестлинге, где каждый соревнующийся должен был, сжав руку соперника, вынудить того опуститься на колени. В этих схватках Войх всегда побеждал.

Чапмен уже начал воспринимать этих людей как друзей. Он даже не сомневался, что имена, под которыми он их знал, были настоящими. Однажды он слышал, как Томаса назвали Преториусом, – но решил, что это, должно быть, кличка.

Однако при всем своем пьяном дружелюбии его новые товарищи оставались скупыми на слова, осторожными в повадках и крайне скрытными во всем, что касалось их жизни вне виллы Бретоньер. Время от времени Войх или Шмидт исчезали на неделю или более долгий срок. Иногда по возвращении Чапмен осторожно интересовался, где они побывали. Беседа, как он вспоминал позднее, всегда проходила по одному и тому же сценарию:

– Хорошо съездили?

– Да, неплохо.

– А где были?

– Далеко. За границей.

Чапмен научился никогда не требовать прямого ответа. Однажды, когда оба были не совсем трезвы, он спросил у Войха, приходилось ли тому бывать в Америке. Собеседник холодно усмехнулся в ответ:

– А зачем тебе это знать?

Внешне неформальная атмосфера скрывала строгую секретность. Все важные документы хранились в офисном сейфе. Время от времени Чапмен наблюдал, как Грауманн уходил в сад с секретным документом или письмом, «вынимал его и, прикуривая сигарету, тут же поджигал бумагу и сжигал весь конверт». По ночам две свирепые эльзасские овчарки охраняли территорию, заставляя незваных гостей держаться подальше, а Чапмена – оставаться внутри. Как-то утром Келлер, застав Эдди одного в радиокомнате, резко приказал ему выйти. После этого дверь всегда оставалась запертой, кроме того, ее снабдили электрической сигнализацией. Когда Грауманн узнал, что Чапмен по утрам плавает в Эрдре, он устроил персоналу свирепый разнос: «Боже мой! Почему он ходит один? У него же нет документов! А если его заберет французская полиция?»

Позже шеф отвел Чапмена в сторону и благожелательно пояснил: «Пожалуйста, если выходишь за территорию, бери с собой кого-нибудь из ребят. Им приказано составлять тебе компанию в любое время, если ты пожелаешь куда-нибудь отправиться».

Тем не менее Эдди неизбежно узнавал по крохам кое-что о своих товарищах. Лео, Войх и Шмидт были «в общем веселые ребята, парни из деревни». Войх хвастался, что перед войной принимал участие в олимпийских соревнованиях по боксу. Он явно хорошо знал Лондон и становился сентиментальным, вспоминая свою бывшую девушку, горничную-ирландку из лондонского отеля «Гайд-парк». По некоторым обмолвкам Чапмен узнал, что Войх принимал участие в организации взрыва в парижском отеле перед вторжением немцев во Францию. Во время этого теракта погибло множество офицеров союзников. Мелкие, но яркие детали проясняли кое-что об их прошлом. Томас при каждом удобно случае надевал галстук цветов университетской команды гребцов и хвастался, что когда-то был лучшим гребцом в Саутхемптоне. Альберт признался, что перед войной был агентом немецкой компании в Либерии. Лео был профессиональным боксером, участвовал в боях за деньги.

Как-то раз Эдди спросил Шмидта, откуда у него взялся акцент кокни. Тот объяснил, что перед войной работал в лондонском ресторане «Фраскатис». Он бывал в кое-каких излюбленных местах Чапмена в Сохо, включая «Смоки Джо» и «Гнездо», и вспоминал вечеринки с танцами в Королевском театре около Марбл-Арч. Понемногу до Чапмена начало доходить, что эти люди, скорее всего, были больше чем просто инструкторами: они были опытными действующими шпионами и диверсантами, не раз забрасывавшимися во Францию и Британию после начала войны.

Однако если о большинстве «ребят» Чапмену удалось кое-что узнать, то их руководитель хранил свое прошлое за стальными ставнями вежливости. В время практики по радиоделу Грауманн дал Чапмену задание транслировать детские песенки вроде «У Мэри был ягненок» и «Маленький поросенок пошел на базар». «Мне казалось, такие вещи мог знать только англичанин», – вспоминал Чапмен. Однако Грауманн утверждал, что был в Англии лишь однажды. Когда Чапмен поинтересовался, откуда у него столь прекрасное английское произношение, он ушел от ответа на подразумеваемый вопрос, заявив, что у него был «очень хороший частный учитель».

Как-то вечером во время ужина речь зашла о собаках. «Покажу вам фотографию своего пса», – сказал Грауманн, поднимаясь из-за стола. Через несколько минут он вернулся с частью фотографии: на ней можно было разглядеть собаку, однако лицо того, кто держал ее, было оборвано.

На самом деле «доктор Штефан Грауманн» таковым ничуть не являлся. Его звали Штефан Альберт Генрих фон Грёнинг. Он был аристократом чистейших голубых кровей, сказочно богатым и отличался изысканным вкусом. «Действительно хороший бренди», которым он угощал Чапмена в его первый вечер на вилле, был лейтмотивом его жизни.

Фон Грёнинги на протяжении восьми столетий были знатнейшим семейством северогерманского города Бремена. Они скопили огромное состояние благодаря удачной торговле и еще более удачным бракам. За многие годы из знатного клана вышли семнадцать членов бременского городского парламента и один знаменитый дипломат XVIII века, Георг, учившийся с Гете в Лейпциге и бывший затем послом при дворе императора Наполеона. В знак признания его заслуг он был пожалован дворянской приставкой «фон». С тех пор семейство фон Грёнинг неизменно становилось все богаче и знатнее.

Рожденный в 1898 году, Штефан с младенчества пользовался всеми возможными привилегиями. Его мать, американка, немка по происхождению, наследница большого состояния, носила имя Хелена Грау (вот почему Штефан выбрал себе шпионский псевдоним Грауманн). Дома фон Грёнинги говорили по-английски, с акцентом, присущим высшим классам общества. Они жили в огромном пятиэтажном доме на главной площади Бремена, воплощенном в камне и штукатурке самодовольном свидетельстве благополучия. В доме была прекрасная библиотека, несколько портретов кисти старых мастеров и целая армия слуг, все к услугам юного Штефана: один чистил ему туфли, другой готовил еду, третий отвозил мальчика в лучшую частную школу в экипаже с застекленными окнами и фамильным гербом.

Жизнь баловня судьбы чуть было не закончилась для фон Грёнинга в 1914 году, когда разразилась Первая мировая война и он решил отравиться в армию. Однако юному Штефану не пришлось в грязи и дискомфорте прозябать в окопах; он ушел в отставку обер-лейтенантом легендарных «Белых драконов» – наверное, самого элитного кавалерийского подразделения императорской армии.

Штефан фон Грёнинг в молодости, в бытность свою офицером Белых драгун (1914).

Фон Грёнинг принимал участие в последней в истории крупной кавалерийской атаке, в ходе которой большая часть его отряда была уничтожена британским пулеметным огнем. Он выжил – и был награжден Железным крестом второго класса «За храбрость». Но для фон Грёнинга война оказалась короткой: он подхватил пневмонию, затем заболел туберкулезом и в результате был комиссован из армии по состоянию здоровья. Мать отправила его на лечение в Давос, знаменитый спа-курорт в Швейцарии, где он повстречал уроженку Уэльса Глэдис Нотт Джиллард и влюбился в нее. Она также болела туберкулезом, была столь же знатна, но совершенно без гроша за душой. Они поженились в Давосе, в церкви Святого Луки, 19 декабря 1923 года.

Молодые фон Грёнинги сняли огромный особняк «Вилла Бэби» в Давосе, а затем отправились путешествовать – обратно в Бремен, затем в Гамбург и, наконец, в Баварию. Попутно Штефан приобрел компанию по торговле кофе «Грёнинг и Шиллинг», которая практически сразу же прогорела. Он начал играть на бирже, на чем потерял еще больше. Если бы фон Грёнинг не полагал, что считать деньги – занятие вульгарное, он понял бы, что, если не учитывать владение огромным домом в Бремене и несколькими дорогими полотнами, он близок к банкротству.

Обаятельный, храбрый, интеллектуально одаренный, но ленивый, к концу Первой мировой войны фон Грёнинг пришел к тупику, в котором и пребывал последующие семнадцать лет. Он не хотел учиться. Он коллекционировал гравюры Рубенса и Рембрандта. Он иногда путешествовал, много пил и не занимался никакими физическими упражнениями (однажды ему довелось прокатиться на велосипеде, после чего он объявил это занятие «неудобным» и более никогда к нему не возвращался). После того как вылетело в трубу его кофейное предприятие, фон Грёнинг более не желал заниматься ни бизнесом, ни торговлей. Он полностью посвятил свою жизнь традиционным занятиям богача, каковым легкомысленно себя полагал. «Он был умен, с ним было приятно общаться, – вспоминал один из членов семьи. – Но в жизни он так ничем по-настоящему и не занялся».

Штефан и его жена одинаково любили маленьких собачек и крепкие напитки и обожали тратить деньги, которых у них не было. Больше их ничто не интересовало. Они развелись в 1932 году из-за «незаконной связи фон Грёнинга с другой женщиной». С него причитались алименты в размере 250 марок в месяц, которые выплачивала его мать. Кроме того, он обязался заплатить Глэдис 4000 марок единовременно, чего так никогда и не сделал. Глэдис пришлось преподавать английский в гамбургской школе, тогда как ее бывший муж целыми днями валялся на диване в библиотеке фамильного особняка, читал книги на немецком, английском и французском и курил сигары. Тем не менее они остались друзьями. Фон Грёнинг не умел наживать врагов.

За развитием фашизма фон Грёнинг наблюдал издалека. Он был патриотом-монархистом и старомодным аристократом с младых ногтей. Ему не было дела до скандальных выступлений «коричневых рубашек» и их экстремистских идей. Он полагал антисемитизм вульгарным, а Гитлера считал австрийским хулиганствующим выскочкой (впрочем, это мнение он держал при себе).

Разразившаяся Вторая мировая война дала Грёнингу с его бессмысленным существованием новую цель. Он вновь поступил в германскую кавалерию – впрочем, существенно отличавшуюся от элегантных уланов времен его юности – и отправился служить на Восточный фронт в качестве штабного офицера ставки главного командования группы армий «Центр». Через год он попросил перевести его в абвер. Секретная военная разведка германского Верховного командования была своего рода идеологической аномалией. Среди ее сотрудников было некоторое количество фанатичных наци, однако немало было и людей типа фон Грёнинга – офицеров старой школы, стремившихся выиграть войну, но не согласных с идеологией нацизма. На абвере лежал отпечаток личности его руководителя, адмирала Вильгельма Канариса, чрезвычайно проницательного разведчика, руководившего абвером как собственной феодальной вотчиной. Гитлер никогда не доверял Канарису – и не зря, ведь именно адмирал в конечном итоге начал переговоры с Британией, пытаясь выяснить, согласятся ли союзники прекратить войну в обмен на свержение фюрера.

Шпионаж нравился фон Грёнингу – как с интеллектуальной, так и с идеологической точки зрения. Сам он, с его знанием языков, английской и американской культуры, был ценным приобретением для секретной службы. Годы, проведенные в бездеятельности в бременской библиотеке, не были потрачены зря: за полуприкрытыми глазами и жизнерадостной манерой общения скрывался знающий и циничный студент-гуманитарий. Внешняя приветливость заставляла других открывать ему сердца, однако сам он, как полагалось фон Грёнингу из Бремена, всегда держал дистанцию. «Он мог найти общий язык с любой компанией, но всегда помнил, кто он». В абвере он быстро стал восходящей звездой, и, когда Канарис искал кандидатуру на пост руководителя новой разведшколы в Нанте, кандидатура фон Грёнинга оказалась само собой разумеющейся.

Фон Грёнингу нравился Чапмен. Его привлекала энергия, бьющая через край, столь отличная от его собственной аристократической апатии. Кроме того, он понимал, что может превратить этого парня в мощное секретное оружие.

На фотографии, которую он показал Чапмену, когда-то была изображена Глэдис, поглаживающая их комнатную собачку – силихемтерьера. Однако перед тем, как спуститься вниз, он тщательно оборвал изображение Глэдис. Фон Грёнинг не хотел идти даже на минимальный риск того, что Чапмен узнает его жену-британку, получив таким образом ключ к истинной личности «доктора Грауманна».