Текст книги "Первая жертва"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

25
Поспешные похороны

Агнес Кингсли приподняла вуаль и взглянула на гроб. Вновь ее красота ярко контрастировала с мрачным окружением тюрьмы, как и во время того посещения Брикстона, когда она сказала Кингсли, что разводится с ним.

Шеннон солгал Кингсли. На самом деле Агнес решила присутствовать на его похоронах и даже не думала их пропустить.

Они уведомили ее непростительно поздно, и у нее было меньше часа, чтобы домчаться до Риджент-стрит и подыскать подходящий случаю вдовий наряд. Ей пришлось переодеваться в магазине и выйти в черном платье с подколотым булавками подолом и с сумкой, куда продавщица сложила ее старую одежду. Это было неудобно и неуместно, но Агнес Кингсли должна была предстать перед тюремными властями в облике гордой, исполненной достоинства вдовы. Да, жизнь ее пошла прахом, но ничто не заставило бы ее снизить планку.

Она прибыла практически в назначенное время и, войдя в огромную дверь тюрьмы, потребовала, чтобы надзиратель побежал вперед в маленький дворик и попросил дождаться ее прихода.

– Я не собираюсь бежать на похороны собственного мужа, – сказала она. – Им придется подождать, или, попомните мои слова, я им этого никогдане забуду.

Ее подождали, и Агнес простояла над могилой всю короткую церемонию и попрощалась с мужем. Тюремный капеллан с головокружительной скоростью зачитал строки из «Книги общей молитвы»; было очевидно, что ему очень хотелось оказаться в это время в другом месте.

– Мужчинарожденныйотженщины… – бормотал капеллан. – Мынеприносимничеговэтотмир… Прахкпраху… ВоимяОтцаиСынаиСвятогоДуха… Аминь.

Никаких дополнительных молитв не было, никаких стихов или музыки.

Когда краткая служба закончилась, капеллан отошел в сторону и велел могильщикам немедленно закапывать могилу. Агнес подняла руку, остановив их.

– Подождите, – сказала она. – Я хотела бы кое-что прочитать.

Начальник тюрьмы, присутствовавший на похоронах в знак уважения к рангу отца Агнес, взял ее под руку.

– Сожалею, миссис Кингсли, но у нас множество других забот и нет времени для…

– Отпустите меня, сэр! Я хочу прочитать стихи, – твердо сказала Агнес, отдернув руку. Начальник тюрьмы неохотно поклонился, и Агнес достала из сумки листок бумаги. – Мой муж часто читал это стихотворение моему сыну, которому всего четыре года. Это «Если» Редьярда Киплинга.

Капеллан, начальник тюрьмы, два надзирателя и могильщики громко вздохнули, но Агнес Кингсли читала не для них.

Когда она остановилась после первой строки, было очевидно, что начальника тюрьмы так и подмывало вмешаться и прервать ее чтение, но у него не хватило смелости. Все понимали, что Агнес собиралась прочитать все стихотворение, все тридцать две строки, и более того, прочитать не спеша, твердо и размеренно. Начальнику тюрьмы оставалось только смотреть в небо и считать слоги, пока она читала третью строфу, а затем четвертую. Наконец она закончила, после чего бросила листок в могилу и опустила вуаль, чтобы скрыть слезы.

– Спасибо за ваше терпение, – обратилась Агнес к начальнику тюрьмы.

– Не за что, миссис Кингсли.

– Должна сказать, – добавила она, когда он провожал ее обратно, – мне показалось, что вы очень спешили избавиться от останков моего мужа.

Начальник тюрьмы сказал, что это не так, но Агнес не поверила ему.

– То есть вы хотите сказать, что всех хороните на следующий день после смерти? В Лестершире все совершенно по-другому.

Начальник тюрьмы объяснил, что в случае захоронения на территории тюрьмы это стандартная процедура, поскольку, к сожалению, у них негде держать покойников.

– А почему вообще его похоронили на территории тюрьмы? Он ведь не был убийцей.

– Таковы были указания министерства внутренних дел, миссис Кингсли.

Поначалу Агнес хотела устроить скандал; она была гордой женщиной и считала, что власти значительно превысили свои полномочия, избавившись от останков ее мужа неподобающим образом и втайне. Она прекрасно понимала, что им хотелось как можно скорее разделаться с этой ужасной историей. Но какой смысл поднимать шумиху? Дуглас мертв, и если бы она настояла на организации подобающих похорон, кто бы на них пришел?

В конце концов, возможно, так действительно лучше. Кингсли и сам всегда говорил, что, когда человек умирает, его больше нет, и его тело она может хоть в Темзу кинуть, ему все равно. Агнес села в машину, и шофер увез ее из «Уормвуд скрабз».

26
Завтрак в гостинице «Мажестик»

– Вы только поглядите! Отличная пташка, верно? Вот что нужно войскам, разве нет?

Шеннон и Кингсли вошли в ресторан гостиницы «Мажестик», и молоденькая официантка, просто восхитительная на вид, как верно отметил Шеннон, проводила их к столику у окна.

Их столик стоял поодаль от остальных, частично отгороженный от основного зала рядом кадок с пальмами. Неподалеку расположился струнный квартет, который, не мешая их разговору, не позволял другим посетителям слышать их беседу.

Как почти все струнные квартеты в гостиничных ресторанах, они играли подборку из Гилберта и Салливана и как раз добрались до довольно унылого отрывка из «Йомена-гвардейца». Шеннон начал подпевать себе под нос, глядя в забрызганное солеными каплями окно:

 
О-хо-хо! О-хо-хей!
Нету меня несчастней,
Не сделал и глотка, не откусил куска,
Пока сох от любви к ней.
 

Возможно, подействовала музыка, но Шеннон вдруг задумался.

– Няньки с детьми, – проговорил он, – старые козлы с тросточками, жирные матроны с болонками, надоедливые сопляки, катающие обручи, матросы с подружками или же мечущиеся в поисках оных. Господи милосердный, до чего же мирное зрелище.

– Да, пожалуй.

– Интересно, сколько отсюда до Пасхендале? Пятьдесят миль? Думаю, и того меньше. Меньше пятидесяти миль, и уж точно меньше миллиарда. Хотя эти два места словно находятся на противоположных концах вселенной. Дикость, вы согласны? Можно выпить здесь утром чаю, а если поторопишься, то и лишиться головы в Бельгии прежде, чем этот завтрак переварится. Если этоне дикость, то я не знаю, что же.

– Вы, безусловно, правы.

– Думаете, кто-нибудь из прогуливающихся здесь чертовски довольных собой людей может хотя бы представить себе, вообразить своим крошечным умишком масштаб бойни, которая в эту самую минутуидет всего в пятидесяти милях отсюда?

– Списки жертв публикуют в газетах. А эти люди, которых вы так презираете, это матери и отцы, сестры, братья, мужья, друзья. Им известно, что происходит, и я сомневаюсь, что кто-то из них так уж доволен или счастлив.

Шеннон взглянул на Кингсли и презрительно поморщился.

– Ну разумеется. Выведь там тоже не были, верно? Я совсем забыл.

– Нет. Я там не был.

– Ха! Вы такой же, как и они. О да, вам известно, что люди гибнут, гибнут тысячами день за днем. Этовсем известно. Но вы не знаете, каково это.Даже проведи вы остаток своих дней, пытаясь представить себе это, вам никогда даже близко не понять. Это не дано никому, кто там не был. Вы никогда не станете одним из нас.

– Я не хочу становиться одним из вас. Мне жаль, что такие, как вы, вообще появились.

– Мясорубка. Вот как все говорят. Что там мясорубка. Но это не совсем так.Мясорубка ведь только рубит. Позвольте сказать вам, Кингсли: ничто, никакие слова в английском или каком бы то ни было другом чертовом языке, если уж на то пошло, никогдане смогут описать, что это такое.

Струнный квартет решил немного передохнуть, и Шеннон запел вместо них, тихо, почти про себя. Он напевал мелодию старого гимна. Кингсли хорошо знал эту мелодию, но слова слышал лишь однажды. Стихи были солдатские, и группа ходячих раненых, ожидающих рассредоточения, тихо напевала их поздней ночью на вокзале Виктория.

 
И когда нас спросят,
Было ль там опасно,
Мы им не ответим,
Нет, мы не ответим.
 

– И сейчас не ответят, – добавил Шеннон. – Потому что мозгов не хватит, ни у кого. Именно поэтому каждый сегодня считается поэтом, мать их. Все хотятсказать, все что-то кропают, но не получается. Никому и никогда не удастся перебросить мост через пропасть, разделяющую тех, кто там был, и тех, кого там не было.

Теперь пришла пора Кингсли кое-что процитировать:

– «Прокаженная земля, усеянная разбухшими и почерневшими трупами сотен молодых людей. Отвратительная вонь гниющей мертвечины».

– Что это за чушь?

– Эти из письма, которое Элиот отправил в «Нейшн».

– Опять паршивые поэты? Да что он вообще знает?

– Нет, это не его слова. Это отрывок из письма, которое он получил от офицера с фронта. Я выучил его наизусть, чтобы прочитать на суде. «… Грязь словно каша, окопы словно мелкие трещины в провонявшей на солнце каше. Тучи мух и васильков на воронках с потрохами. Раненые, которые лежат в воронках среди разлагающихся трупов, лежат под палящим солнцем и в ночной холод, под постоянным обстрелом. Люди с вывалившимися кишками и оторванными конечностями. Люди, которые стонут и бредят. Солдаты, корчащиеся в агонии на колючей проволоке, пока не сгорят под струями жидкого огня, как мотыльки в пламени свечи… Но это лишь слова, и слушатель, возможно, уловит лишь толику смысла. Содрогнется, и все будет забыто». Все, как вы и говорили, – закончил Кингсли. – Он пытался описать это, но знал, что у него никогда не получится.

– Да. И еще, как я и говорил, каждый мнит себя поэтом.

– Кажется, это общая тема: разочарование, которое никто и никогда не поймет, – заметил Кингсли. – Сассун в своем письме говорил о том же, верно?

– А, да, Сассун. Жалкий ублюдок.

Кингсли поразила его желчь.

– Вы не одобряете того, что он сделал?

– Мразь и слюнтяй. Балаболка сраная. И к тому же награжден Военным крестом! Да с него этот орден содрать надо! Приполз домой с крошечной контузией и подложил всем свинью. Зачем нам военные герои, которые призывают уклоняться от службы? Плохо, конечно, когда так поступают известные детективы, но Сассун был одним из нас.

О Зигфриде Сассуне и его протесте знали все. Настоящий герой, он совершенно разочаровался в войне и, находясь дома после ранения, написал в газеты, что уходит из армии, и назвал войну безнравственной и бессмысленной. Поскольку он был своего рода знаменитостью, его письмо произвело сенсацию. Он чуть не попал под трибунал, но, благодаря нужным связям и его боевым заслугам, Сассуна просто отправили в госпиталь, лечиться от контузии.

– Нужно было его пристрелить, – сказал Шеннон.

– За то, что утверждал очевидное после полутора лет пребывания на фронте? Это жестоко, капитан.

– Не поймите меня превратно, инспектор. Мы все знаем, что он прав, что война превратилась в безумие и нет оправдания цене, которую мы платим, но его все равно нужно было пристрелить, потому что мы должныпобедить в этой войне. Просто обязаны. И смею вас уверить, что, несмотря на мнение подлых отказников вроде вас, большинство парней с этим согласны. Господи, да мы же – Британская империя, мы не можем пройти через все это и проиграть.

– Мы уже проиграли. Здесь все проиграли.

– Это чушь! Да, нас разгромили, да, нас растерзали, но мы не проиграли.Это, знаете ли, не одно и то же, но чем больше таких, как вы и Сассун, подрывают и без того непрочную уверенность в победе, тем ближе мы подходим к тому, чтобы собрать вещички и отправиться домой, и вот тогда мы действительнопроиграем. Французы чуть так и не сделали.

Этого Кингсли не знал.

О мощнейшем мятеже французской армии (которая так и не оправилась после легендарной битвы при Вердене) было известно далеко не всем. Эту новость тщательно скрывали. Конечно, ходили истории и слухи, но истинный масштаб мятежа не разглашался.

– Жуткое дело, – продолжал Шеннон. – Мало того, что в России все катится в тартарары, так еще и это. Так вы не знали, что в конце мая в Шмэн-де-Дам восстали тридцать тысячфранцузских солдат?

– Понятия не имел.

– Ну разумеется, и большинство наших солдат тоже об этом не знают и слава богу, а то они, наверное, тоже восстали бы. Первого июня французская пехота захватила целый город.Было даже создано собственное антивоенное «правительство». Это было всего два месяца назад. Во Францииначалась самая настоящая революция, мать ее, еще немного – и война была бы проиграна.

– Но этого не случилось.

– Нет, но только потому, что немцы и не догадывались, какую возможность упускают. Пойди они тогда в наступление, все пошло бы к черту. Восстание успели подавить, однако, позвольте заметить, в ближайшее время от французов никто наступления не ожидает. Именно поэтому мы так нужны здесь. Пока не прибудут янки, надежда только на нас, а когда они появятся, одному Богу известно. Но могу вас уверить: когда Петен понял, что это мятеж, он не отправил зачинщиков для лечения от контузии. Он отправил под трибунал почти двадцать пять тысяч человеки подписал приказ казнить больше четырех сотен. Конечно, всех он не казнил, но дело было сделано. На войне по-другому не бывает. Я очень сочувствую мятежникам, но я бы их все равно расстрелял. Особенно паршивого лицемера Зигфрида Сассуна.

Принесли еду, и Шеннон, казалось, моментально забыл о мрачных темах, для того чтобы пофлиртовать с миленькой официанткой.

– Сахару, сэр? – спросила она, держа маленькие серебряные щипцы в изящной руке.

– А, сладости от сладкой девушки.

Девушка немного порозовела.

– Я пожалуюсь на вас генералу Хейгу, – предостерегла официантка, но было понятно, что она довольна.

– И что вы ему расскажете? – поинтересовался Шеннон. – Что вам нравится прогуливаться с офицерами?

– Нет. Я скажу ему, что я хорошая девушка.

– Это не защита от военных, мисс. Генерал Хейг сделает то же, что и всегда: прикажет мне идти в наступление.

– Что вы хотите сказать,сэр?

– Британский солдат не знает другого пути. Наступление, наступление, наступление! Штурмуй крепости врага и занимай их.

Теперь девушка действительно покраснела, к очевидному удовольствию Шеннона.

– Но успешное нападение требует хорошей осведомленности. Поэтому позвольте мне начать сбор информации, милая. Как вас зовут?

– Не скажу.

– Во сколько вы заканчиваете работу?

– Не скажу.

– Ну же, дорогая, это военная операция. Я приказываю вам отвечать.

– Извольте. Меня зовут Виолетта, если вам так хочется знать, а заканчиваю я в половине третьего, но в шесть у меня следующая смена.

– В таком случае, дорогая Виолетта, мне нужно спешить. Если я приду в гостиницу в три тридцать одну, я смогу пригласить вас на прогулку у моря?

– Ну, может быть.Придете и узнаете.

– Молодец! Отличное начало! Хорошо сказано, Ви! Тогда в три тридцать одну. А затем вперед, в атаку!

– Офицеры! Вы хуже прочих мужчин.

– Это наша обязанность. Нам приказано подавать пример.

Официантка засмеялась и отошла.

– С трех тридцати до шести, – заметил Шеннон. – Два с половиной часа. За два с половиной часа можно много успеть. В первый день на Сомме за такой же промежуток времени мы потеряли двадцать тысяч человек. Ваш брат Роберт был одним из них, верно?

– Да.

– Что ж, я уверен, что за такой же срок смогу превратить хорошую девушку в дурную.

– Капитан Шеннон, если бы я хотел посмотреть на озабоченного кобеля, я бы просто прогулялся по парку.

– Понимаете, инспектор, я знаю, что это ужасно, но у меня есть правило, и я никогда его не нарушаю.

– Правило?

– Кредо Шеннона. Любая выпивка. Любая еда. Любая девушка. В любое время.

– Я думал, вы на задании.

– Это более важное задание, и заключается оно в том, что нужно ковать железо, пока горячо, потому что, видите ли, Кингсли, горячо будет не всегда. Я скоро умру.

– Вы так в этом уверены?

– Абсолютно. Моя очередь уже давно подошла. В Оксфорде я был в команде по гребле. Гонка 1912 года. Из всех других гребцов остался один я. Подумайте только: все до одного из них дали дуба, разве не поразительно? Даже бедняга рулевой, которого снял снайпер на Вайми-Ридж. Кстати, тот немец, видимо, был стрелком что надо, потому что, поверьте мне, наш рулевой был самым мелким, самым тощим парнем, которого только можно встретить. Скоро я к ним присоединюсь – мой срок на исходе. Если бы меня не откомандировали в СРС, я бы уже был мертв, учитывая, что за дьявольская резня творится на Ипре. Вот поэтому у меня такое правило. Хватай, пока можешь. Бери, пока дают.

– Всегда?

– Всегда. Любая выпивка. Любая еда. Любая девушка. В любое время. Без исключений. Без осечек. Я не упускаю ни одной возможности поесть, выпить, выспаться или уложить девку в постель, и к черту все остальное. Поэтому, когда меня догонит пуля, или меня отравят газом, или я загнусь от дизентерии, или меня разорвет на куски, или я просто перетрушу и сдохну, я буду знать, что не было ни одной девки, которую я мог бы уломать и упустил, и ни одного стакана спиртного, ни одного обеда и ни одного другого удовольствия, которые были у меня под носом и которыми я не воспользовался. Неплохое правило, верно? Ну же, признайте.

– Полагаю, это вполне разумно.

– Чертовски разумно. Но послушайте, я не могу сидеть и трепаться с вами весь день. Как насчет того, чтобы перейти к делу?

– Да уж, пожалуй.

– Но сначала, разумеется, правило!

Шеннон с яростью набросился на яйца и почки. Он также съел бекон, грибы, кровяную колбасу, жареные помидоры, свиную отбивную и все тосты, включая порцию Кингсли. Он осушил чайник и заказал еще один, с порцией скотча, и только когда на столе не осталось ни крошки, закурил и перешел, наконец, к делу.

– Итак. Я уже упомянул о печальном известии насчет виконта Аберкромби?

– Вы сказали, что он умер.

– Умер во Франции. Точнее, его убили.

– Он не погиб в бою?

– Нет. Такова официальная версия, но на самом деле его убили.

Кингсли задумался.

– Что бы это ни значило, – наконец сказал он.

– Что вы хотите сказать: что бы это ни значило?

– Я уже не понимаю, что такое убийство, особенно во Франции.

– О, ради бога, пожалуйста,инспектор, замолчите. Вы полицейский. Вам чертовски хорошо известно, что такое убийство: это когда один человек незаконным образом убивает другого.

– По-моему, и Хейг – убийца, и Ллойд Джордж, и кайзер…

– Да, нам всем известно, что вы думаете по поводу войны, инспектор. Вы чертовски доходчиво это объяснили. Она вам не нравится. Вы думаете, что это – полное безумие. Что ж, у меня для вас новости. Никомуиз нас она не нравится, мы всесчитаем, что это безумие, особенно те, кто действительно в ней сражался. Но не все из нас чувствуют необходимость постоянно об этом болтать.

– Вы говорили о виконте Аберкромби.

– Ну, можете себе представить, как его смерть потрясла общественность. Он был одним из последних настоящих романтических героев, из тех, кто так и осталсячертовым героем. Как Руперт Брук, а не Зигфрид Сассун.

– Руперта Брука укусило какое-то насекомое, и он умер от заражения крови.

– Он умер на боевом посту. Его поэзия вдохновляла людей, она не запугивала их ужасами, которые их окружали. Она поднимала их над кошмаром.

 
«Коль я умру, ты вот что знать должна:
Есть где-то на чужбине уголок,
Что стал английским»? [1]1
  Перевод с английского Александра Артемова.


[Закрыть]
 

– Прекрасно, не так ли?

– Да. Прекрасно и горько.

– Поэзия Аберкромби была такой же.

– Аберкромби сочинял стихи, но поэтом не был. Он не был Бруком.

– Люди любили их, потому что они были простые, прочувствованные и благородные.

– Виконт умер, но я-то тут при чем? – спросил Кингсли.

– Ну, как я уже сказал, его убили. И убил его, кажется, недовольный солдат. Они оба по контузии покинули линию фронта и отправились в одно заведение для осмотра перед началом лечения. Солдат застрелил Аберкромби, при нем нашли и пистолет Аберкромби. Он под арестом, ожидает трибунала, и я надеюсь, что его повесят или четвертуют. Подумать только, что такой отважный малый, как Аберкромби, вдохновлявший все наше поколение, пал от рук подлого, мелкого убийцы. Вы помните, что он писал в стихотворении «Запомните меня таким»?

– Признаться, нет.

 
– «Я поведу своих солдат
На поле битвы роковой
И голову сложу за них,
За них и за очаг родной».
 

– Рад отметить, что плохо знаком с творчеством Аберкромби.

– А то идиотское письмо, которое отметил Элиот, вы запомнили дословно. Господи, да мы все понимаем, что война – это грязь, черви, страх – липкий, кошмарный страх. Если в этой войне и есть что прекрасное, так это сила духа обычного человека, его благородство и способность жертвовать собой. Именно об этом писал Аберкромби, а какой-то подлый тип его за это пристрелил.

– Я снова спрашиваю: я тут при чем?

– Вы полицейский. Мы хотим, чтобы вы расследовали это дело.

– Мы – это СРС?

– Господи, да нет же. Важные персоны, «шишки», крупные фигуры. Откуда мне знать. Не удивлюсь, если сам Ллойд Джордж.

– Значит, это не расследование СРС?

– А с какой стати? Это дело полиции. Единственное, что нам велели, это вытащить вас из «Уормвуд скрабз» так, чтобы не возникло никаких вопросов, и доставить в Лондон.

– В Лондон? Так почему же вы привезли меня в Фолкстон?

– Мы думали, что у вас три сломанных ребра. Если честно, этот тюремный врач – просто позорище. Мы думали, что вы проваляетесь еще неделю, а здесь, с нами, вы будете в большей безопасности.

– Но зачем я вам вообще понадобился? Если вы произвели арест, не поздно ли начинать расследование?

– Логично. По мне – так дело открыли и закрыли, но им хочется расследования, и мы его проведем. Я телеграфировал в Лондон, что вы уже готовы приступить к заданию, и…

– Я не собираюсь выполнять никакое задание.

– Я же сказал, что это никак не связано с военными действиями. Это задание для полиции, полицейская работа, выполнения которой требует от вас правительство. Мы полагали, что вы хотя бы выслушаете, что именно мы от вас хотим.

Это предложение Кингсли счел вполне разумным.

– Хорошо, я вас выслушаю.

– Вот и отлично. Для начала вы вернетесь в Лондон.

– И это все, что вы готовы мне сообщить?

– Да, я всего лишь простой солдат. Вас проинструктируют на куда более высоком уровне. – Шеннон вручил Кингсли лист бумаги. – Вы должны прибыть по этому адресу в Уайтхолл завтра утром ровно в девять.

– Вы не пойдете со мной?

– О да, я тоже там буду, а вот как быть с остатком сегодняшнего дня?

– В смысле?

Шеннон в очередной раз закурил и предложил сигарету Кингсли, которую тот принял с благодарностью.

– Дело вот в чем, – сказал Шеннон. Он глубоко затянулся и выпустил струю дыма. – Я хочу сделать вам предложение, ну, между нами.

– Продолжайте.

– Это касается моего правила. Моего кредо.

– Любая выпивка, любая еда, любая девушка в любое время?

– Именно. Понимаете, я долженоставаться с вами вплоть до завтрашнего утра…

– И?..

– Ну, по-моему, нам нет особого смысла болтаться вместе, вам так не кажется? Я не нравлюсь вам, а мне определенно не нравитесь вы. Более того, я думал, что целую неделю буду болтаться у моря и развлекаться на полную катушку, пока вы не поправитесь. А теперь оказывается, что вы до отвращения здоровы и моя приятная и хорошо оплачиваемая работенка в роли няньки, едва начавшись, уже закончилась. Такая жалость. Так вот, я хочу сказать, может, расстанемся сейчас и договоримся встретиться в Лондоне?

– А вы уверены, что я не сбегу?

– А зачем вам сбегать? У вас нет документов, и начни вы утверждать, что вы – это вы, вас просто отправят обратно в тюрьму. У вас нет ни дома, ни денег, а мы предлагаем вам выгодное сотрудничество. Я считаю, что такой рассудительный парень, как вы, поймет, что лучше остаться с нами, по крайней мере до тех пор, пока вы точно не узнаете, чего мы хотим.

– Вы действительно разрешите мне остаться одному? И это после того, как с таким трудом вытащили меня из тюрьмы?

Шеннон затягивался так яростно, что ему пришлось закурить следующую сигарету.

– А вы подумайте, инспектор. Скоро полдень. Доставить вас к своему начальству я должен через двадцать один час. У меня почти сутки, которые я могу провести целым и невредимым, не под вражескими пулями. Вы хоть представляетесебе, что это значит для человека, который два года провел в окопах?

– Однако…

– Когда я вернусь на фронт и вскоре после этого, несомненно, погибну или буду медленно загибаться в какой-нибудь грязной бельгийской воронке, мне бы очень не хотелось оглядываться назад и думать, что у меня был двадцать один часна родине и я провел их за разговорами с таким куском дерьма, как вы.

– Вместо этого вы хотели бы воспользоваться своим основным правилом.

– До встречи с роскошной малышкой Виолеттой еще три с половиной часа, а затем ей на работу к шести. Если я очень постараюсь и посверкаю тут и там своим Военным крестом, полагаю, успею уложить в койку трех девчонок здесь, во Фолкстоне, а потом напьюсь до бесчувствия в последнем поезде до Лондона и еще подремлю перед рассветом.

– И ради этого вы готовы рискнуть и отпустить меня?

– Я же вам сказал, у ходячих мертвецов вроде меня есть обязанности и поважнее. Обязательства перед самим собой и своей короткой жизнью. К тому же, инспектор, повторюсь: я уверен, что вы придете на встречу, а если нет, я просто скажу, что вы ускользнули от меня. Поверьте, Кингсли, я куда больше, намногобольше забочусь о том, чтобы порадовать себя, чем о вас или о дурацком задании, которое придумал мой шеф.

Кингсли не очень нравился Шеннон, но определенный интерес все же вызывал.

– Вы действительно думаете, что сможете соблазнить трех женщин и успеете попасть сегодня в Лондон?

– Инспектор, идет война, и не просто какая-то там война. Идет Великая война. Большинство молодых мужчин мертвы, а все еще живущие умрут завтра. Можете быть уверены, девушки пересмотрели свои взгляды на жизнь. А если они не пойдут мне навстречу, мне придется просто найти способ их убедить, верно? Поверьте, если я хочу оприходовать девчонку, я обязательноее оприходую.

Несмотря на отвращение к Шеннону, Кингсли поразился его самоуверенности. Он и сам был очень уверен в себе, но этот молодой, развратный капитан достиг в этом совершенно иного уровня.

– Откуда начнете?

– Возможно, с той миленькой пьеретки. Или прогуляюсь по пляжу. Возможно, для эффекта возьму тросточку и притворюсь слегка раненным. Девчонки это любят. Предложу им глоток бренди для уверенности – и привет, кронпринц Вильгельм, раз, два и в дамки!

– Вы не боитесь, что меня узнают?

– Так вы сами все сделаете, чтобы вас не узнали. Я же говорил, даже еслиинспектор Кингсли и вернется к жизни, лучшее, на что он может рассчитывать, это возвращение в тюрьму… Но разумеется, вы понимаете, нас это вряд ли устроит.

Шеннон положил сигарету в пепельницу и заглянул Кингсли прямо в глаза. Конечно, Кингсли все понимал. Он знал, что, инсценировав его гибель, СРС едва ли могла допустить его возвращение к жизни.

Кингсли погладил бороду. Никогда в жизни он не хотел отрастить усы или бороду, даже во времена Эдуарда VII, когда среди полицейских это было модно.

– Я останусь никем. По крайней мере, до тех пор, пока не узнаю, что меня ожидает.

– Умница.

Шеннон попросил счет, оставил невероятно щедрые чаевые – за счет налогоплательщиков – и напомнил Виолетте об обещанном свидании. Затем они с Кингсли вышли из гостиницы, и, когда они уже собирались расстаться, Шеннон предупредил его в последний раз:

– Не забудьте, инспектор, ваше внезапное появление среди живых людей все ужасно запутает. Если вы намеренно или случайно себя выдадите, я вас убью, просто-напросто убью.

– Я уже дал вам слово. В угрозах нет необходимости.

– Да, но я считаю, что и вреда от них нет. Короче, не будем больше об этом, ладно? А теперь я выдам вам один фунт на дорогу и ночевку в Лондоне. Вам придется за него расписаться.

Шеннон достал расходный ордер министерства иностранных дел, и листок затрепетал на морском ветру.

– Как мне расписаться? Мое единственное имя принадлежит мертвецу.

– Верно замечено. Знаете, я об этом не подумал, а ведь я тайный агент! Ну я и кретин,верно? Мы собирались придумать вам новое имя завтра. Кто ваш любимый автор?

– Шекспир.

– Слишком броско. Как насчет Марло?

– Подойдет.

Кингсли расписался как Кристофер Марло и взял фунт.

– Вы ведь знаете, что Кристофер Марло был шпионом? – спросил Шеннон на прощанье.

– Он был еще и поэтом, – ответил Кингсли, – а я не шпион и не поэт.

– Я же говорил, в наши дни все до единогопоэты.