Текст книги "Первая жертва"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

47
Признания плагиатора

Наконец они встали и оделись.

– Свежие панталоны, – объявила Китти, доставая их из своей сумки. – Свежие панталоны и зубная щетка, новый «джентльменский набор» для женщины, любящей повеселиться.

– Ну да, и еще твой верный резиновый презерватив.

– А, да. Я постояннопро него забываю, – сказала она, подбирая его с кровати; затем она сполоснула презерватив в тазу, в котором еще оставалась вода после вчерашнего купания. – Потом помою как следует, это настольколегче сделать, если немного прополоскать его до того, как высохнет сперма. Такаяморока, если забудешь.

Кингсли было неловко, он подумал, что эти подробности ему знать необязательно; откровенность сестры Муррей была очаровательна, однако время от времени она заходила слишком далеко.

Они вместе спустились вниз и позавтракали на глазах у собравшихся за столом английских солдат. Китти с возмущением отвергла предложение Кингсли позавтракать наверху и разойтись по одному:

– Как же унизительны для женщин эти ваши приличия! Мужчины ходят по бабам, когда пожелают, но настаивают на том, чтобы женщины стыдились секса.

– Я никогда не ходил по бабам.

– Хорошо, некоторыемужчины ходят по бабам. Короче, я женщина современная,и мне скрывать нечего. Особенно от мужчин.

Итак, они отправились вниз вместе, и Китти громким, командным голосом заказала хлеб, ветчину и яйца.

– Нужно восстановить силы после на редкостьбурной ночи, вот! – сказала она.

Кингсли хотелось провалиться сквозь землю.

Он решил проводить Китти обратно в замок – считал, что отпустить ее одну было бы невежливо. К тому же она сказала, что лейтенант Стэмфорд собирается с ней пообедать и принесет свои стихи.

– Разве его часть сейчас не на фронте? – спросил Кингсли.

– Да, они вернулись туда наутро после концерта, и он получил пулю в руку. Может быть, даже заработает возвращение на родину, если повезет. Он ждет приказа, поэтому так и страждет меня видеть. Хотя он отличился. Я говорила с его врачом: он участвовал в том самом бою, которого не выдержал Аберкромби, и сражался храбро.

– Хороший актер и хороший солдат, – сказал Кингсли, – но, полагаю, совсем непоэт.

Они шли обратно к замку под проливным дождем, мимо деревьев, где они занимались любовью четыре дня назад. Китти предложила остановиться ненадолго и оживить воспоминания, но Кингсли отказался. Поняв, что она к нему привязалась, он стал только сильнее мучиться. Он не только предал Агнес, но еще и играл с чувствами женщины, которая, несмотря на свой отважный вид и значительный сексуальный опыт, была очень молода и ранима.

Когда они пришли к замку, Стэмфорд с рукой на перевязи уже ждал их.

– Капитан Марло тоже интересуется поэзией, – сказала Китти. – Не возражаете, если он к нам присоединится, лейтенант?

– Боже, нет! – воскликнул Стэмфорд. – Чем больше народу, тем веселее.

Китти сказала, что ей нужно пойти переодеться в сухое, и предложила Кингсли и Стэмфорду подождать ее в маленькой оранжерее. Они уселись перед элегантными французскими окнами, выходившими на площадку, где недавно с триумфом выступал Стэмфорд.

– Полагаю, лейтенант, вы не скоро сможете снова размахивать тросточкой Чарли Чаплина, – предположил Кингсли.

– Ну, у меня есть еще левая рука, и, знаете ли, из его фильмов я сделал вывод, что этот бродяжка одинаково хорошо владеет обеими руками.

– Я слышал, бой вышел отличный?

– Не знаю. Я просто пытался не струсить, и все закончилось удачно. По крайней мере, в этот раз.

Кингсли прикурил сигарету и предложил одну Стэмфорду.

– Знаете, я закурю свою, если не возражаете, – ответил он и достал из портсигара длинную розовую сигарету с золотым фильтром. – Они называются «арлекинами». Веселенькие, верно? Они бывают разных цветов, кроме скучного белого. Парни подшучивают надо мной из-за них, а мне все равно. Если мужчина стал солдатом, это не означает, что у него не должно быть чувства стиля. Вы согласны, капитан?

Кингсли признал, что Стэмфорд абсолютно прав.

– Мои любимые – черные, – продолжал лейтенант. – Они такие зловещие и изысканные. Я бы вам показал их, но они закончились. Выкурил в первую очередь. Не мог устоять.

Кингсли кивнул.

– Черное и золотое. Это изумительно. Когда у меня будет собственный дом, я повешу в спальне черные с золотом шторы.

Кингсли промолчал. Пора было менять тему.

– Полагаю, лейтенант, вы навещали виконта Аберкромби в день его гибели?

Стэмфорд явно не ожидал этого вопроса, и лицо его помрачнело.

– Да. Да, навещал. Я хотел… ну, знаете, подбодрить его. Собрат офицер и все такое. Он был так внимателен ко мне накануне битвы.

– И когда вы его покинули, приободрив?

– Не знаю… Кажется, я ушел, когда всех выгоняли. Когда закончились часы посещения.

Стэмфорд совершенно не умел лгать, и лицо его залилось краской.

– Кое-кто слышал, как он ссорился с кем-то в своей комнате, значительно позже того часа, когда посетителям пора уходить.

Длинная розовая сигарета дрожала в пальцах Стэмфорда. Пепел упал на кафельный пол.

– Правда? – спросил он. – И кто это мог быть, интересно?

– Я подумал, может, вы знаете.

– Боже мой, откуда мне?.. Нет, понятия не имею.

– Этого человека видели.

Стэмфорд громко сглотнул, на лбу у него появились крошечные капельки пота. Никогда в практике Кингсли подозреваемый так легко не сдавался. Игрока в покер из Стэмфорда не получилось бы.

В этот момент, к очевидному облегчению Стэмфорда, вернулась Китти Муррей, и он смог немного прийти в себя. Китти была не из тех, кто задумывается над выбором одежды, особенно если рядом происходит что-то интересное. И все же, подумал Кингсли, выглядела она восхитительно: ее волосы и кожа сияли, а укороченная по моде юбка не скрывала изящных щиколоток. Китти обладала такой потрясающей энергией, что от одного ее появления комната тут же ожила.

– Надеюсь, я ничего интересного не пропустила? – спросила она.

Если Стэмфорд и был удивлен, виду он не подал и не стал уточнять, о чем это она, сосредоточив внимание на Кингсли.

– Вы говорите, капитан, что этого человека видели? У вас есть… описание?

– Только частичное. У него в руке была маленькая папка. Нотная папка… – сказал Кингсли, пристально глядя на Стэмфорда, и увидел в его глазах страх.

– Нотная папка, говорите?

– Да, кожаная нотная папка, старая, коричневая… Такая же, какую я видел у вас после концерта. Я вижу, она и сейчас с вами.

Кингсли замолчал. Наступившая тишина искрилась от напряжения, пока Стэмфорд пытался найти ответ.

– Ну что ж, – сказала Китти после неловкой паузы. – Насчет стихов, которые вы мне дали прочитать, лейтенант. Боже. Довольно сильно написано.

– Они вам понравились? – спросил Стэмфорд, который, несмотря на чувство неловкости, не мог упустить случай получить похвалу за стихи.

– Да, думаю, они сильно трогают, хотя нравится,наверное, не совсем точное слово, – ответила сестра Муррей. – Они определенно привлекают внимание.

Китти достала стопку бумаги, которую дал ей Стэмфорд, и начала цитировать некоторые строки:

– «Согнувшись пополам и в злобном кашле захлебнувшись… Месиво кишок, и рук, ног /По брустверу размазано… Девицы „Да здравствует Англия“ поют, / А храбрецы в аду гниют». Сколько вам лет, лейтенант?

– Девятнадцать.

– А сколько дней вы провели в окопах на передовой?

– Пятнадцать.

– И пишете о газовых атаках, обстрелах, штыках, ночных вылазках, перевязочных пунктах… Господи, есть ли хоть что-то на этой войне, чего вам не пришлось пережить и что вы не научились ненавидеть? И все это за пятнадцать дней?

– Ну, я говорил с другими парнями… я… включил воображение.

– За пятнадцать дней, лейтенант?

Теперь Стэмфорд молча глядел в пол.

– Кто такой «золотой мальчик»? – спросила сестра Муррей.

– Просто персонаж. Я его выдумал.

– Кажется, он очень много для вас значил.

– Ну что вы, нет. Это просто стихи.

– Да? Похоже, вы так не думали, когда писали о нем. По-моему, большая часть ваших стихотворений посвящена этому «золотому мальчику» и его гибели в бою. Вы возвращаетесь к этой теме снова и снова. Мне кажется, если читать между строк, то получается, что вся ненависть к этой войне, заключенная в ваших стихах, происходит из гнева и скорби, которые вы чувствуете в связи с потерей товарища, этого «золотого мальчика», чья… – сестра Муррей заглянула в листки, – «Кровь бесценная текла, / Смывая грязь с мундира».

– Я ничего не знаю об этом «золотом мальчике», – пробормотал Стэмфорд. – Он – это просто метафора.

– Метафора? Метафора чего?

– Ну… всех нас… Это просто стихи.

Затем заговорил Кингсли:

– Да, и кстати, для ясности, это ведь стихи виконта Аберкромби,не так ли?

Стэмфорд не ответил, лишь исступленно вертел в потных руках свой портсигар.

– Вы украли их у него, да? – настаивал Кингсли.

Этих слов Стэмфорд снести не мог.

– Нет! – заявил он, метнув на Кингсли гневный взгляд. – Они мои!

– Вы их написали?

– Он… дал их мне.

– Дал их вам, чтобы вы выдали их за свои собственные?

Стэмфорд повернулся к сестре Муррей и начал кричать:

– Они мои! Верните их мне!

Вдруг он рванул вперед к Китти и попытался выхватить хоть несколько страниц.

– Спокойно! – воскликнула она, отталкивая его. – Это не шуточки, лейтенант!

Стэмфорд запаниковал. Он бросился к двери и через секунду, навалившись на нее здоровым плечом, выскочил наружу. Кингсли еще на концерте заметил, насколько проворен этот молодой человек: несмотря на раненую руку, Стэмфорд выбежал прежде, чем Кингсли успел встать.

– Стойте, чертов мальчишка! – крикнул Кингсли, но Стэмфорд уже пробежал через лужайку, прорвался сквозь группу вымокших пациентов, которые вяло играли в футбол, и рванул к лесу. Кингсли пытался его догнать, но Стэмфорду было всего девятнадцать, и он был в отличной физической форме. К тому же страх придал ему скорости.

– Остановите его! – кричал Кингсли футболистам, но те либо сочли его сумасшедшим, либо не хотели подчиняться требованию начальства, во всяком случае, погоню за Стэмфордом они восприняли так же безучастно, как и погоню за мячом.

На краю леса перепуганный лейтенант остановился и рухнул на колени.

Когда Кингсли нагнал его, юноша уже лежал в высокой мокрой траве и рыдал.

– Он сказал, что они ему не нужны, – проговорил Стэмфорд сквозь слезы.

– Поэтому вы забрали их у него?

– Он отдал их мне. Он велел мне сжечь их.

Кингсли, который до этой пробежки не осознавал, насколько вымотано и измучено его тело, рухнул на траву рядом с плачущим юношей.

– Но вы не сделали этого?

– Я не мог. Они такие красивые, такие особенные.

– И к тому же вы уже решили переписать их своей рукой и присвоить себе чужую славу.

Стэмфорд поднял на Кингсли глаза, по его щекам катились слезы, смешиваясь с дождем и потом.

– Это прекрасные стихи. Мир должен увидеть их!

– Под вашим именем?

Молодой человек понурил голову:

– Я не мог устоять. После того как он погиб, я подумал: а почему нет? Ему уже все равно, он от них отказался, а я, возможно, тоже стал бы известным… И вообще… Я хотел его наказать.

– Наказать погибшего? За что?

Стэмфорд долго молчал, прежде чем ответить:

– За то, что он не любил меня так, как любил этого чертового «золотого мальчика». За то, что он вообщеменя не любил!

– Вы из-за этого поссорились с ним той ночью, в его комнате? Когда он погиб?

– Я же сказал, что это не я… Я ушел… Меня там не было… Я…

Кингсли ждал. Было очевидно, что Стэмфорд вот-вот сломается, и через несколько секунд юноша действительно перестал отпираться. Возможно, на сцене он был хорошим актером, но в драме реальной жизни ему не хватило ни ума, ни духа притворяться дальше.

– Да. Я там был. И мы поссорились. Я пытался говорить тихо, но я был так… зол на него.

– Потому что он не любил вас?

– Он использовал меня.

– Я так не думаю.

Это была сестра Муррей. Она догнала их и стояла рядом, протирая очки краем фартука. Китти близоруко щурилась, а на кончике ее носа блестели капли воды.

– Вы дали ему то, чего он хотел от вас, но сам он был не способен ответить тем же. Это не то же самое, что использовать человека.

– Он ничего мне не дал!

– Он дал вам свои стихи, – ответила Муррей. – И по-моему, лейтенант, человек, который написал эти стихи, уже ничего и никому не мог дать. Он был пуст внутри. «Пустая чаша», как он сам написал, «испитая до дна». Человек с разбитым сердцем.

– Но не из-за меня, – взвыл Стэмфорд. – Его сердце было разбито не из-за меня! Я обожествлял его. Он был моим героем.

– Он не хотел быть ничьимгероем, Стэмфорд, – объяснила сестра Муррей. – Разве вы не понимаете? Вы же читали его стихи. Ведь ясно, что он возненавидел саму идеюгероев. Он ненавидел свои стихи за то, что благодаря им другие тоже захотели бытьгероями.

– Он был моимгероем. Это совсем другое. Я его любил.

– И поэтому вы его застрелили? – спросил Кингсли. – Потому что он не ответил вам взаимностью?

– Я не стрелял в него! Я бы никогда не причинил ему боль! Я ведь говорю, я его любил.

– По опыту знаю: убийство на почве любви встречается так же часто, как и убийство на почве ненависти.

– Нет!

– Вы хотели украсть его стихи.

– Нет. Неправда! Эта мысль пришла потом. После того как я ушел… Когда его не стало. Я хотел отомстить ему за то, что он бросил меня!

– Стэмфорд, его убили, – с нажимом сказал Кингсли.

– Я знаю!Кто был в его комнате? Почемутам был другой мужчина? Алан снова искал утешения! Это было в его стиле, капитан Марло: новый парень, никаких привязанностей, никакого будущего – поверьте мне, я это знаю. Утешение без любви! Вот что он взял у меня. Возможно, он снова искал утешения без любви? Не все такие уступчивые, как я!

– Вы думаете, виконта Аберкромби убил раздосадованный любовник?

– Да!

– Но не вы?

– Нет. Говорят, это был рядовой. Хопкинс. Какой-то контуженый бедолага. Думаю, Алан не устоял перед ним. Или, возможно, Хопкинс его шантажировал и они подрались. Алан приходил в ужас при мысли, что кто-нибудь когда-нибудь узнает, что он… что он был…

– Из тех, кто не осмеливался заявить о своей любви, – спокойно сказала сестра Муррей.

– Да, – ответил Стэмфорд, – из тех, кто не осмеливался заявить о своей любви.

Стэмфорд начал дрожать и чихать, и к смеси дождя, слез и пота на его бледном лице прибавились ручьи из носа. Сестра Муррей тоже дрожала.

– Давайте поговорим внутри, – сказала она, – выпьем чаю.

Все трое вернулись в оранжерею, промокнув до нитки. Кингсли пришла в голову мысль, что во Фландрии никто и никогда не бывает совершенно сухим.

Вытершись полотенцем и выпив чаю, Стэмфорд, казалось, немного пришел в себя. По крайней мере, он перестал плакать.

– Рядовой Хопкинс не убивал вашего друга, – сказал Кингсли.

– И я тоже, клянусь.

– Вы были последним, кто видел его в живых.

– За исключением убийцы.

– Если только вы не убийца.

– Я? Нет!

– Посмотрите на эту ситуацию с моей точки зрения, Стэмфорд, с точки зрения офицера, расследующего убийство. Вы приходите к Аберкромби, ссоритесь с ним, вас видят выходящим потихоньку из его комнаты намного позже того часа, как вы должны были покинуть здание. Вскоре после этого его находят убитым, а вы выдаете его труд за свой собственный. Выглядит не очень, верно?

– Да, – вставила сестра Муррей, – выглядит чертовски плохо.

Стэмфорд побледнел.

– Расскажите мне, что именно произошло в ту ночь, – попросил Кингсли.

– Я пришел навестить его днем, – сказал Стэмфорд. Затем он вызывающе добавил: – Дело в том, что мы и до этого были любовниками.

– Это я уже понял.

– Сначала он был мил со мной. Попросил меня остаться ненадолго, и мне показалось, что на какое-то время ему стало легче оттого, что я с ним. Он был сильно контужен, и мы… мы обнимались.

– Но потом вы поссорились?

– Да, потому что я чувствовал себя использованным и еще потому, что он попросил меня сжечь его стихи. Я так рассердился! Меня ужасно злило, что он ополчился на свое творчество. Затем сестра Муррей пришла с обходом, и я прятался под кроватью, пока она не ушла. После этого я пытался помириться с Аланом и попросил разрешения остаться на ночь, но он был какой-то злой и велел мне уйти.

– И вы ушли?

– Да, ушел. Клянусь, я ушел, клянусь, я не причинил ему вреда.

Кингсли долго и пристально смотрел на дрожащего лейтенанта.

– Конечно. Конечно, я сомневаюсь, что вы бы это сделали. Вы не такой, вы не жестокий. К тому же мой свидетель вспомнил, что он видел у вас в руке нотную папку. Он бы заметил, если бы вы также несли сапог Аберкромби.

– Простите, не понял?

– Ничего. Это не ваша забота.

– Значит, я могу идти?

– Еще одно. Виконт Аберкромби никогда не упоминал при вас зеленый конверт?

Стэмфорд изумленно уставился на Кингсли:

– Откуда вы знаете? Да… Да, упоминал. Но у меня его не было… Я сказал, что постараюсь достать, но их нельзя передавать другому человеку, в смысле, нельзя просто так отдать.

– Отлично, лейтенант, – сказал Кингсли. – Пока что у меня все.

Стэмфорд встал, чтобы идти.

– Можно я возьму свои стихи? – спросил он сестру Муррей.

– Пожалуй, нет, – ответила она.

– Но он… он дал их мне.

– Он дал их вам, чтобы вы их сожгли. Вы этого не сделали тогда, когда он просил, и я не уверена, что доверю вам сделать это сейчас.

– Вы ведь не хотите сказать, что сожжете их сами?

– Конечно сожгу.

– Но они прекрасны, они слишком хороши…

– А еще они – труд человека, который доверился вам и попросил их уничтожить. Как оказалось, это было его предсмертное желание. Я собираюсь его выполнить.

Исчерпав все свои доводы, Стэмфорд пошел к двери.

– Странно, – сказал он. – Знаете, если бы Алан разрешил мне тогда остаться у него, как я и просил, возможно, он был бы сегодня жив.

– Я так не думаю, лейтенант, – сказал Кингсли. – Вы хороший Чарли Чаплин, но сомневаюсь, что из вас вышел бы хороший телохранитель. Проведи вы ночь с Аберкромби, вас, вероятно, тоже убили бы. Так что можете считать, он спас вам жизнь.

48
Тяжелая поездка

Когда Стэмфорд ушел, Кингсли первым делом прошел к телеграфисту и отправил телеграмму сэру Мэнсфилду Каммингу в Лондон:

«Дело близится к развязке. В ближайшее время назову убийцу. Прошу уведомить заинтересованные стороны».

Затем Кингсли вернулся в холл, готовый к еще одному тяжелому путешествию на фронт. На выходе он встретил сестру Муррей, одетую в резиновые сапоги и длинный брезентовый плащ.

– Снова отправляешься на расследование? – спросила она.

– Мне нужно увидеть командира Аберкромби, – ответил Кингсли. – Если он подтвердит некоторые мои опасения, полагаю, дело будет закрыто. Я телеграфировал об этом в Лондон.

– Ну, как тебе известно, батальон вернулся на передовую, поэтому дорога каждая минута, – сказала сестра Муррей и протянула Кингсли кожаный шлем и мотоциклетные очки. Затем, тоже надев шлем и очки, она провела его к конюшням, где стоял превосходный мотоцикл «500cc BSA».

– Твой? – удивился Кингсли.

– Конечно мой, дурачок, – ответила сестра Муррей. – Ты ведь не думаешь, что я тут промышляю кражей мотоциклов? Меня бы быстро отсюда убрали – девушки здесь как бельмо на глазу, особенно девушки на мотоциклах. Да и вообще, даже если быя его сперла, ты что, думаешь, я бы сказала об этом тебе?

– Вряд ли.

– Не люблю копов. Я же говорила. И никогда не любила. Ее зовут Джемайма, – указала она на мотоцикл, – я теперь ее редко вывожу, потому что девица она прожорливая, а в наши дни бензин дороже шампанского, да и раздобыть его куда труднее. Подожди, я ее заведу, а потом запрыгивай.

Китти села на мотоцикл и, всего пару раз пнув стартер, сумела его завести. С холодной, мокрой машиной 1911 года выпуска сделать это нелегко, подумал Кингсли, особенно такой малышке, как сестра Муррей. Поняв, что она, видимо, довольно опытный водитель, он успокоился, хотя погода была ужасная и очки Муррей уже залил дождь.

– Ну же! – крикнула сестра Муррей, переводя рычаг в нейтральное положение, чтобы прогреть двигатель.

У мотоцикла не было сиденья для пассажира, но был маленький багажник, на который сестра Муррей положила свернутое одеяло, соорудив импровизированное заднее сиденье. Кингсли взобрался на мотоцикл. Держаться было не за что, он подался вперед и обнял девушку.

– Когда я пригнусь, ты тоже пригнись, хорошо? – крикнула она. – А теперь держись!

Двигатель взревел, и они рванули вперед по гравийной дороге. Ветер и дождь хлестали в лицо, и впервые после высадки с парома на Ватерлоо Кингсли ехал действительно быстро. Однако через треть мили или около того гравийная дорога закончилась, и они оказались на ненавистной французской брусчатке.

– Стисни зубы, – крикнула сестра Муррей, когда мотоцикл запрыгал по камням, – а то язык себе откусишь.

Мотоцикл подскакивал и скользил на мокрых камнях, и Кингсли чувствовал, как напрягалась Муррей, пытаясь удержать равновесие. Сложена она была атлетически и, несмотря на маленький рост, справлялась с мощной машиной, направляя ее туда, куда ей было нужно. Дорога была забита людьми и транспортом, и Муррей была вынуждена постоянно останавливаться или объезжать солдат, которые, как показалось Кингсли, все так же бесцельно брели в обе стороны. К тому же приходилось объезжать выбоины и лужи, и Кингсли боялся, что они вот-вот перевернутся, но Муррей ухитрялась удерживать мотоцикл. К огромному облегчению Кингсли, которого до того растрясло и расшатало, что он начал опасаться, как бы не вывихнуть себе суставы, они скоро добрались до конца мощеной дороги.

– Пятый батальон Восточно-Ланкаширского, – крикнула Муррей регулировщику, который выглядел так, словно был слеплен из грязи. – Под командованием полковника Хилтона.

Солдат смог лишь махнуть рукой вперед, потому что наступление по-прежнему шло полным ходом и всюду парила неразбериха.

Кингсли как раз собирался слезть с мотоцикла и поблагодарить сестру Муррей за то, что подвезла его, однако, прежде чем он успел это сделать, она направила машину к концу брусчатки на мелкую сетку и доски, единственное, что спасало армию от клейкой, засасывающей грязи под ногами.

– Дальше не проехать! – крикнул Кингсли.

– Капитан, – ответила Муррей, – если солдаты умудряются дотащить сюда, и даже дальше, девятидюймовые гаубицы, то, думаю, Джемайма сможет проехать.

Кингсли пришлось ухватиться за Муррей покрепче, и они, вихляя по мокрой дороге, двинулись дальше, объезжая вымотанных солдат и усталых лошадей и то и дело норовя соскользнуть с этой так называемой дороги и скатиться в болото.

Они проехали танк – Кингсли их прежде никогда не видел. Вытерев грязь с очков (им, и особенно сестре Муррей, приходилось делать это постоянно), он разглядел, что огромная машина соскочила с дороги и безнадежно застряла. Танк лежал в канаве, сильно накренившись, задрав нос в воздух, а две пушки по бокам беспомощно смотрели вверх. Он был похож на громадного, выброшенного на берег бронированного кита, одновременно могучего и жалкого, и железная громада, оказавшаяся в беспомощном положении, выглядела комично. Экипаж из восьми человек – грязные, усталые троглодиты – отчаянно пытался с помощью лошадей вытащить из капкана стального зверя.

Наконец они добрались до расположения артиллерии, торжественных рядов пушек, среди которых Кингсли сумел проспать пару часов две ночи назад. Теперь линия сместилась ярдов на сто на восток, сделав пару крошечных шажков по направлению к Германии. Люди и лошади Королевской полевой артиллерии с трудом тащили огромные орудия вперед по телам пехотинцев, чтобы закрепить достижения, ради которых гибли солдаты. Кингсли подумал, что, учитывая скорость продвижения, измотанные стрелки не дойдут до Берлина и за несколько сотен лет.

– Боюсь, Джемайма нам больше не поможет, – сказала Муррей. – Дальше даже лошади не проходят, только люди и крысы.

Они оба слезли с мотоцикла и не удержались от смеха, глядя друг на друга, до того они были вымазаны грязью. Когда они сняли очки, сестра Муррей засмеялась еще громче.

– Ты похож на панду, – сказала она. – Очень милую, но довольно напуганную старую панду.

Артиллеристы обернулись посмотреть на нее. В этом ужасном месте ни смеха, ни женского голоса обычно было не услышать. Она помахала им рукой, и некоторые повернулись, с ухмылкой отдав ей честь, но видно было, что сил общаться у них нет.

– Тебе придется подождать, пока не стемнеет, – сказала она, снова повернувшись к Кингсли. – При свете дня нельзя двигаться вперед. Пиф! Паф! Готов!Немецкие снайперы – сволочи, но дело свое знают. Наши ребята тоже, конечно.

Они помолчали. Затем сестра Муррей продолжила:

– Вряд ли… Вряд ли ты разрешишь мне пойти с тобой… В смысле, на поиски Хилтона? Я бы тебе пригодилась.

– Если бы кто мне и пригодился, то это ты, Китти, – ответил Кингсли. – Но полковник, думаю, не обрадуется, если я притащу с собой женщину.

– Так не делают, да?

– Да. Так никто не делает.

– А ты знаешь, что в Ипре есть две англичанки, которые с 1915 года во время всех битв руководят работой перевязочного пункта? Они все сами организовали, и все ужасно этому рады.

– Китти, я не могу тебя взять.

– Понятненько. Я просто спросила.

Все же, поскольку до сумерек оставалось еще часа три, она настояла на том, чтобы побыть с Кингсли, по крайней мере, часть этого времени.

– Чертовски холодно, – сказала она. – Давай прижмемся друг к другу.

Они оставили мотоцикл и залезли под лафет орудия, обнявшись, чтобы защититься от холода и сырости.

– Ну и кто это сделал? – спросила Муррей, пытаясь прикурить одну на двоих сигарету. – Кто убил Аберкромби?

– Пожалуй, сейчас не время говорить об этом, – ответил он. – Сначала нужно собрать всю возможную информацию.

– Ты мне не доверяешь?

– С доверием это никак не связано.

– Если тебя пристрелят, а шансы на это очень велики, никто никогда не узнает правду.

– Возможно, но я должен рискнуть. Если честно, я не уверен, что это вообще имеет значение.

Некоторое время они молча курили.

– Кристофер, – наконец произнесла Муррей, и Кингсли сначала не понял, к кому она обращается. – Я хочу кое-что сказать, но повторять я это не буду, поэтому не волнуйся.

Хотя тщеславие Кингсли не распространялось на сердечные дела, он догадался, что последует за этими словами, и надеялся, что ошибается.

– Значит, так, – продолжила Муррей. – Я знаю, что ты любишь свою жену и все такое, и я думаю, что это здорово. Нет, честно, я правда так думаю. Я люблю,когда любят. Но знаешь, какого черта, она тебя бросила,наверное, потому что глупая, вот, а мыздесь и…

– Китти… – попытался вмешаться Кингсли.

– Нет, дай мне закончить. Я сказала, что повторять этого не буду, так что выслушай меня сейчас. Ужас в том, что я в тебя влюбилась. Глупо, я знаю, и ужасно сентиментально с моей стороны, но это так. Ничего не поделаешь. И я хотела сказать… пожалуйста, ну давайпопробуем. В смысле, почему бы нет? Нам хорошо вместе, ты ведь не отрицаешь, и ты сказал, что я симпатичная, хоть я и уверена, что это неправда, но ты ведь это сказал, и когда ты занимался со мной любовью, я почувствовала, что ты говорил серьезно, и даже если ты не влюбленв меня, мы ведь можем просто…

– Китти, прошу тебя… Тебе двадцать два. А мне тридцать пять.

– Ха! Так ведь это даже лучше. Всем известно, что девушки созревают раньше парней. Я никогда не смогла бы полюбить мальчишку.

– Слушай…

– Я уверена, что девушки не должны быть такими откровенными, но я современная женщина, ты знаешь, и я говорилатебе, что я всегда говорю то, что думаю, и…

Кингсли было тяжело причинять ей боль.

– Если бы я когда-нибудь полюбил кого-то, кроме моей жены, – начал он, – это была бы…

– Пожалуйста, Кристофер.Я знаю, что нравлюсь тебе, я это почувствовала. – Она повернулась к нему, по ее щекам текли слезы. – Не беги от своего чувства. Я люблю тебя.

– Китти, я люблю свою жену.Я тебе говорил. В этом все дело. Ты мне нравишься, очень нравишься. Ты мне нравишься слишком сильно, чтобы тебя обманывать.

Она бросила сигарету в лужу.

– Хорошо. Довольно об этом, – отрезала она, пытаясь говорить так, словно они ничего важного не обсуждали. – Не стоит углубляться. Я хотела все прояснить, только и всего.

– Я считаю, что ты замечательная, честно, и…

Сестра Муррей выбралась из-под лафета.

– Слушай, прости и все такое, но мне пора возвращаться. Не хочу добираться в темноте. Ты ведь вернешьсяи расскажешь мне, как все прошло с полковником? Ну, и скажешь, что с тобой все нормально?

– Да, конечно.

– Я ведь тоже имею отношение к этому расследованию. Я хочу знать все до конца.

По ее щекам по-прежнему текли слезы, но она не обращала на них внимания.

– Хорошо, – сказала она, натягивая кожаный шлем. – Пока-а! Чух-чух.

– И еще, Китти, – остановил ее Кингсли. – Я не хочу, чтобы ты сжигала стихи Аберкромби. Я знаю, как ты к этому относишься, но прошу, чтобы пока ты их сохранила.

– Ладно, – ответила сестра Муррей. – Как скажешь.

Она влезла на мотоцикл, сердито пнула стартер, мотоцикл завелся, и она уехала.