Текст книги "Первая жертва"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

51
Противостояние

Капитан Шеннон находился рядом с сэром Мэнсфилдом, когда в Лондон пришло сообщение Кингсли о предполагаемом завершении расследования. Тут же было решено, что Шеннон вернется во Францию и узнает, что именно выяснил Кингсли и выяснил ли он что-нибудь вообще.

Шеннон добрался до Фландрии с большим комфортом, нежели Кингсли. Позволив себе отклониться от курса и заночевать в Париже, он взял штабную машину, чтобы доехать до линии фронта. Шеннон прибыл в «Кафе Кавелл» в тот момент, когда Кингсли прятался с полковником Хилтоном в воронке. Найдя его комнату пустой, он оставил Кингсли записку с просьбой связаться с ним в полицейском управлении Армантьера.

В тот же день Кингсли наконец вернулся в свою комнату и, несмотря на сильнейшую усталость, лишь наскоро помылся перед тем, как отправиться на встречу с Шенноном. В кафе не было телефона, но Кингсли знал, что в Мервиле есть одно достаточно богатое заведение, которое могло позволить себе такую роскошь, поэтому он отправился в «Заведение номер один под красным фонарем». Подойдя к довольно непрезентабельной двери, он постучал и потребовал впустить его. Несмотря на его грязный и потасканный вид, к капитану в форме военной полиции отнеслись уважительно – ведь существование заведения зависело от отношений с британской армией. Кингсли тут же пропустили внутрь, и его появление вызвало панику среди сидевших в приемной испуганных солдат.

– Вольно, ребята. Вольно, – сказал Кингсли. – Вы меня не интересуете. У заведения есть лицензия, так что все в порядке. Мне просто нужно позвонить.

К нему подошла густо накрашенная француженка неопределенного возраста и, поклонившись и сообщив, насколько лестен его визит для ее заведения, провела его в маленькую кабинку. По пути Кингсли невольно обратил внимание на двух или трех сидевших среди солдат девушек, которые либо надеялись им понравиться, либо ожидали, когда освободится комната. Усталые и худые, они представляли собой жалкое зрелище. Кингсли догадывался, что солдаты едва ли получат утешение от этих бедных измотанных созданий, которые вряд ли переживут их самих.

Кингсли сделал два телефонных звонка из маленькой кабинки мадам, один в Армантьер, а другой в замок. Сначала он поговорил с сержантом Бэнксом в полицейском управлении, который подтвердил, что капитан Шеннон поселился прямо над ними.

– А он шустрыйпарень, сэр, верно? Ничего не скажешь, – пробивался голос Бэнкса через помехи на линии. – Привез полный чемодан вина, хотя и поделился, отдаю ему должное. Но вы не поверите, сэр, он привез с собой еще и девушку.Вот это нахальство! Прямо из Парижа. Говорит, что пообещал показать ей боевые действия, и я думаю, он говорит серьезно!

– Да, это похоже на капитана Шеннона, – ответил Кингсли. – Сообщите ему, пожалуйста, что я вернулся с фронта и буду ждать его в замке Бориваж сегодня в шесть вечера.

После этого Кингсли позвонил в замок и отдал необходимые указания, связанные с предстоящей встречей с Шенноном. Когда он вышел из маленькой будки, его ждала хозяйка заведения.

– Сколько я вам должен, мадам? – спросил он по-французски.

Старая накрашенная женщина замахала рукой, словно желая сказать, что и думать об этом не хочет, а затем добавила, задорно подморгнув, что всегда счастлива обслужить военную полицию. Кингсли прошел через деревню и направился к замку, думая о грустном заведении, которое он только что покинул, и обо всех бедствиях и страданиях, с которыми ему пришлось столкнуться на пути. Он думал о «рыжем» Шоне Макалистере, который отчитал его в столовой тюрьмы за очевидное безразличие к участи бедноты. Он думал о Китти Муррей, о том, как еще ребенком она столкнулась с издевательствами со стороны полиции, в которой он служил и которую любил. Он думал об убитых им немцах на войне, в которой он «не участвовал». Кингсли с негодованием думал о том, сколько всего приходится терпеть людям. Только невероятный масштаб вызванного войной ужаса заставил его занять принципиальную позицию. Кингсли подумал, что двадцатый век, которому нет еще и двух десятилетий, уже увидел беспрецедентное количество человеческих страданий. Он задумался о том, сколько страданий и несправедливости вытерпят будущие поколения, прежде чем заявят о себе в полный голос. Если вообще решат заявить о себе.

Поэтому-то ему и было так нужно закончить расследование.

Кингсли видел, как жестокость калечит людей, как они забывают о том, что такое порядочность. Неважно, сколь незначительным кажется его расследование на фоне войны, правосудие должно восторжествовать. Необходимо напомнить людям, что естьтакие понятия, как «правильно» и «неправильно».

Затем Кингсли подумал, уж не обманывает ли он сам себя, прикрываясь этими глубокими и мрачными рассуждениями. В глубине души он знал, что так настойчиво ищет доказательства прежде всего потому, что тщеславен и упрям, а не потому, что одержим поиском справедливости. Логика подсказывала, что он принес бы больше пользы, стань он санитаром, как и многие из тех, кто отказывался воевать. Но как бы то ни было, Кингсли намеревался довести дело до конца, и конец приближался.

Подойдя к теперь уже знакомому зданию, он увидел припаркованную у замка великолепную штабную машину и понял, что его знакомый по Лондону и Фолкстону уже здесь. Капитан Шеннон встретил его у главных ступеней. К облегчению Кингсли, Шеннон был один, без новой подружки.

– Ну, ну, старина, – сказал он, – вы все же побывалина войне, да?

– Побывал, – ответил Кингсли.

– Понравилось?

– Простите?

– Это простой вопрос, дружище. Вам понравилось на войне? Знаете ли, многим это по душе. Мы ведь точно не Сассуны.

– Я не заметил, чтобы это кому-то нравилось.

– Конечно, я не имею в виду ситуацию, когда приходится прятаться от пуль, это никому особенно не нравится, или сидеть в луже, или есть тухлятину и все такое прочее. Ну а битва? Вы ведь не станете отрицать, что в битве есть что-то…

– В битве определенно есть что-то ужасное.

– Хммм, – ответил Шеннон, глядя на Кингсли с задумчивой улыбкой. – Интересно.

– Я бы хотел поговорить с вами, капитан. Дождя пока нет, может быть, прогуляемся?

– Конечно, капитан, конечно. Я в Париже ни в чем себе не отказывал. Объелся всякими жирными соусами и фуа-гра. Размяться не помешает.

И они направились по дорожке к лесу. Шеннон вышагивал в своей обычной высокомерной манере, как всегда великолепный, в идеальной военной форме, он выглядел хозяином всех окрестностей.

– Разумеется, война – это кошмар, – заметил Шеннон, проводя тросточкой по кустам. – Полный кошмар. Но ведь есть в ней и восторг,верно? Когда перестаешь замечать собственный страх. Это почти первобытное ощущение,словно участвуешь в охоте, превращаешься в зверя, в одного из стаи. Ведь человек – это тоже зверь, верно? В нас все это живет. Я порой думаю, что для того, чтобы чувствовать себя полностью, совершенно и абсолютно живым,нужно отправиться прямиком в пасть смерти. Конечно, никому из не познавших такое даже близко этого не понять.

– Вы часто это повторяете.

– Я вам не наскучил? Очень бы не хотелось думать, что я талдычу одно и то же. Ну ладно вам, Кингсли, вы должны признать, что…

– Марло.

– Вам это не надоело, Кингсли? Я знаювас, и, более того, я готов держать пари, что в какой-то момент во время сражений, в которых вы участвовали, вы тоже почувствовали себя живым.Я хочу сказать – живым по-настоящему.

Кингсли не ответил. Он не хотел доставить Шеннону удовольствие и признать его правоту. Но Шеннон был прав: теперь Кингсли знал, что в войне есть что-то необъяснимо притягательное; он чувствовал это, когда перелезал через бруствер и шел за Маккруном к немецкой линии. Чувствовал, прыгая в окоп за револьвером Аберкромби. Чувствовал, когда застрелил четырех немцев подряд, а затем вернул отряд домой более или менее целым. Дело было вовсе не в том, что ему понравилось убивать, скорее, ему пришлось по вкусу быть в гуще битвы не на жизнь, а на смерть, быть снова животным,которое живет исключительно собственными животными инстинктами… В этом был своеобразный восторг,и Шеннон был прав, слово «первобытный» хорошо подходило для его описания. Но в одном они не сходились: в отличие от Шеннона, ему это не понравилось.И поэтому он решил больше не возвращаться к этой теме.

– Давайте поговорим о деле Аберкромби. Я хочу закончить его, чтобы уехать из этого проклятого места.

– Ах да, и отправиться в Ботани-Бей с новым именем и новым паспортом? – ответил Шеннон. – В донесении Каммингу вы сообщили, что сделали почти все выводы. Выкладывайте, я весь внимание.

Они приближались к деревьям, под которыми Кингсли и сестра Муррей в первый раз занимались любовью.

– Я знал, что приедете именно вы, – ответил Кингсли. – Когда я отправлял донесение, я знал, что приедете вы.

– Я ваш связной. Кто же еще мог приехать!

– И все же я знал, что приедете именно вы.

– Думаю, вы по мне скучали. Я на всех девчонок так действую.

– Разумеется, вы знаете, что Хопкинс не убивал Аберкромби?

– Разумеется. Его освободили. Пуля не подошла, сенсационные новости. Сэр Мэнсфилд уверил меня, что Ллойд Джордж в восторге: классовая война окончена. Профсоюз удовлетворен, Макдональд и все остальные праведные романисты и драматурги счастливы, как дети. Тори пришлось остановить преследования коммунистов. Единственная ложка дегтя здесь – это неестественный интерес лорда Аберкромби к тому, кто именноубил его сыночка, но это вовсе не политический вопрос.

– Разве?

– Ага. Итак, у Шерлока Холмса в запасе есть сюрпризы. Ну, давайте же, старина, выкладывайте, я же вижу, до чего вам не терпится. Что насчет таинственного офицера, которого там видели? Полагаю, это сделал именно он.

– Я знаю, кто это был. Молодой младший офицер по фамилии Стэмфорд. Любовник Аберкромби.

– Любовник?Ну и ну, это смачно. Значит, герой народа был педиком? Чертов поэт! Можно было и догадаться.

– Вы хотите сказать, что не знали этого?

– Откуда мне это знать?

– Ну, вы ведь из Секретной службы и все такое.

– Даже нам не все известно. Да и вообще, если честно, мы знаем очень мало. Это все притворство.

Теперь они углубились в лес, и Кингсли понял, что они, должно быть, находятся рядом с тем самым местом, где он занимался любовью с сестрой Муррей. Он невольно подумал о том, что делает Агнес.

– Я снова видел вашу прелестную жену, – сказал Шеннон, словно читая мысли Кингсли. – Решил, что обязан навестить ее, ведь именно я организовал вашу смерть. Хотел посмотреть, как она и все такое. Она ведь привлекательная женщина, верно?

Кингсли молча стиснул кулаки.

– Хотите узнать, как у нее дела? Как она приняла меня? – ухмыльнулся Шеннон.

– Мы обсуждаем мое задание, капитан.

– Вообще-то неласково. Гордячка она, эта ваша женушка. Одному Господу Богу известно, откуда это в ней, учитывая, что она вышла за вас.Ее бы пообломать. С удовольствием этим бы занялся.

– Мы обсуждаем, – сказал Кингсли, пытаясь держать себя в руках, – убийство Аберкромби.

– Вы же только что сказали, что его убил Стэмфорд. Полагаю, любовная ссора. Господи, объяснить это прессе будет непросто.

– Стэмфорд не убивал Аберкромби.

– Но вы же утверждаете, что это он был таинственным офицером?

– Он был однимиз таинственных офицеров.

– А их было больше?

– Да. Двое. Маккрун и сестра Муррей видели двух разныхофицеров.

– А, да, сестра Муррей. Чудная девчушка для увеселений. Лихая, жаркая…

– Мы обсуждаем…

– Вам она приглянулась? Полагаю, она скорее в вашем вкусе, по крайней мере с точки зрения интеллекта. Все эти разговоры о политике, это совсем не для меня – слишком скучно. Хотя в койку я их укладываю не для разговоров. И конечно, слишком тощая. Ну почемудевчонки в наши дни хотят быть похожими на мальчишек?

– Капитан Шеннон, вы испытываете мое терпение!

Эти слова вырвались у Кингсли непроизвольно, и он тут же понял, что потерял бдительность. Шеннон, ухмыльнувшись, лениво прислонился к дереву:

– Боже мой, я затронул больную тему? Похоже, я угадал. Неужели наш правильный капитан нашел себе утешительницу? Она не простая штучка, верно? И чертовски сильная, учитывая, что она почти что лилипут.

Кингсли пытался обуздать свой гнев. Он отлично понимал, что Шеннон специально его злит.

– Ошибка, сделанная на ранней стадии этого расследования, – произнес Кингсли медленно и четко, – заключалась в предположении, что два свидетеля, заявивших о том, что из комнаты Аберкромби выходил офицер, говорили об одном и том же человеке.Но это не так. Мне это известно со слов Маккруна, который сообщил, что сестра Муррей была по-прежнему в комнате, когда он из нее вышел. Соответственно, мужчина с нотной папкой, который прошел мимо Маккруна, когда он покинул комнату, не мог быть тем же самым человеком, которого видела сестра Муррей, когда она самавышла оттуда. Аберкромби в ночь его смерти посетили дваофицера. Лейтенант Стэмфорд был первым, и именно его видел Маккрун.

Шеннон пожал плечами и, верный своей привычке, прикурил новую сигарету от старой, словно хотел показать, что откровения Кингсли не особенно его взволновали.

– Вы беседовали с Маккруном во время сражения? – поинтересовался Шеннон.

– Да. Мы некоторое время сидели в одной воронке.

– Отличная работа, должен сказать. Молодец. Из вас получился неплохой солдат, верно? Я видел упоминание о медали, которое полковник Хилтон передал после того, как вы атаковали немецкий окоп. Мы с Каммингом улыбнулись, когда получили его. Отличная работа для человека, отказавшегося воевать, подумали мы. Стоило до тошноты разглагольствовать насчет «оскорбленной логики». Ну и сколько же несчастных немцев вы прикончили?

Теперь пришла очередь Кингсли прикурить новую сигарету от предыдущей. Едва ли кому удавалось разозлить его, но Шеннон умел привести его в бешенство.

– Поэтому вопрос заключается в том… – начал Кингсли, глубоко затянувшись сигаретой.

– Они вас беспокоят, – настаивал Шеннон, – эти мертвые немцы? Снятся вам по ночам? Вы по-прежнему видите их лица? Спорю, что видите.

– Если сестра Муррей видела не Стэмфорда..

– Да уж, представляю, как у вас все в голове перепуталось. Вы погубили свою жизнь, отказались от красавицы-жены и бросили сына, чтобы неубивать немцев, а потом приехали во Францию и перебили целый взвод. Чертовски странный способ доказать высокие моральные устои…

– Если сестра Муррей видела не Стэмфорда, – продолжил Кингсли спокойно и твердо, – то кого же она видела? Мы оба знаем ответ на этот вопрос, не так ли, капитан Шеннон? Потому что офицер, которого видела сестра Муррей, это вы.

Шеннон улыбнулся и отступил от дерева, на которое опирался. Его походка уже не была столь беззаботной; сигарета по-прежнему лениво свисала с его губы, но все же он был настороже.

– Я? Инспектор Кингсли, – протянул Шеннон, и в этот раз Кингсли не стал поправлять его, – с чего бы ей видеть меня?

– Мне следовало догадаться раньше. Вообще-то сестра Муррей еще в первый день моего с ней знакомства дала мне подсказку, сама того не зная, но я осознал важность ее слов, только когда понял, что офицеров точнобыло двое.

– И что же сказала вам прелестная, но довольно суровая сестра Муррей?

– Она сказала: «Сначала появился капитан Шеннон. Потом произошло убийство, и полиция сказала, что раскрыла его, а теперь появляетесь вы». Слышите, капитан: «Сначала появился капитан Шеннон». Вы не ездиливо Францию, чтобы допросить свидетелей по делу, вы уже были здесь.

Полоска пепла на сигарете Шеннона становилась длиннее, но он ее не стряхивал.

– Я никогда не отрицал этого. Я солдат, где мне еще было быть, как не во Франции?

– Но вы не были в бою. Вас уже откомандировали в Секретную службу. Вы выполняли работу шпиона, приглядывали за такими, как Хопкинс и Маккрун, не так ли?

Шеннон снова пожал плечами, и пепел упал.

– Ну да, выполнял, и спроси вы меня об этом, я бы так и сказал. Теперь, когда в России не стало Керенского и появился Ленин, наше главное опасение – это большевизм в наших собственных рядах. Но как, позвольте вас спросить, это связано с Аберкромби?

– Ну, большевиком Аберкромби, конечно, не был, но и образцом воинской доблести уже не являлся, верно?

– Разве?

– Думаю, вам это известно. Аберкромби совершенно разочаровался в войне. Его взгляды были четко отражены в его последних стихах, и, более того, он намеревался сделать что-то большее.

– Кажется, вы знаете довольно много о парне, который умер до того, как у вас появилась возможность с ним встретиться. Вы обращались к ясновидящему?

– Да нет, просто поговорил с надежными свидетелями. В последние дни своей жизни виконт Аберкромби старался раздобыть зеленый конверт, в котором он хотел отправить домой письмо мимо глаз цензуры.

Рука Шеннона лежала на кожаной кобуре. Кингсли не видел, когда Шеннон опустил ее туда, но все же рука была там, пальцы играли с маленькой пуговицей на крышке. Шеннон снисходительно улыбнулся.

– Поразительно, до чего солдаты верят в чушь с этим зеленым конвертом, – протянул он через сигаретный дым. – Ради всего святого, если мы хотим читать чьи-то письма, мы их читаем, и не важно, какого цвета конверт.

– Одно письмо Аберкромби уже не прошло. Его прочитал и отказался пересылать полковник; именно в нем виконт пытался подать в отставку с военной службы. Но это письмо он пытался отправить не в армию, не так ли? В противном случае это было бы внутренним делом. Так кому же писал Аберкромби? Вряд ли своей матери. Чем бы она ему помогла в этом деле? Возможно, отцу? Едва ли, я сомневаюсь, что главный организатор тори в палате лордов стал бы ему сочувствовать. Нет, по-моему, он писал в газету. Он собирался пойти по стопам Зигфрида Сассуна. Полковник Хилтон, предвидя губительные последствия, к которым такая смена настроения привела бы на родине, приехал навестить Аберкромби сюда, в замок Бориваж, и попытался заставить его изменить свое мнение. Более того, полковник объяснил, что если Аберкромби не передумает, он переправит подстрекательское письмо в Генеральный штаб. Именно так он и поступил.

– И вы думаете, что это письмо попало ко мне?

– Я не знаю, кому еще его могли отдать, как не главному офицеру, отвечающему за безопасность в данном районе. Ваше задание заключалось в том, чтобы разбираться с мятежами, а здесь точно был мятеж, причем в высшей степени провокационный. Прославленный офицер отказывается служить? Человек, написавший «Да здравствует Англия», называет войну глупой и безнравственной? И куда менее искушенный человек, нежели ваш, капитан, понял бы, что это письмо очень опасно.

Шеннон расстегнул пуговицу на кобуре.

– Перед вами был человек, – продолжил Кингсли, – который мог причинить гораздо больше вреда боевому духу, чем все социалисты рабочего класса вроде Хопкинса и Маккруна, вместе взятые. Они всегдабыли против войны. Аберкромби, как и Сассун, восстали против войны,а это куда неприятнее. И случай Аберкромби был куда серьезнее случая Сассуна: конечно, они оба были приставлены к награде за героизм, но Аберкромби был записным патриотом, сыном крупного политика-консерватора, британским аристократом…

– Он был малодушной свиньей, только и всего, – оскалился Шеннон, кажется впервые немного растеряв свое спокойствие. – Проклятый отступник, который собирался бросить своих, мало того, намеревался заявить об этом во весь голос.

– Но вы не могли ему это позволить, верно? Поэтому поздно ночью вы пробрались в замок, где, кстати, находился революционер и бунтарь Хопкинс, один из тех самых людей, ради которых вы приехали во Францию. Что за счастливое совпадение, его просто нельзя было упускать. Возможность убить двух зайцев, да? Погасить скандал и свалить убийство на большевика.

Несмотря на все попытки Шеннона спровоцировать Кингсли, теперь злился сам Шеннон. В его словах были яд и горечь.

– А как, по вашему мнению, отнеслись бы к этому другие офицеры? Те, кто по-прежнему выполняет свой долг в окопах? Как бы они отнеслись к новости, что чертов национальный герой, Аберкромби, считает их всех овцами,скотом! Дураками, идущими на ненужные жертвы?

– Поэтому вы вошли в комнату спящего виконта, взяли его сапог, чтобы использовать его в качестве глушителя, и застрелили его через каблук.

Казалось, в Шенноне что-то изменилось. Он принял решение и снова стал спокойным и высокомерным, как раньше.

– Да, именно так я и поступил, – сказал он, пожав плечами. – Мне понравилась эта деталь – всего один сапог на месте преступления. Очень литературно. Та самая деталь, для которой нет логического объяснения и которая стопорит расследование. Хотя я не думал, что расследование вообще будет проводиться.

– Потому что планировали выдать себя за офицера Генерального штаба и отозвать военную полицию.

– Да.

– Вы и есть полковник Уиллоу.

– Ну да. Сам не знаю, откуда я взял это имя. Констанция Уиллоу была первой девчонкой, которую я трахнул, – да, наверное, дело в этом. Она, знаете ли, была служанкой. Я с другими ребятами разговаривал – такое часто случается.

– Поэтому вы застрелили Аберкромби и собирались, разумеется, оставить свое оружие у бедного помешанного Хопкинса, но заметили среди вещей Аберкромби его собственный револьвер. В высшей степени необычное обстоятельство для пациента больницы.

– Да, я этого не ожидал.

– Увидев его, вы не смогли удержаться, чтобы не добавить еще одну деталь. Всем бы показалось странным, что у Хопкинса был револьвер, а вот то, что в приступе безумия он выхватил оружие самогоАберкромби, гораздоболее убедительно. Маленькая деталь, которая в то время казалась гениальной, но в дальнейшем привела к вашему поражению.

– Конечно, я ведь и представить себе не мог, что такая нелепая личность, как вы, начнет тут все разнюхивать, выкапывать трупы и сравнивать пули. Полагаю, я сам себя перехитрил.

– Нет, капитан Шеннон, не перехитрили. Это я перехитрил вас. Ведь я вступил в игру только потому, что вы решили обвинить Хопкинса в убийстве Аберкромби, а это разожгло политический скандал. Если бы вы просто пробрались сюда и убили его, возможно, вам бы это сошло с рук.

– О, полагаю, старина, вы скоро поймете, что мне это и таксошло с рук.

Не меняя легкой улыбки на лице, Шеннон поднял кожаную крышку кобуры и положил руку на рукоять пистолета. На Кингсли был офицерский мундир, и под ним, казалось, не было ничего похожего на оружие.

– Поэтому вы убрали собственный дымящийся пистолет, – продолжил Кингсли, – взяли пистолет Аберкромби и выстрелили один раз, несомненно, через окно. Я уверен, что, если как следует поискать, где-то неподалеку мы найдем пулю или, возможно, убитую белку.

– Возможно, – согласился Шеннон и наигранно зевнул. – Я такой меткий стрелок, что, возможно, попал во что-то,даже не целясь, в темноте.

– Затем вы взяли простреленный сапог и дымящийся револьвер Аберкромби, пробрались в соседнюю палату и положили улику на кровать Хопкинса. После этого вы поспешно покинули палату. Именно тогда возвращалась сестра Муррей, чтобы забрать забытую в палате иглу. Она увидела вашу спину, когда вы уходили. Позднее, услышав об убийстве, она, разумеется, сделала ошибочный вывод, что таинственный офицер выходил из комнаты Аберкромби, когда на самом деле вы только что вышли из палаты Хопкинса.

– А, милейшая сестра Муррей.

Рука Шеннона стиснула рукоять револьвера.

– Да, милейшая сестра Муррей, – раздался голос из-за деревьев.

Из-за кустов вышла сестра Муррей. Она обеими руками держала немецкий маузер и целилась в Шеннона.

– Уберите руку с кобуры, капитан, или я буду стрелять. Вам прекрасно известно, что у меня есть на то веские основания.

– Ну и ну, – протянул Шеннон. – Что это, Кингсли? Сообщница?

Шеннон не убрал руку с револьвера. Возможно, он собирался это сделать, а может быть, хотел вытащить оружие. Но сестра Муррей не была настроена ждать. Она опустила прицел, направив пистолет в пах Шеннона, и нажала на курок.

Когда эхо от выстрела затихло, Шеннон некоторое время стоял на месте, с искаженным от ужаса лицом. Затем он опустил взгляд вниз. Вокруг его ширинки уже расплывалось темное кровавое пятно.

– Подумайте о том, что с вами случилось, капитан, – спокойно сказала сестра Муррей. – Подумайте о том, что означаеттакое ранение.

Шеннон упал на колени, опустив голову; он пытался осознать тот факт, что его мужского достоинства больше нет. Затем он поднял голову и посмотрел на Муррей: лицо его было искажено болью и злобой. Он издал долгий, леденящий душу крик. Крик ужаса и ярости.

– Тебе больше никого не изнасиловать, – прошептала сестра Муррей и снова подняла пистолет.

– Нет! – крикнул Кингсли.

Но было слишком поздно. Сестра Муррей выстрелила Шеннону в лоб, так что его тело дернулось назад, и он растянулся на земле. Мертвый.

Кингсли не знал, что сказать. Первой заговорила сестра Муррей:

– Он был насильником и убийцей. Любой английский суд повесил бы его, будь у него такая возможность. Я только что избавила всех от кучи забот.

К Кингсли вернулся голос.

– Английский суд, возможно, повесил бы его, Китти, но сначала бы провели расследование.

– Идет война. Мы только что провели заседание суда и услышали его признания, и ему выпала чертовски более легкая судьба, чем большинству здешних бедолаг.

– Когда я попросил тебя идти за нами и держать его под прицелом…

– Слушай, я не хотела его убивать, но когда я услышала его признание в убийстве и увидела,что он выхватил пистолет, или чуть не выхватил, я, если честно, подумала: а почему нет? Он изнасиловалменя, тебе понятно? И более того, совершенно отвратительным и противоестественным способом, если только одно изнасилование можетсчитаться более противоестественным, чем другое, в чем я не уверена. Ясно одно: капитан Шеннон был очень, очень плохим человеком.

– Да, – тихо признал Кингсли, – я это знаю.

– Из всех смертей, которые случились сегодня во Франции, это лучшая смерть.Единственная правильная смерть.

– Да. Полагаю, это так.

– То есть ты одобряешь мой поступок?

– Нет… Не одобряю.

– Ну, тогда это просто глупо, черт возьми. Хотя, если вспомнить слова Шеннона, ты, кажется, вообще немного запутался в своих убеждениях.

Сестра Муррей шагнула к трупу.

– Пойду за мотоциклом, – сказала она.

– Зачем?

– Потому что я не могу тащить этого ублюдка до самого Ипра. Я заверну его в одеяло, перекину через заднее сиденье, поеду и выкину его в воронку.

Кингсли тоже подошел к трупу, наклонился и достал из кобуры Шеннона пистолет и положил его в карман вместе с его документами.

– Думаю, это слишком рискованно. Труп на заднем сиденье мотоцикла так далеко от места боев может вызвать подозрения. Через двадцать минут стемнеет, мы положим его в штабную машину.

– Ты мне поможешь?

– Да, помогу. Правосудие должно восторжествовать.

Затем, под покровом ночи, Кингсли и Муррей загрузили тело Шеннона в багажник штабной машины и отвезли его как можно ближе к линии фронта. После этого Кингсли закинул тело на плечо и понес его но дощатому настилу. Вскоре он увидел перевязочный пункт. Сюда нескончаемым потоком шли раненые, многих подносили на носилках, и никто не обратил внимания на то, что Кингсли пришел с противоположной стороны. Он рассчитал верно: человек, несущий раненого товарища, не вызывал никаких вопросов в темноте и суматохе масштабного наступления. Той жестокой осенью мертвое тело никого во Фландрии не удивило бы.

Кингсли подошел к большой палатке, где санитар медицинской службы производил первичный осмотр раненых, умирающих и мертвых. Кингсли положил тело на землю, и офицер взглянул на него.

– Извините, сэр, но он мертв. Мы ничего не можем для него сделать.

Кингсли пожал плечами. Санитар подозвал проходящего мимо носильщика и кивнул в их сторону. Носильщик подобрал труп Шеннона и положил на большой, запряженный лошадьми лафет, где лежали по меньшей мере двадцать других обезображенных, безжизненных тел. Кингсли немного понаблюдал, что будет дальше. Санитар уже осматривал другого изуродованного, окровавленного человека, а носильщик отправился за следующим. Кингсли отвернулся, оставив капитана Шеннона среди многих других неопознанных жертв Третьей битвы при Ипре.

Он вернулся к машине, где его ждала сестра Муррей.

– Просто из любопытства, – спросила она, когда они ехали обратно, – если бы я его не пристрелила, что ты собирался с ним сделать?

– Я собирался держать его в Армантьере, пока не составил бы рапорт его начальству.

– И что, по-твоему, случилось бы потом?

– Думаю, трибунал осудил и расстрелял бы его.

– Ты и правда так думаешь? Что его расстреляли бы за выполнение приказа? Думаю, они потихоньку пристрелили бы тебя.

– Я не верю, что Шеннону приказали убить Аберкромби. Я думаю, он действовал по собственной инициативе.

– Ха!

– Я так думаю.

– Ха! – повторила сестра Муррей.

Некоторое время они ехали молча.

– Значит, тебя зовут Кингсли, да? Не Марло? – спросила Муррей.

– Да.

– И ты не военный полицейский?

– Нет.

– Был такой детектив по фамилии Кингсли, верно? Очень известный, но он сел в тюрьму и погиб.

– Да. Ты права, он погиб.

Они снова помолчали.

– Это странное дело, – наконец сказала сестра Муррей.

– Очень.

– Знаешь, я никого раньше не убивала.

И сестра Муррей заплакала. Кингсли вел машину, а она плакала.

– Не нужно плакать, Китти, – наконец сказал он, – ведь ты была права. Это и правдахорошая смерть. Правильный результат. Логичныйрезультат.

– Я не хочу больше говорить об этом, – ответила она, вытирая глаза и одновременно прикуривая сигарету. – Я никогда не хочу больше об этом говорить.