Текст книги "Первая жертва"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

49
Снова в атаку

С наступлением ночи по всей британской линии фронта, как обычно, началась лихорадочная деятельность. Кингсли знал, что немецкие наблюдатели будут стараться обнаружить расположение новых британских позиций, чтобы подготовиться к следующей серии обстрелов. Весь прошедший день пехота продвигалась вперед под заградительным огнем – артиллерия поливала поле снарядами, которые в теории должны были ложиться как раз перед войсками, расчищая для них путь. Неприятель оказывал яростное сопротивление, и большая часть передовых позиций исчезла в грязи и дыме. Теперь пора было понять, что стало с передовыми частями, и выяснить, что от них осталось. Наблюдатели, санитары с носилками и водоносы готовились идти вперед. Кингсли собирался отправиться с ними.

– Кто-нибудь ищет пятый батальон? – спрашивал он темные фигуры, пробирающиеся между орудий, и, к счастью, нашел артиллериста, который как раз собирался его искать.

Вместе они пробрались за ряды орудий. Они проходили мимо солдат, живых и мертвых. Кожа мертвых, отметил Кингсли, уже стала скользкой и черной, и их трудно было заметить (и, соответственно, обойти). Степень разложения трупов говорила о том, что их накрыла предыдущая бомбежка, а взрывы прошлой ночи выбросили их на поверхность. Все живые, встретившиеся им на пути, либо были ранены, либо переносили раненых солдат, которые пролежали весь день, ожидая, когда будет можно попытаться вернуться обратно, не получив при этом пулю. Все без исключения умирали от жажды.

– Так и тянет предложить глоток воды, – заметил попутчик Кингсли, когда они проталкивались мимо страдающих от жажды солдат, – но поверьте, очень скоро мы и сами окажемся в их положении, а пока что у нас обоих есть дела.

Вода, как слышал Кингсли, была, наверное, самой большой проблемой для солдат в этих болотистых краях. Они жили в ней и тонули в ней, от воды у них гнили ноги, так что их приходилось ампутировать, и все же они жаждали ее день и ночь, потому что, как только начинался бой, воды всегдане хватало. Иногда ее не было вовсе. Иногда можно было напиться зловонным, грязным супом из воронок, но зачастую вода в них была отравлена гниющими телами и газом или в ней было слишком много глины.

Все, мимо кого проходил Кингсли, молили о глотке свежей воды. В этой вымоченной дождем земле агония жажды была пыткой. Единственным плюсом было то, что в какой-то момент жажда становилась настолько всепоглощающей, что отвлекала мысли солдат от кошмарных условий, в которых они пребывали. Постоянная, неизбежная близость смерти, мучительная нехватка сна, крысы, даже вши отходили на второй план, как только наступала страшная жажда.

Кингсли также отметил, что, хотя армия и достигла за три прошедших года многочисленных успехов в плане организации, цистерн для воды в армии не было. Для солдат Западного фронта вода повсеместно ассоциировалась с вонью бензина, потому что ее всегда доставляли на передовые позиции в канистрах из-под топлива.

Артиллерист вел Кингсли по ходам сообщения туда, где до начала битвы располагались британские передовые позиции. Теперь эти же узкие щели, из которых несколько недель назад выдвинулись британская и австралийская армии, превратились в перевязочные пункты. Сюда поступали раненые, которым нужно было поставить диагноз. Когда Кингсли и его проводник проходили мимо такого пункта, в котором царил хаос и рекой лилась кровь, безумно уставший, полусонный часовой увидел, как к нему приближаются несколько солдат в немецких касках, добытых в бою.

– Боши наступают! – закричал часовой. – Они уже здесь!

В ту же секунду, до того как все разъяснилось, на перевязочном пункте поднялась суматоха, контуженые солдаты с запавшими глазами рванули прочь во все стороны. Офицеры и сержанты орали до хрипоты, пытаясь восстановить порядок, а толпа тем временем затаптывала раненых, разливала драгоценную воду и уничтожала огромное количество медикаментов.

Кингсли и его проводник обошли перевязочный пункт и направились дальше, туда, где раньше находилась нейтральная полоса, а теперь была территория союзников. По дороге они расспрашивали всех о пятом батальоне и в особенности о его полковнике. Через некоторое время им повезло – они натолкнулись на курьера, которого полковник Хилтон лично послал восстановить связь со штабом и попросить у него немедленно выслать воды для его изможденных солдат.

– Они добрались до третьей немецкой линии, сэр, – объяснил курьер, – и обосновались там же, в окопе фрицев. Место достаточно удобное, но они там на виду. Полковник сомневается, что третий батальон справа от него или наши ребята слева добрались так же далеко, и поэтому он думает, что один фланг у него точно открыт, а то и оба. Будьте осторожны, сэр, потому что очень даже возможно, что между ними и нами засели немцы.

Кингсли и его спутник отправились дальше, с трудом продвигаясь по истерзанному полю. Повсюду валялись покореженные ружья и трупы, а живые постоянно перемещались. Куда они? – подумал Кингсли. Впрочем, он понимал, что солдатам, которых он встречал, его собственные намерения казались столь же бессмысленными.

Они спустились по пологому склону и оказались у каких-то развалин. Здесь некогда стоял фермерский дом, теперь же от него остался только погреб без крыши, и внутри Кингсли смог разглядеть пару фигур.

– Штаб батальона, – сказал артиллерист. – Хилтон должен быть именно здесь, но меня не удивит, если он на передовой. Глупость страшная, конечно. Зачем быть полковником, если ведешь себя как лейтенант, но его отвага восхищает.

Они прошли мимо разрушенного погреба и стали спускаться в одну воронку за другой, тихо ругаясь про себя. Добравшись до очередной воронки, они уже решили, что им повезло: они наткнулись на радиста со всем необходимым оборудованием и наушниками на голове.

– Ну, старина, если этот парень сможет указать мне точное место, – прошептал артиллерист, – то моя работа сделана и дальше ты пойдешь один.

Офицер подобрался к краю воронки.

– Эй, ты, – сказал он довольно громко, потому что вдалеке снова началась стрельба. – Частоту поймал?

Радист медленно повернул голову и беззвучно попросил о помощи. Кровь залила нижнюю часть его мундира, он не мог говорить и шевелиться. Офицер спустился в воронку, снял наушники с головы раненого и надел их себе.

– Ничего. Тишина мертвая. Наверное, линия перерезана, – с горечью сказал он и отшвырнул наушники. Радист молча смотрел на него: казалось, он уже не чувствовал боли, и Кингсли подумал, что он, скорее всего, принял морфий.

– Извини, дружище, – сказал артиллерист, – но мне нужно идти дальше. Если увижу санитаров, скажу им, где ты.

Радисту удалось произнести только одно слово.

– Воды, – прохрипел он.

– У тебя ранение в живот, солдат, – ответил офицер, указывая на залитый кровью мундир радиста. – Увы, пить тебе нельзя. Даже один глоток вмиг тебя прикончит.

Они с Кингсли знали, что – с водой или без воды – радист умрет задолго до того, как его обнаружат санитары.

Артиллерист выбрался из воронки, и они с Кишели направились дальше. Они шли спокойно и размеренно (разве что над ними пролетали снаряды), и Кингсли снова стал перебирать в уме все факты, которые он собрал. Но его размышления были прерваны, когда из темноты показались те самые немецкие каски, которые так напугали сонного часового на перевязочном пункте. В этот раз каски принадлежали не английским солдатам – охотникам за сувенирами, а немецким. До них было всего несколько ярдов, и они увидели Кингсли и его попутчика в тот же самый момент.

Их было трое, все в серой полевой форме. В дождь и темень разглядеть что-то было трудно, но отдаленные вспышки заградительного огня, который вела артиллерия с обеих сторон, давали достаточно света. Первый немец держал ружье со штыком, на поясе у него ощетинились гранаты. Двое других тащили тяжелый пулемет – видно, искали, куда бы его установить. Все трое были перепоясаны пулеметными лентами. Кингсли и артиллерист держали оружие наготове, и на секунду все пятеро застыли; обе группы противников рассматривали друг друга. Затем, словно по команде, и немцы и британцы рванули прочь. Они исчезли в ночи, не говоря ни слова.

– Мне важнее узнать точную зону для артиллерийского обстрела, – прошептал артиллерист, – чем попытаться лично перебить прусскую охрану.

Присутствие немцев указывало на то, что они, видимо, вплотную приблизились к тому месту, до которого продвинулись англичане. И точно, вскоре после этого и без дальнейших инцидентов они нашли то, что искали: самую передовую позицию остатков пятого Восточно-Ланкаширского полка.

Их окликнул сердитый голос:

– Кто идет? Свои или чужие?

Кингсли и артиллерист застыли и хриплым полушепотом ответили ему:

– Свои. Лейтенант Пилби. Полевая артиллерия.

– Свои. Капитан Марло. Военная полиция.

– Подойдите, я на вас взгляну.

Они пошли на голос часового, и в этот момент землю вокруг них прошила пулеметная очередь. Кингсли услышал крик, и лейтенант Пилби, имя которого он только что узнал, упал на землю. Тотчас огонь полился и оттуда, куда они шли. Он был направлен на стрекочущий пулемет: британцы открыли огневую поддержку.

Кингсли схватил павшего товарища и потащил его к британским окопам. Тащить крупного мужчину по глубокой грязи в темноте под обстрелом было нелегкой задачей, но, к счастью, до окопа было всего несколько ярдов.

Через пару мгновений они свалились в глубокую воронку. Пилби стонал от боли. Треск автоматов прекратился, и снова воцарилась относительная тишина, которую нарушали только редкие взрывы снарядов над головой.

– Мы выбили это гнездо несколько часов назад, – сказал кто-то, и Кингсли узнал голос полковника Хилтона. – Видимо, им удалось посадить туда новую команду. Неплохая работа, черт бы их подрал. Кто вы такие?

Присмотревшись к ним при свете электрического фонарика, полковник очень удивился, увидев Кингсли, но сначала нужно было разобраться с раненым. Капрал уже осмотрел раны Пилби и начал их перевязывать.

– Обе ноги, сэр, по две пули в каждой, – доложил он.

Полковник заметил артиллерийский значок на лацкане младшего офицера и сразу понял, зачем он к ним заглянул.

– Ну, торопиться с сообщением о нашем местоположении своим наводчикам ты не будешь, верно, парень?

Кингсли, удивленный обращением Хилтона, пригляделся к артиллеристу и понял, что его проводнику, наверное, не больше двадцати лет. Он казался таким опытным, что Кингсли последовал за ним без размышлений.

– Нет, сэр, – ответил Пилби, скорчившись от боли и пытаясь не глядеть вниз, на израненные ноги, – но вы продвинулись очень далеко и находитесь прямо среди немцев. Мы думали, вы ярдов на сто ближе.

Не нужно было быть военным стратегом, чтобы понять, что хотел сказать младший офицер. Пятый батальон дошел до расположения неприятеля и продвинулся значительно дальше, чем предполагалось. Если эта информация не станет известна в штабе, там, скорее всего, сочтут, что эта территория занята только немцами, и начнут ее обстреливать.

Полковник Хилтон заряжал револьвер.

– Ну, в любом случае мне пора обратно, – заметил он. – Здесь я уже все сделал. Как следует все обследовал – когда мы вышибли чертово гнездо вон там. Сержант Уокер!

– Сэр, – откликнулся плотный мужчина, появляясь из темноты.

– У нас осталась треть людей, все разбросаны по разным воронкам, но кругом полно фрицев, поэтому особо не высунешься. Нам нужно либо ждать подкрепления, либо отступать. Отступать мы не можем, потому что застряли, а подкрепления ждать тоже не можем, потому что никто не знает, что мы здесь. И если дружки этого паренька начнут нас обстреливать, нам уже будет все равно, потому что мы к тому временем будем распевать «Типперери» с хором ангелов.

– Да, сэр, – ответил сержант. – Мы влипли.

– Да, сержант, влипли, как вы совершенно справедливо заметили. Итак, лейтенанты Лонгли и Смит по-прежнему с нами, а также капитан Грейшот, все в разных воронках, а вот остальные наши офицеры полегли, а с ними и большинство сержантов. Я возвращаюсь. Сержант, оставляю вас главным в этом квадрате, и ваша задача – сидеть крепко и в случае нападения оставить о себе хорошую память.

– Да, сэр.

Хилтон приготовился вылезать из воронки, но затем, словно что-то вспомнив, повернулся к Кингсли:

– Вы хотели поговорить со мной, капитан?

– Да, сэр, хотел.

– По-прежнему что-то вынюхиваете?

– Так точно, сэр. Вынюхиваю. Но надеюсь скоро сделать выводы.

Полковник ненадолго задумался. Солдат подогревал консервную банку с мясом на одном из карманных примусов, которые солдаты называли «кухней английских солдат». Хилтон прошел по грязи, наклонился и понюхал содержимое банки. Поморщившись, он снова повернулся к Кингсли:

– Скажите, а вы никогда не оглядывались на все этои не задумывались, кому сейчас может быть интересно полицейское расследование?

– Да, сэр, много раз.

– Вы, несомненно, превосходный солдат, почему бы вам не перевестись? Заняться чем-то полезным.

– Предпочитаю быть полицейским, сэр.

Полковник выглядел искренне удивленным.

– Поразительно, – пробормотал он себе под нос, а затем добавил: – Я не могу сейчас говорить, вы ведь понимаете. Я занят.

– Да, сэр. Я вижу. Вы не будете возражать, если я пойду с вами?

В тот момент, когда сопровождавший его артиллерист был ранен, Кингсли понял, что расследование задержится. Он понимал, что не сможет поговорить с Хилтоном, пока судьба двух рот его батальона висит на волоске. Кингсли устало подумал, что ему придется еще раз попытать удачу и вернуться к расположению артиллерии в надежде, что Хилтон, выполнив долг перед своими людьми, сможет поговорить с ним. При условии, разумеется, что они с Хилтоном переживут эту вылазку.

– Ну, вы парень полезный, – ответил Хилтон. – Я понял это, когда узнал, что вы приняли командование в том нападении на окоп несколько ночей назад. Но умеете ли вы быть незаметным?

– Да, сэр. Я умею быть очень незаметным.

– Да уж, придется постараться. Этот чертов обстрел прекратился некстати – шумовое прикрытие нам не помешало бы. Эти обстрелы – как такси: когда машина не нужна, их полно. Вот вылезем из воронки и станем очень легкой добычей для этого чертового пулемета. Дальше пригорок, он нас прикроет, но до него добрых пятьдесят ярдов. Пока мы туда не доберемся, придется продвигаться очень, очень медленно.

Полковник говорил серьезно. Они с Кингсли выбрались из воронки и поползли вперед, уткнувшись в холодную грязь. Они даже дышать старались потише и мучительно переживали каждый производимый ими шорох, включая биение собственного сердца, которое, казалось, предательски громыхает в груди. Они знали, что любой звук, который привлечет внимание бдительных немцев, вглядывавшихся в ночь из пулеметного гнезда, устроенного из мешков с песком, грозит им гибелью.

Во многих местах британские и немецкие окопы разделяли каких-то пятьдесят ярдов; но Кингсли знал, что Генштаб настаивал, чтобы участок между двумя армиями постоянно исследовался и наносился на карту. И поэтому каждую ночь эта длинная, тонкая полоска грязи, тянувшаяся на юг через Бельгию и Францию, кишела молодыми британскими, канадскими, австралийскими и новозеландскими офицерами, которые ползали на животах и исследовали полосу едва ли в двести ярдов длиной. Выполнение этого ужасного задания длилось почти до рассвета. В том случае, когда его вообще удавалось выполнить.

В этот раз полковник Хилтон торопился, хотя Кингсли, пока он бороздил носом и подбородком грязь, так не казалось. Они пересекли пятьдесят ярдов болота до пригорка меньше чем за девяносто минут, с довольно безрассудной скоростью, учитывая, что они находились под самым носом у немцев. Однако им нужно было двигаться быстро, если они хотели оказаться в относительной безопасности до того, как рассвет помешает дальнейшему продвижению.

Миновав пригорок, они смогли подняться на четвереньки и снова поползли вверх по склону, а затем через линию Лангемарка-Гелювельта. Теперь они продвигались перебежками, пригнувшись, останавливаясь только при запуске очередной сигнальной ракеты, в свете которой все живое либо замирало, либо погибало. Они натолкнулись на санитаров и раненых и поняли, что приближаются к британским позициям.

Именно в этот момент, когда до дома было рукой подать, немецкие орудия снова начали обстрел.

– В укрытие! – крикнул Хилтон, и они с Кингсли нырнули в ближайшую воронку.

50
Томительное ожидание под огнем

Так начался один из самых мучительных дней в жизни Кингсли. Как и тысячам других солдат, прячущихся в тысячах других воронок на этой обезображенной равнине, ему пришлось пережидать полномасштабный артиллерийский обстрел. В основном снаряды приземлялись дальше по склону, в той стороне, куда направлялись полковник и Кингсли, но многие из них падали достаточно близко, поэтому дальше двигаться было нельзя. Сидеть в воронке было относительно безопасно, здесь им грозило либо прямое попадание снаряда, либо рикошет, а тот, кто пытался вылезти на поверхность, попадал под осколочный дождь всех снарядов, разорвавшихся в радиусе ста метров. За считанные секунды человека разносило на куски. Так что не оставалось ничего другого, кроме как поглубже окопаться в воронке, надвинуть каски и пересидеть обстрел. Так и поступили Кингсли и Хилтон: они вычерпывали пригоршнями лужу, в которой стояли, и выбрасывали наверх комья жидкой грязи. Им удалось углубить свое убежище футов до трех с половиной, а затем они уселись рядом, по пояс в воде, лицом друг к другу, касаясь друг друга коленями, и стали ждать, когда стихнет буря.

К счастью, дождь прекратился.

Солдату трудно пережидать бомбежку – сидеть, вжавшись в вонючую землю, когда все вокруг сотрясается, под дождем из металла, камней и глины, понимать, что в любой момент тебя может засыпать, возможно, даже заживо, и постепенно впадать в забытье – от этого многие едва не лишались рассудка. Кингсли тоже чуть не растерял всю свою отвагу. Канонада стала жестче с рассветом, и свист, грохот, рев словно рвали его нервы на кусочки.

Это был не ураганный огонь, а скорее тяжелая бомбардировка, которая постепенно усиливалась в течение дня. В перерывах между частыми взрывами можно было говорить, и полковник, который видел, насколько потрясен Кингсли, воспользовался возможностью и попытался его успокоить.

– Не нужно об этом думать, капитан, – сказал он. – Именно так мы, старые тертые калачи, выдерживаем такое. Не размышляйте. Начнете размышлять – сойдете с ума. Парни сидят, психуют, придумывают себе какие-то идиотские ритуалы. Бывает, загадают, что если не успеют спеть какую-нибудь глупую песню сто раз, или не постучат себя как-то по-особенному по коленке, или не сделают столько-то затяжек, пока губы не опалят, то следующий снаряд будет их. Я знал солдат, которые не подчинялись приказу, просто чтобы выполнить какую-то безумную задачу, которую сами перед собой поставили, полагая, что это единственное, что отделяет их от следующего взрыва. Не думайте так, старина. От этого свихнуться можно. Поверьте мне. Я сидел в таких воронках, как эта, и видел, как люди за полдня с ума сходят.

Кингсли поразили слова полковника. Он действительно начал считать секунды между взрывами, и ему казалось, что он начинает улавливать слышный только ему ритм, которому обязан следовать. Эти мысли были совершенно лишены логики, но все же он чувствовал, как безумие утягивает его на дно, и думал, что если не разработает систему отсчета секунд между взрывами, то пропущенный взрыв убьет его. Это было как в те времена, когда он летал на аэропланах и верил в то, что если он не сосредоточится на двигателе, то машина рухнет вниз.

– Вы правы, полковник, – сказал Кингсли. – Я начал… размышлять. Спасибо.

– Попробуйте думать о чем-то другом. И не показывайте никому, что вы напуганы, это самое главное.

– Почему?

– Когда вы стараетесь выглядеть храбрым, вы перестаете думать о страхе. Это всегда срабатывает. Это то же самое, что насвистывать веселую мелодию.

– А вы боитесь, сэр?

– Я? Боюсь? Нет, конечно. Я сижу в мелкой воронке под тяжелым обстрелом батареи немецких гаубиц, с какой стати мне бояться? Что за чушь!

Полковник улыбнулся, они оба засмеялись, и Кингсли почувствовал признательность к своему более опытному товарищу за то, что он поделился с ним капелькой отваги.

– Споем? – предложил полковник. – Люблю попеть.

– Ну, если хотите, давайте.

Кингсли по-прежнему ужасно нервировали раздававшиеся вокруг выстрелы, и он был рад любому способу, который поможет ему пережить эту пытку.

– Путь далекий до Типперери, путь далекий домой, – начал полковник глубоким, мощным тенором.

– Путь далекий до милой Мэри и до Англии родной!

Кингсли подхватил мелодию, и они спели «Забудь о неприятностях», «Армию Фреда Карно» и «Припасы квартирмейстера».

Вскоре они начали различать и другие голоса. Кингсли поразила странность происходящего: поле все в воронках, в них сидят люди и распевают песни, а с неба на них льется смертоносный дождь. Он вспомнил разговор с капитаном Шенноном в гостинице «Мажестик» о странностях современной войны. Было бы трудно представить более абсурдную ситуацию, чем та, в которой он сейчас оказался.

В конце концов они допелись до хрипоты. Кингсли стало немного полегче, и он снова вернулся к мыслям о расследовании.

– Сэр, – начал он, – я так понимаю, что мы тут надолго застряли, возможно, я смог бы снова поговорить с вами о смерти виконта Аберкромби?

– Что? Вы опять за свое, да? Интересно, зачем вы тут оказались? – ответил полковник. – Ну, хорошо, наверное, эта тема не хуже любой другой. Я собирался предложить обсудить крикет.

– Полковник, вы знали, что во время своего пребывания в замке Бориваж виконт Аберкромби пытался получить зеленый конверт?

– Правда? Нет, я об этом не слышал, но ведь я их не выдаю.

– Зачем, по-вашему, он мог ему понадобиться?

– Чтобы отправить письмо, не ставя военных в известность о его содержании, полагаю.

– Полковник, ведь это ваша задача – перлюстрировать письма солдат?

– Только офицеров, не солдат. Ужасная работа. Мне противна сама мысль о том, чтобы читать чужие письма, но без этого никуда. Вы представить себе не можете,что за информацию выкладывают эти парни. Они рассказывают своим девушкам о позициях, мощности, расположении войск! Как будто приличной девушке вообще может быть интересно что-нибудь подобное.

– У вас когда-нибудь была причина читать письма капитана Аберкромби, полковник?

– Ну да. Вообще-то была.

– Вы не говорили мне об этом.

– А вы не спрашивали.

– Вы не думали, что это может относиться к делу?

– Вообще-то нет. Я считаю, что цензор никогдане должен обсуждать содержимое писем, которые ему приходится читать. Читать чужую частную корреспонденцию и так противно, тем более обсуждать содержимое. Я бы чувствовал себя подлецом.

– Я бы хотел спросить вас о том письме.

– Спросить вы можете. Но кто знает, сколько вы узнаете.

– Вы навещали Аберкромби в Бориваже из-за этого письма?

– Да, из-за него. Я хотел ему лично сказать, что я его не пропустил. Я хотел, чтобы он добровольно его забрал, в противном случае мне пришлось бы передать его в штаб.

– Передать в штаб? Я думал, что вы считаете правильным никогда и ни с кем не обсуждать содержимое почты, которую вы читаете?

– Если только в ней нет чего-то, что угрожает безопасности. Черт возьми, капитан, мне казалось, это совершенно очевидно. В противном случае зачем тогда вообще подвергать письма цензуре?

– Вам показалось, что письмо Аберкромби представляет собой угрозу безопасности?

– Я решил, что оно… тревожное, и хотел, чтобы он добровольно его забрал.

– И что он на это ответил?

– Послал меня к черту. Кстати, это были его первыеслова.

Их разговор постоянно прерывался оглушительными взрывами фугасных бомб у них над головой и повсюду вокруг на маленьком пятачке земли, в которой они отсиживались. Кингсли был рад, что думает о чем-то важном, так как понимал, что никогда прежде в своей жизни не оказывался в более неприятной ситуации.

– Боюсь, полковник, мне придется попросить вас рассказать мне, что было в этом письме.

– А я бы очень попросил вас поинтересоваться этим в штабе. Теперь это письмо у них.

– У меня есть причина полагать, что там его больше нет, полковник. Я предполагаю, что письмо Аберкромби было уничтожено.

– Ну и хорошо, вот что я вам скажу. Парень был не в себе. Контузия. Было бы чертовски жаль, если бы его запомнили только из-за каких-то идиотских идей, которые вбили в него немецкие снаряды.

– Каких идей, полковник?

Полковник пожал плечами:

– Ну, вы полицейский, так что, наверно, я должен вам сказать. Он хотел подать в отставку.

– Отказаться от своего чина?

– Не говорите ерунды! Он был виконт, как он, по-вашему, мог отказаться от своего чина? Нет, он хотел вообще бросить армию. Он стал противником войны.Понимаете, капитан? Человек, написавший «Да здравствует Англия», хотел подать в отставку, потому что был против войны! Решил, что она неправильная и дьявольская и всетакое прочее. Черт возьми, мы всечувствуем что-то подобное большую часть времени, однако факт есть факт: во Франции засело три миллиона немецких солдат, которые пытаются добраться до Британии! Как, по его мнению, нужно было бы поступить с ними,откажись мы все от службы просто потому, что потеряли друга?

– Он говорил об этом в письме? О потере друга?

– Да, о потере всех друзей, черт возьми. Всего поколения! Поколения «золотых мальчиков». Расхожие слова, мать их. Он думал, мы почтим их память тем, что сдадимся? Я потерял сына, мы все потеряли сыновей, и лучший памятник, который мы можем им воздвигнуть, это убить как можно больше немцев и выиграть войну, в которой они сложили головы.

Кингсли собирался ответить, но медлил. Во время разговора они оба постоянно прислушивались к визгу и свисту падающих вокруг них снарядов. Кингсли очень скоро научился определять по звуку, упадет ли снаряд неподалеку и какой взрыв за ним последует. И в этот момент они оба услышали нечто: их слух выхватил из какофонии звуков свист снаряда, летящего прямо в них.

Хилтон прижал колени к груди и заткнул пальцами уши. Кингсли сделал то же самое и задержал дыхание на долгие, медленно тянущиеся секунды. Ему показалось, что он услышал, как Хилтон пожелал ему удачи, а потом раздался взрыв.

Кингсли почувствовал, как его швырнуло вбок и перевернуло, но не в воздухе, а в земле. Ему показалось, что земля превратилась в бушующее море и его затягивало под приближающуюся волну. Его крутило в потоке грязи, совершенно беспомощного, крошечную частицу в могучем катаклизме.

Затем движение прекратилось, по крайней мере снаружи. А в теле Кингсли яростно метались каждый нерв и каждая клетка. Его словно раскрутила некая гигантская рука, и теперь он настолько потерял ориентацию, что даже не понимал, где у него голова.

Кингсли знал, что он жив. И что погребен. Погребен заживо.

Его скованное грязью тело содрогалось, грязь забила рот и уши, мысли путались, он отчаянно пытался прочистить горло, но это было невозможно, потому что вокруг была все та же густая грязь. Кингсли подумал, что ему нужно как-то определить, где верх, где низ. Понять за несколько оставшихся ему секунд, в каком направлении двигаться.

Кингсли боролся с грязью, тыкал руками и ногами в разные стороны, но теперь он заставил себя остановиться. Ему вспомнились слова его инструктора по фехтованию: «Во время боя думай».

Когда раздался взрыв, он задержал дыхание, и в его легких по-прежнему был воздух. Возможно, его хватит секунд на девяносто. Он замер и заставил себя сосчитать до десяти.

Разумеется, должен быть способ определить, где верх.

Эти несколько секунд спасли ему жизнь, потому что в этот момент, несмотря на заложенные уши, он различил глухой, тяжелый грохот, напоминавший шум грязевого дождя. Кингсли понял, что это возвращается на землю огромный столб грязи и камней, который взлетел в небо после взрыва. Туда и нужно стремиться, до поверхности совсем недалеко, он это знал, хотя земля, под которой он оказался погребен, сильно заглушала все звуки.

Напрягшись, Кингсли сумел повернуться по направлению к грохоту и начал раздирать и толкать грязь руками. Первые несколько секунд, которые показались ему вечностью, он вроде бы никуда не двигался. Но внезапно его пальцы ощутили пустоту: они прорвались через вязкое сопротивление грязи, и через несколько секунд Кингсли протиснул наружу лицо и начал одновременно кашлять, отплевываться и дышать, пытаясь вытолкнуть землю из организма и одновременно жадно хватая ртом воздух.

Хилтон был мертв. Его не завалило землей, напротив, по прихоти судьбы подбросило вверх, в эпицентр взрыва, а затем разнесло в клочья шрапнелью. Кингсли заметил неподалеку верхнюю часть его груди и плечи с погонами полковника; все остальное исчезло, пропало.

Обстрел по-прежнему шел полным ходом, и Кингсли понимал, что ему необходимо поскорее найти другое укрытие. Он пополз к расположению англичан. Ему повезло, и вскоре он добрался до разрушенного окопа. Кингсли понял, что этот окоп остался от каких-то прошлых сражений, потому что перед последней битвой здесь проходила нейтральная полоса. Он порадовался, так как, скорее всего, обнаруженная им щель некогда была ходом сообщения. Он шел примерно с востока на запад, и поэтому Кингсли смог пробраться по нему в нужном ему направлении.

Таким образом, ему удалось довольно быстро добраться до британской линии. Это не означало, что он окончательно спасся от обстрела, зато Кингсли мог снова быстро передвигаться от одного окопа к другому. Однако он не сделал того, о чем умолял его каждый натянутый нерв, то есть не сбежал как можно быстрее за пределы зоны поражения тяжелой артиллерии. У него был долг перед полковником Хилтоном и попавшими в ловушку солдатами пятого батальона. Британские орудия вскоре должны были начать ответный обстрел, и Кингсли знал, что в первую очередь обязан сообщить стрелкам о занятой британцами позиции, которую они с Хилтоном покинули так много часов назад.

– Я понятия не имею, там ли они, где мы их оставили, или они погибли под этим обстрелом, – сообщил он первому встретившемуся ему артиллеристу, – но я могу рассказать, где они были прошлой ночью.

Кингсли сообщил все подробности расположения пятого батальона и доложил о гибели его командира. Затем он наконец смог отправиться прочь от линии фронта, надеясь, что совершает этот путь последний раз. Солдаты вели усталых лошадей, которые тащили пустой лафет обратно к складам, расположенным за Ипром, и Кингсли, воспользовавшись статусом военного полицейского, которому обязаны оказывать помощь, взобрался на него, после чего его сознание отключилось, и он погрузился в глубокий обморок.