Текст книги "Первая жертва"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Ну, если он большевик паршивый, тогда его стоитпристрелить. Эти русские оставили нас в полной заднице.

– И они были правы, что отказались участвовать в этом кошмаре!

После этого страсти накалились; выпитое начало сказываться, голоса стали громче. Кингсли отметил, что социалист тут был всего один и что, несмотря на ворчание, другие солдаты были ярыми патриотами и не желали даже слышать о том, чтобы уйти с войны.

Наконец, самый громогласный из группы повернулся к Кингсли:

– Ну а ты что думаешь, приятель? Ты, кажись, парень образованный, ты все что-то пишешь, болтаешь по-французски и все такое, ну так что ты скажешь?

– Ну, – сказал Кингсли, допив вино, – я не верю, что победа любой из сторон в этой войне стоит разрушений, которые эта война приносит, и мне непонятно, почему ни одно из правительств этого не видит. И так же я не верю, что военные настолько безнравственны, что желают обвинить невинного в убийстве, просто чтобы убить коммуниста. Если они хотят это сделать, им нужно отправить его в первых рядах следующего большого наступления. А теперь, господа, вынужден вас покинуть. Да, и еще одно: если сегодня вы пойдете на концерт, то, возможно, снова увидите меня, но в форме офицера военной полиции…

Сидевшие за столом побледнели.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, я расцениваю этот разговор как сугубо неофициальный.

С этими словами Кингсли собрал свои вещи и ушел.

39
Любительское представление и ночная прогулка

В тот вечер сестра Муррей позабыла о неприязни к полицейским и позволила Кингсли проводить ее на концерт.

– Заметьте, капитан, не сопроводить.А проводить.

– Конечно.

– Я не хочу, чтобы меня куда бы то ни было сопровождали.

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Если хотите знать, очень немногие женщины этого хотят.

– Я это запомню.

Погода была ужасная, но около трех сотен солдат в полевой форме, которые расположились на подстилках на лужайке перед замком, не собирались позволить дождику испортить им удовольствие от представления. Они жили под дождем, спали под дождем, ели под дождем, сражались и умирали под дождем, поэтому им казалось совершенно нормальным смотреть под дождем представление. Попробовали соорудить укрытие для офицеров и медсестер, но растянутый над их головами парусиновый навес уже сейчас опасно раскачивался под тяжестью воды. Каждую минуту-другую к провисшему навесу подходил капрал и тыкал в него шваброй, пытаясь слить хоть немного воды, но это всех только отвлекало, вода расплескивалась и лилась ручьем, особенно на тех, кто сидел с краю от навеса, и полковник в конце концов распорядился убрать навес.

– Мы всебудем мокнуть под дождем, – объявил он, к искренней радости солдат. – Если для обычного английского солдата это нормально, то и для меня пойдет. Дамы, если пожелают, могут раскрыть зонтики.

Кингсли немного опоздал и пробрался к сестре Муррей, которая берегла для него место, уже перед самым началом. Он спросил у старшины роты, здесь ли сегодня рядовой Маккрун, и был огорчен, услышав, что его нет.

– Извините, что у меня нет для вас коробки шоколадных конфет, – сказал Кингсли, присаживаясь рядом и вспоминая, что Агнес всегда настаивала на том, чтобы при каждом посещении театра у них были шоколадные конфеты.

– Я пришла не с пустыми руками, – ответила сестра Муррей, доставая плитку молочного шоколада «Кэдбери» из кармана фартука. – Я себя балую. Не могу смотреть представление без сладкого. Хотите? – спросила она, предлагая кусочек Кингсли.

Кингсли отказался, про себя отметив, что хоть она и суфражистка, но кое-что объединяет всех женщин, например, любовь к шоколаду.

Дождь лил, оркестрик из четырех музыкантов заиграл увертюру, и представление началось. По мнению Кингсли, оно было очень даже хорошим; все было написано и поставлено служащими пятого батальона, включая песни, сценки и шутки, под стать язвительному духу британских солдат.

– Солдатские суеверия! – объявил мужчина, изображавший Джона Буля. – Плохая примета, когда за столом сидит тринадцать человек, а паек выдали только на семерых!.. Если солнце встает на востоке, на ужин точно будут овощи!.. Если уронишь ружье на ногу лейтенанта-новичка – ему не повезет; а уронишь на ногу сержанта – не повезет тебе!

Зрители были в отличном настроении, смеялись и аплодировали каждой новой строчке, несмотря на дождь. Видимо, они были в восторге уже от того, что они не на фронте. Как отметил конферансье: «Я так рад оказаться здесь, ребята. Но если честно, учитывая, как штаб армии ведет эту войну, я бы с радостью оказался где угодно».

Толпа в ответ захохотала, особенно сидящие вокруг Кингсли офицеры, потому что они были боевыми офицерами и не хуже простых солдат расстраивались, видя неспособность штаба армии вести войну.

– Суеверие номер четыре, – объявил конферансье. – Услышите лекцию о славной истории вашего полка – значит, скоро вас пошлют в наступление. Номер пять. Если офицер-новичок говорит тебе, что узнал все, что знает, в кадетской школе, значит, в скором времени его ждет большой сюрприз. И наконец, погибнуть в пятницу – это к несчастью!

Многие из присутствующих прокричали это «суеверие» вместе с конферансье, поскольку слышали эту шутку уже очень много раз. Но это не помешало им снова порадоваться ей, и все хохотали до слез.

Когда конферансье закончил и объявил, что у артистов пятого батальона есть только одно правило, в отличие от самого пятого батальона, у которого их миллионы. Это единственное правило вечера заключается в том, что никому, невзирая на ранги, не позволяется преследовать «дам». Разумеется, эти слова вызвали огромное недовольство, и конферансье пришлось перекрикивать шум, чтобы представить этих самых «дам».

– Интересно, что бы сказал на это Фрейд? – прошептала сестра Муррей на ухо Кингсли, когда три актера, наряженные в парики и платья и густо накрашенные, спели «Три малышки-школьницы», а затем «Мы не хотим тебя терять».

– Парень в середине выглядит неплохо, – ответил Кингсли. Несомненно, это был один из солдатских любимчиков; он был грациозен словно женщина и, не скупясь, показывал свои элегантные ноги в чулках.

– Это друг Аберкромби, – ответила сестра Муррей. – Он приходил навестить его. Довольно женственный молодой человек. Ужасномягкий. Определенно, ему лучше быть девушкой, чем мужчиной. – Она понизила голос до шепота. – Знаете, я бы даже заподозрила, что он один из них.

Кингсли внимательнее пригляделся к наряженному в дамское платье актеру. Играл он очень убедительно. Солдаты тоже так думали и громко ему аплодировали и совершенно открыто убеждали его снять панталоны. Кингсли подумал, что согласись он, и иллюзия была бы испорчена.

– Еще один случай для нашего друга Фрейда, если вас интересует мое мнение, – хихикнула сестра Муррей. – Мужчина изображает женщину, а целая толпа других мужчин хочет увидеть его голым, хотя они прекрасно знают, что он мужчина. Ужасно странно,с моей точки зрения.

– Ну, не знаю, – сказал Кингсли. – По мне, так это просто невинное развлечение.

– Ха! – сказала сестра Муррей.

Сидевший за ними офицер шикнул на них, и сестра Муррей скорчила рожицу, словно маленькая дерзкая девчонка.

– Если он на самом деле разденется, – прошептала она, – надеюсь, он отдаст мне свои шелковые чулки. Представитьсебе не могу, где он их раздобыл.

– А где они вообще это все раздобыли: парики, платья, жемчуг? – прошептал в ответ Кингсли.

– Ну, эти концерты много значат для солдат. Все вносят свой вклад, а представления с переодеваниями – самая популярная их часть. Лично я их ненавижу.

– Правда? Почему же?

Но сидевший за ними офицер снова шикнул, и сестра Муррей больше ничего не сказала. Зрителям показали много разных танцев, патриотических песен, сценок о полковом старшине и неизменную пародию на Чарли Чаплина. В отличие от большинства пародистов, сегодня в его роли выступил действительно талантливый парень, которому удалось передать обаяние чаплиновского бродяжки.

– Это тот же парень, который пел в женском платье, – прошептала сестра Муррей. – Чертовски хорош, вы согласны?

Кингсли искренне согласился с ней. Парень действительнобыл чертовски хорош.

После представления полковник поднялся на сцену, опираясь на трость – его ранило на этой неделе, – и поблагодарил всех действующих лиц за отличное представление.

– Знаете, я видел представления в Лондоне, которые этому и в подметки не годились, – сказал он, вызвав радостные крики зрителей. – Девушки у нас здесь тоже куда симпатичнее! – добавил он, и крики стали еще радостнее.

Затем сержантам и солдатам был подан чай, а офицерам устроили небольшой банкет, для которого повара расщедрились на виски. Сестра Муррей, как самая молодая и привлекательная из медсестер, была в центре внимания. Однако ей было вполне довольно компании Кингсли.

– Ну и почему же вы ненавидите мужчин, играющих женщин? – спросил он.

– Потому что они вовсе не похожи на женщин, – ответила она громко, очевидно желая, чтобы ее точку зрения услышали как можно больше мужчин. – Они не играютженщин, они показывают мужскую фантазиюо женщинах. Играй они женщин, они показали бы, как те изготавливают снаряды, работают кондукторами – в этом, кстати, они ни капельки не хуже мужчин – или открывают радий, как неподражаемая мадам Кюри.

– Хмм. Да… Но, по-моему, это было бы скучновато. Зрителям вряд ли было бы интересно наблюдать, как собирают плату за проезд и смотрят в микроскоп.

– Это еще почему? Уж точно не скучнее, чем махать ногами и делать вид, что женщины – кокетки и идиотки, сверкающие ножками. Женщины не такие, просто мужчины хотятвидеть женщин такими.

– Но в этом-то все и дело, верно? Я хочу сказать, в конце концов, это представление длямужчин.

– Но неужели мужчины и правдахотят, чтобы мы были такими? Неужели именно ради таких женщин они якобы погибают? Ради безмозглых дур, озабоченных только тем, чтобы наряжаться для мужчин?

– Хватит! Хватит! – вмешался один из офицеров. – Довольно уже!

– Я за это выпью, – сказал другой, поднимая стакан. – Слышите, парни? За дам. Благослови господь каждую из них!

Все подняли стаканы, а сестра Муррей тихо злилась.

– Идиоты чертовы, – пробормотала она себе под нос, вызвав своими словами изумление стоявшего неподалеку подполковника.

– Никогда не любил, когда женщина ругается, – сказал он. – Терпеть этого не могу.

– Извините, если мои слова оскорбляют вас, полковник, – сварливо ответила Муррей. – Смею вас уверить, что слышу куда более ужасные слова от ваших людей, когда они кричат по ночам, воображая, что вдыхают газ, или когда умоляют Иисуса или своих матерей забрать их на тот свет. Возможно, я этого набралась от них.

Кингсли очень нравилась сестра Муррей. Конечно, как и большинство суфражисток, она была довольно агрессивной, но он признавал, что их на то вынудили обстоятельства. Любая, оказавшаяся жертвой ужасной игры в «кошки-мышки» Асквита, имела право злиться на то, как мужчины относятся к женщинам. Нервный, вежливый голос прервал мысли Кингсли.

– Здравствуйте, сестра Муррей.

К их группе подошел младший лейтенант. Стройный молодой человек с чувственным лицом, в котором и без густого макияжа, легко можно было узнать и самую милую «даму» на сцене, и великолепного Чарли Чаплина.

– А, лейтенант Стэмфорд, – ответила сестра Муррей. – Вы просто молодец, потрясающее представление.

– Вам действительно понравилось? Честно? Я называю свою девушку Глория, в честь Глории Свенсон. Я люблю ее играть. Вы знаете, двое молодых людей даже пригласили меня на свидание!

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– В шутку, конечно, – быстро добавил молодой человек, покраснев.

– Да?.. Это капитан Марло. Ему очень понравился ваш Чаплин.

Глаза Стэмфорда загорелись.

– Правда? Нет, это просто здорово. В смысле, вам правда понравилось? Честно? Если вы это из вежливости, я нисколько не обижусь.

– Нет-нет, – уверил его Кингсли, – я думаю, вы прекрасно передали его образ. Вам удалось ухватить удивительную плавность его движений. Я считаю, что когда Чаплин стал клоуном, мир потерял прекрасного танцора балета.

– Да. Да, вы правы! – с жаром согласился Стэмфорд. – Когда я хожу на его фильмы, все ребята смеются и катаются от хохота, и я, конечно, тоже думаю, что он смешной, но еще я вижу, насколько он красив. Очень, очень красил… Как и Эдна Первьянс, – быстро добавил он. – Я хочу сказать, мы все влюблены в мисс Первьянс, не так ли?

– Она очаровательна. Я бы не удивился, окажись и сам Чарли к ней неравнодушен, – сказал Кингсли.

– Ну, на экране все так и есть. Какая у них, наверное, чудесная жизнь. Такая роскошная и совершенная. Как бы я хотел стать актером кинематографа!

– Думаю, эта мечта роднит вас со всеми молодым людьми и девушками.

– Ну а я хотела бы увидеть хоть одну героиню, которая не была бы беспомощной инженю, – сказала сестра Муррей. – Кстати, лейтенант, капитан Марло расследует смерть вашего друга виконта Аберкромби.

Лицо молодого человека исказилось от боли.

– Что же вы расследуете? Он погиб в бою, – сказал он.

– Я в этом не сомневаюсь, – ответил Кингсли. – Насколько хорошо вы знали виконта?

– Не оченьхорошо, но мы вместе служили, правда, недолго. Он много помогал мне. Я новичок, знаете ли. Алан объяснял мне, что к чему. И конечно же он был очень знаменит.

– Вам это в нем нравилось?

– О боже, а кому бы это не понравилось! Вы только представьте – он был знаком с самим Айвором Новелло! Господи! Это прекрасно,вы согласны? Он рассказал мне, что они как-то вместе ужинали в «Савое», и когда они вошли туда, оркестр заиграл «Да здравствует Англия». Редко жизнь дарит нам такие восхитительные моменты, правда?

– Да, пожалуй, – согласился Кингсли. – Вы ведь навещали виконта, пока он был здесь, в замке Бориваж?

– Ну да, навещал. Знаете, чтобы поддержать… в смысле, как приятеля. Я подумал, он обрадуется. Девушки здесь не могут утешить парня, не так ли?

– Разве? – ответил Кингсли, пристально глядя на Стэмфорда.

– Лейтенант Стэмфорд пришел в мой поэтический кружок вместе с виконтом Аберкромби, – сказала сестра Муррей. – Это было в день его смерти. Или возможно, я должна сказать, в последний день, когда его видели в живых…

– Он погиб в бою, – быстро сказал Стэмфорд.

– Конечно.

– Я часто думаю… в смысле, если бы мы только знали… – На секунду казалось, что Стэмфорд заплачет. – Это все так ужасно.

– Когда вы в последний раз видели виконта Аберкромби? – спросил Кингсли.

– О… после кружка, кажется. Да, после того как мы ушли от сестры Муррей.

– Посетители должны покидать помещение до шести вечера, – добавила сестра Муррей.

– И вы ушли?

– Да… конечно. А что мне еще оставалось?

Кингсли не ответил, продолжая смотреть на молодого человека. Молчание нарушила сестра Муррей:

– Лейтенант Стэмфорд тоже поэт, верно, лейтенант?

Стэмфорд покраснел и смущенно зашаркал ногой.

– Ну, как сказать… Вроде того. В смысле, я хотел бы им стать.

– И как продвигается ваше творчество?

Молодой человек покраснел еще сильнее.

– Ну, вообще-то, мисс Муррей, я кое-что написал.Знаете, как вы мне и советовали.

– Ну и молодец.

– Да, я думаю, смерть Алана, в смысле, капитана Аберкромби… это подвигло на творчество. Помните, вы сказали, что хотели бы прочитать мои стихи, когда они появятся? Вы говорили серьезно?

В руках у Стэмфорда была маленькая кожаная папка, в таких обычно носят ноты.

– Разумеется, серьезно.

Стэмфорд повернулся к Кингсли:

– А вы знали, что сестра Муррей публиковала стихи в «Манчестер гардиан»? Разве не восхитительно?

– Да, разумеется, – ответил Кингсли.

– Конечно, я уверен, что ничто написанное мноюникогда не будет опубликовано, – быстро добавил Стэмфорд, продолжая заливаться краской. – Но об этом ведь так приятно думать.

– Несомненно.

– Ну, хм… вообще-то я прихватил с собой пару стихов. Но, разумеется, если вы не…

– Давайте их сюда, лейтенант. Не стоит зарывать свой талант в землю, – сказала сестра Муррей.

Стэмфорд открыл в нотную папку, засунул внутрь руку и вытащил небольшую пачку аккуратно исписанных листков.

– Пожалуйста, – сказал он. – Если они вам понравятся, я пришлю вам еще.

– Жду не дождусь, – ответила Муррей. Кингсли было ясно, что ей это неинтересно, но Стэмфорд ничего не заметил. Он был в восторге и, пробормотав еще несколько слов благодарности, попрощался и ушел.

– Вот это чтиво мне определенно не по нраву, – сказала Муррей. – Совершеннейшая чушь. Пойду еще выпью.

После этого сестру Муррей немедленно окружили офицеры, очевидно желавшие провести несколько минут в компании женщины, пусть даже и бескомпромиссной суфражистки. Кингсли воспользовался возможностью и попытался собрать побольше мнений об Аберкромби от своих коллег-офицеров.

«Милый парень, гораздо спокойнее, чем я думал» – таково, казалось, было общее впечатление.

– Он прибыл к нам, после того как Лондонский полк разорвало в клочья на Плаг-стрит, мы его недолго знали, – сказал один офицер.

– Да, мы ожидали увидеть более важного, надменного типа и все такое, – добавил другой офицер. – Он ведь знаменитость, да еще и виконт, и вообще все дела. И отец у него заправляет у тори в парламенте. Вообще-то он казался довольно замкнутым. Как ни крути, а сюда загремел. Еще не диагностированный, но все же «нервный».

– Я думаю, дело в том, что его старое подразделение пришлось расформировывать, это его и подкосило, – сказал третий.

– И все равно не могу понять, как он умудрился погибнуть в бою, – добавил второй офицер. – Мы все слышали, что его отправили сюда.

Вечеринка довольно скоро закончилась. Солдаты уже давно разошлись, одни мечтали поспать вдали от взрывов снарядов, другие подкрепиться чем-нибудь покрепче, чем чай в «кафе», или даже отправиться в «Заведение номер один под красным фонарем». Офицеры тоже начали расходиться, поскольку виски кончилось, а сестры разошлись по комнатам. Кингсли не видел сестру Муррей с того момента, как оставил ее с офицерами, и поэтому отправился обратно в свою комнату. Он не спал в кровати с той ночи в гостинице у вокзала Виктория и мечтал о неудобной койке в «Кафе Кавелл», словно это была кровать с пуховым матрасом под балдахином.

Дождь уже прекратился, и ночь была теплая. Светила почти полная луна, дорога была светлая, поэтому Кингсли решил срезать путь и пройти через игровые площадки. Однако вскоре снова начал накрапывать дождь. Облака закрыли луну, и вдруг стало очень темно. Кингсли пришлось идти, вытянув перед собой руки, и он очень пожалел, что свернул с гравиевой дорожки.

В этот момент его окликнули, и Кингсли остановился.

– Люблю дождь, а вы? – Это была сестра Муррей. – В смысле, я знаю, что это кошмар для войск, но здесь, в этом прекрасном замке, наполненном лишь болью и грустью, я иногда думаю, что только он и не утратил чистоты.

Должно быть, она давно шла за ним, и Кингсли не слышал ее шагов потому, что шли они по мягкому, упругому дерну. Она подождала, пока он дойдет до первых деревьев, прежде чем подойти к нему. Он едва различал в темноте ее силуэт.

– Рядовой Хопкинс не убивал виконта Аберкромби, капитан.

– Почему вы так уверены?

– Я просто это знаю.

Он по-прежнему не видел ее, но чувствовал, что она близко. Тучи густо заволокли луну, и темнота стала почти непроницаемой.

– Вам нужно возвращаться в замок, – сказал он. – Я могу сопро… в смысле, проводить вас до двери?

– Я же сказала, что люблю дождь. К тому же так резко стемнело. Нужно дождаться, пока облака не развеются, или мы заблудимся и переломаем себе ноги.

Да, ночь и правда стала темнее, а дождь усилился. Казалось, что они застряли надолго.

– Нет ничего прекраснее запаха дождя в лесу, – сказал голос, раздавшийся теперь прямо перед ним. Наверное, их разделял всего какой-то фут.

– Зачем вы шли за мной?

– Вы меня заинтересовали. Пойдемте, нужно встать под деревья.

– Я не представляю, где они находятся.

– Я представляю, я ем много моркови.

Он почувствовал прикосновение ее руки, крошечной, но уверенной и цепкой. Кингсли позволил провести себя за руку под деревья, куда дождь не проникал – разве что отдельные крупные капели, падавшие, когда вода скапливалась на листьях у них над головами.

– Почему это я вас интересую, сестра Муррей? – спросил Кингсли, когда они снова остановились в темноте. Она так и не отпустила его руку.

– Ну, я же сказала, что вы не кажетесь похожим на военного полицейского. Я не верю, что вы один из них. Возможно, вы шпион.

– Шпион? Какой шпион?

– Ну, просто шпион, и все тут. Думаю, здесь происходит что-то большее, чем кажется на первый взгляд. Сначала появился капитан Шеннон. Потом произошло убийство, и полиция сказала, что раскрыла его, а теперь приехали вы, бывалый военный полицейский, который не отдает честь, когда положено, не щелкает каблуками, как постоянноделают все полицейские, и не знает, что такое зеленый конверт.

Кингсли понадобилось некоторое время, чтобы переварить услышанное, и ему стало стыдно. Он был поражен, что двадцатидвухлетняя девушка сумела так легко раскрыть его обман.

– А-а, – только и сказал он. Кингсли понял, что попался и оправдываться бессмысленно.

– Кстати, к вашему сведению, есть только один способ послать письмо в обход цензуры – отправить его в зеленом конверте. Всю почту с фронта просматривают, за исключением писем в заветном зеленом конверте. Его получают раз в месяц, если повезет.

– И эти письма не проходят цензуру?

– Считается, что не проходят.

– Спасибо, – тихо сказал Кингсли. – Я этого не знал.

Некоторое время они молчали, а дождь шел все сильнее. Сестра Муррей по-прежнему держала его за руку, но Кингсли это не смущало. В обычных обстоятельствах он бы смутился, но сейчас почему-то чувствовал себя спокойно.

– Значит, вы гражданский? – спросила она.

– Скажем так, я получил офицерский чин… недавно. Совсем недавно.

– Хорошо. Это значит, что я не нарушила правило.

– Какое правило?

– Никогда не относиться хорошо к полицейскому.

– Увы, сестра Муррей, я все-таки полицейский, хоть и не военный.

– Вот черт! Ну и ладно, нет правил без исключений. Кстати, меня зовут Китти. Сокращенное от Кэтлин.

– Значит, я могу называть вас Китти?

– Надеюсь, именно так вы и станете меня называть.

Она действительно сжала его руку? Ему вряд ли показалось.

– Ну и что же обычно содержится в зеленом конверте? – спросил он.

– Две вещи. Секс и жалобы. Именно эту информацию солдат хранит в тайне. Свои эротические фантазии и свое мнение о начальстве, которое обычно как раз и читает письма. Конечно, в основном там секс. Секс. Секс. Секс. Кажется, это единственное, о чем здесь все думают.

– Понятно.

Дождь пошел еще сильнее, и навес из листьев защищал от него все меньше и меньше.

– Вы вся промокнете, – сказал Кингсли. – Возьмете мою шинель?

– Если вы настаиваете, – ответила она.

Наконец забрав у нее свою руку, Кингсли снял шинель и протянул вперед. Одной рукой она взяла шинель, а другой снова ухватилась за руку Кингсли. Затем он услышал, как шинель упала на землю. И в тот же миг она притянула к себе Кингсли, засунула его руку себе под блузку, уже расстегнутую в предвкушении, и положила ее на свою обнаженную грудь.

– Современные девушки, – прошептала она, – такиепрямолинейные.

Грудь была маленькая, но удивительно крепкая и упругая. Кожа была очень влажная, и сосок, прижавшийся к ладони Кингсли, стал вдруг большим и твердым. Кингсли не убрал руку. Он ничего подобного не ожидал и даже не думал об этом, но теперь, когда это случилось, он был опьянен. У него пересохло в горле, и каждый нерв в теле ожил. Не задумываясь ни на секунду, он протянул вперед другую руку и притянул ее к себе. Она была по меньшей мере на фут ниже его, и чтобы ее поцеловать, ему пришлось оторвать ее от земли, прижимая к себе одной рукой, а другой лаская ее грудь.

Затем, так же поспешно, он отстранился.

– Я… я женат, – выдохнул он.

– Миссис Марло просто повезло.

– Я люблю свою жену.

– Ну и молодец. Я не прошу меня любить.

Теперь ее голос доносился от самой земли. Он чувствовал ее пальцы на пуговицах своих брюк. Он по-прежнему ничего не видел, совершенно ничего. Ночь укрывала как плащом; возможно, именно темнота ослабила его сопротивление. Она была такой анонимной, такой тайной.

– Я не могу, – умоляюще сказал он, сдаваясь.

Он так долго был один.

– Можешь, – настойчиво сказала она, продолжая возиться с пуговицами.

– Я люблю ее, – сказал он, отталкивая ее пальцы.

– И ты можешь по-прежнему любить ее завтра, если останешься жив, – ответила она, засовывая пальцы в его ширинку. – На этой войне счет идет на минуты. Здесь каждая минута – это новая жизнь.

На этот раз он не оттолкнул ее. Просто не смог. Дождь, темнота, запах сырых деревьев и ощущение твердой влажной кожи, крепкого твердого соска, а затем ее губы опьянили его.

Он стоял, откинув голову назад, капли дождя падали ему на лицо; он чувствовал, как ее пальцы проникли в его ширинку и ищут дорогу в кальсоны. Муррей была медсестрой и привыкла раздевать мужчин; она быстро нашла то, что искала, и высвободила его напрягшуюся плоть, а затем он громко ахнул. Тепло ее рта было просто невыносимым.

– О господи. Да! – выдохнул он, когда ее губы и зубы жадно сомкнулись вокруг него и он почувствовал прикосновение ее языка. Затем, когда он начал думать, что сейчас взорвется, она выпустила его изо рта, и он снова почувствовал на себе ее руки, а затем различил безошибочный запах смазанной маслом резины.

– Я рада, что этоне висело у меня на веревке, когда ты увидел мою комнату, – услышал он ее слова. – Думаю, такое даже меня смутило бы.

Она надела на него большой толстый резиновый презерватив, а затем потянула его вниз. Кингсли вскоре обнаружил, что под юбкой у нее ничего нет. Он нащупал густой, роскошный куст мягких влажных волос у нее между ног и через секунду погрузился внутрь.

– Ну и ну! – ахнула она, а он вдохнул чистый запах ее коротко стриженных волос и пропитанной дождем травы. – Ну и ну,черт возьми!

Пока они занимались любовью под проливным дождем, сестра Муррей издавала бесконечный поток девчачьих восклицаний, из которых становилось понятно, что ей все нравится. «Боже», «ого-го» и, когда дело шло к кульминации, даже «ух ты!».

Когда все закончилось, Муррей оттолкнула его, встала и закурила. Было по-прежнему слишком темно, и Кингсли ничего не видел, кроме горящего кончика сигареты, и по его движениям он понял, что она застегивает блузку.

– Миленько, – сказала она, – ужасновоодушевляет. Прелестно. Папироску? Они все равно твои.

– Я попозже.

– Как хочешь. Извини, – сказала она.

Маленькая красная точка опустилась ниже, и он почувствовал на себе ее руку.

– Я его сниму, если не возражаешь, – сказала она и стянула с его опавшего члена презерватив. – Однажды я забыла его на парне, на одном американском докторе, который изучал тут нашу работу. Утром пришлось идти к нему и просить вернуть. Ужасно неловко.

– Представляю. Значит, ты, хм, этим часто занимаешься?

– Когда захочу. Мне очень нравится секс. Это тебя удивляет?

– Только не сейчас.

– Некоторых мужчин это удивляет, особенно англичан. Они на полном серьезе думают, что женщинам это не нравится, что они терпят, сцепив зубы. Как там говорится? Семейная жизнь – это цена, которую мужчины платят за секс, а секс – это цена, которую женщины платят за семейную жизнь.

– Да, я такое слышал.

– Чушь собачья. Женщинам нужен секс так же, как и мужчинам. Конечно, разумом я предпочитаю лесбийскую любовь, но если честно, эта идея мне отвратительна. Я люблю женщин во всех смыслах, кроме секса, и испытываю совершеннопротивоположные чувства к мужчинам.

– И когда ты встречаешь мужчину, который тебе нравится, ты занимаешься с ним любовью?

– Если он в этом заинтересован, и это удобно, и у меня под рукой есть моя проверенная защита от детей.

– Капитан Шеннон?

– Я не занималась любовьюс капитаном Шенноном. Он мне понравился в первую минуту, но очень скоро я потеряла к нему интерес. Скотина. Мы поссорились.

– Поссорились?

– Он хотел запихать мне его туда, куда я не хотела, чтобы мне его запихивали.

– А-а.

– Мы расстались не по-дружески.

– Надо думать.

– С тобой, надеюсь, все будет по-другому.

– О, конечно. Я был бы польщен считать себя твоим другом, Китти.

– Хорошо, тогда решено, Кристофер… Кристофер Марло, – сказала она. – Странное имя. Но ты ведь вообще странный парень, а? Пока-а!

И медсестра Китти Муррей исчезла в ночи.

Кингсли еще полежал в траве под дождем. Возможно, он надеялся, что дождь смоет его грех. Его терзало чувство вины. То, что несколько минут назад казалось потрясающим, теперь выглядело подло. Он по-прежнему любил Агнес, хотя она была для него потеряна, и ему было больно и стыдно оттого, что он ее предал. Он вообще не собирался ей изменять. Кингсли напрасно убеждал себя, что Агнес поступила с ним жестоко и не сумела поддержать его в час испытаний. Ему было все равно; он любил ее. Она была его Агнес, самой прекрасной девушкой, которую он знал, и то, что она не была идеальна и никогда таковой не притворялась, делало ее еще прекраснее. Он безумно тосковал по ней, а теперь предал ее. Он поймал себя на том, что гладит обручальное кольцо, которое Агнес вернула ему в Брикстонской тюрьме и которое он с тех самых пор носил на мизинце. Капли дождя на его лице смешались с неожиданными слезами.